Сказка о том, как жила-была последняя муха (Мамин-Сибиряк)/ДО

Сказка о томъ, какъ жила-была послѣдняя муха
авторъ Д. Н. Маминъ-Сибирякъ (1852—1912)

См. Оглавленіе. Изъ цикла «Алёнушкины сказки». Источникъ: Д. Н. Маминъ-Сибирякъ. Аленушкины сказки. — 3-е изд. — М.: Товарищество Кушнеревъ и К^о, 1900. — (Библіотека «Дѣтскаго Чтенія»).

VI. Сказка о томъ, какъ жила-была послѣдняя муха.

---

I.

акъ было весело лѣтомъ… Ахъ, какъ весело! Трудно даже разсказать все по порядку… Сколько было мухъ,—тысячи. Летаютъ, жужжатъ, веселятся… Когда родилась маленькая Мушка, расправила свои крылушки,—ей сдѣлалось тоже весело. Такъ весело, такъ весело, что и не разскажешь. Всего интереснѣе было то, что съ утра открывали всѣ окна и дверь на террасу,—въ какое хочешь, въ то окно и лети.

— Какое доброе существо человѣкъ!—удивлялась маленькая Мушка, летая изъ окна въ окно.—Это для насъ сдѣланы окна, и отворяютъ ихъ тоже для насъ. Очень хорошо, а, главное, весело…

Она тысячу разъ вылетала въ садъ, посидѣла на зеленой травкѣ, полюбовалась цвѣтущей сиренью, нѣжными листиками распускавшейся липы и цвѣтами въ клумбахъ. Неизвѣстный ей до сихъ поръ садовникъ уже успѣлъ впередъ позаботиться обо всемъ. Ахъ, какой онъ добрый этотъ садовникъ!.. Мушка еще не родилась, а онъ уже все успѣлъ приготовить, рѣшительно все, что̀ нужно маленькой Мушкѣ. Это было тѣмъ удивительнѣе, что самъ онъ не умѣлъ летать и даже ходилъ иногда съ большимъ трудомъ,—его такъ и покачивало, и садовникъ что-то бормоталъ совсѣмъ непонятное.

— И откуда только эти проклятыя мухи берутся?—ворчалъ добрый садовникъ.

Вѣроятно, бѣдняга говорилъ это просто изъ зависти, потому что самъ умѣлъ только копать гряды, разсаживать цвѣты и поливать ихъ, а летать не могъ. Молодая Мушка нарочно кружилась надъ краснымъ носомъ садовника и страшно ему надоѣдала.

Потомъ, люди вообще такъ добры, что вездѣ доставляли разныя удовольствія именно мухамъ. Напримѣръ, Аленушка утромъ пила молочко, ѣла булочку и потомъ выпрашивала у тети Оли сахару,—все это она дѣлала только для того, чтобы оставить мухамъ нѣсколько капелекъ пролитаго молока, а главное,—крошки булки и сахара. Ну, скажите пожалуйста, что можетъ быть вкуснѣе такихъ крошекъ, особенно когда летаешь все утро и проголодаешься?.. Потомъ, кухарка Паша была еще добрѣе Аленушки. Она каждое утро нарочно для мухъ ходила на рынокъ и приносила удивительно вкусныя вещи: говядину, иногда—рыбу, сливки, масло,—вообще, самая добрая женщина во всемъ домѣ. Она отлично знала, что̀ нужно мухамъ, хотя летать тоже не умѣла, какъ и садовникъ. Очень хорошая женщина, вообще!..

А тетя Оля?—О, эта чу̀дная женщина, кажется, спеціально жила только для мухъ… Она своими руками открывала всѣ окна каждое утро, чтобы мухамъ было удобнѣе летать, а когда шелъ дождь, или было холодно,—закрывала ихъ, чтобы мухи не замочили своихъ крылушекъ и не простудились. Потомъ тетя Оля замѣтила, что мухи очень любятъ сахаръ и ягоды; поэтому она принялась каждый день варить ягоды въ сахарѣ. Мухи сейчасъ, конечно, догадались, для чего все это дѣлается, и лѣзли изъ чувства благодарности прямо въ тазикъ съ вареньемъ. Аленушка тоже очень любила варенье, но тетя Оля давала ей всего одну или двѣ ложечки, не желая обижать мухъ. Такъ какъ мухи за-разъ не могли съѣсть всего, то тетя Оля откладывала часть варенья въ стеклянныя банки (чтобы не съѣли мыши, которымъ варенья совсѣмъ не полагается) и потомъ подавала его каждый день мухамъ, когда пила чай.

