Сон в Иванову ночь (Шекспир; Сатин)/ПСС 1902 (ДО)/Действие V
| ← Дѣйствіе IV | Сонъ въ Иванову ночь |
Оригинал: англ. A Midsummer Night's Dream. — Источникъ:  Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — С.-Петербургъ: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 1. — С. 499—546. — (Библіотека великихъ писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Какъ странны, мой Тезей, разсказы ихъ!
Да, странностей въ разсказахъ этихъ больше,
Чѣмъ истины. Но не повѣрю я
Волшебнымъ глупостямъ и старымъ баснямъ.
Влюбленные, равно какъ и безумцы,
Имѣютъ всѣ такой кипучій мозгъ,
Столь странныя фантазіи, что часто
Имъ кажется за истину такое,
Чего никакъ смыслъ здравый не пойметъ,
Безумный, и влюбленный, и поэтъ
Составлены всѣ изъ воображенья.
Одинъ—и это сумасшедшій—видитъ
Вокругъ себя такую тьму чертей,
Что не вмѣстилъ бы ихъ и адъ обширный;
А кто влюбленъ—такой же сумасшедшій—
Тотъ на челѣ цыганки смуглой зритъ
Елены красоту; поэта взоръ,
Пылающій безуміемъ чудеснымъ,
То на землю, блистая, упадаетъ,
То отъ земли стремится къ небесамъ.
Потомъ, пока его воображенье
Безвѣстные предметы облекаетъ
Въ одежду формъ, поэтъ своимъ перомъ
Торжественно ихъ всѣ осуществляетъ
И своему воздушному ничто
Жилище онъ и мѣсто назначаетъ.
Да, сильное воображенье часто
Проказитъ такъ, что ежели оно
Помыслитъ лишь о радости—тотчасъ же
Передъ собой оно какъ будто видитъ
И вѣстника той радости; а ночью
Оно въ себѣ рождаетъ ложный страхъ
И кустъ легко медвѣдемъ почитаетъ.
Однако, въ ихъ разсказахъ обо всемъ,
Что въ эту ночь случилось, въ превращеньи
Ихъ умственныхъ способностей и чувствъ,
Есть не одна игра воображенья.
Хоть это все достойно удивленья.
Но къ истинѣ подходитъ очень близко.
А, вотъ идутъ и самыя четы! Какъ полны
Веселія и радости онѣ!
Мои друзья, пускай любовь и радость
Сопутствуютъ вамъ въ жизни.
Государь!
Пусть болѣе, чѣмъ намъ, утѣхи, радость
Сопутствуютъ вамъ въ царственныхъ прогулкахъ
И за столомъ, и въ свѣтлыхъ сновидѣньяхъ!
Посмотримъ-ка, какія развлеченья
И пляски намъ предложитъ Филостратъ,
Чтобы убить трехчасовую вѣчность
Межъ ужиномъ и часомъ спать ложиться?
Но гдѣ же онъ, нашъ учредитель празднествъ?
Что въ этотъ день намъ приготовилъ онъ?
Комедіей какой-нибудь нельзя ли
Тоску часовъ тяжелыхъ облегчить?
Гдѣ Филостратъ?
Я здѣсь, Тезей могучій!
Скажи скорѣй, веселости какія
Ты нынче вечеромъ предложишь намъ:
Комедію ль, иль музыку какую?
Какъ обмануть лѣнивые часы,
Когда у насъ не будетъ развлеченій?
Вотъ списокъ приготовленныхъ забавъ.
Что будетъ, государь, тебѣ угодно
Изъ нихъ избрать? съ чего велѣть начать?
„Сраженіе кентавровъ. Будетъ пѣть
„Аѳинскій евнухъ и играть на арфѣ“.
Не нужно. Я разсказывалъ объ этомъ
Моей женѣ, во славу Геркулеса.
„Какъ пьяныя вакханки растерзали
„Въ часъ бѣшенства фригійскаго пѣвца“.
