Сон в Иванову ночь (Шекспир; Сатин)/ПСС 1902 (ВТ)/Действие V
| ← Дѣйствіе IV | Сон в Иванову ночь |
Оригинал: англ. A Midsummer Night's Dream. — Источник:  Полное собрание сочинений Шекспира / под ред. С. А. Венгерова — СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1902. — Т. 1. — С. 499—546. — (Библиотека великих писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Как странны, мой Тезей, рассказы их!
Да, странностей в рассказах этих больше,
Чем истины. Но не поверю я
Волшебным глупостям и старым басням.
Влюбленные, равно как и безумцы,
Имеют все такой кипучий мозг,
Столь странные фантазии, что часто
Им кажется за истину такое,
Чего никак смысл здравый не поймет,
Безумный, и влюбленный, и поэт
Составлены все из воображенья.
Один—и это сумасшедший—видит
Вокруг себя такую тьму чертей,
Что не вместил бы их и ад обширный;
А кто влюблен—такой же сумасшедший—
Тот на челе цыганки смуглой зрит
Елены красоту; поэта взор,
Пылающий безумием чудесным,
То на землю, блистая, упадает,
То от земли стремится к небесам.
Потом, пока его воображенье
Безвестные предметы облекает
В одежду форм, поэт своим пером
Торжественно их все осуществляет
И своему воздушному ничто
Жилище он и место назначает.
Да, сильное воображенье часто
Проказит так, что ежели оно
Помыслит лишь о радости—тотчас же
Перед собой оно как будто видит
И вестника той радости; а ночью
Оно в себе рождает ложный страх
И куст легко медведем почитает.
Однако, в их рассказах обо всем,
Что в эту ночь случилось, в превращеньи
Их умственных способностей и чувств,
Есть не одна игра воображенья.
Хоть это все достойно удивленья.
Но к истине подходит очень близко.
А, вот идут и самые четы! Как полны
Веселия и радости они!
Мои друзья, пускай любовь и радость
Сопутствуют вам в жизни.
Государь!
Пусть более, чем нам, утехи, радость
Сопутствуют вам в царственных прогулках
И за столом, и в светлых сновиденьях!
Посмотрим-ка, какие развлеченья
И пляски нам предложит Филострат,
Чтобы убить трехчасовую вечность
Меж ужином и часом спать ложиться?
Но где же он, наш учредитель празднеств?
Что в этот день нам приготовил он?
Комедией какой-нибудь нельзя ли
Тоску часов тяжелых облегчить?
Где Филострат?
Я здесь, Тезей могучий!
Скажи скорей, веселости какие
Ты нынче вечером предложишь нам:
Комедию ль, иль музыку какую?
Как обмануть ленивые часы,
Когда у нас не будет развлечений?
Вот список приготовленных забав.
Что будет, государь, тебе угодно
Из них избрать? с чего велеть начать?
«Сражение кентавров. Будет петь
Афинский евнух и играть на арфе».
Не нужно. Я рассказывал об этом
Моей жене, во славу Геркулеса.
«Как пьяные вакханки растерзали
В час бешенства фригийского певца».
Старо—и я уж это слышал раз,
Когда из Фив с победой возвратился.
«Скорбь трижды трех прекрасных муз о смерти,
Постигнувшей науку в нищете».
Презлая тут и тонкая сатира:
На брачном торжестве ей места нет!
«Грустная, краткая сцена Пирама,
Истинно трагивеселая драма».
Трагивеселая и грустная при том,
И краткая! Да это лед горячий
И твердый снег. Ну, как согласовать
Все эти несогласья?
Государь,
Во всей пиесе этой, может быть,
Каких-нибудь слов десять. Я не знаю
Другой пиесы столь короткой; но,
Мой государь, и эти десять слов
В ней лишние. Вот отчего она
И краткая, и грустная пиеса:
В ней слова нет на месте; нет актера,
Хоть крошечку способного. Она
Трагической пиесой названа
Лишь потому, что в ней лишает жизни
Себя Пирам; но, признаюсь, когда
Я видел репетицию пиесы,
Глаза мои слезами наводнялись,
И громкий смех едва ли заставлял
Когдазнибудь лить слезы веселее.
А кто ж актерами?
Мастеровые,
Которые мозольными руками
Работают в Афинах. В первый раз
Сегодня ум их в действии: они
Неопытную память нагрузили
В день вашего супружества пиесой.