— Ахъ, какіе всѣ добрые и хорошіе!—восхищалась молодая Мушка, летая изъ окна въ окно.—Можетъ быть, даже хорошо, что люди не умѣютъ летать. Тогда бы они превратились въ мухъ, большихъ и прожорливыхъ мухъ, и, навѣрно, съѣли бы все сами… Ахъ, какъ хорошо жить на свѣтѣ!

— Ну, люди ужъ не совсѣмъ такіе добряки, какъ ты думаешь,—замѣтила старая Муха, любившая поворчать.—Это только такъ кажется… Ты обратила вниманіе на человѣка, котораго всѣ называютъ «папой»?

— О, да… Это очень странный господинъ! Вы совершенно правы, хорошая, добрая, старая Муха… Для чего онъ куритъ свою трубку, когда отлично знаетъ, что я совсѣмъ не выношу табачнаго дыма? Мнѣ кажется, что это онъ дѣлаетъ прямо на зло мнѣ… Потомъ, рѣшительно ничего не хочетъ сдѣлать для мухъ. Я разъ попробовала чернилъ, которыми онъ что-то такое вѣчно пишетъ, и чуть не умерла… Это, подпись наконецъ, возмутительно! Я своими глазами видѣла, какъ въ его чернильницѣ утонули двѣ такія хорошенькія, но совершенно неопытныя мушки. Это была ужасная картина, когда онъ перомъ вытащилъ одну изъ нихъ и посадилъ на бумагу великолѣпную кляксу… Представьте себѣ, онъ въ этомъ обвинялъ не себя, а насъ же! Гдѣ справедливость?..

— Я думаю, что этотъ «папа» совсѣмъ лишенъ справедливости, хотя у него есть одно достоинство…—отвѣтила старая опытная Муха:—онъ пьетъ пиво послѣ обѣда. Это совсѣмъ недурная привычка!.. Я, признаться, тоже не прочь выпить пива, хотя у меня и кружится отъ него голова… Что дѣлать, дурная привычка!

— И я тоже люблю пиво,—призналась молоденькая Мушка и даже немного покраснѣла.—Мнѣ дѣлается отъ него такъ весело, такъ весело, хотя на другой день немного и болитъ голова. Но «папа», можетъ быть, отъ того ничего не дѣлаетъ для мухъ, что самъ не ѣстъ варенья, а сахаръ опускаетъ только въ стаканъ чаю. По-моему, нельзя ждать ничего хорошаго отъ человѣка, который не ѣстъ варенья… Ему остается только курить свою трубку.

Мухи, вообще, знали отлично всѣхъ людей, хотя и цѣнили ихъ по-своему.

II.

Лѣто стояло жаркое, и съ каждымъ днемъ мухъ являлось все больше и больше. Онѣ падали въ молоко, лѣзли въ супъ, въ чернильницу, жужжали, вертѣлись и приставали ко всѣмъ. Но наша маленькая Мушка успѣла сдѣлаться уже настоящей большой мухой и нѣсколько разъ чуть не погибла. Въ первый разъ она увязла ножками въ вареньѣ, такъ что едва выползла; въ другой разъ, спросонья, налетѣла на зажженную лампу и чуть не спалила себѣ крылушекъ; въ третій разъ чуть не попала между оконныхъ створокъ,—вообще, приключеній было достаточно.

— Что это такое: житья отъ этихъ мухъ не стало!..—жаловалась кухарка.—Точно сумасшедшія, такъ и лѣзутъ вездѣ… Нужно ихъ изводить.

Даже наша Муха начала находить, что мухъ развелось слишкомъ много, особенно въ кухнѣ. По вечерамъ потолокъ покрывался точно живой, двигавшейся сѣткой. А когда приносили провизію, мухи бросались на нее живой кучей, толкали другъ друга и страшно ссорились. Лучшіе куски доставались только самымъ бойкимъ и сильнымъ, а остальнымъ доставались объѣдки. Паша была права.

Но тутъ случилось нѣчто ужасное. Разъ утромъ Паша вмѣстѣ съ провизіей принесла пачку очень вкусныхъ бумажекъ, т.-е. онѣ сдѣлались вкусными, когда ихъ разложили на тарелочки, обсыпали мелкимъ сахаромъ и облили теплой водой.

