Умнее всех (Мамин-Сибиряк)/ДО

Умнѣе всѣхъ
авторъ Д. Н. Маминъ-Сибирякъ (1852—1912)

См. Оглавленіе. Изъ цикла «Алёнушкины сказки». Источникъ: Д. Н. Маминъ-Сибирякъ. Аленушкины сказки. — 3-е изд. — М.: Товарищество Кушнеревъ и К^о, 1900. — (Библіотека «Дѣтскаго Чтенія»).

Умнѣе всѣхъ. сказка.

---

I.

Индюкъ проснулся, по обыкновенію, раньше другихъ, когда еще было темно, разбудилъ жену и проговорилъ:

— Вѣдь, я умнѣе всѣхъ? Да?

Индюшка спросонья долго кашляла и потомъ ужъ отвѣтила:

— Ахъ, какой умный… Кхе-кхе… Кто же этого не знаетъ? Кхе…

— Нѣтъ, ты говори прямо: умнѣе всѣхъ? Просто умныхъ птицъ достаточно, а умнѣе всѣхъ—одна, это я.

— Умнѣе всѣхъ… кхе! Всѣхъ умнѣе… Кхе-кхе-кхе!..

— То-то.

Индюкъ даже немного разсердился и прибавилъ такимъ тономъ, чтобы слышали другія птицы:

— Знаешь, мнѣ кажется, что меня мало уважаютъ. Да, совсѣмъ мало.

— Нѣтъ, это тебѣ такъ кажется… кхе-кхе!—успокоивала его Индюшка, начиная поправлять сбившіяся за ночь перушки.—Да, просто кажется… Птицы умнѣе тебя и не придумать. Кхе-кхе-кхе!

— А Гусакъ? О, я все понимаю… Положимъ, онъ прямо ничего не говоритъ, а больше все молчитъ. Но я чувствую, что онъ молча меня не уважаетъ…

— А ты не обращай на него вниманія. Не стоитъ… кхе! Вѣдь, ты замѣтилъ, что Гусакъ глуповатъ?

— Кто же этого не видитъ? У него на лицѣ написано: глупый гусакъ, и больше ничего. Да… Но Гусакъ еще ничего,—развѣ можно сердиться на глупую птицу? А вотъ пѣтухъ, простой самый пѣтухъ… Что онъ кричалъ про меня третьяго дня? И еще какъ кричалъ,—всѣ сосѣди слышали. Онъ, кажется, называлъ меня даже очень глупымъ… Что-то въ этомъ родѣ, вообще.

— Ахъ, какой ты странный!—удивлялась Индюшка.—Развѣ ты не знаешь, отчего онъ вообще кричитъ?

— Ну, отчего?

— Кхе-кхе-кхе… Очень просто, и всѣмъ извѣстно. Ты—пѣтухъ и онъ—пѣтухъ, только, онъ совсѣмъ-совсѣмъ простой пѣтухъ, самый обыкновенный пѣтухъ, а ты—настоящій индѣйскій, заморскій пѣтухъ,—вотъ онъ и кричитъ отъ зависти. Каждой птицѣ хочется быть индѣйскимъ пѣтухомъ… Кхе-кхе-кхе!..

— Ну, это трудненько, матушка… Ха-ха! Ишь, чего захотѣли… Какой-нибудь простой пѣтушишка—и вдругъ хочетъ сдѣлаться индѣйскимъ,—нѣтъ, братъ, шалишь!.. Никогда ему не бывать индѣйскимъ…

Индюшка была такая скромная и добрая птица и постоянно огорчалась, что Индюкъ вѣчно съ кѣмъ-нибудь ссорился. Вотъ и сегодня, не успѣлъ проснуться, а ужъ придумываетъ, съ кѣмъ бы затѣять ссору или даже и драку. Вообще, самая безпокойная птица, хотя и не злая. Индюшкѣ дѣлалось немного обидно, когда другія птицы начинали подсмѣиваться надъ Индюкомъ и называли его болтуномъ, пустомелей и ломакой. Положимъ, отчасти онѣ были и правы, но найдите птицу безъ недостатковъ? Вотъ то-то и есть! Такихъ птицъ не бываетъ, и даже какъ-то пріятнѣе, когда отыщешь въ другой птицѣ хотя самый маленькій недостатокъ.