И мы ее услышим.
Государь!
Поверьте мне, она вас недостойна.
Я слышал всю пиесу до конца:
Пустейшая, ничтожнейшая пьеса!
Но, может быть, приятно будет вам
Намеренье ценой усилий тяжких
Вам услужить.
Пиесу мы услышим.
Я никогда не оттолкну услуг,
Предложенных и ревностно, и просто.
Поди, зови сюда скорей актеров,
А дам прошу садиться по местам.
Я не люблю смотреть, что слишком дурно,
И видеть, как усердье погибает
В усилиях напрасных.
Милый друг,
Ты этого, поверь мне, не увидишь.
Он говорит, что ничего они
Представить нам порядочно не могут.
Тем будем мы любезнее с тобой,
Благодаря их даже за дурное.
Ошибки их забавой будут нам.
Коль бедное старание бессильно,
То чистое усердье выкупает
Невольный неуспех. Случалось часто,
Когда я путешествовал, меня
Сановники приветствовать хотели
Готовыми речами. Иногда
Они бледнеть и трясться начинали,
Мешалися среди начатой фразы,
Немел от страха опытный язык—
И, наконец, они вдруг умолкали,
Приветствие свое не досказав.
Но, милая, поверишь ли, что в их
Молчании приветствие я видел,
И в скромности пугливого усердья
Я более, поверь мне, находил,
Чем в языке болтливом смельчака
И в дерзком красноречьи. Признаюся,
Что, по моим понятиям, любовь,
При языке простом чистосердечья.
Всегда сильнее сердцу говорит.
Филострат
Когда угодно будет, государь—
Пролог готов.
Пускай его войдет.
«Коль не удастся нам пиеса, мы желали,
Чтоб знали вы, что мы не с тем пришли сюда,
Чтоб нам не удалось; мы вот чего искали:
Вам предложить свои услуги, господа;
Вот нашего конца вернейшее начало.
Вам угодить вполне, не зная ничего,
Не смели думать мы, одно нас здесь собрало,
Вас позабавить всех, мы здесь не для того,
Чтоб вы раскаялись, готовы мы стараться,
Из представления ж легко вам увидать,
В чем будет именно пиеса заключаться
И что вы будете, конечно, скоро знать!»
Тезей. Ну, этот молодец не слишком силен в знаках препинания!
Лизандер. Чтобы прочесть пролог, он пустил свой язык как бешеного жеребенка, который не знает препятствий. Однако же, тут есть нравоучение, государь; недостаточно говорить, но надо говорить с толком.
Ипполита. В самом деле, он проговорил свой пролог, как ребенок, играющий на флажолете: звуки есть, но без всякой гармоний.
Тезей. Его речь была похожа на запутанную цепь: ни одного кольца не потеряно, но все они в беспорядке. Что это еще?
«Что видите вы здесь, быть может, вас дивит,
Достойны зрители! Дивитеся себе,
Пока вам истина всего не объяснит.
Сия красавица есть госпожа Фисбе,
Сей человек, Пирам, коль вам угодно знать,
А сей, с известкою, здесь стену представляет,
Ту стену страшную, которая страдать
Любовников моих в разлуке заставляет.
По милости ее, бедняжечки с трудом,
Лишь шепотом сквозь щель, беседуют порою.
Вот этот с фонарем, с собакой и с кустом,
Представит лунный свет. Я вам теперь открою,
Что Фисби и Пирам у Ниновой могилы
Решилися сойтись, когда взойдет луна,
Чтоб высказать,—насколь они друг другу милы.
Но только лишь Фисби пришла туда одна,
Как сей ужасный зверь—львом бог его назвал—
Спугнул прекрасную иль просто испугал.
И вот, когда она в испуге убегала,
Накидочка с ее лилейных плеч упала.
Тогда презренный зверь накидочку схватил
И в ярости ее он кровью обагрил.
Потом пришел Пирам, прекрасный и высокий,
Накидочку Фисби погибшей он нашел,
И дерзким острием он в горести жестокой
Кипящу грудь свою, рыдая, проколол.
Тогда опять Фисби на сцену прибегает
И, выхватив кинжал, себя им поражает.
А остальное все в подробном разговоре
Расскажет вам сей лев и светлая луна,
Чета любовников и страшная стена,
При вашем собственном и благосклонном взоре!
