Symposium предыдущаго вечера разстроилъ мнѣ нервы. Цѣлый день меня донимала жестокая головная боль и отчаянная сонливость. Въ виду этого, я отказался отъ намѣренія провести вечеръ въ гостяхъ, рѣшивъ, что самое благоразумное будетъ завалиться спать тотчасъ послѣ ужина.
Легкаго ужина, конечно. Я обожаю кроликовъ по уэльски. Но болѣе фунта за разъ не всегда можно посовѣтовать. Впрочемъ, серьезныхъ возраженій не найдется и противъ двухъ. А между двумя и тремя разница только на одну единицу. Кажется, я рискнулъ на четыре. Жена увѣряетъ, на пять, но она спутала двѣ совершенно различныя вещи. Абстрактное число пять было, я согласенъ, но конкретно оно относилось къ бутылкамъ портера, безъ котораго не осилить кролика по уэльски.
Окончивъ мой скромный ужинъ, и надѣвъ ночной колпакъ, въ сладкой надеждѣ утѣшаться имъ до ближайшаго полдня, я склонилъ голову на подушку и какъ человѣкъ съ чистою совѣстью погрузился въ глубокій сонъ.
Но когда же исполнялись надежды человѣчества? Я еще не успѣлъ порядкомъ расхрапѣться, какъ отчаянный звонъ у подъѣзда и нетерпѣливый стукъ въ дверь разомъ пробудили меня. Я еще протиралъ глаза, когда жена бросила мнѣ въ физіономію письмо отъ моего стараго друга, доктора Понноннера. Ботъ что онъ писалъ:
«Приходите ко мнѣ, дружище, какъ только получите это письмо. Приходите раздѣлить мою радость. Наконецъ-то, послѣ долгихъ подходовъ, мнѣ удалось выпросить у директора Музеума позволеніе взять къ себѣ на домъ мумію, вы знаете какую. Я имѣю право распеленать ее. Будутъ лишь немногіе друзья, въ томъ числѣ, разумѣется, и вы. Мумія у меня, и мы начнемъ ее развертывать въ одиннадцать часовъ. Весь вашъ Понноннеръ».
Пока я дошелъ до «Понноннеръ», сонъ мой какъ рукой сняло. Я въ восторгѣ вскочилъ съ постели, опрокидывая все, что попадалось подъ руку, одѣлся съ быстротой поистинѣ чудесной, и полетѣлъ, сломя голову, къ доктору.
Тутъ я нашелъ очень оживленное общество. Меня ожидали съ нетерпѣніемъ, мумія лежала на столѣ и, какъ только я вошелъ, приступили къ осмотру.
Это была одна изъ пары мумій, привезенныхъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ капитаномъ Артуромъ Сабрташъ, двоюроднымъ братомъ Понноннера, изъ гробницы вблизи Элейтіаса, въ Ливійскихъ горахъ, значительно выше Ѳивъ на Нилѣ.
Гробницы въ этой мѣстности, уступая по великолѣпію Ѳивскимъ, представляютъ, однако, высокій интересъ, такъ какъ бросаютъ свѣтъ на частную жизнь египтянъ. Склепъ, гдѣ помѣщалась наша мумія, былъ особенно замѣчателенъ въ этомъ отношеніи: стѣны его были покрыты фресками и барельефами, а статуи, вазы, мозаики свидѣтельствовали о богатствѣ покойнаго.
Сокровище было доставлено въ Музеумъ въ томъ самомъ видѣ, какъ нашелъ его капитанъ Сабрташъ; то-есть гробъ не былъ открытъ. Въ такомъ видѣ простояло оно восемь лѣтъ. Такимъ образомъ мы имѣли въ своемъ распоряженіи цѣлую, неповрежденную мумію, и всякій, кто знаетъ какъ рѣдко такіе неповрежденные памятники достигаютъ европейскихъ береговъ, согласится, что мы имѣли полное основаніе поздравлять себя съ удачей.
