._Illustration_p._76.jpg)
Сидитъ Ворона на березѣ и хлопаетъ носомъ по сучку: хлопъ-хлопъ. Вычистила носъ, оглянулась кругомъ, да какъ каркнетъ:
— Карръ… карръ!..
Дремавшій на заборѣ котъ Васька чуть не свалился со страху и началъ ворчать:
— Экъ тебя взяло, черная голова… Дастъ же Богъ такое горлышко!.. Чему обрадовалась-то?
— Отстань… Некогда мнѣ, развѣ не видишь? Ахъ, какъ некогда… Карръ-карръ-карръ!.. И все-то дѣла да дѣла.
— Умаялась, бѣдная,—засмѣялся Васька.
— Молчи, лежебокъ… Ты вотъ всѣ бока пролежалъ, только и знаешь, что на солнышкѣ грѣться; а я-то съ утра покоя не знаю: на десяти крышахъ посидѣла, полгорода облетѣла, всѣ уголки и закоулки осмотрѣла. А еще вотъ надо на колокольню слетать, на рынкѣ побывать, въ огородахъ покопать… Да что я съ тобой даромъ время теряю,—некогда мнѣ. Ахъ, какъ некогда!..
Хлопнула Ворона въ послѣдній разъ носомъ по сучку, встрепенулась и только что хотѣла вспорхнуть, какъ услышала страшный крикъ. Неслась стая воробьевъ, а впереди летѣла какая-то маленькая, желтенькая птичка.
— Братцы, держите ее… ой держите!—пищали воробьи.
— Что такое? Куда?—крикнула Ворона, бросаясь за воробьями.
Взмахнула Ворона крыльями разъ десятокъ и догнала воробьиную стаю. Желтенькая птичка выбилась изъ послѣднихъ силъ и бросилась въ маленькій садикъ, гдѣ росли кусты сирени, смородины и черемухи. Она хотѣла спрятаться отъ гнавшихся за ней воробьевъ. Забилась желтенькая птичка подъ кустъ, а Ворона—тутъ какъ тутъ.
— Ты кто такая будешь?—каркнула она.
Воробьи такъ и обсыпали кустъ, точно кто бросилъ горсть гороху.
Они озлились на желтенькую птичку и хотѣли ее заклевать.
— За что̀ вы ее обижаете?—спрашивала Ворона.
— А зачѣмъ она желтая…—запищали разомъ всѣ воробьи.
Ворона посмотрѣла на желтенькую птичку:—дѣйствительно, вся желтая,—мотнула головой и проговорила:
— Ахъ, вы, озорники… Вѣдь, это совсѣмъ не птица!.. Развѣ такія птицы бываютъ?.. А впрочемъ, убирайтесь-ка… Мнѣ надо поговорить съ этимъ чудомъ. Она только притворяется птицей…
Воробьи запищали, затрещали, озлились еще больше, а дѣлать нечего,—надо убираться. Разговоры съ Вороной коротки: такъ хватитъ носищемъ, что и духъ вонъ.
Разогнавъ воробьевъ, Ворона начала допытывать желтенькую птичку, которая тяжело дышала и такъ жалобно смотрѣла своими черными глазками.
— Кто ты такая будешь?—спрашивала Ворона.
— Я—Канарейка…
— Смотри, не обманывай, а то плохо будетъ. Кабы не я, такъ воробьи заклевали бы тебя…
— Право, я—Канарейка…
— Откуда ты взялась?
— А я жила въ клѣткѣ… въ клѣткѣ и родилась, и выросла, и жила. Мнѣ все хотѣлось полетать, какъ другія птицы. Клѣтка стояла на окнѣ, и я все смотрѣла на другихъ птичекъ… Такъ имъ весело было, а въ клѣткѣ такъ тѣсно. Ну, дѣвочка Аленушка принесла чашечку съ водой, отворила дверку, а я и вырвалась. Летала, летала по комнатѣ, а потомъ въ форточку и вылетѣла.
— Что же ты дѣлала въ клѣткѣ?
— Я хорошо пою…
— Ну-ка, спой.
Канарейка спѣла. Ворона наклонила голову на бокъ и удивилась.
— Ты это называешь пѣніемъ? Ха-ха… Глупые же были твои хозяева, если кормили за такое пѣніе. Если бы ужъ кого кормить, такъ настоящую птицу, какъ, напримѣръ, меня… Давеча каркнула,—такъ плутъ Васька чуть съ забора не свалился. Вотъ это пѣніе!..
