жетъ быть, это Воронѣ такъ кажется… Впрочемъ, Канарейкѣ скоро пришлось самой убѣдиться въ людской злости. Разъ она сидѣла на заборѣ, какъ вдругъ надъ самой головой просвистѣлъ тяжелый камень. Шли по улицѣ школьники, увидѣли на заборѣ Ворону,—какъ же не запустить въ нее камнемъ?
— Ну, что, теперь видѣла?—спрашивала Ворона, забравшись на крышу.—Вотъ всѣ они такіе, т.-е. люди.
— Можетъ быть, вы чѣмъ-нибудь досадили имъ, тетенька?
— Рѣшительно ничѣмъ… Просто такъ злятся. Они меня всѣ ненавидятъ…
Канарейкѣ сдѣлалось жаль бѣдную Ворону, которую никто, никто не любилъ. Вѣдь, такъ и жить нельзя…
Враговъ, вообще, было достаточно. Напримѣръ, котъ Васька… Какими масляными глазами онъ поглядывалъ на всѣхъ птичекъ, притворялся спящимъ, и Канарейка видѣла собственными глазами, какъ онъ схватилъ маленькаго, неопытнаго воробушка,—только косточки захрустѣли, и перушки полетѣли… Ухъ, страшно… Потомъ ястреба—тоже хороши: плаваетъ въ воздухѣ, а потомъ камнемъ и падетъ на какую-нибудь неосторожную птичку. Канарейка тоже видѣла, какъ ястребъ тащилъ