Старо—и я ужъ это слышалъ разъ,
Когда изъ Ѳивъ съ побѣдой возвратился.
„Скорбь трижды трехъ прекрасныхъ музъ о смерти,
Постигнувшей науку въ нищетѣ“.
Презлая тутъ и тонкая сатира:
На брачномъ торжествѣ ей мѣста нѣтъ!
„Грустная, краткая сцена Пирама,
Истинно траги-веселая драма“.
Траги-веселая и грустная при томъ,
И краткая! Да это ледъ горячій
И твердый снѣгъ. Ну, какъ согласовать
Всѣ эти несогласья?
Государь,
Во всей піесѣ этой, можетъ быть,
Какихъ-нибудь словъ десять. Я не знаю
Другой піесы столь короткой; но,
Мой государь, и эти десять словъ
Въ ней лишнія. Вотъ отчего она
И краткая, и грустная піеса:
Въ ней слова нѣтъ на мѣстѣ; нѣтъ актера,
Хоть крошечку способнаго. Она
Трагической піесой названа
Лишь потому, что въ ней лишаетъ жизни
Себя Пирамъ; но, признаюсь, когда
Я видѣлъ репетицію піесы,
Глаза мои слезами наводнялись,
И громкій смѣхъ едва ли заставлялъ
Когда нибудь лить слезы веселѣе.
А кто жъ актерами?
Мастеровые,
Которые мозольными руками
Работаютъ въ Аѳинахъ. Въ первый разъ
Сегодня умъ ихъ въ дѣйствіи: они
Неопытную память нагрузили
Въ день вашего супружества піесой.
И мы ее услышимъ.
Государь!
Повѣрьте мнѣ, она васъ недостойна.
Я слышалъ всю піесу до конца:
Пустѣйшая, ничтожнѣйшая пьеса!
Но, можетъ быть, пріятно будетъ вамъ
Намѣренье цѣной усилій тяжкихъ
Вамъ услужить.
Піесу мы услышимъ.
Я никогда не оттолкну услугъ,
Предложенныхъ и ревностно, и просто.
Поди, зови сюда скорѣй актеровъ,
А дамъ прошу садиться по мѣстамъ.
Я не люблю смотрѣть, что слишкомъ дурно,
И видѣть, какъ усердье погибаетъ
Въ усиліяхъ напрасныхъ.
Милый другъ,
Ты этого, повѣрь мнѣ, не увидишь.
Онъ говоритъ, что ничего они
Представить намъ порядочно не могутъ.
Тѣмъ будемъ мы любезнѣе съ тобой,
Благодаря ихъ даже за дурное.
Ошибки ихъ забавой будутъ намъ.
Коль бѣдное стараніе безсильно,
То чистое усердье выкупаетъ
Невольный неуспѣхъ. Случалось часто,
Когда я путешествовалъ, меня
Сановники привѣтствовать хотѣли
Готовыми рѣчами. Иногда
Они блѣднѣть и трясться начинали,
Мѣшалися среди начатой фразы,
Нѣмѣлъ отъ страха опытный языкъ—
И, наконецъ, они вдругъ умолкали,
Привѣтствіе свое не досказавъ.
Но, милая, повѣришь ли, что въ ихъ
Молчаніи привѣтствіе я видѣлъ,
И въ скромности пугливаго усердья
Я болѣе, повѣрь мнѣ, находилъ,
Чѣмъ въ языкѣ болтливомъ смѣльчака
И въ дерзкомъ краснорѣчьи. Признаюся,
Что, по моимъ понятіямъ, любовь,
При языкѣ простомъ чистосердечья.
Всегда сильнѣе сердцу говоритъ.
Филостратъ.
Когда угодно будетъ, государь—
Прологъ готовъ.
Пускай его войдетъ.
„Коль не удастся намъ піеса, мы желали,
Чтобъ знали вы, что мы не съ тѣмъ пришли сюда,
Чтобъ намъ не удалось; мы вотъ чего искали:
Вамъ предложить свои услуги, господа;
Вотъ нашего конца вѣрнѣйшее начало.