— Вотъ отличное угощеніе мухамъ!—говорила кухарка Паша, разставляя тарелочки на самыхъ видныхъ мѣстахъ.

Мухи и безъ Паши догадались сами, что это дѣлается для нихъ, и веселой гурьбой накинулись на новое кушанье. Наша Муха тоже бросилась къ одной тарелочкѣ, но ее оттолкнули довольно грубо.

— Что вы толкаетесь, господа?—обидѣлась она.—А впрочемъ, я уже не такая жадная, чтобы отнимать что-нибудь у другихъ. Это, наконецъ, невѣжливо…

Дальше произошло что-то невозможное. Самыя жадныя мухи поплатились первыми… Онѣ сначала бродили, какъ пьяныя, а потомъ и совсѣмъ сваливались. На утро Паша намела цѣлую большую тарелку мертвыхъ мухъ. Остались живыми только самыя благоразумныя, а въ томъ числѣ—и наша Муха.

— Не хотимъ бумажекъ!—пищали всѣ.—Не хотимъ…

Но на слѣдующій день повторилось то же самое. Изъ благоразумныхъ мухъ остались цѣлыми только самыя благоразумныя. Но Паша находила, что слишкомъ много и такихъ, самыхъ благоразумныхъ.

— Житья отъ нихъ нѣтъ…—жаловалась она.

Тогда господинъ, котораго звали папой, принесъ три стеклянныхъ, очень красивыхъ колпака, налилъ въ нихъ пива и поставилъ на тарелочки… Тутъ попались и самыя благоразумныя мухи. Оказалось, что эти колпаки просто мухоловки. Мухи летѣли на запахъ пива, попадали въ колпакъ и тамъ погибали, потому что не умѣли найти выхода.

— Вотъ теперь отлично!..—одобряла Паша; она оказалась совершенно безсердечной женщиной и радовалась чужой бѣдѣ.

Что же тутъ отличнаго, посудите сами? Если бы у людей были такія же крылья, какъ у мухъ, и если бы поставить мухоловки величиной съ домъ, то они попадались бы точно такъ же… Наша Муха, наученная горькимъ опытомъ даже самыхъ благоразумныхъ мухъ, перестала совсѣмъ вѣрить людямъ. Они только кажутся добрыми, эти люди, а въ сущности,—только тѣмъ и занимаются, что всю жизнь обманываютъ довѣрчивыхъ, бѣдныхъ мухъ. О, это самое хитрое и злое животное, если говорить правду!..

Мухъ сильно поубавилось отъ всѣхъ этихъ непріятностей, а тутъ новая бѣда. Оказалось, что лѣто прошло, начались дожди, подулъ холодный вѣтеръ, и, вообще, наступила непріятная погода.

— Неужели лѣто прошло?—удивлялись оставшіяся въ живыхъ мухи.—Позвольте, когда же оно успѣло пройти? Это, наконецъ, несправедливо… Не успѣли оглянуться, а тутъ осень.

Это было похуже отравленныхъ бумажекъ и стеклянныхъ мухоловокъ. Отъ наступавшей скверной погоды можно было искать защиты только у своего злѣйшаго врага, т.-е. господина человѣка. Увы! теперь уже окна не отворялись по цѣлымъ днямъ, а только изрѣдка—форточки. Даже само солнце—и то свѣтило точно для того только, чтобы обманывать довѣрчивыхъ комнатныхъ мухъ. Какъ вамъ понравится, напримѣръ, такая картина? Утро. Солнце такъ весело заглядываетъ во всѣ окна, точно приглашаетъ всѣхъ мухъ въ садъ. Можно подумать, что возвращается опять лѣто… И что же,—довѣрчивыя мухи вылетаютъ въ форточку, но солнце только свѣтитъ, а не грѣетъ. Онѣ летятъ назадъ,—форточка закрыта. Много мухъ погибло такимъ образомъ въ холодныя осеннія ночи, только благодаря своей довѣрчивости.

— Нѣтъ, я не вѣрю,—говорила наша Муха.—Ничему не вѣрю… Если ужъ солнце обманываетъ, то кому же и чему можно вѣрить?