Подойдя къ столу, я увидѣлъ большой ящикъ или сундукъ семи футовъ въ длину, около трехъ футовъ въ ширину и около двухъ съ половиною въ вышину. Формою онъ не походилъ на наши гробы. Матеріалъ, изъ котораго онъ былъ сдѣланъ, показался намъ сначала деревомъ сикомора (platanus), но надрѣзавъ его, мы убѣдились, что это бумажная масса или papier maché изъ папируса. Онъ былъ украшенъ рисунками, изображавшими погребеніе и другія печальныя сцены, и переплетавшимися съ іероглифическими надписями, безъ сомнѣнія, обозначавшими имя покойнаго. Къ счастію, въ числѣ гостей находился мистеръ Глиддонъ, который безъ труда разобралъ эти буквы и составилъ изъ нихъ слово «Алламистакео».
Намъ не легко было открыть этотъ ящикъ, не повредивъ его, но когда, наконецъ, это удалось, мы нашли въ немъ другой, въ формѣ гроба, и гораздо меньшихъ размѣровъ, но во всемъ остальномъ сходный съ первымъ. Промежутокъ между двумя гробами былъ наполненъ смолой, которая до нѣкоторой степени обезцвѣтила рисунки второго гроба.
Открывъ второй ящикъ (что удалось безъ труда), мы нашли въ немъ третій, тоже въ формѣ гроба, отличавшійся отъ второго только матеріаломъ, который оказался кедровымъ деревомъ, еще издававшимъ свойственный ему ароматическій запахъ. Между вторымъ и третьимъ гробомъ не было промежутка: они плотно приходились другъ къ другу.
Вынувъ третій ящикъ, мы открыли его и достали мумію. Мы ожидали, что она будетъ окутана полотняными пеленами и повязками, но вмѣсто нихъ оказался родъ футляра изъ папируса, покрытаго слоемъ раззолоченнаго и раскрашеннаго гипса. На рисункахъ изображались различныя обстоятельства, связанныя съ посмертнымъ существованіемъ души, ея появленіе передъ разными богами, а также какія-то человѣческія фигуры, вѣроятно, портреты набальзамированныхъ лицъ. Во всю длину муміи шла надпись фонетическими іероглифами, обозначавшая имя и титулы покойнаго и его родственниковъ.
На шеѣ красовалось ожерелье изъ стеклянныхъ цилиндрическихъ бусъ различныхъ цвѣтовъ и расположенныхъ такъ, чтобы выходили изображенія боговъ, священнаго жука, etc. Подобное же ожерелье опоясывало талію.
Снявъ папирусъ, мы увидѣли тѣло, превосходно сохранившееся и безъ малѣйшаго запаха. Цвѣтъ его былъ красноватый. Кожа упругая, гладкая и блестящая. Зубы и волосы въ хорошемъ состояніи. Глаза (повидимому) были вынуты и замѣнены стеклянными, прекрасной работы и поразительно напоминавшими живые, за исключеніемъ слишкомъ пристальнаго взора. Пальцы и ноздри были вызолочены.
По красноватому оттѣнку эпидермы, мистеръ Глиддонъ заключилъ, что бальзамированіе было произведено исключительно съ помощью асфальта, но когда онъ поскоблилъ кожу стальнымъ ножичкомъ, и бросилъ въ огонь щепотку наскобленной такимъ образомъ пыли, мы услышали запахъ камфоры и другихъ пахучихъ смолъ.
Мы тщательно осмотрѣли тѣло, стараясь найти отверстіе, черезъ которое были вынуты внутренности, но къ нашему удивленію его не оказалось. Мы еще не знали въ то время, что цѣльныя или невскрытыя муміи попадаются нерѣдко. Мозгъ обыкновенно вынимали черезъ носъ, внутренности въ отверстіе, продѣланное въ боку, затѣмъ тѣло брили, обмывали, солили, и откладывали на нѣсколько недѣль, по истеченіи которыхъ приступали къ собственно такъ называемому бальзамированію.
Не найдя никакихъ слѣдовъ отверстія, докторъ Понноннеръ приготовилъ инструменты для вскрытія, когда я замѣтилъ, что уже десять минутъ третьяго. Въ виду этого, рѣшено было отложить изслѣдованіе до слѣдующаго вечера, и мы хотѣли уже разойтись, когда кто-то предложилъ сдѣлать опытъ съ Вольтовымъ столбомъ.