— Я знаю Ваську… Самый страшный звѣрь. Онъ сколько разъ подбирался къ нашей клѣткѣ. Глаза зеленые, такъ и горятъ… выпуститъ когти…
— Ну, кому страшенъ, а кому и нѣтъ… Плутъ онъ большой,—это вѣрно, а страшнаго ничего нѣтъ. Ну, да объ этомъ поговоримъ потомъ… А мнѣ все-таки не вѣрится, что ты настоящая птица…
— Право, тетенька, я—птица, совсѣмъ птица. Всѣ канарейки—птицы…
— Хорошо, хорошо, увидимъ… А вотъ какъ ты жить будешь?
— Мнѣ немного нужно: нѣсколько зернышекъ, сахару кусочекъ, сухарикъ,—вотъ и сыта.
— Ишь, какая барыня… Ну, безъ сахару еще обойдешься, а зернышекъ какъ-нибудь добудешь. Вообще, ты мнѣ нравишься. Хочешь жить вмѣстѣ? У меня на березѣ—отличное гнѣздо…
— Благодарю. Только вотъ воробьи…
— Будешь со мной жить, такъ никто не посмѣетъ пальцемъ тронуть. Не то что воробьи, а и плутъ Васька знаетъ хорошо мой характеръ. Я не люблю шутить…
Канарейка сразу ободрилась и полетѣла вмѣстѣ съ Вороной. Что же, гнѣздо отличное, если бы еще сухарикъ да сахару кусочекъ…
Стали Ворона съ Канарейкой жить да поживать въ одномъ гнѣздѣ. Ворона хоть и любила иногда поворчать, но была птица не злая. Главнымъ недостаткомъ въ ея характерѣ было то, что она всѣмъ завидовала, а себя считала обиженной.
— Ну, чѣмъ лучше меня—глупыя куры? А ихъ кормятъ, за ними ухаживаютъ, ихъ берегутъ,—жаловалась она Канарейкѣ.—Тоже вотъ взять голубей… Какой отъ нихъ толкъ, а, нѣтъ-нѣтъ, и бросятъ имъ горсточку овса. Тоже глупая птица… А чуть я подлечу,—меня сейчасъ всѣ и начинаютъ гнать въ три шеи. Развѣ это справедливо? Да еще бранятъ въ догонку:—«Эхъ, ты, ворона!» А ты замѣтила, что я получше другихъ буду, да и покрасивѣе?.. Положимъ, про себя этого не приходится говорить, а заставляютъ сами. Не правда ли?
Канарейка соглашалась со всѣмъ.
— Да, ты большая птица…
— Вотъ то-то и есть. Держатъ же попугаевъ въ клѣткахъ, ухаживаютъ за ними, а чѣмъ попугай лучше меня?.. Такъ, самая глупая птица. Только и знаетъ, что орать да бормотать, а никто понять не можетъ, о чемъ бормочетъ. Не правда ли?
— Да, у насъ тоже былъ попугай и страшно всѣмъ надоѣдалъ.
— Да мало ли другихъ такихъ птицъ наберется, которыя и живутъ неизвѣстно зачѣмъ!.. Скворцы, напримѣръ: прилетятъ, какъ сумасшедшіе, неизвѣстно откуда, проживутъ лѣто и опять улетятъ. Ласточки тоже, синицы, соловьи,—мало ли такой дряни наберется. Ни одной, вообще, серьезной, настоящей птицы… Чуть холодкомъ пахнётъ,—всѣ и давай удирать, куда глаза глядятъ.
Въ сущности, Ворона и Канарейка не понимали другъ друга. Канарейка не понимала этой жизни на волѣ, а Ворона не понимала жизни въ неволѣ.
— Неужели вамъ, тетенька, никто зернышка никогда не бросилъ?—удивлялась Канарейка.—Ну, одного зернышка?..
— Какая ты глупая… Какія тутъ зернышки? Только и смотри, какъ бы палкой кто не убилъ, или камнемъ. Люди очень злы…
Съ послѣднимъ Канарейка никакъ не могла согласиться, потому что ее люди кормили. Можетъ быть, это Воронѣ такъ кажется… Впрочемъ, Канарейкѣ скоро пришлось самой убѣдиться въ людской злости. Разъ она сидѣла на заборѣ, какъ вдругъ надъ самой головой просвистѣлъ тяжелый камень. Шли по улицѣ школьники, увидѣли на заборѣ Ворону,—какъ же не запустить въ нее камнемъ?
— Ну, что, теперь видѣла?—спрашивала Ворона, забравшись на крышу.—Вотъ всѣ они такіе, т.-е. люди.
— Можетъ быть, вы чѣмъ-нибудь досадили имъ, тетенька?