Понятно, что съ наступленіемъ осени всѣ мухи испытывали самое дурное настроеніе духа. Характеръ сразу испортился почти у всѣхъ. О прежнихъ радостяхъ не было и помину. Всѣ сдѣлались такими хмурыми, вялыми и недовольными. Нѣкоторыя дошли до того, что начали даже кусаться, чего раньше не было.

У нашей Мухи до того испортился характеръ, что она совершенно не узнавала самой себя. Раньше, напримѣръ, она жалѣла другихъ мухъ, когда тѣ погибали, а сейчасъ думала только о себѣ. Ей было даже стыдно сказать вслухъ, что она думала:

— «Ну, и пусть погибаютъ,—мнѣ больше останется».

Во-первыхъ, настоящихъ теплыхъ уголковъ, въ которыхъ можетъ прожить зиму настоящая, порядочная муха, совсѣмъ не такъ много, а во-вторыхъ, просто надоѣли другія мухи, которыя вездѣ лѣзли, выхватывали изъ-подъ носа самые лучшіе куски и, вообще, вели себя довольно безцеремонно. Пора и отдохнуть.

Эти другія мухи точно понимали эти злыя мысли и умирали сотнями. Даже не умирали, а точно засыпали. Съ каждымъ днемъ ихъ дѣлалось все меньше и меньше, такъ что совершенно было не нужно ни отравленныхъ бумажекъ, ни стеклянныхъ мухоловокъ. Но нашей Мухѣ и этого было мало: ей хотѣлось остаться совершенно одной. Подумайте, какая прелесть:—пять комнатъ, и всего одна муха!..

III.

Наступилъ и такой счастливый день. Разъ утромъ наша Муха проснулась довольно поздно. Она давно уже испытывала какую-то непонятную усталость и предпочитала сидѣть неподвижно въ своемъ уголкѣ, подъ печкой. А тутъ она почувствовала, что случилось что-то необыкновенное. Стоило подлетѣть къ окну какъ все разъяснилось сразу. Выпалъ первый снѣгъ… Земля была покрыта ярко бѣлѣвшей пеленой.

— А, такъ вотъ какая бываетъ зима!—сообразила она сразу.—Она совсѣмъ бѣлая, какъ кусокъ хорошаго сахара…

Потомъ муха замѣтила, что всѣ другія мухи исчезли окончательно. Бѣдняжки не перенесли перваго холода и заснули, кому гдѣ случилось. Муха въ другое время пожалѣла бы ихъ, а теперь подумала:

— «Вотъ и отлично… Теперь я совсѣмъ одна… Никто не будетъ ѣсть моего варенья, моего сахара, моихъ крошечекъ… Ахъ, какъ хорошо!..»

Она облетѣла всѣ комнаты и еще разъ убѣдилась, что она совершенно одна. Теперь можно было дѣлать рѣшительно все, что захочется. А какъ хорошо, что въ комнатахъ такъ тепло! Зима—тамъ на улицѣ, а въ комнатахъ и тепло, и свѣтло, и уютно, особенно когда вечеромъ зажигали лампы и свѣчи. Съ первой лампой, впрочемъ, вышла маленькая непріятность.—Муха налетѣла, было, опять прямо на огонь и чуть не сгорѣла.

— Это, вѣроятно, зимняя ловушка для мухъ,—сообразила она, потирая обожженныя лапки.—Нѣтъ, меня не проведете… О, я отлично все понимаю!.. Вы хотите сжечь послѣднюю муху? А я этого совсѣмъ не желаю… Тоже вотъ и плита въ кухнѣ,—развѣ я не понимаю, что это тоже ловушка для мухъ?..

Послѣдняя Муха была счастлива всего нѣсколько дней, а потомъ вдругъ ей сдѣлалось скучно, такъ скучно, такъ скучно, что, кажется, и не разсказать. Конечно, ей было тепло, она была сыта, а потомъ,—потомъ она стала скучать. Полетаетъ, полетаетъ, отдохнетъ, опять полетаетъ,—и опять ей дѣлается скучнѣе прежняго.

— Ахъ, какъ мнѣ скучно!—пищала она самымъ жалобнымъ, тоненькимъ голосомъ, летая изъ комнаты въ комнату.—Хоть бы одна была мушка еще, самая скверная, а все-таки мушка…

Какъ ни жаловалась послѣдняя Муха на свое одиночество,—ее рѣшительно никто не хотѣлъ понимать. Конечно, это ее злило еще больше, и она приставала къ людямъ, какъ сумасшедшая. Кому на носъ сядетъ, кому на ухо; а то примется летать передъ глазами взадъ и впередъ. Однимъ словомъ,—настоящая сумасшедшая.