Мысль примѣнить электричество къ муміи, которой было, по меньшей мѣрѣ, три или четыре тысячи лѣтъ, показалась намъ если не особенно мудрой, то во всякомъ случаѣ оригинальной, такъ что мы горячо ухватились за нее. Девять десятыхъ отнеслись къ этому въ шутку, остальные серьезно, но во всякомъ случаѣ мы уставили батгарею въ кабинетѣ доктора и перенесли туда египтянина.
Съ большимъ трудомъ удалось намъ обнажить часть височнаго мускула, который не такъ сильно окоченѣлъ, какъ остальное тѣло, но какъ мы и ожидали, не обнаружилъ ни малѣйшіхъ признаковъ воспріимчивости къ гальванизму, при соприкосновеніи съ проволокой. Такимъ образомъ, первый же опытъ оказался безуспѣшнымъ, и посмѣявшись надъ своей глупостью, мы уже стали прощаться другъ съ другомъ, когда случайно взглянувъ въ глаза муміи, я остановился въ изумленіи. Въ самомъ дѣлѣ, я съ перваго взгляда замѣтилъ, что глаза эти, которые показались намъ стеклянными и поразили насъ своимъ дикимъ неподвижнымъ взглядомъ, были теперь почти совершенно закрыты вѣками, такъ что лишь небольшая полоска tunica albuginea оставалась видимой.
Я вскрикнулъ и указалъ на это явленіе остальнымъ, которые тотчасъ убѣдились, что я правъ.
Не могу сказать, чтобы я былъ встревоженъ этимъ явленіемъ, потому что слово встревоженъ не выражаетъ моего настроенія. Возможно, впрочемъ, что если бы не портеръ, я почувствовалъ бы нѣкоторое волненіе. Остальные даже не пытались скрыть смертельнаго ужаса, овладѣвшаго ими. На доктора Понноннера жалко было смотрѣть. Мистеръ Глиддонъ исчезъ самымъ непонятнымъ манеромъ. Мистеръ Силкъ Бунингамъ, вѣроятно, и самъ припомнить, какъ онъ поползъ на четверенькахъ подъ столъ.
Какъ бы то ли было, послѣ первыхъ минуть изумленія и ужаса, мы рѣшили продолжать опытъ. Мы занялись теперь, большимъ пальцемъ правой ноги; сдѣлали надрѣзъ съ наружной стороны os sesamoideum pollicis pedis и такимъ образомъ добрались до основанія musculus abductor. Затѣмъ, установивъ баттарею, мы приложили проволоку къ двураздѣльному нерву. Въ тоже мгновеніе мумія вздернула правое колѣно къ животу, а затѣмъ, съ невѣроятной силой выпрямивъ ногу, дала такого пинка доктору Понноннеру, что этотъ джентльменъ вылетѣлъ въ окно на улицу, какъ стрѣла изъ катапульты.
Мы ринулись вонъ en masse подобрать исковерканные останки несчастной жертвы, но къ радости нашей встрѣтили доктора на лѣстницѣ, летѣвшаго со всѣхъ ногъ, въ философскомъ азартѣ, съ намѣреніемъ во что бы то ни стало продолжать опытъ настойчиво и рьяно.
По его совѣту, мы сдѣлали глубокій надрѣзъ на кончикѣ носа муміи и докторъ собственноручно привелъ его въ соприкосновеніе съ проволокой.
Морально и физически, фигурально и буквально, дѣйствіе можно было назвать электрическимъ. Во-первыхъ, мумія открыла глаза и быстро заморгала ими, какъ мистеръ Бэрнсъ въ пантомимѣ; во-вторыхъ, чихнула; въ третьихъ, усѣлась; въ четвертыхъ, показала кулакъ доктору Понноннеру; въ пятыхъ, обратившись къ гг. Глиддону и Букингаму, сказала на чистѣйшемъ египетскомъ языкѣ:
— Признаюсь, джентльмены, я крайне удивленъ и оскорбленъ вашимъ поведеніемъ. Отъ доктора Понноннера ничего лучшаго и ожидать нельзя было. Этотъ жалкій дуралей не способенъ ни на что лучшее. Я жалѣю и прощаю его. Но вы, мистеръ Глиддонъ и вы, Силкъ, — вы, путешествовавшіе и жившіе въ Египтѣ такъ долго, что иной приметъ васъ за уроженцевъ этой страны — вы, научившіеся въ нашей средѣ говорить по египетски такъ же бѣгло какъ, я думаю, вы пишете на родномъ языкѣ — вы, которыхъ я всегда считалъ друзьями мумій — признаюсь, я ожидалъ болѣе благороднаго поведенія съ вашей стороны. Какъ могли вы спокойно выносить такое неблаговидное обращеніе со мною. Какъ могли вы позволить Тому, Дику и Гарри вынуть меня изъ гробовъ и распеленать въ этомъ дьявольски холодномъ климатѣ. Какими глазами (переходя къ главному пункту) долженъ я смотрѣть на ваше одобреніе и содѣйствіе этому презрѣнному поганцу доктору Понноннеру, когда онъ вздумалъ таскать меня за носъ?