Тезей. Уж не будет ли и лев говорить?
Деметрий. Тут не будет ничего мудреного. Отчего же не быть одному говорящему льву, когда есть так много говорящих ослов?
В сей интермедии случилося, что я,
Я—Рыло прозвищем, разыгрываю стену;
Но знайте, господа, стена такая я,
Что есть во мне дыра иль щель дыре в замену,
Дабы любовники, Пирам наш и Фисбе,
Могли сквозь эту щель, благодаря судьбе,
Хоть часто, но тайком, шептаться меж собою.
А этот камешек с известкой распускною
Доказывает вам, что точно я стена.
Сомненья в этом нет? А вот и щель видна.
Немножко вбок она, но сквозь нее, о диво,
Любовники не раз шептались боязливо.
Тезей. Можно ли требовать, чтобы известь и штукатурка говорили лучше этого?
Деметрий. Государь, это самая умная стена, которую я когда-либо слышал говорящею.
Тезей. Пирам приближается к стене. Молчите!
О, ночь ужасная! о, черная, о, ночь!
О, ночь, которая везде, где нету дня!
Увы, увы, увы! О, ночь, о, ночь!
Боюсь я, что Фисби забыла про меня;
А ты, а ты, стена, о, милая стена!
Между моею и землей ее отца
Стоящая стена, о, милая стена!
Приветна будь, стена, Пираму до конца,
И покажи мне щель, дабы я сквозь нее
Мог увидать хоть вскользь сокровище мое.
Благодарю тебя, приветная стена!
Да сохранит тебя Зевес от поврежденья!
Но что я вижу? О, Фисби мне не видна!
Ты, злобная стена, лишаешь наслажденья.
Да будут прокляты все камешки твои
За то, что рушила надежды ты мои!
Тезей. Мне кажется, что стена, имея способность чувствовать, должна бы отвечать ему такими же проклятиями.
Пирам. Нет, государь, поистине она не должна этого делать. «Надежды ты мои!» После этих слов начинается роль Фисби. Теперь она входит—и я замечаю ее сквозь эту стену. Вы увидите, что все будет точь-в-точь, как я говорю. Вот она приближается.
Как часто ты, стена, слезам моим внимала
О том, что разлучен со мною мой Пирам!
Губами алыми как часто целовала
Я камешки твои с известкой по краям!
О, вижу голос я! Я к щелке приложуся:
Услышу, может быть, Фисби моей черты.
Фисби!
О милый мой! ты—милый, я клянуся!
Я думаю, что так?
Что хочешь, думай ты;
Любовию твоей я избран—и измена
Мне неизвестна, как Лимандру, о, Фисби!
А я тебе верна до гроба, как Елена!
Верней ли Прокрусе бывал Шафал, Фисбе?
Как Прокрусе Шафал, так я верна тебе!
Поцеловать меня сквозь стену потрудися.
Я не уста твои целую, а дыру!
Ну, хочешь ли идти со мной на холм Ниниса?
Сейчас туда иду, иль пусть скорей умру?
Узнайте: я, стена, окончила долг свой,
А потому стена идет теперь домой.
Тезей. Теперь стена, разделявшая двух соседей, уничтожена.
Деметрий. Что ж иначе делать, государь, с такими стенами, которые так дерзки, что слушают, не предостерегая.
Ипполита. Вот самый глупый набор слов, который я когда-либо слышала!
Тезей. Лучшие зрелища этого рода не более как тени, и худшие не будут хуже, если им поможет воображение.
Ипполита. Так для этого нужно ваше воображение, а не их?
Тезей. Если мы не вообразим о них ничего хуже того, что они воображают сами о себе, то они могут показаться отличными актерами. Вот идут сюда два благородные зверя: луна и лев.
Сударыни, в коих все чувства столько тонки,
Что их тревожат и ничтожные мышонки,
Вы, может быть, теперь здесь все затрепетали,
Когда бы точно льва рев дикий услыхали;
Но знайте: я ни лев, ни львица по натуре—
Нет, я Бурав, столяр и лев по львиной шкуре;
Но если б я был лев и вдруг пришел сюда,
Тогда, действительно, была б вам всем беда!
Тезей. Вот премилое и пресовестливое животное.