— Господи, какъ же вы не хотите понять, что я—совершенно одна, и что мнѣ очень скучно?—пищала она каждому.—Вы даже и летать не умѣете, а поэтому не знаете, что такое скука. Хоть бы кто-нибудь поигралъ со мной… Да нѣтъ, куда вамъ! Что можетъ быть неповоротливѣе и неуклюжѣе человѣка? Самая безобразная тварь, какую я когда-нибудь встрѣчала…

Послѣдняя Муха надоѣла и собакѣ, и кошкѣ,—рѣшительно всѣмъ. Больше всего ее огорчило, когда тетя Оля сказала:

— Ахъ, послѣдняя муха… Пожалуйста, не трогайте ее. Пусть живетъ всю зиму.

Что же это такое? Это ужъ прямое оскорбленіе. Ее, кажется, и за муху перестали считать. «Пусть поживетъ»,—скажите, какое сдѣлали одолженіе! А если мнѣ скучно! А если я, можетъ быть, и жить совсѣмъ не хочу? Вотъ, не хочу,—и все тутъ.

Послѣдняя Муха до того разсердилась на всѣхъ, что даже самой сдѣлалось страшно. Летаетъ, жужжитъ, пищитъ… Сидѣвшій въ углу Паукъ, наконецъ, сжалился надъ ней и сказалъ:

— Милая Муха, идите ко мнѣ… Какая красивая у меня паутина!

— Покорно благодарю… Вотъ еще нашелся пріятель! Знаю я, что такое твоя красивая паутина. Навѣрно, ты когда-нибудь былъ человѣкомъ, а теперь только притворяешься паукомъ.

— Какъ знаете, я вамъ же добра желаю.

— Ахъ, какой противный! Это называется—желать добра:—съѣсть послѣднюю Муху!…

Они сильно повздорили, и все-таки было скучно, такъ скучно, такъ скучно, что и не разскажешь. Муха озлобилась рѣшительно на всѣхъ, устала и громко заявила:

— Если такъ, если вы не хотите понять, какъ мнѣ скучно, такъ я буду сидѣть въ углу цѣлую зиму… Вотъ вамъ!.. Да, буду сидѣть и не выйду ни за что…

Она даже всплакнула съ горя, припоминая минувшее лѣтнее веселье. Сколько было веселыхъ мухъ; а она еще желала остаться совершенно одной. Это была роковая ошибка…

Зима тянулась безъ конца, и послѣдняя Муха начала думать, что лѣта больше уже не будетъ совсѣмъ. Ей хотѣлось умереть, и она плакала потихоньку. Это, навѣрно, люди придумали зиму, потому что они придумываютъ рѣшительно все, что вредно мухамъ. А можетъ-быть, это тетя Оля спрятала куда-нибудь лѣто, какъ прячетъ сахаръ и варенье?…

Послѣдняя Муха готова была совсѣмъ умереть съ отчаянія, какъ случилось нѣчто совершенно особенное. Она, по обыкновенію, сидѣла въ своемъ уголкѣ и сердилась, какъ вдругъ слышитъ:—жж-жж!.. Сначала она не повѣрила собственнымъ ушамъ, а подумала, что ее кто-нибудь обманываетъ. А потомъ… Боже, что это было!.. Мимо нея пролетѣла настоящая живая мушка, еще совсѣмъ молоденькая. Она только что успѣла родиться и радовалась.

— Весна начинается… весна—жужжала она.

Какъ онѣ обрадовались другъ другу! Обнимались, цѣловались и даже облизывали одна другую хоботками. Старая Муха нѣсколько дней разсказывала, какъ скверно провела всю зиму, и какъ ей было скучно одной. Молоденькая Мушка только смѣялась тоненькимъ голоскомъ и никакъ не могла понять, какъ это бываетъ скучно.

— Весна, весна!..—повторяла она.

Когда тетя Оля велѣла выставить всѣ зимнія рамы, и Аленушка выглянула въ первое открытое окно, послѣдняя Муха сразу все поняла.

— Теперь я знаю все,—жужжала она, вылетая въ окно:—лѣто дѣлаемъ мы, мухи…