._Illustration_p._45.jpg)
оробей Воробеичъ и Ершъ Ершовичъ жили въ большой дружбѣ. Каждый день лѣтомъ Воробей Воробеичъ прилеталъ къ рѣчкѣ и кричалъ:
— Эй, братъ, здравствуй!.. Какъ поживаешь?
— Ничего, живемъ помаленьку,—отвѣчалъ Ершъ Ершовичъ.—Иди ко мнѣ въ гости. У меня, братъ, хорошо въ глубокихъ мѣстахъ… Вода стоитъ тихо, всякой водяной травки,—сколько хочешь. Угощу тебя лягушачьей икрой, червячками, водяными козявками…
— Спасибо, братъ! Съ удовольствіемъ пошелъ бы я къ тебѣ въ гости, да воды боюсь. Лучше ужъ ты прилетай ко мнѣ въ гости на крышу… Я тебя, братъ, ягодами буду угощать,—у меня цѣлый садъ, а потомъ раздобудемъ и корочку хлѣбца, и овса, и сахару, и живого комарика. Ты, вѣдь, любишь, сахаръ?
— А какой онъ?
— Бѣлый такой…
— Какъ у насъ гальки въ рѣкѣ?
— Ну, вотъ. А возьмешь въ ротъ,—сладко. Твою гальку не съѣшь. Полетимъ сейчасъ на крышу?
— Нѣтъ, я не умѣю летать, да и задыхаюсь на воздухѣ. Вотъ лучше въ водѣ поплаваемъ вмѣстѣ. Я тебѣ все покажу…
Воробей Воробеичъ пробовалъ заходить въ воду,—по колѣна зайдетъ, а дальше страшно дѣлается. Такъ-то и утонуть можно! Напьется Воробей Воробеичъ свѣтлой рѣчной водицы, а въ жаркіе дни покупается гдѣ-нибудь на мелкомъ мѣстѣ, почиститъ перушки и опять къ себѣ на крышу. Вообще, жили они дружно и любили поговорить о разныхъ дѣлахъ.
— Какъ это тебѣ не надоѣстъ въ водѣ сидѣть?—часто удивлялся Воробей Воробеичъ.—Мокро въ водѣ,—еще простудишься…
Ершъ Ершовичъ удивлялся, въ свою очередь:
— Какъ тебѣ, братъ, не надоѣстъ летать? Вонъ какъ жарко бываетъ на солнышкѣ: какъ разъ задохнешься. А у меня всегда прохладно. Плавай себѣ, сколько хочешь. Небойсь, лѣтомъ всѣ ко мнѣ въ воду лѣзутъ купаться… А на крышу кто къ тебѣ пойдетъ?
— И еще какъ ходятъ, братъ!.. У меня есть большой пріятель—трубочистъ Яша. Онъ постоянно въ гости ко мнѣ приходитъ… И веселый такой трубочистъ,—все пѣсни поетъ. Чиститъ трубы, а самъ напѣваетъ. Да еще присядетъ на самый конекъ отдохнуть, достанетъ хлѣбца и закусываетъ; а я крошки подбираю. Душа въ душу живемъ… Я, вѣдь, тоже люблю повеселиться.
У друзей и непріятности были почти одинаковыя. Напримѣръ, зима:—какъ зябъ бѣдный Воробей Воробеичъ! Ухъ, какіе холодные дни бывали! Кажется, вся душа готова вымерзнуть. Нахохлится Воробей Воробеичъ, подберетъ подъ себя ноги, да и сидитъ. Одно только спасенье—забраться куда-нибудь въ трубу и немного погрѣться. Но и тутъ бѣда.
Разъ Воробей Воробеичъ чуть-чуть не погибъ, благодаря своему лучшему другу-трубочисту. Пришелъ трубочистъ, да какъ спуститъ въ трубу свою чугунную гирю съ помеломъ,—чуть-чуть голову не проломилъ Воробью Воробеичу. Выскочилъ онъ изъ трубы, весь въ сажѣ, хуже трубочиста, и сейчасъ браниться:
— Ты это что же, Яша, дѣлаешь-то? Вѣдь, этакъ можно и до смерти убить…
— А я почемъ же зналъ, что ты въ трубѣ сидишь?