Вамъ угодить вполнѣ, не зная ничего,
Не смѣли думать мы, одно насъ здѣсь собрало,
Васъ позабавить всѣхъ, мы здѣсь не для того,
Чтобъ вы раскаялись, готовы мы стараться,
Изъ представленія жъ легко вамъ увидать,
Въ чемъ будетъ именно піеса заключаться
И что вы будете, конечно, скоро знать!“
Тезей. Ну, этотъ молодецъ не слишкомъ силенъ въ знакахъ препинанія!
Лизандеръ. Чтобы прочесть прологъ, онъ пустилъ свой языкъ какъ бѣшенаго жеребенка, который не знаетъ препятствій. Однако же, тутъ есть нравоученіе, государь; недостаточно говорить, но надо говорить съ толкомъ.
Ипполита. Въ самомъ дѣлѣ, онъ проговорилъ свой прологъ, какъ ребенокъ, играющій на флажолетѣ: звуки есть, но безъ всякой гармоній.
Тезей. Его рѣчь была похожа на запутанную цѣпь: ни одного кольца не потеряно, но всѣ они въ безпорядкѣ. Что это еще?
„Что видите вы здѣсь, быть можетъ, васъ дивитъ,
Достойны зрители! Дивитеся себѣ,
Пока вамъ истина всего не объяснитъ.
Сія красавица есть госпожа Ѳисбе,
Сей человѣкъ, Пирамъ, коль вамъ угодно знать,
А сей, съ известкою, здѣсь стѣну представляетъ,
Ту стѣну страшную, которая страдать
Любовниковъ моихъ въ разлукѣ заставляетъ.
По милости ея, бѣдняжечки съ трудомъ,
Лишь шопотомъ сквозь щель, бесѣдуютъ порою.
Вотъ этотъ съ фонаремъ, съ собакой и съ кустомъ,
Представитъ лунный свѣтъ. Я вамъ теперь открою,
Что Ѳисби и Пирамъ у Ниновой могилы
Рѣшилися сойтись, когда взойдетъ луна,
Чтобъ высказать—насколь они другъ другу милы.
Но только лишь Ѳисби пришла туда одна,
Какъ сей ужасный звѣрь—львомъ Богъ его назвалъ—
Спугнулъ прекрасную, иль просто испугалъ.
И вотъ, когда она въ испугѣ убѣгала,
Накидочка съ ея лилейныхъ плечъ упала.
Тогда презрѣнный звѣрь накидочку схватилъ
И, въ ярости, ее онъ кровью обагрилъ.
Потомъ пришелъ Пирамъ, прекрасный и высокій,
Накидочку Ѳисби погибшей онъ нашелъ,
И дерзкимъ остріемъ онъ, въ горести жестокой,
Кипящу грудь свою, рыдая, прокололъ.
Тогда опять Ѳисби на сцену прибѣгаетъ
И, выхвативъ кинжалъ, себя имъ поражаетъ.
А остальное все въ подробномъ разговорѣ
Разскажетъ вамъ сей левъ и свѣтлая луна,
Чета любовниковъ и страшная стѣна,
При вашемъ собственномъ и благосклонномъ взорѣ!“
Тезей. Ужъ не будетъ ли и левъ говорить?
Деметрій. Тутъ не будетъ ничего мудренаго. Отчего же не быть одному говорящему льву, когда есть такъ много говорящихъ ословъ?
„Въ сей интермедіи случилося, что я,
Я—Рыло прозвищемъ, разыгрываю стѣну;
Но знайте, господа, стѣна такая я,
Что есть во мнѣ дыра иль щель дырѣ въ замѣну,
Дабы любовники, Пирамъ нашъ и Ѳисбе,
Могли сквозь эту щель, благодаря судьбѣ,
Хоть часто, но тайкомъ, шептаться межъ собою.
