— Нѣтъ, ты говори прямо: умнѣе всѣхъ? Просто умныхъ птицъ достаточно, а умнѣе всѣхъ—одна, это я.
— Умнѣе всѣхъ… кхе! Всѣхъ умнѣе… Кхе-кхе-кхе!..
— То-то.
Индюкъ даже немного разсердился и прибавилъ такимъ тономъ, чтобы слышали другія птицы:
— Знаешь, мнѣ кажется, что меня мало уважаютъ. Да, совсѣмъ мало.
— Нѣтъ, это тебѣ такъ кажется… кхе-кхе!—успокоивала его Индюшка, начиная поправлять сбившіяся за ночь перушки.—Да, просто кажется… Птицы умнѣе тебя и не придумать. Кхе-кхе-кхе!
— А Гусакъ? О, я все понимаю… Положимъ, онъ прямо ничего не говоритъ, а больше все молчитъ. Но я чувствую, что онъ молча меня не уважаетъ…
— А ты не обращай на него вниманія. Не стоитъ… кхе! Вѣдь, ты замѣтилъ, что Гусакъ глуповатъ?
— Кто же этого не видитъ? У него на лицѣ написано: глупый гусакъ, и больше ничего. Да… Но Гусакъ еще ничего,—развѣ можно сердиться на глупую птицу? А вотъ пѣтухъ, простой самый пѣтухъ… Что онъ кри-