Вы ожидаете, конечно, что, выслушавъ эту рѣчь при подобныхъ обстоятельствахъ, мы кинулись къ дверямъ, или впали въ истерику, или грохнулись всей компаніей въ обморокъ. Надо было, говорю я, ожидать какого-нибудь изъ этихъ трехъ поступковъ. И то, и другое, и третье могло быть исполнено съ большимъ удобствомъ. И, право, я не знаю, какъ и почему мы не исполнили ни того, ни другого, ни третьяго. Быть можетъ, причина тому духъ времени, который дѣйствуетъ по правилу противорѣчія, и обыкновенно приводится въ объясненіе всего парадоксальнаго и невозможнаго. Или, быть можетъ, необычайно естественный и толковый тонъ муміи ослабилъ ужасъ, вызванный ея словами. Какъ бы то ни было, фактъ остается фактомъ: никто изъ насъ не обнаружилъ страха и даже не казался особенно изумленнымъ.
Я съ своей стороны находилъ, что все идетъ какъ нельзя лучше и только отошелъ въ сторону, подальше отъ кулака Египтянина. Докторъ Понноннеръ засунулъ руки въ карманы панталонъ, уставился на мумію и сильно покраснѣлъ. Мистеръ Глиддонъ закрутилъ усы и отогнулъ вверхъ воротничекъ своей рубашки. Мистеръ Букингамъ понурилъ голову и засунулъ большой палецъ правой руки въ лѣвый уголъ рта.
Египтянинъ сурово смотрѣлъ на него въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, потомъ съ усмѣшкой сказалъ:
— Что жъ вы молчите, мистеръ Букингамъ? Развѣ вы не слышали, о чемъ я спрашиваю? Выньте палецъ изо рта!
Мистеръ Букингамъ слегка вздрогнулъ, вытащилъ правый палецъ изъ лѣваго угла рта, и засунулъ лѣвый палецъ въ правый уголъ упомянутаго отверстія.
Не добившись отвѣта отъ мистера Букингама, египтянинъ сердито обратился къ мистеру Глиддону и рѣзкимъ тономъ спросилъ, что все это значитъ.
Собравшись съ духомъ, мистеръ Глиддонъ отвѣтилъ на языкѣ фонетическихъ гіероглифовъ, и если бъ въ американскихъ типографіяхъ можно было найти гіероглифическій шрифтъ, я охотно привелъ бы здѣсь цѣликомъ эту прекрасную рѣчь.
Замѣчу кстати, что весь послѣдующій разговоръ, въ которомъ принимала участіе Мумія, происходилъ на первобытномъ египетскомъ языкѣ, причемъ гг. Глиддонъ и Букингамъ служили переводчиками (для меня и другихъ гостей, не бывавшихъ въ Египтѣ). Эти джентльмены объяснялись на родномъ языкѣ муміи съ неподражаемой бѣглостью и плавностью; но я не могъ не замѣтить, что имъ приходилось иногда (безъ сомнѣнія, въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло шло о современныхъ, чуждыхъ египтянину понятіяхъ) прибѣгать къ нагляднымъ объясненіямъ. Напримѣръ, мистеръ Глиддонъ не могъ растолковать муміи, что такое «политика», пока не нарисовалъ на стѣнѣ углемъ маленькаго джентльмена, съ угреватымъ носомъ, оборваннаго, стоявшаго на одной ногѣ, откинувъ лѣвую назадъ, вытянувъ правую руку впередъ, стиснувъ кулакъ, закативъ глаза и разинувъ ротъ подъ угломъ въ девяносто градусовъ.
