но разсудить,—заявилъ трубочистъ.—Дайте только мнѣ сначала умыться… Я разберу ваше дѣло по совѣсти. А ты, Воробей Воробеичъ, пока немного успокойся…
— Мое дѣло правое,—что же мнѣ безпокоиться!—оралъ Воробей Воробеичъ.—А только я покажу Ершу Ершовичу, какъ со мной шутки шутить…
Трубочистъ присѣлъ на бережокъ, положилъ рядомъ на камушекъ узелокъ съ своимъ обѣдомъ, вымылъ руки и лицо и проговорилъ:
— Ну, братцы, теперь будемъ судъ судить… Ты, Ершъ Ершовичъ,—рыба, а ты, Воробей Воробеичъ,—птица. Такъ я говорю?
— Такъ! такъ…—закричали всѣ, и птицы, и рыбы.
— Будемъ говорить дальше. Рыба должна жить въ водѣ, а птица—въ воздухѣ… Такъ я говорю? Ну, вотъ… А червякъ, напримѣръ, живетъ въ землѣ. Хорошо. Теперь смотрите…
Трубочистъ развернулъ свой узелокъ, положилъ на камень кусокъ ржаного хлѣба, изъ котораго состоялъ весь его обѣдъ, и проговорилъ:
— Вотъ смотрите: что̀ это такое? Это—хлѣбъ. Я его заработалъ и я его съѣмъ; съѣмъ и водицей запью. Такъ? Значитъ, пообѣдаю