А этотъ камешекъ съ известкой распускною
Доказываетъ вамъ, что точно я стѣна.
Сомнѣнья въ этомъ нѣтъ? А вотъ и щель видна.
Немножко въ бокъ она, но сквозь нее, о диво,
Любовники не разъ шептались боязливо“.
Тезей. Можно ли требовать, чтобы известь и штукатурка говорили лучше этого?
Деметрій. Государь, это самая умная стѣна, которую я когда-либо слышалъ говорящею.
Тезей. Пирамъ приближается къ стѣнѣ. Молчите!
„О, ночь ужасная! о, черная, о, ночь!
О, ночь, которая вездѣ, гдѣ нѣту дня!
Увы, увы, увы! О, ночь, о, ночь!
Боюсь я, что Ѳисби забыла про меня;
А ты, а ты, стѣна, о, милая стѣна!
Между моею и землей ея отца
Стоящая стѣна, о, милая стѣна!
Привѣтна будь, стѣна, Пираму до конца,
И покажи мнѣ щель, дабы я сквозь нее
Могъ увидать, хоть вскользь, сокровище мое.
Благодарю тебя, привѣтная стѣна!
Да сохранитъ тебя Зевесъ отъ поврежденья!
Но что я вижу? О, Ѳисби мнѣ не видна!
Ты, злобная стѣна, лишаешь наслажденья.
Да будутъ прокляты всѣ камешки твои
За то, что рушила надежды ты мои!“
Тезей. Мнѣ кажется, что стѣна, имѣя способность чувствовать, должна бы отвѣчать ему такими же проклятіями.
Пирамъ. Нѣтъ, государь, поистинѣ она не должна этого дѣлать. «Надежды ты мои!» Послѣ этихъ словъ начинается роль Ѳисби. Теперь она входитъ—и я замѣчаю ее сквозь эту стѣну. Вы увидите, что все будетъ точь-въ-точь, какъ я говорю. Вотъ она приближается.
„Какъ часто ты, стѣна, слезамъ моимъ внимала
О томъ, что разлученъ со мною мой Пирамъ!
Губами алыми какъ часто цѣловала
Я камешки твои съ известкой по краямъ!
О, вижу голосъ я! Я къ щелкѣ приложуся:
Услышу, можетъ быть, Ѳисби моей черты.
Ѳисби!
О милый мой! ты—милый, я клянуся!
Я думаю, что такъ?
Что хочешь, думай ты;
Любовію твоей я избранъ—и измѣна
Мнѣ неизвѣстна, какъ Лимандру, о, Ѳисби!
А я тебѣ вѣрна до гроба, какъ Елена!
„Вѣрнѣй ли Прокрусѣ бывалъ Шафалъ, Ѳисбе?
„Какъ Прокрусѣ Шафалъ, такъ я вѣрна тебѣ!
„Поцѣловать меня сквозь стѣну потрудися.
„Я не уста твои цѣлую, а дыру!
„Ну, хочешь ли итти со мной на холмъ Ниниса?
„Сейчасъ туда иду, иль пусть скорѣй умру?
„Узнайте: я, стѣна, окончила долгъ свой,
„А потому стѣна идетъ теперь домой“.
Тезей. Теперь стѣна, раздѣлявшая двухъ сосѣдей, уничтожена.
Деметрій. Что жъ иначе дѣлать, государь, съ такими стѣнами, которыя такъ дерзки, что слушаютъ, не предостерегая.
Ипполита. Вотъ самый глупый наборъ словъ, который я когда-либо слышала!
Тезей. Лучшія зрѣлища этого рода не болѣе, какъ тѣни, и худшія не будутъ хуже, если имъ поможетъ воображеніе.
Ипполита. Такъ для этого нужно ваше воображеніе, а не ихъ?
Тезей. Если мы не вообразимъ о нихъ ничего хуже того, что они воображаютъ сами о себѣ, то они могутъ показаться отличными актерами. Вотъ идутъ сюда два благородные звѣря: луна и левъ.