Проснувшіяся птицы высыпали изъ курятника на дворъ, и сразу поднялся отчаянный гвалтъ. Особенно шумѣли куры. Онѣ бѣгали по двору, лѣзли къ кухонному окну и неистово кричали:

— Ахъ-куда! Ахъ-куда-куда-куда… Мы ѣсть хотимъ! Кухарка Матрена, должно быть, умерла и хочетъ уморить насъ съ голоду…

— Господа, имѣйте терпѣніе,—замѣтилъ стоявшій на одной ногѣ Гусакъ.—Смотрите на меня: я, вѣдь, тоже ѣсть хочу, а не кричу, какъ вы. Если бы я заоралъ во всю глотку… вотъ такъ… Го-го!.. Или такъ: и-го-го-го!!.....

Гусакъ такъ отчаянно загоготалъ, что кухарка Матрена сразу проснулась.

— Хорошо ему говорить о терпѣніи,—ворчала одна Утка:—вонъ какое горло, точно труба. А потомъ, если бы у меня были такая длинная шея и такой крѣпкій клювъ, то и я тоже проповѣдывала бы терпѣніе. Сама бы наѣлась скорѣе всѣхъ, а другимъ совѣтовала бы терпѣть… Знаемъ мы это гусиное терпѣніе…

Утку поддержалъ Пѣтухъ и крикнулъ:

— Да, хорошо Гусаку говорить о терпѣніи… А кто у меня вчера два лучшихъ пера вытащилъ изъ хвоста? Это даже неблагородно,—хватать прямо за хвостъ. Положимъ, мы немножко поссорились, и я хотѣлъ Гусаку проклевать голову,—не отпираюсь, было такое намѣреніе,—но виноватъ я, а не мой хвостъ. Такъ я говорю, господа?

Голодныя птицы, какъ голодные люди, дѣлались несправедливыми именно потому, что были голодны.

II.

Индюкъ изъ гордости никогда не бросался вмѣстѣ съ другими на кормъ, а терпѣливо ждалъ, когда Матрена отгонитъ другую жадную птицу и позоветъ его. Такъ было и сейчасъ. Индюкъ гулялъ въ сторонѣ, около забора, и дѣлалъ видъ, что ищетъ что-то среди разнаго сора.

— Кхе-кхе… ахъ, какъ мнѣ хочется кушать!—жаловалась Индюшка, вышагивая за мужемъ.—Вотъ уже Матрена бросила овса… да… и, кажется, остатки вчерашней каши… кхе-кхе! Ахъ, какъ я люблю кашу!.. Я, кажется, всегда бы ѣла одну кашу, цѣлую жизнь. Я даже иногда вижу ее ночью во снѣ…

Индюшка любила пожаловаться, когда была голодна, и требовала, чтобы Индюкъ непремѣнно ее жалѣлъ. Среди другихъ птицъ она походила на старушку: вѣчно горбилась, кашляла, ходила какой-то разбитой походкой, точно ноги придѣланы были къ ней только вчера.

— Да, хорошо и каши поѣсть,— соглашался съ ней Индюкъ.—Но умная птица никогда не бросается на пищу. Такъ я говорю? Если меня хозяинъ не будетъ кормить,—я умру съ голода… такъ? А гдѣ же онъ найдетъ другого такого индюка?

— Другого такого нигдѣ нѣтъ…

— Вотъ то-то… А каша, въ сущности, пустяки. Да… Дѣло не въ кашѣ, а въ Матренѣ. Такъ я говорю? Была бы Матрена, а каша будетъ. Все на свѣтѣ зависитъ отъ одной Матрены,—и овесъ, и каша, и крупа, и корочки хлѣба.