Нетрудно догадаться, что мистеръ Глиддонъ въ своей рѣчи указывалъ, какъ важно для науки распеленывать и потрошить муміи, хотя бы при этомъ было причинено нѣкоторое безпокойство имъ самимъ, а въ данномъ случаѣ субъекту, носившему имя Алламистакео; и въ заключеніе намекнулъ (дальше намека трудно было идти при данныхъ обстоятельствахъ), что такъ какъ теперь всѣ эти мелочныя недоразумѣнія выяснились, то было бы недурно приступить къ изслѣдованію. Услышавъ это, докторъ Понноннеръ приготовилъ свои инструменты.
Послѣднія слова оратора, повидимому, возбудили въ Алламистакео какія-то сомнѣнія, сущность которыхъ осталась для меня неясной; однако, онъ объявилъ, что удовлетворенъ объясненіями мистера Глиддона, соскочилъ со стола и пожалъ руки всѣмъ присутствовавшимъ.
Когда церемонія представленія была кончена, мы поспѣшили исправить поврежденія, нанесенныя египтянину скальпелемъ. Мы зашили рану на вискѣ, перевязали ногу, и приклеили кусочекъ чернаго пластыря величиною въ 1 квадратный дюймъ къ кончику его носа.
Мы замѣтили, что графъ (таковъ былъ, кажется, титулъ Алламистакео) слегка вздрагиваетъ — безъ сомнѣнія, отъ холода. Докторъ Понноннеръ тотчасъ отправился въ платяной шкафъ и притащилъ черный сюртукъ — образцовое издѣліе Дженингса — клѣтчатые небесно-голубого цвѣта брюки со штрипками, chemise тонкаго полотна, глазетовый жилетъ, бѣлое пальто, трость съ кривой ручкой, сапоги патентованной кожи, соломеннаго цвѣта лайковыя перчатки, лорнетъ, пару бакенбардъ и галстухъ. Вслѣдствіе разницы въ ростѣ между графомъ и докторомъ (первый былъ вдвое выше второго) надѣть эти вещи на египтянина оказалось нѣсколько затруднительнымъ; но когда туалетъ его былъ оконченъ, онъ могъ назваться одѣтымъ. Затѣмъ мистеръ Глиддонъ взялъ его подъ руку и усадилъ въ покойномъ креслѣ передъ каминомъ, а докторъ позвонилъ и велѣлъ подать сигаръ и вина.
Вскорѣ бесѣда приняла самый оживленный характеръ. Разумѣется, присутствующіе выразили удивленіе, что Алламистакео до сихъ поръ остался живъ, находя этотъ фактъ не совсѣмъ обыкновеннымъ.
— Мнѣ кажется, — замѣтилъ мистеръ Букингамъ, — вамъ давно слѣдовало умереть.
— Съ какой стати? — съ удивленіемъ отвѣтилъ графъ, — мнѣ всего семьсотъ лѣтъ! Мой отецъ прожилъ тысячу и былъ еще хоть куда наканунѣ смерти.
Тутъ послѣдовали разспросы и вычисленія, изъ которыхъ выяснилось, что мы имѣли совершенно невѣрное представленіе о муміи. Прошло пять тысячъ пятьдесятъ лѣтъ и нѣсколько мѣсяцевъ съ того момента, какъ она была положена въ катакомбахъ Элейтіаса.
— Я вѣдь собственно имѣлъ въ виду, — возразилъ мистеръ Букингамъ, — не вашъ возрастъ въ моментъ погребенія (я согласенъ, что вы еще молодой человѣкъ), а громадный періодъ времени, проведенный вами, по вашимъ же словамъ, въ асфальтѣ.
— Въ чемъ? — спросилъ графъ.
— Въ асфальтѣ, — повторилъ мистеръ Б.
— А, да; я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать; безъ сомнѣнія, этотъ способъ имѣетъ свои достоинства, но въ наше время употреблялась почти исключительно двухлористая ртуть.
— Но мы все-таки затрудняемся понять, — сказалъ докторъ Понноннеръ, — какъ могло случиться, что, умеревъ и бывъ погребеннымъ пять тысячъ лѣтъ тому назадъ, вы оказываетесь теперь живымъ и, повидимому, пользуетесь цвѣтущимъ здоровьемъ.