— А будь впередъ осторожнѣе… Если бы я тебя чугунной гирей по головѣ стукнулъ,—развѣ это хорошо?
Ершу Ершовичу тоже по зимамъ приходилось не сладко. Онъ забирался куда-нибудь поглубже въ омутъ и тамъ дремалъ по цѣлымъ днямъ. И темно, и холодно, и не хочется шевелиться. Изрѣдка онъ подплывалъ къ проруби, когда звалъ Воробей Воробеичъ. Подлетитъ къ проруби воды напиться и крикнетъ:
— Эй Ершъ Ершовичъ,—живъ ли ты?
— Живъ…—соннымъ голосомъ откликается Ершъ Ершовичъ.—Только все спать хочется. Вообще, скверно… У насъ всѣ спятъ.
— И у насъ тоже не лучше, братъ! Что дѣлать, приходится терпѣть… Ухъ, какой злой вѣтеръ бываетъ… Тутъ, братъ, не заснешь… Я все на одной ножкѣ прыгаю, чтобы согрѣться. А люди смотрятъ и говорятъ:—«посмотрите, какой веселенькій воробушекъ!» Ахъ, только бы дождаться тепла… Да ты ужъ опять, братъ, спишь?..
А лѣтомъ опять свои непріятности. Разъ ястребъ версты двѣ гнался за Воробьемъ Воробеичемъ, и тотъ едва успѣлъ спрятаться въ рѣчной осокѣ.
— Охъ, едва живъ ушелъ!—жаловался онъ Ершу Ершовичу, едва переводя духъ.—Вотъ разбойникъ-то… Чуть-чуть не сцапалъ, а тамъ бы—поминай, какъ звали.
— Это въ родѣ нашей щуки,—утѣшалъ Ершъ Ершовичъ.—Я тоже недавно чуть-чуть не попалъ ей въ пасть… Какъ бросится за мной, точно молнія! А я выплылъ съ другими рыбками и думалъ, что въ водѣ лежитъ полѣно; а какъ это полѣно бросится за мной… Для чего только эти щуки водятся? Удивляюсь и не могу понять…
— И я тоже… Знаешь, мнѣ кажется, что ястребъ когда-нибудь былъ щукой, а щука былъ ястребомъ. Однимъ словомъ, разбойники.
Да, такъ жили да поживали Воробей Воробеичъ и Ершъ Ершовичъ, зябли по зимамъ, радовались лѣтомъ; а веселый трубочистъ Яша чистилъ свои трубы и попѣвалъ пѣсенки. У каждаго—свое дѣло, свои радости ._Illustration_p._50.jpg)
и свои огорченія.
Однажды лѣтомъ трубочистъ кончилъ свою работу и пошелъ къ рѣчкѣ смыть съ себя сажу. Идетъ да посвистываетъ, а тутъ слышитъ—страшный шумъ. Что такое случилось? А надъ рѣкой птицы такъ и вьются: и утки, и гуси, и ласточки, и бекасы, и вороны, и голуби. Всѣ шумятъ, орутъ, хохочутъ,—ничего не разберешь.
— Эй, вы, что случилось?—крикнулъ трубочистъ.
— А вотъ и случилось…—чиликнула бойкая синичка.—Такъ смѣшно, такъ смѣшно!.. Посмотри, что нашъ Воробей Воробеичъ дѣлаетъ… Совсѣмъ взбѣсился.
Синичка засмѣялась тоненькимъ-тоненькимъ голоскомъ, вильнула хвостикомъ и взвилась надъ рѣкой.
Когда трубочистъ подошелъ къ рѣкѣ, Воробей Воробеичъ такъ и налетѣлъ на него. А самъ страшный такой: клювъ раскрытъ, глаза горятъ, всѣ перушки стоятъ дыбомъ.
— Эй, Воробей Воробеичъ, ты это что, братъ, шумишь тутъ?—спросилъ трубочистъ.