Несмотря на всѣ эти разсужденія, Индюкъ начиналъ испытывать му̀ки голода. Потомъ ему сдѣлалось совсѣмъ грустно, когда всѣ другія птицы наѣлись, а Матрена не выходила, чтобы позвать его. А если она позабыла о немъ? Вѣдь, это и совсѣмъ скверная штука…

Но тутъ случилось нѣчто такое, что заставило Индюка позабыть даже о собственномъ голодѣ. Началось съ того, что одна молоденькая курочка, гулявшая около сарая, вдругъ крикнула:

— Ахъ-куда!..

Всѣ другія курицы сейчасъ же подхватили и заорали благимъ матомъ:—«ахъ-куда! куда-куда»… А всѣхъ сильнѣе, конечно, заоралъ Пѣтухъ:

— Карраулъ!.. Кто тамъ?

Сбѣжавшіяся на крикъ птицы увидѣли совсѣмъ необыкновенную штуку. У самаго сарая въ ямкѣ лежало что-то сѣрое, круглое, покрытое сплошь острыми иглами.

— Да это простой камень,—замѣтилъ кто-то.

— Онъ шевелился,—объяснила Курочка.—Я тоже думала, что камень, подошла, а онъ какъ пошевелится… Право! Мнѣ показалось, что у него есть глаза, а у камней глазъ не бываетъ.

— Мало ли что можетъ показаться со страху глупой курицѣ,—замѣтилъ Индюкъ.—Можетъ быть, это… это…

— Да это грибъ!—крикнулъ Гусакъ.—Я видалъ точно такіе грибы, только безъ иголъ.

Всѣ громко разсмѣялись надъ Гусакомъ.

— Скорѣе это походитъ на шапку,—попробовалъ кто-то догадаться и тоже былъ осмѣянъ.

— Развѣ у шапки бываютъ глаза, господа?

— Тутъ нечего разговаривать попусту, а нужно дѣйствовать,—рѣшилъ за всѣхъ Пѣтухъ.—Эй, ты, штука въ иголкахъ, сказывайся, что за звѣрь? Я, вѣдь, шутить не люблю… слышишь?

Такъ какъ отвѣта не было, то Пѣтухъ счелъ себя оскорбленнымъ и бросился на неизвѣстнаго обидчика. Онъ попробовалъ клюнуть раза два и сконфуженно отошелъ въ сторону.

— Это… это громадная репейная шишка, и больше ничего,—объяснилъ онъ.—Вкуснаго ничего нѣтъ… Не желаетъ ли кто-нибудь попробовать?

Всѣ болтали, кому что приходило въ голову. Догадкамъ и предположеніямъ не было конца. Молчалъ одинъ Индюкъ. Что же, пусть болтаютъ другіе, а онъ послушаетъ чужія глупости. Птицы долго галдѣли кричали и спорили, пока кто-то не крикнулъ:

— Господа, что же это мы напрасно ломаемъ себѣ голову, когда у насъ есть Индюкъ? Онъ все знаетъ…

— Конечно, знаю,—отозвался Индюкъ, распуская хвостъ и надувая свою красную кишку на носу.

— А если знаешь, такъ скажи намъ.

— А если я не хочу? Такъ, просто не хочу.

Всѣ принялись упрашивать Индюка.

— Вѣдь, ты у насъ самая умная птица, Индюкъ! Ну, скажи, голубчикъ… Чего тебѣ сто̀итъ сказать?

Индюкъ долго ломался и, наконецъ, проговорилъ:

— Ну, хорошо, я, пожалуй, скажу… да, скажу. Только сначала вы скажите мнѣ, за кого вы меня считаете?

— Кто же не знаетъ, что ты самая умная птица!..—отвѣтили всѣ хоромъ.—Такъ и говорятъ: уменъ, какъ индюкъ.