— Если бы я умеръ, — возразилъ графъ, — то, по всей вѣроятности, и до сихъ поръ остался бы мертвымъ; но я замѣчаю, что вы еще очень несвѣдущи по части гальванизма и не можете исполнить того, что было самой обыкновенной вещью у насъ, въ старину. Дѣло въ томъ, что я впалъ въ каталептическое состояніе, а мои друзья рѣшили, что я мертвъ или долженъ быть мертвымъ; и немедленно набальзамировали меня… я полагаю вы имѣете понятіе объ основныхъ принципахъ бальзамированія.
— Н…да, не совсѣмъ.
— Ага, понимаю; — о глубина невѣжества! Ну, я не могу пускаться въ подробности; но считаю необходимымъ замѣтить, что бальзамировать (въ собственномъ смыслѣ слова) въ Египтѣ значило остановить на неопредѣленное время всѣ животныя функціи даннаго лица. Я употребляю слово «животныя» въ его обширнѣйшемъ смыслѣ, подразумѣвая не только физическія, но и духовныя и жизненныя функціи организма. Повторяю, основнымъ принципомъ бальзамированія была остановка всѣхъ животныхъ отправленій субъекта. Въ короткихъ словахъ, субъектъ долженъ былъ вѣчно оставаться въ томъ же состояніи, въ какомъ былъ онъ въ моментъ набальзамированія. Такъ какъ въ моихъ жилахъ течетъ кровь Священнаго Жука, то меня набальзамировали живымъ, такимъ точно, какимъ вы меня видите въ настоящую минуту.
— Кровь Священнаго Жука! — воскликнулъ докторъ Понноннеръ.
— Да. Священный Жукъ — это insignium или «гербъ» одной изъ древнѣйшихъ и знатнѣйшихъ фамилій. Выраженіе «въ моихъ жилахъ течетъ кровь Священнаго Жука» означаетъ только принадежность къ фамиліи, носящей этотъ гербъ. Я выражаюсь образнымъ языкомъ.
— Но причемъ тутъ набальзимированіе живьемъ?
— Видите-ли, въ Египтѣ было обыкновеніе вынимать изъ тѣла внутренности и мозгъ передъ набальзимированіемъ. Только для фамиліи Жуковъ дѣлалось исключеніе. Такъ что если бы я не былъ Жукомъ, у меня вынули бы мозгъ и внутренности, а безъ нихъ не совсѣмъ удобно жить.
— Понимаю, — сказалъ мистеръ Букингамъ, — стало быть, всѣ цѣльныя муміи, которыя намъ случается находить, принадлежать къ фамиліи Священныхъ Жуковъ?
— Безъ сомнѣнія.
— Я думалъ, — робко замѣтилъ м-ръ Глиддонъ, — что Священный Жукъ принадлежалъ къ числу египетскихъ боговъ.
— Египетскихъ… что? — воскликнула Мумія, вскочивъ на ноги.
— Боговъ! — повторилъ путешественникъ.
— Мистеръ Глиддонъ, я положительно изумленъ вашими словами, — отвѣчалъ Графъ, снова опускаясь въ кресло. — Ни одна нація на землѣ никогда не признавала болѣе одного Бога. Священный Жукъ, Ибисъ etc. служили у насъ (какъ и у другихъ націй подобныя же существа) только символами или media, при посредствѣ которыхъ мы покланялись Творцу, слишкомъ возвышенному, чтобы обращаться къ Нему непосредственно.
Послѣдовала пауза. Наконецъ, докторъ Понноннеръ возобновилъ бесѣду.
— Изъ вашихъ объясненій, — сказалъ онъ, — можно заключить, что въ катакомбахъ близь Нила могутъ оказаться и другія муміи рода Жуковъ, сохранившія жизненность.
— Безъ всякаго сомнѣнія, — отвѣчалъ Графъ, — всѣ Жуки, случайно набальзамированные живыми, и теперь еще живы. Возможно также, что нѣкоторые изъ лицъ, умышленно набальзамированныхъ живьемъ, были забыты своими душеприкащиками и до сихъ поръ остаются въ могилахъ.