— Нѣтъ, я ему покажу!..—оралъ Воробей Воробеичъ, задыхаясь отъ ярости.—Онъ еще не знаетъ, каковъ я… Я ему покажу, проклятому Ершу Ершовичу! Онъ будетъ меня поминать, разбойникъ…
— Не слушай его!—крикнулъ трубочисту изъ воды Ершъ Ершовичъ.—Все-то онъ вретъ…
— Я вру?—оралъ Воробей Воробеичъ.—А кто червяка нашелъ? Я вру!.. Жирный такой червякъ! Я его на берегу выкопалъ… Сколько трудился… Ну, схватилъ его, и тащу домой, въ свое гнѣздо. У меня семейство,—долженъ и кормъ носить… Только вспорхнулъ съ червякомъ надъ рѣкой, а проклятый Ершъ Ершовичъ,—чтобъ его щука проглотила!—какъ крикнетъ:—«Ястребъ!» Я со страху крикнулъ,—червякъ упалъ въ воду, а Ершъ Ершовичъ его и проглотилъ… Это называется врать?!. И ястреба никакого не было…
— Что же, я пошутилъ,—оправдывался Ершъ Ершовичъ.—А червякъ, дѣйствительно, былъ вкусный…
Около Ерша Ершовича собралась всякая рыба: плотва, караси, окуни, молявки,—слушаютъ и смѣются. Да, ловко пошутилъ Ершъ Ершовичъ надъ старымъ пріятелемъ! А еще смѣшнѣе, какъ Воробей Воробеичъ вступилъ въ драку съ нимъ. Такъ и налетаетъ, такъ и налетаетъ, а взять ничего не можетъ.
— Подавись ты моимъ червякомъ!—бранился Воробей Воробеичъ.—Я другого себѣ выкопаю… А обидно то, что Ершъ Ершовичъ обманулъ меня и надо мной же еще смѣется. А я его еще къ себѣ на крышу звалъ… Хорошъ пріятель, нечего сказать. Вотъ и трубочистъ Яша тоже скажетъ… Мы съ нимъ тоже дружно живемъ и даже вмѣстѣ закусываемъ иногда: онъ ѣстъ,—я крошки подбираю.
— Постойте, братцы, это самое дѣло нужно разсудить,—заявилъ трубочистъ.—Дайте только мнѣ сначала умыться… Я разберу ваше дѣло по совѣсти. А ты, Воробей Воробеичъ, пока немного успокойся…
— Мое дѣло правое,—что же мнѣ безпокоиться!—оралъ Воробей Воробеичъ.—А только я покажу Ершу Ершовичу, какъ со мной шутки шутить…
Трубочистъ присѣлъ на бережокъ, положилъ рядомъ на камушекъ узелокъ съ своимъ обѣдомъ, вымылъ руки и лицо и проговорилъ:
— Ну, братцы, теперь будемъ судъ судить… Ты, Ершъ Ершовичъ,—рыба, а ты, Воробей Воробеичъ,—птица. Такъ я говорю?
— Такъ! такъ…—закричали всѣ, и птицы, и рыбы.
— Будемъ говорить дальше. Рыба должна жить въ водѣ, а птица—въ воздухѣ… Такъ я говорю? Ну, вотъ… А червякъ, напримѣръ, живетъ въ землѣ. Хорошо. Теперь смотрите…
Трубочистъ развернулъ свой узелокъ, положилъ на камень кусокъ ржаного хлѣба, изъ котораго состоялъ весь его обѣдъ, и проговорилъ:
— Вотъ смотрите: что̀ это такое? Это—хлѣбъ. Я его заработалъ и я его съѣмъ; съѣмъ и водицей запью. Такъ? Значитъ, пообѣдаю и никого не обижу. Рыба и птица тоже хочетъ пообѣдать… У васъ, значитъ, своя пища. Зачѣмъ же ссориться? Воробей Воробеичъ откопалъ червяка, значитъ, онъ его заработалъ и, значитъ, червякъ—его…
— Позвольте, дяденька…—послышался въ толпѣ птицъ тоненькій голосокъ.
