нетъ, опять полетаетъ,—и опять ей дѣлается скучнѣе прежняго.
— Ахъ, какъ мнѣ скучно!—пищала она самымъ жалобнымъ, тоненькимъ голосомъ, летая изъ комнаты въ комнату.—Хоть бы одна была мушка еще, самая скверная, а все-таки мушка…
Какъ ни жаловалась послѣдняя Муха на свое одиночество,—ее рѣшительно никто не хотѣлъ понимать. Конечно, это ее злило еще больше, и она приставала къ людямъ, какъ сумасшедшая. Кому на носъ сядетъ, кому на ухо; а то примется летать передъ глазами взадъ и впередъ. Однимъ словомъ,—настоящая сумасшедшая.
— Господи, какъ же вы не хотите понять, что я—совершенно одна, и что мнѣ очень скучно?—пищала она каждому.—Вы даже и летать не умѣете, а поэтому не знаете, что такое скука. Хоть бы кто-нибудь поигралъ со мной… Да нѣтъ, куда вамъ! Что можетъ быть неповоротливѣе и неуклюжѣе человѣка? Самая безобразная тварь, какую я когда-нибудь встрѣчала…
Послѣдняя Муха надоѣла и собакѣ, и кошкѣ,—рѣшительно всѣмъ. Больше всего ее огорчило, когда тетя Оля сказала:
— Ахъ, послѣдняя муха… Пожалуйста, не трогайте ее. Пусть живетъ всю зиму.