— Не будете-ли вы добры объяснить, — сказалъ я, — что означаютъ ваши слова «умышленно набальзамированныхъ живьемъ».
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — отвѣчала Мумія, осмотрѣвъ меня въ лорнетъ, такъ какъ я еще въ первый разъ обратился къ ней съ вопросомъ.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, — сказала она. — Средняя продолжительность жизни въ наше время была восемьсотъ лѣтъ. Немногіе умирали, — оставляя въ сторонѣ случайности, — ранѣе шестисотъ, немногіе переживали десятокъ вѣковъ; нормальнымъ срокомъ считалось восемьсотъ лѣтъ. Съ открытіемъ способа бальзамированія, о которомъ я уже сообщилъ вамъ, наши философы пришли къ заключенію, что было бы весьма интересно, какъ съ точки зрѣнія простой любознательности, такъ и въ видахъ преуспѣянія науки, отбывать этотъ жизненный срокъ по частямъ. Предположимъ, напримѣръ, такой случай: историкъ прожилъ пятьсотъ лѣтъ, написалъ книгу — плодъ многолѣтнихъ изысканій, — затѣмъ его тщательно бальзамируютъ и помѣщаютъ въ гробницу съ надписью для душеприкащиковъ pro tem., обязанныхъ оживить его черезъ извѣстный промежутокъ времени, скажемъ пятьсотъ или шестьсотъ лѣтъ. Вернувшись къ жизни по истеченіи этого періода, онъ убѣждается, что его великое твореніе превратилось въ родъ всеобщей записной книжки, то есть въ родъ литературной арены для изысканій, догадокъ и споровъ цѣлой стаи рьяныхъ комментаторовъ. Эти изысканія и проч. подъ именемъ поправокъ и поясненій до того затемнили, запутали и исковеркали текстъ, что автору приходится съ фонаремъ отыскивать свою книгу. Отыскавъ ее, онъ убѣждается, что искать не стоило. Передѣлавъ ее начисто, онъ считаетъ своей священной обязанностью исправить на основаніи своего личнаго опыта и знанія, преданія, относящіяся къ первому періоду его жизни. Подобныя исправленія, предпринимаемыя время отъ времени различными мудрецами, предотвратятъ возможность превращенія исторіи въ чистую басню.
— Виноватъ, — перебилъ докторъ Понноннеръ, слегка прикоснувшись къ рукѣ Египтянина, — виноватъ, сэръ, могу я васъ перебить на минуту.
— Сдѣлайте одолженіе, сэръ, — отвѣчалъ Графъ, пріосанившись.
— Я хотѣлъ только предложить вамъ одинъ вопросъ, — сказалъ докторъ. — Вы упомянули объ исправленіи историкомъ преданій, относящихся къ его эпохѣ. Скажите, пожалуйста, сэръ, какая доля преданій Каббалы въ среднемъ оказывается вѣрной?
— Каббала, какъ вы совершенно правильно называете ее, сэръ, вообще говоря, стоитъ наравнѣ съ фактами, о которыхъ сообщаютъ устные разсказы; то есть не содержитъ ни одной единственной детали, которая не оказалась бы совершенно и безусловно ложной.
Присутствующіе пожали плечами, а нѣкоторые съ многозначительнымъ видомъ дотронулись пальцемъ до лба. Мистеръ Букингамъ, бросивъ бѣглый взглядъ на затылокъ, а потомъ на лобъ Алламистакео, сказалъ:
— Продолжительность жизни въ ваше время, равно какъ и возможность отбывать ее по частямъ, какъ вы сейчасъ объяснили, безъ сомнѣнія, должны были способствовать развитію и накопленію знаній. Я полагаю, что вы приписываете отсталость древнихъ египтянъ во всѣхъ спеціальныхъ отрасляхъ знанія, сравнительно съ современными народами, а особливо съ янки, единственно большей толщинѣ египетскаго черепа.
— Признаюсь, — возразилъ графъ очень вѣжливымъ тономъ, — я опять таки не совсѣмъ понимаю васъ: скажите, пожалуйста, о какихъ спеціальныхъ отрасляхъ знанія вы говорите.
Тутъ мы въ одинъ голосъ и очень подробно сообщили ему о выводахъ френологіи и чудееахъ животнаго магнетизма.