„Сударыни, въ коихъ всѣ чувства столько тонки,
„Что ихъ тревожатъ и ничтожныя мышонки,
„Вы, можетъ быть, теперь здѣсь всѣ затрепетали,
„Когда бы точно льва ревъ дикій услыхали;
„Но знайте: я ни левъ, ни львица по натурѣ—
„Нѣтъ, я Буравъ, столяръ и левъ по львиной шкурѣ;
„Но еслибъ я былъ левъ и вдругъ пришелъ сюда,
„Тогда, дѣйствительно, была-бъ вамъ всѣмъ бѣда!
Тезей. Вотъ премилое и пресовѣстливое животное.
Деметрій. Самое доброе животное, государь, которое я когда-либо видѣлъ.
Лизандеръ. Этотъ левъ — настоящая лисица, по своему мужеству.
Тезей. Правда — и настоящій гусь по своему благоразумію.
Деметрій. Не совсѣмъ такъ, государь, такъ какъ его мужество не можетъ побѣдить его благоразумія; а лисица побѣждаетъ гуся.
Тезей. Впрочемъ, я увѣренъ, что и его благоразуміе не можетъ побѣдить его мужества, какъ гусь не можетъ побѣдить лисицу. Но довольно: оставимъ его съ его благоразуміемъ и послушаемъ. Что скажетъ намъ луна?
„Двурогую луну фонарь сей представляетъ…“
Деметрій. Ему бы должно имѣть рога на лбу.
Тезей. Да, вѣдь, это не новая луна, и рога исчезли въ полнолуніи.
„Двурогую луну фонарь сей представляетъ;
А я тотъ человѣкъ, въ лунѣ что обитаетъ!“
Тезей. Вотъ въ чемъ самая главная ошибка: человѣкъ долженъ былъ влѣзть въ фонарь; иначе, какъ же онъ можетъ представлять человѣка въ лунѣ?
Деметрій. Онъ не осмѣлился влѣзть туда изъ-за свѣчки: видите, какъ она нагорѣла!
Ипполита. Мнѣ наскучила эта луна; я бы желала, чтобъ она вздумала перемѣниться.
Тезей. Судя по слабости разсудка этой луны, кажется, что она въ ущербѣ; но учтивость и справедливость требуютъ, чтобы мы дождались, пока она совершитъ свое теченіе.
Лизандеръ. Продолжай, Луна!
Луна. Все, что я имѣю сказать, состоитъ въ томъ, что этотъ фонарь есть луна, а я — человѣкъ въ лунѣ; что этотъ терновый кустъ — мой терновый кустъ, а эта собака — моя собака.
Деметрій. По-настоящему, все это должно быть въ фонарѣ, потому что все это находится въ лунѣ. Но, тише! Вотъ идетъ Ѳисби.
„А, вотъ могила стараго Ниниса!
„Но гдѣ же мой возлюбленный?“
„О-о!!“
Деметрій. Славно рычишь, левъ!
Тезей. Славно бѣгаешь, Ѳисби!
Ипполита. Славно свѣтишь, луна! Право, луна свѣтитъ съ необыкновенною ловкостью.
Тезей. Славно сцапалъ, левъ.
Деметрій. Теперь приходитъ Пирамъ.
Лизандеръ. А левъ, конечно, исчезаетъ.
„Благодарю тебя, о, милая луна,
„За-то, что нынче ты блестяща и ясна!
„Когда ты будешь мнѣ отрадно такъ блестѣть,
„Я милую Ѳисби надѣюсь лицезрѣть!
„Но, стой! О, видъ ужасный!
Посмотримъ! О несчастный!
„Какое зрѣлище ужасно вижу я!
„Глаза мои, смотрите!
„Возможно ли—скажите?
„О, милая Ѳисби! о, душенька моя!
„Накидочка безцѣнна,
„Здѣсь кровью обагренна.