— Рѣшительно ничѣмъ… Просто такъ злятся. Они меня всѣ ненавидятъ…
Канарейкѣ сдѣлалось жаль бѣдную Ворону, которую никто, никто не любилъ. Вѣдь, такъ и жить нельзя…
Враговъ, вообще, было достаточно. Напримѣръ, котъ Васька… Какими масляными глазами онъ поглядывалъ на всѣхъ птичекъ, притворялся спящимъ, и Канарейка видѣла собственными глазами, какъ онъ схватилъ маленькаго, неопытнаго воробушка,—только косточки захрустѣли, и перушки полетѣли… Ухъ, страшно… Потомъ ястреба—тоже хороши: плаваетъ въ воздухѣ, а потомъ камнемъ и падетъ на какую-нибудь неосторожную птичку. Канарейка тоже видѣла, какъ ястребъ тащилъ цыпленка. Впрочемъ, Ворона не боялась ни кошекъ, ни ястребовъ и даже сама была не прочь полакомиться маленькой птичкой. Сначала Канарейка этому не вѣрила, пока не убѣдилась собственными глазами. Разъ она увидѣла, какъ воробьи цѣлой стаей гнались за Вороной. Летятъ, пищатъ, трещатъ… Канарейка страшно испугалась и спряталась въ гнѣздѣ.
— Отдай, отдай!—неистово пищали воробьи, летая надъ вороньимъ гнѣздомъ.—Что же это такое? Это разбой!..
Ворона шмыгнула въ свое гнѣздо, и Канарейка съ ужасомъ увидѣла, что она принесла въ когтяхъ мертваго, окровавленнаго воробушка.
— Тетенька, что вы дѣлаете?
— Молчи…—прошипѣла Ворона.
У ней глаза были страшные,—такъ и свѣтятся… Канарейка закрыла глаза отъ страха, чтобы не видать, какъ Ворона будетъ рвать несчастнаго воробушка.
— «Вѣдь, такъ она и меня когда-нибудь съѣстъ»,—думала Канарейка.
Но Ворона, закусивъ, дѣлалась каждый разъ добрѣе. Вычиститъ носъ, усядется поудобнѣе куда-нибудь на сукъ и сладко дремлетъ. Вообще, какъ замѣтила Канарейка, тетенька была страшно прожорлива и не брезгала ничѣмъ. То корочку хлѣба тащитъ, то кусочекъ гнилого мяса, то какіе-то объѣдки, которые разыскивала въ помойныхъ ямахъ. Послѣднее было любимымъ занятіемъ Вороны, и Канарейка никакъ не могла понять, что̀ за удовольствіе копаться въ помойной ямѣ. Впрочемъ, и обвинять Ворону было трудно: она съѣдала каждый день столько, сколько не съѣли бы двадцать канареекъ. И вся забота у Вороны была только объ ѣдѣ… Усядется куда-нибудь на крышу и высматриваетъ.
Когда Воронѣ было лѣнь самой отыскивать пищу, она пускалась на хитрости. Увидитъ, что воробьи что-нибудь теребятъ, сейчасъ и бросится. Будто летитъ мимо, а сама оретъ во все горло.
— Ахъ, некогда мнѣ… совсѣмъ некогда!..
Подлетитъ, сцапаетъ добычу и была такова.
— Вѣдь, это нехорошо, тетенька, отнимать у другихъ,—замѣтила однажды возмущенная Канарейка.
— Нехорошо? А если я постоянно ѣсть хочу?..
— И другіе тоже хотятъ…
— Ну, другіе сами о себѣ позаботятся. Это, вѣдь, васъ, нѣженокъ, по клѣткамъ всѣмъ кормятъ, а мы все сами должны добывать себѣ. Да и такъ, много ли тебѣ или воробью нужно?.. Поклевала и сыта на цѣлый день.Лѣто промелькнуло незамѣтно. Солнце сдѣлалось точно холоднѣе, а день—короче. Начались дожди, подулъ холодный вѣтеръ. Канарейка почувствовала себя самой несчастной птицей, особенно когда шелъ дождь. А Ворона точно ничего не замѣчаетъ.
— Что жъ изъ того, что идетъ дождь?—удивлялась она.—Идетъ-идетъ, и перестанетъ.
— Да, вѣдь, холодно, тетенька! Ахъ, какъ холодно!..
Особенно скверно бывало по ночамъ. Мокрая Канарейка вся дрожала. А Ворона еще сердится.
— Вотъ нѣженка!.. То ли еще будетъ, когда ударитъ холодъ, и пойдетъ снѣгъ.