— Значитъ, вы меня уважаете?

— Уважаемъ! Всѣ уважаемъ!..

Индюкъ еще немного поломался, потомъ весь распушился, надулъ кишку, обошелъ мудренаго звѣря три раза кругомъ и проговорилъ:

— Это… да… Хотите знать, что̀ это?

— Хотимъ!.. Пожалуйста, не томи, а скажи скорѣе.

— Это—кто-то куда-то ползетъ…

Всѣ только хотѣли разсмѣяться, какъ послышалось хихиканье, и тоненькій голосокъ сказалъ:

— Вотъ такъ самая умная птица!.. хи-хи…

Изъ-подъ иголъ показалась черненькая мордочка съ двумя черными глазками, понюхала воздухъ и проговорила:

— Здравствуйте, господа… Да какъ же вы это ежа-то не узнали, ежа сѣрячка-мужичка?.. Ахъ, какой у васъ смѣшной индюкъ, извините меня, какой онъ… какъ это вѣжливѣе сказать?.. ну, глупый индюкъ…

III.

Всѣмъ сдѣлалось даже страшно послѣ такого оскорбленія, какое нанесъ Ежъ Индюку. Конечно, Индюкъ сказалъ глупость, это вѣрно, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что Ежъ имѣетъ право его оскорблять. Наконецъ, это просто невѣжливо:—придти въ чужой домъ и оскорбить хозяина. Какъ хотите, а Индюкъ все-таки важная, представительная птица и уже не чета какому-нибудь несчастному Ежу.

Всѣ какъ-то разомъ перешли на сторону Индюка, и поднялся страшный гвалтъ.

— Вѣроятно, Ежъ и насъ всѣхъ тоже считаетъ глупыми!—кричалъ Пѣтухъ, хлопая крыльями.

— Онъ насъ всѣхъ оскорбилъ…

— Если кто глупъ, такъ это онъ, т.-е. Ежъ,—заявлялъ Гусакъ, вытягивая шею.—Я это сразу замѣтилъ… да!..

— Развѣ грибы могутъ быть глупыми?—отвѣчалъ Ежъ.

— Господа, что мы съ нимъ напрасно разговариваемъ,—кричалъ Пѣтухъ.—Все равно, онъ ничего не пойметъ… Мнѣ кажется, мы только напрасно теряемъ время. Да… Если, напримѣръ, вы, Гусакъ, ухватите его за щетину вашимъ крѣпкимъ клювомъ съ одной стороны, а мы съ Индюкомъ уцѣпимся въ его щетину съ другой,—сейчасъ будетъ видно, кто умнѣе. Вѣдь, ума не скроешь подъ глупой щетиной…

— Что же, я согласенъ…—заявилъ Гусакъ.—Еще будетъ лучше, если я вцѣплюсь въ его щетину сзади, а вы, Пѣтухъ, будете его клевать прямо въ морду… Такъ, господа? Кто умнѣе, сейчасъ и будетъ видно.

Индюкъ все время молчалъ. Сначала его ошеломила дерзость Ежа, и онъ не нашелся, что ему отвѣтить. Потомъ Индюкъ разсердился,—такъ разсердился, что даже самому сдѣлалось немного страшно. Ему хотѣлось броситься на грубіяна и растерзать его на мелкія части, чтобы всѣ это видѣли и еще разъ убѣдились, какая серьезная и строгая птица индюкъ. Онъ даже сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ Ежу, страшно надулся и только хотѣлъ броситься, какъ всѣ начали кричать и бранить Ежа. Индюкъ остановился и терпѣливо началъ ждать, чѣмъ все кончится.

Когда Пѣтухъ предложилъ тащить Ежа за щетины въ разныя стороны, Индюкъ остановилъ его усердіе.