Деметрий. Самое доброе животное, государь, которое я когда-либо видел.
Лизандер. Этот лев — настоящая лисица, по своему мужеству.
Тезей. Правда — и настоящий гусь по своему благоразумию.
Деметрий. Не совсем так, государь, так как его мужество не может победить его благоразумия; а лисица побеждает гуся.
Тезей. Впрочем, я уверен, что и его благоразумие не может победить его мужества, как гусь не может победить лисицу. Но довольно: оставим его с его благоразумием и послушаем. Что скажет нам луна?
Двурогую луну фонарь сей представляет…
Деметрий. Ему бы должно иметь рога на лбу.
Тезей. Да ведь это не новая луна, и рога исчезли в полнолунии.
Двурогую луну фонарь сей представляет;
А я тот человек, в луне что обитает!
Тезей. Вот в чем самая главная ошибка: человек должен был влезть в фонарь; иначе, как же он может представлять человека в луне?
Деметрий. Он не осмелился влезть туда из-за свечки: видите, как она нагорела!
Ипполита. Мне наскучила эта луна; я бы желала, чтоб она вздумала перемениться.
Тезей. Судя по слабости рассудка этой луны, кажется, что она в ущербе; но учтивость и справедливость требуют, чтобы мы дождались, пока она совершит свое течение.
Лизандер. Продолжай, Луна!
Луна. Все, что я имею сказать, состоит в том, что этот фонарь есть луна, а я — человек в луне; что этот терновый куст — мой терновый куст, а эта собака — моя собака.
Деметрий. По-настоящему, все это должно быть в фонаре, потому что все это находится в луне. Но, тише! Вот идет Фисби.
А, вот могила старого Ниниса!
Но где же мой возлюбленный?
О-о!!
Деметрий. Славно рычишь, лев!
Тезей. Славно бегаешь, Фисби!
Ипполита. Славно светишь, луна! Право, луна светит с необыкновенною ловкостью.
Тезей. Славно сцапал, лев.
Деметрий. Теперь приходит Пирам.
Лизандер. А лев, конечно, исчезает.
Благодарю тебя, о, милая луна,
За то, что нынче ты блестяща и ясна!
Когда ты будешь мне отрадно так блестеть,
Я милую Фисби надеюсь лицезреть!
Но, стой! О, вид ужасный!
Посмотрим! О несчастный!
Какое зрелище ужасно вижу я!
Глаза мои, смотрите!
Возможно ли—скажите?
О, милая Фисби! о, душенька моя!
Накидочка бесценна,
Здесь кровью обагренна.
Жестоки фурии, приблизьтесь поскорей!
О, Парки, приходите
И жизнь мою прервите.
Убейте, задушите.
Избавьте вы меня от тяжкой жизни сей!
Тезей. Это отчаяние и смерть милого друга почти могут сделать человека печальным.
Ипполита. Клянусь моим сердцем, мне жаль этого человека!
Природа, для чего ты львов произвела
Лев страшный умертвил Фисби мою во цвете.
Она есть лучшая… Нет, нет: она была
Из женщин лучшая, которая на свете
Когда-нибудь жила, любила и цвела!
Теките, слезы жгучи!
Вот он—мой меч могучий!
Тебя я в грудь вонзаю,
И прямо в левый бок,
Где сердце—ток-ток-ток.
Вот как я умираю!
Теперь бездыхан я
И в небесах витаю!
Язык—покой узнай!
Ты ж, месяц, улетай!
Здесь кости я свои бросаю
Ах, ах! я умираю!
Деметрий. Не кости, а только очко, потому что он один.
Лизандер. Какое он очко? он умер, следовательно он ничто.
Тезей. Однако, с помощью медика он может выздороветь и сделаться опять ослом.
Ипполита. Отчего же лунный свет исчез прежде, чем Фисби возвратилась и отыскала своего любовника?
Тезей. Она отыщет его при свете звезд. Вот она идет, и ее отчаяние окончит пьесу.
Ипполита. Кажется, что для такого Пирама ее отчаяние не будет продолжительно. Я надеюсь, что она скоро кончит.
Деметрий. Один атом мог бы перевесить всех и решить, кто из них лучше Пирам или Фисби?
Лизандер. Вот она уже высмотрела его своими прекрасными глазками.
Деметрий. И начинает его оплакивать нижеследующим образом:
Ты здесь уснул, мой дорогой!