Воронѣ дѣлалось даже обидно. Какая же это птица, если и дождя, и вѣтра, и холода боится? Вѣдь, такъ и жить нельзя на бѣломъ свѣтѣ. Она опять стала сомнѣваться, что ужъ птица ли эта канарейка. Навѣрно, только притворяется птицей…
— Право, я самая настоящая птица, тетенька!—увѣряла Канарейка со слезами на глазахъ.—Только мнѣ бываетъ холодно…
— То-то, смотри! А мнѣ все кажется, что ты только притворяешься птицей…
— Нѣтъ, право, не притворяюсь.
Иногда Канарейка крѣпко задумывалась о своей судьбѣ. Пожалуй, лучше было бы оставаться въ клѣткѣ… Тамъ и тепло, и сытно. Она даже нѣсколько разъ подлетала къ тому окну, на которомъ стояла родная клѣтка. Тамъ уже сидѣли двѣ новыхъ канарейки и завидовали ей.
— Ахъ, какъ холодно…—жалобно пищала зябнувшая Канарейка.—Пустите меня домой.
Разъ утромъ, когда Канарейка выглянула изъ вороньяго гнѣзда, ее поразила унылая картина: земля за ночь покрылась первымъ снѣгомъ, точно саваномъ. Все было кругомъ бѣло. А главное, снѣгъ покрылъ всѣ тѣ зернышки, которыми питалась Канарейка. Оставалась рябина, но она не могла ѣсть эту кислую ягоду. Ворона,—та сидитъ, клюетъ рябину да похваливаетъ:
— Ахъ, хороша ягода!..
Поголодавъ дня два, Канарейка пришла въ отчаяніе. Что же дальше-то будетъ?.. Этакъ можно и съ голоду помереть…
Сидитъ Канарейка и горюетъ. А тутъ видитъ,—прибѣжали въ садъ тѣ самые школьники, которые бросали въ Ворону камнемъ, разостлали на землѣ сѣтку, посыпали вкуснаго льняного сѣмя и убѣжали.
— Да они совсѣмъ не злые, эти мальчики!—обрадовалась Канарейка, приглядывая раскинутую сѣть.—Тетенька, мальчики мнѣ корму принесли.
— Хорошъ кормъ, нечего сказать!—заворчала Ворона.—Ты и не думай туда совать носъ… Слышишь? Какъ только начнешь клевать зернышки, такъ и попадешь въ сѣтку.
— А потомъ что будетъ?
— А потомъ опять въ клѣтку посадятъ…
Взяло раздумье Канарейку: и поѣсть хочется, и въ клѣтку не хочется. Конечно, и холодно, и голодно, а все-таки на волѣ жить куда лучше, особенно, когда не идетъ дождь.
Нѣсколько дней крѣпилась Канарейка, но—голодъ не тетка,—соблазнилась она приманкой и попалась въ сѣтку.
— Батюшки, караулъ!..—жалобно пищала она.—Никогда больше не буду… Лучше съ голоду умереть, чѣмъ опять попасть въ клѣтку.
Канарейкѣ теперь казалось, что нѣтъ ничего лучше на свѣтѣ, какъ воронье гнѣздо. Ну, да, конечно, бывало и холодно, и голодно, а все-таки—полная воля. Куда захотѣла,—туда и полетѣла… Она даже заплакала. Вотъ придутъ мальчики и посадятъ ее опять въ клѣтку. На ея счастье летѣла мимо Ворона и увидѣла, что дѣло плохо.
— Ахъ, ты глупая!..—ворчала она.—Вѣдь, я тебѣ говорила, что не трогай приманки.
— Тетенька, не буду больше…
Ворона прилетѣла во время. Мальчишки уже бѣжали, чтобы захватить добычу, но Ворона успѣла разорвать тонкую сѣтку, и Канарейка очутилась опять на свободѣ. Мальчишки долго гонялись за проклятой Вороной, бросали въ нее палками и камнями и бранили.
._Illustration_p._89.jpg)
— Ахъ, какъ хорошо!—радовалась Канарейка, очутившись опять въ своемъ гнѣздѣ.
— То-то, хорошо. Смотри у меня…—ворчала Ворона.
Зажила опять Канарейка въ вороньемъ гнѣздѣ и больше не жаловалась ни на холодъ, ни на голодъ. Разъ Ворона улетѣла на добычу, заночевала въ полѣ, а вернулась домой,—лежитъ Канарейка въ гнѣздѣ ножками вверхъ.
Сдѣлала Ворона голову на бокъ, посмотрѣла и сказала:
— Ну, вѣдь, говорила я, что это не птица!..
._Illustration_p._90.jpg)
