Но только лишь Ѳисби пришла туда одна,
Какъ сей ужасный звѣрь—львомъ Богъ его назвалъ—
Спугнулъ прекрасную, иль просто испугалъ.
И вотъ, когда она въ испугѣ убѣгала,
Накидочка съ ея лилейныхъ плечъ упала.
Тогда презрѣнный звѣрь накидочку схватилъ
И, въ ярости, ее онъ кровью обагрилъ.
Потомъ пришелъ Пирамъ, прекрасный и высокій,
Накидочку Ѳисби погибшей онъ нашелъ,
И дерзкимъ остріемъ онъ, въ горести жестокой,
Кипящу грудь свою, рыдая, прокололъ.
Тогда опять Ѳисби на сцену прибѣгаетъ
И, выхвативъ кинжалъ, себя имъ поражаетъ.
А остальное все въ подробномъ разговорѣ
Разскажетъ вамъ сей левъ и свѣтлая луна,
Чета любовниковъ и страшная стѣна,
При вашемъ собственномъ и благосклонномъ взорѣ!“
Тезей. Ужъ не будетъ ли и левъ говорить?
Деметрій. Тутъ не будетъ ничего мудренаго. Отчего же не быть одному говорящему льву, когда есть такъ много говорящихъ ословъ?
„Въ сей интермедіи случилося, что я,
Я—Рыло прозвищемъ, разыгрываю стѣну;
Но знайте, господа, стѣна такая я,
Что есть во мнѣ дыра иль щель дырѣ въ замѣну,
Дабы любовники, Пирамъ нашъ и Ѳисбе,
Могли сквозь эту щель, благодаря судьбѣ,
Хоть часто, но тайкомъ, шептаться межъ собою.
А этотъ камешекъ съ известкой распускною
Доказываетъ вамъ, что точно я стѣна.
Сомнѣнья въ этомъ нѣтъ? А вотъ и щель видна.
Немножко въ бокъ она, но сквозь нее, о диво,
Любовники не разъ шептались боязливо“.
Тезей. Можно ли требовать, чтобы известь и штукатурка говорили лучше этого?
Деметрій. Государь, это самая умная стѣна, которую я когда-либо слышалъ говорящею.
Тезей. Пирамъ приближается къ стѣнѣ. Молчите!
„О, ночь ужасная! о, черная, о, ночь!
О, ночь, которая вездѣ, гдѣ нѣту дня!
Увы, увы, увы! О, ночь, о, ночь!
Боюсь я, что Ѳисби забыла про меня;
А ты, а ты, стѣна, о, милая стѣна!
Между моею и землей ея отца
Стоящая стѣна, о, милая стѣна!
Привѣтна будь, стѣна, Пираму до конца,
И покажи мнѣ щель, дабы я сквозь нее
Могъ увидать, хоть вскользь, сокровище мое.
Благодарю тебя, привѣтная стѣна!
Да сохранитъ тебя Зевесъ отъ поврежденья!
Но что я вижу? О, Ѳисби мнѣ не видна!
Ты, злобная стѣна, лишаешь наслажденья.
Да будутъ прокляты всѣ камешки твои
За то, что рушила надежды ты мои!“
Тезей. Мнѣ кажется, что стѣна, имѣя способность чувствовать, должна бы отвѣчать ему такими же проклятіями.
Пирамъ. Нѣтъ, государь, поистинѣ она не должна этого дѣлать. «Надежды ты мои!» Послѣ этихъ словъ начинается роль Ѳисби. Теперь она входитъ—и я замѣчаю ее сквозь эту стѣну. Вы увидите, что все будетъ точь-въ-точь, какъ я говорю. Вотъ она приближается.
„Какъ часто ты, стѣна, слезамъ моимъ внимала
О томъ, что разлученъ со мною мой Пирамъ!
Губами алыми какъ часто цѣловала
Я камешки твои съ известкой по краямъ!
О, вижу голосъ я! Я къ щелкѣ приложуся:
Услышу, можетъ быть, Ѳисби моей черты.
Ѳисби!