„Жестоки фуріи, приблизьтесь поскорѣй!
„О, Парки, приходите
„И жизнь мою прервите.
„Убейте, задушите.
„Избавьте вы меня отъ тяжкой жизни сей!“
Тезей. Это отчаяніе и смерть милаго друга почти могутъ сдѣлать человѣка печальнымъ.
Ипполита. Клянусь моимъ сердцемъ мнѣ жаль этого человѣка!
„Природа, для чего ты львовъ произвела
„Левъ страшный умертвилъ Ѳисби мою во цвѣтѣ.
„Она есть лучшая… Нѣтъ, нѣтъ: она была
„Изъ женщинъ лучшая, которая на свѣтѣ
„Когда-нибудь жила, любила и цвѣла!
„Теките, слезы жгучи!
„Вотъ онъ—мой мечъ могучій!
„Тебя я въ грудь вонзаю,
„И прямо въ лѣвый бокъ,
„Гдѣ сердце—токъ-токъ-токъ.
„Вотъ какъ я умираю!
„Теперь бездыханъ я
„И въ небесахъ витаю!
„Языкъ—покой узнай!
„Ты жъ, мѣсяцъ, улетай!
„Здѣсь кости я свои бросаю
„Ахъ, ахъ! я умираю!
Деметрій. Не кости, а только очко, потому что онъ одинъ.
Лизандеръ. Какое онъ очко? онъ умеръ, слѣдовательно онъ ничто.
Тезей. Однако, съ помощью медика, онъ можетъ выздоровѣть и сдѣлаться опять осломъ.
Ипполита. Отчего же лунный свѣтъ исчезъ прежде, чѣмъ Ѳисби возвратилась и отыскала своего любовника?
Тезей. Она отыщетъ его при свѣтѣ звѣздъ. Вотъ она идетъ, и ея отчаяніе {{|окончить|окончитъ}} пьесу.
Ипполита. Кажется, что для такого Пирама ея отчаяніе не будетъ продолжительно. Я надѣюсь, что она скоро кончитъ.
Деметрій. Одинъ атомъ могъ бы перевѣсить всѣхъ и рѣшить, кто изъ нихъ лучше Пирамъ или Ѳисби?
Лизандеръ. Вотъ она уже высмотрѣла его своими прекрасными глазками.
Деметрій. И начинаетъ его оплакивать нижеслѣдующимъ образомъ:
„Ты здѣсь уснулъ, мой дорогой!
„Какъ? умеръ ты, голубчикъ,
„Пирамъ, о, встань и говори!
„Но ты молчишь—ты умеръ? Да!
„Уже-ль могила навсегда
„Должна закрыть глаза твои?
„Уста лилейны, алый носъ—
„Исчезло все, все рокъ унесъ!
„Любовники, стонайте!
„Ланиты, буквицы желтѣй,
„У смерти вопрошайте.
„Вы, три сестры, издалека,
„Съ руками цвѣта молока,
„Ко мнѣ скорѣй придите!
„Вы взяли мой предметъ любви—
„Теперь скорѣй въ моей крови
„Вы руки окуните!
„Приди скорѣй, мой вѣрный мечъ,
„И въ грудь вонзись, чтобъ жизнь пресѣчь,
„А ты, языкъ—ни слова.
„Прощайте, всѣ мои друзья!
„Такъ умираю вѣрной я!
„Прощайте—я готова!“
Тезей. Луна и левъ оставлены въ живыхъ, чтобы схоронить мертвыхъ.
Деметрій. Да, и стѣна тоже.
Основа. Извините, могу васъ увѣрить, что стѣна, которая раздѣляла ихъ отцовъ, не существуетъ. Не угодно ли вамъ посмотрѣть эпилогъ или послушать бергамасскій танецъ, исполненный двумя изъ нашей компаніи?