Птицы раздвинулись и пустили впередъ бекасика-песочника, который подошелъ къ самому трубочисту на своихъ тоненькихъ ножкахъ.
— Дяденька, это неправда.
— Что неправда?
— Да червяка-то, вѣдь, я нашелъ… Вонъ спросите утокъ,—онѣ видѣли. Я его нашелъ, а Воробей налетѣлъ и укралъ.
Трубочистъ смутился. Выходило совсѣмъ не то.
— Какъ же это такъ?..—бормоталъ онъ, собираясь съ мыслями.—Эй, Воробей Воробеичъ, ты это что же, въ самомъ дѣлѣ, обманываешь?
— Это не я вру, а бекасъ вретъ. Онъ сговорился вмѣстѣ съ утками…
— Что-то не тово, братъ… гмъ… да! Конечно, червячокъ—пустяки; а только вотъ не хорошо красть. А кто укралъ, тотъ долженъ врать… Такъ я говорю? Да…
— Вѣрно!.. Вѣрно!..—хоромъ крикнули опять всѣ.—А ты все-таки разсуди Ерша Ершовича съ Воробьемъ Воробеичемъ. Кто у нихъ правъ?.. Оба шумѣли, оба дрались и подняли всѣхъ на ноги.
— Кто правъ? Ахъ, вы, озорники, Ершъ Ершовичъ и Воробей Воробеичъ!.. Право, озорники. Я обоихъ васъ и накажу для примѣра… Ну, живо миритесь, сейчасъ же!
— Вѣрно!—крикнули всѣ хоромъ.—Пусть помирятся…
— А бекасика-песочника, который трудился, добывая червячка, я накормлю крошками,—рѣшилъ трубочистъ.—Всѣ и будутъ довольны…
— Отлично!—опять крикнули всѣ.
Трубочистъ ужъ протянулъ руку за хлѣбомъ, а его и нѣтъ. Пока трубочистъ разсуждалъ, Воробей Воробеичъ успѣлъ его стащить.
— Ахъ, разбойникъ! Ахъ, плутъ!—возмутились всѣ рыбы и всѣ птицы.
И всѣ бросились въ погоню за воромъ. Краюшка была тяжела, и Воробей Воробеичъ не могъ далеко улетѣть съ ней. Его догнали какъ разъ надъ рѣкой. Бросились на вора большія и малыя птицы. Произошла настоящая свалка. Всѣ такъ и рвутъ, только крошки летятъ въ рѣку; а потомъ и краюшка полетѣла тоже въ рѣку. Тутъ ужъ схватились за нее рыбы. Началась настоящая драка между рыбами и птицами. Въ крошки растерзали всю краюшку, и всѣ крошки съѣли. Какъ есть ничего не осталось отъ краюшки. Когда краюшка была съѣдена, всѣ опомнились, и всѣмъ сдѣлалось совѣстно. Гнались за воромъ-воробьемъ, да по пути краденую краюшку и съѣли.
А веселый трубочистъ Яша сидитъ на бережку, смотритъ и смѣется. Ужъ очень смѣшно все вышло… Всѣ убѣжали отъ него, остался одинъ только бекасикъ-песочникъ.
— А ты что же не летишь за всѣми?—спрашиваетъ трубочистъ.
— И я полетѣлъ бы, да ростомъ малъ, дяденька. Какъ разъ большія птицы заклюютъ…
— Ну, вотъ такъ-то лучше будетъ, бекасикъ. Оба остались мы съ тобой безъ обѣда. Видно, мало еще поработали…
Пришла Аленушка на бережокъ, стала спрашивать веселаго трубочиста Яшу, что̀ случилось, и тоже смѣялась.
— Ахъ, какія онѣ всѣ глупыя, и рыбки, и птички. А я бы раздѣлила все—и червячка, и краюшку, и никто бы не ссорился. Недавно я раздѣлила четыре яблока… Папа приноситъ четыре яблока и говоритъ:—«Раздѣли пополамъ, мнѣ и Лизѣ». Я и раздѣлила на три части: одно яблоко дала папѣ, другое—Лизѣ, а два взяла себѣ.
._Illustration_p._57.jpg)