— Позвольте, господа… Можетъ быть, мы устроимъ все это дѣло миромъ… Да. Мнѣ кажется, что тутъ есть маленькое недоразумѣніе. Предоставьте, господа, мнѣ все дѣло…

— Хорошо, мы подождемъ,—неохотно согласился Пѣтухъ, желавшій подраться съ Ежомъ поскорѣе.—Только изъ этого, все равно, ничего не выйдетъ…

— А ужъ это мое дѣло,—спокойно отвѣтилъ Индюкъ.—Да вотъ слушайте, какъ я буду разговаривать.

Всѣ столпились кругомъ Ежа и начали ждать. Индюкъ обошелъ его кругомъ, откашлялся и сказалъ:

— Послушайте, г. Ежъ… Объяснимтесь серьезно. Я, вообще, не люблю домашнихъ непріятностей.

— «Боже, какъ онъ уменъ, какъ уменъ!..»—думала Индюшка, слушая мужа въ нѣмомъ восторгѣ.

— Обратите вниманіе, прежде всего, на то, что вы въ порядочномъ и благовоспитанномъ обществѣ,—продолжалъ Индюкъ.—Это что-нибудь значитъ… да… Многіе считаютъ за честь попасть къ намъ на дворъ, но—увы!—это рѣдко кому удается.

— Правда! Правда!..—послышались голоса.

— Но это такъ, между нами, а главное не въ этомъ…

Индюкъ остановился, помолчалъ для важности и потомъ уже продолжалъ:

— Да, такъ главное… Неужели вы думали, что мы и понятія не имѣемъ объ ежахъ? Я не сомнѣваюсь, что Гусакъ, принявшій васъ за грибъ, пошутилъ, и Пѣтухъ—тоже, и другіе… Не правда ли, господа?

— Совершенно справедливо, Индюкъ!—крикнули всѣ разомъ такъ громко, что Ежъ спряталъ свою черную мордочку.

— «Ахъ, какой онъ умный!»—думала Индюшка, начинавшая догадываться, въ чемъ дѣло.

— Какъ видите, г. Ежъ, мы всѣ любимъ пошутить,—продолжалъ Индюкъ.—Я ужъ не говорю о себѣ… да. Отчего и не пошутить? И, какъ мнѣ кажется, вы, г. Ежъ, тоже обладаете веселымъ характеромъ…

— О, вы угадали,—признался Ежъ, опять выставляя мордочку.—У меня такой веселый характеръ, что я даже не могу спать по ночамъ… Многіе этого не выносятъ, а мнѣ скучно спать.

— Ну, вотъ видите… Вы, вѣроятно, сойдетесь характеромъ съ нашимъ Пѣтухомъ, который горланитъ по ночамъ, какъ сумасшедшій.

Всѣмъ вдругъ сдѣлалось весело, точно каждому, для полноты жизни, только и не доставало Ежа. Индюкъ торжествовалъ, что такъ ловко выпутался изъ неловкаго положенія, когда Ежъ назвалъ его глупымъ и засмѣялся прямо въ лицо.

— Кстати, г. Ежъ, признайтесь,—заговорилъ Индюкъ, подмигнувъ:—вѣдь, вы, конечно, пошутили, когда назвали давеча меня… да… ну не умной птицей?

— Конечно, пошутилъ!—увѣрялъ Ежъ.—У меня ужъ такой характеръ веселый!..

— Да, да, я въ этомъ былъ увѣренъ. Слышали, господа?—спрашивалъ Индюкъ всѣхъ.

— Слышали… Кто же могъ въ этомъ сомнѣваться!

Индюкъ наклонился къ самому уху Ежа и шепнулъ ему по секрету:

— Такъ и быть, я вамъ сообщу ужасную тайну… да… Только—условіе: никому не разсказывать. Правда, мнѣ немного совѣстно говорить о самомъ себѣ, но что подѣлаете, если я—самая умная птица! Меня это иногда даже немного стѣсняетъ, но—шила въ мѣшкѣ не утаишь… Пожалуйста, только никому объ этомъ ни слова!..