Тезей. Прошу васъ, безъ эпилога. Для вашей пьесы совершенно не нужны извиненія. Вамъ нечего извинять; всѣ актеры умерли, слѣдовательно некого и хулить. Если бы тотъ, который сочинилъ эту пьесу, игралъ Пирама и повѣсился бы на подвязкѣ Ѳисби, то изъ этой пьесы вышла бы превосходная трагедія. Но ваша пьеса, все-таки, хороша и прекрасно исполнена. Теперь покажите намъ свой бергамасскій танецъ, а эпилогъ оставьте.
Двѣнадцать разъ полуночи языкъ
Ужъ прогудѣлъ. Любовники въ постели!
Теперь насталъ волшебный часъ духовъ.
Похитимъ мы у утра тѣ часы,
Которые мы подарили ночи.
Нелѣпая піеса превосходно
Ускорила шаги тяжелой ночи.
Теперь, друзья, въ постели! Двѣ недѣли
Мы проведемъ въ различныхъ празднествахъ,
Въ забавахъ и ночныхъ увеселеньяхъ.
Теперь голодный левъ рычитъ,
И волкъ на мѣсяцъ воетъ;
Усталый пахарь крѣпко спитъ:
Ночь всѣхъ ихъ успокоитъ.
Теперь огонь въ печахъ погасъ,
Совы зловѣщей крики
Напоминаютъ смерти часъ
Страдальцу-горемыкѣ.
Теперь настала ужъ пора
Могиламъ разверзаться
И средь церковнаго двора
Покойникамъ являться.
Но эльфамъ весело—и мы,
Гекату окружая,
Скользимъ, какъ сонъ, за духомъ тьмы,
Отъ солнца убѣгая.
Итакъ, пусть мышь здѣсь не скребетъ!
А домъ—не знай потери!
Съ метлою посланъ я впередъ,
Чтобъ выместь соръ за двери!
Вы по дому разбѣгитесь,
И, при трепетныхъ огняхъ,
Эльфы, дружно веселитесь,
Словно птички на кустахъ!
Пойте пѣснь мою за мною,
И пляшите всѣ толпою!
Ноту въ ноту, слово въ слово,
Эту пѣснь пропойте снова!
Взявшись за руки, пойдемъ
Осчастливить этотъ домъ!
Разсыпьтесь, эльфы, до утра
Въ покояхъ полумрачныхъ;
А намъ теперь итти пора
Къ постели новобрачныхъ.
Вселимъ мы разомъ въ три четы
Любовь безъ измѣненья—
И будутъ полны красоты
Всегда ихъ поколѣнья.
Природа, щедрая въ дарахъ,
Дѣтей ихъ не оставитъ:
Отъ пятенъ, трещинъ на губахъ
Она ихъ всѣхъ избавитъ,
И знакамъ, вѣстникамъ дурнымъ,
Забытымъ при рожденьи,
Потомъ же пагубнымъ инымъ,
Не быть въ ихъ поколѣньи.
Теперь росою полевой
Покои окропите,
И миръ и счастье въ домъ людской
Навѣки водворите!
О, эльфы, радостной толпой
Умыться торопитесь,
Но утромъ будьте всѣ со мной,
Съ разсвѣтомъ воротитесь.
Когда не угодили вамъ мы, тѣни,
То я прошу—исправится бѣда—
Предположить, что въ мірѣ сновидѣній
Вы были здѣсь уснувши, господа;
Что слабое, пустое представленье
Есть легкій сонъ—не болѣе того;
Не будьте же вы строгими въ сужденьи,
Простите насъ—мы просимъ одного.
Исправиться мы, право, не забудемъ.
Какъ честный Пукъ, я клясться вамъ готовъ,
Что ежели мы счастливы такъ будемъ,
И избѣжимъ мы брани и свистковъ,
То вы отъ насъ вознагражденья ждите,
Не то лгуномъ вы Пука назовите.
Ночь добрую желаю всѣмъ—одинъ,
А вы меня хлопками наградите,
И—вѣрьте мнѣ—исправится Робинъ!