Как? умер ты, голубчик,
Пирам, о, встань и говори!
Но ты молчишь—ты умер? Да!
Уже ль могила навсегда
Должна закрыть глаза твои?
Уста лилейны, алый нос—
Исчезло все, все рок унес!
Любовники, стонайте!
Ланиты, буквицы желтей,
У смерти вопрошайте.
Вы, три сестры, издалека,
С руками цвета молока,
Ко мне скорей придите!
Вы взяли мой предмет любви—
Теперь скорей в моей крови
Вы руки окуните!
Приди скорей, мой верный меч,
И в грудь вонзись, чтоб жизнь пресечь,
А ты, язык,—ни слова.
Прощайте, все мои друзья!
Так умираю верной я!
Прощайте—я готова!
Тезей. Луна и лев оставлены в живых, чтобы схоронить мертвых.
Деметрий. Да, и стена тоже.
Основа. Извините, могу вас уверить, что стена, которая разделяла их отцов, не существует. Не угодно ли вам посмотреть эпилог или послушать бергамасский танец, исполненный двумя из нашей компании?
Тезей. Прошу вас, без эпилога. Для вашей пьесы совершенно не нужны извинения. Вам нечего извинять; все актеры умерли, следовательно, некого и хулить. Если бы тот, который сочинил эту пьесу, играл Пирама и повесился бы на подвязке Фисби, то из этой пьесы вышла бы превосходная трагедия. Но ваша пьеса все-таки хороша и прекрасно исполнена. Теперь покажите нам свой бергамасский танец, а эпилог оставьте.
Двенадцать раз полуночи язык
Уж прогудел. Любовники в постели!
Теперь настал волшебный час духов.
Похитим мы у утра те часы,
Которые мы подарили ночи.
Нелепая пиеса превосходно
Ускорила шаги тяжелой ночи.
Теперь, друзья, в постели! Две недели
Мы проведем в различных празднествах,
В забавах и ночных увеселеньях.
Теперь голодный лев рычит,
И волк на месяц воет;
Усталый пахарь крепко спит:
Ночь всех их успокоит.
Теперь огонь в печах погас,
Совы зловещей крики
Напоминают смерти час
Страдальцу-горемыке.
Теперь настала уж пора
Могилам разверзаться
И средь церковного двора
Покойникам являться.
Но эльфам весело—и мы,
Гекату окружая,
Скользим, как сон, за духом тьмы,
От солнца убегая.
Итак, пусть мышь здесь не скребет!
А дом—не знай потери!
С метлою послан я вперед,
Чтоб выместь сор за двери!
Вы по дому разбегитесь,
И при трепетных огнях,
Эльфы, дружно веселитесь,
Словно птички на кустах!
Пойте песнь мою за мною,
И пляшите все толпою!
Ноту в ноту, слово в слово,
Эту песнь пропойте снова!
Взявшись за руки, пойдем
Осчастливить этот дом!
Рассыпьтесь, эльфы, до утра
В покоях полумрачных;
А нам теперь идти пора
К постели новобрачных.
Вселим мы разом в три четы
Любовь без измененья—
И будут полны красоты
Всегда их поколенья.
Природа, щедрая в дарах,
Детей их не оставит:
От пятен, трещин на губах
Она их всех избавит,
И знакам, вестникам дурным,
Забытым при рожденьи,
Потом же пагубным иным,
Не быть в их поколеньи.
Теперь росою полевой
Покои окропите,
И мир и счастье в дом людской
Навеки водворите!
О, эльфы, радостной толпой
Умыться торопитесь,
Но утром будьте все со мной,
С рассветом воротитесь.
Когда не угодили вам мы, тени,
То я прошу—исправится беда—
Предположить, что в мире сновидений
Вы были здесь уснувши, господа;
Что слабое, пустое представленье
Есть легкий сон—не более того;
Не будьте же вы строгими в сужденьи,
Простите нас—мы просим одного.
Исправиться мы, право, не забудем.
Как честный Пук, я клясться вам готов,
Что ежели мы счастливы так будем,
И избежим мы брани и свистков,
То вы от нас вознагражденья ждите,
Не то лгуном вы Пука назовите.
Ночь добрую желаю всем—один,
А вы меня хлопками наградите,
И—верьте мне—исправится Робин!