О милый мой! ты—милый, я клянуся!
Я думаю, что такъ?
Что хочешь, думай ты;
Любовію твоей я избранъ—и измѣна
Мнѣ неизвѣстна, какъ Лимандру, о, Ѳисби!
А я тебѣ вѣрна до гроба, какъ Елена!
„Вѣрнѣй ли Прокрусѣ бывалъ Шафалъ, Ѳисбе?
„Какъ Прокрусѣ Шафалъ, такъ я вѣрна тебѣ!
Но только лишь Фисби пришла туда одна,
Как сей ужасный зверь—львом бог его назвал—
Спугнул прекрасную иль просто испугал.
И вот, когда она в испуге убегала,
Накидочка с ее лилейных плеч упала.
Тогда презренный зверь накидочку схватил
И в ярости ее он кровью обагрил.
Потом пришел Пирам, прекрасный и высокий,
Накидочку Фисби погибшей он нашел,
И дерзким острием он в горести жестокой
Кипящу грудь свою, рыдая, проколол.
Тогда опять Фисби на сцену прибегает
И, выхватив кинжал, себя им поражает.
А остальное все в подробном разговоре
Расскажет вам сей лев и светлая луна,
Чета любовников и страшная стена,
При вашем собственном и благосклонном взоре!
Тезей. Уж не будет ли и лев говорить?
Деметрий. Тут не будет ничего мудреного. Отчего же не быть одному говорящему льву, когда есть так много говорящих ослов?
В сей интермедии случилося, что я,
Я—Рыло прозвищем, разыгрываю стену;
Но знайте, господа, стена такая я,
Что есть во мне дыра иль щель дыре в замену,
Дабы любовники, Пирам наш и Фисбе,
Могли сквозь эту щель, благодаря судьбе,
Хоть часто, но тайком, шептаться меж собою.
А этот камешек с известкой распускною
Доказывает вам, что точно я стена.
Сомненья в этом нет? А вот и щель видна.
Немножко вбок она, но сквозь нее, о диво,
Любовники не раз шептались боязливо.
Тезей. Можно ли требовать, чтобы известь и штукатурка говорили лучше этого?
Деметрий. Государь, это самая умная стена, которую я когда-либо слышал говорящею.
Тезей. Пирам приближается к стене. Молчите!
О, ночь ужасная! о, черная, о, ночь!
О, ночь, которая везде, где нету дня!
Увы, увы, увы! О, ночь, о, ночь!
Боюсь я, что Фисби забыла про меня;
А ты, а ты, стена, о, милая стена!
Между моею и землей ее отца
Стоящая стена, о, милая стена!
Приветна будь, стена, Пираму до конца,
И покажи мне щель, дабы я сквозь нее
Мог увидать хоть вскользь сокровище мое.
Благодарю тебя, приветная стена!
Да сохранит тебя Зевес от поврежденья!
Но что я вижу? О, Фисби мне не видна!
Ты, злобная стена, лишаешь наслажденья.
Да будут прокляты все камешки твои
За то, что рушила надежды ты мои!
Тезей. Мне кажется, что стена, имея способность чувствовать, должна бы отвечать ему такими же проклятиями.
Пирам. Нет, государь, поистине она не должна этого делать. «Надежды ты мои!» После этих слов начинается роль Фисби. Теперь она входит—и я замечаю ее сквозь эту стену. Вы увидите, что все будет точь-в-точь, как я говорю. Вот она приближается.
Как часто ты, стена, слезам моим внимала
О том, что разлучен со мною мой Пирам!
Губами алыми как часто целовала
Я камешки твои с известкой по краям!
О, вижу голос я! Я к щелке приложуся:
Услышу, может быть, Фисби моей черты.
Фисби!
О милый мой! ты—милый, я клянуся!
Я думаю, что так?
Что хочешь, думай ты;
Любовию твоей я избран—и измена
Мне неизвестна, как Лимандру, о, Фисби!
А я тебе верна до гроба, как Елена!
Верней ли Прокрусе бывал Шафал, Фисбе?
Как Прокрусе Шафал, так я верна тебе!