Выслушавъ насъ до конца, графъ сообщилъ нѣсколько анекдотовъ, изъ которыхъ намъ стало ясно, что прототипы Галля и Шпурцгейма расцвѣли и увяли въ Египтѣ такъ давно, что подверглись почти полному забвенію, а манипуляціи Месмера — жалкіе фокусы въ сравненіи съ положительными чудесами ѳиванскихъ savants, которые создавали живыхъ вшей и много другихъ подобныхъ существъ.
Тутъ я спросилъ графа, умѣли-ли его единоплеменники вычислять затмѣнія. Онъ улыбнулся довольно презрительно и отвѣчалъ: — умѣли.
Вто нѣсколько смутило меня, но я все-таки предложилъ еще нѣсколько вопросовъ по части астрономическихъ знаній, когда одинъ изъ гостей, еще ни разу не открывавшій рта, шепнулъ мнѣ на ухо, что объ этихъ вещахъ лучше справиться у Птолемея и Плутарха de facie lunae.
Тогда я сталъ разспрашивать графа о зажигательныхъ стеклахъ и чечевицахъ и вообще о производствѣ стекла; но тотъ же молчаливый господинъ спокойно дотронулся до моего локтя и просилъ меня Христомъ Богомъ заглянуть въ Діодора Сицилійскаго. Что касается графа, то онъ просто спросилъ меня, вмѣсто отвѣта, имѣются-ли у современныхъ людей микроскопы, съ помощью которыхъ можно вырѣзать камеи въ стилѣ египетскихъ. Пока я раздумывалъ, что отвѣтить на этотъ вопросъ, крошка докторъ Понноннеръ повелъ себя самымъ страннымъ образомъ.
— Взгляните на нашу архитектуру! — воскликнулъ онъ, къ великому негодованію обоихъ путешественниковъ, которые ни съ того ни съ сего принялись щипать его до синяковъ.
— Взгляните, — воскликнулъ онъ съ энтузіазмомъ, — на Bowling-Green Fountain въ Нью-Іоркѣ! или если это зрѣлище слишкомъ величественное для созерцанія, бросьте хоть одинъ взглядъ на Капитолій въ Вашингтонѣ! — тутъ добрѣйшій карапузикъ принялся подробно описывать упомянутое имъ зданіе. Онъ объяснилъ, что одинъ портикъ украшенъ двадцатью четырьмя колоннами, по пяти футовъ въ діаметрѣ, на разстояній десяти футовъ одна отъ другой.
Графъ отвѣчалъ, что, къ сожалѣнію, не можетъ припомнить въ настоящую минуту точные размѣры одного изъ главныхъ зданій въ городѣ Азнакѣ, основаніе котораго теряется во мракѣ временъ, а развалины еще сохранились въ эпоху его погребенія въ обширной песчаной равнинѣ къ западу отъ Ѳивъ. Онъ помнитъ, однако, что портикъ сравнительно небольшого дворца въ предмѣстьи, называемомъ Карнакъ, состоялъ изъ ста сорока четырехъ колоннъ, по тридцати семи футовъ въ окружности, на разстояніи двадцати пяти футовъ одна отъ другой. Отъ Нила до портика, на протяженіи двухъ миль, тянется аллея сфинксовъ, статуй и обелисковъ, достигающихъ двадцати, шестидесяти и ста футовъ въ вышину. Самый дворецъ (насколько онъ могъ припомнить) имѣлъ двѣ мили въ длину и семь миль въ окружности. Стѣны его были богато расписаны, внутри и снаружи, іероглифами. Онъ не утверждаетъ, будто въ стѣнахъ его могли бы быть выстроены пятьдесятъ или шестьдесятъ Капитоліевъ доктора, но считаетъ возможнымъ, что двѣ или три сотни ихъ можно бы было втиснуть туда безъ особенныхъ затрудненій. Впрочемъ, этотъ Карнакскій дворецъ въ концѣ концовъ просто лачуга. Онъ (графъ), по совѣсти, не можетъ отрицать великолѣпія и превосходства Bowling-Green Fountain, описаннаго докторомъ. Ничего подобнаго, онъ долженъ сознаться, не было въ Египтѣ, да и нигдѣ вообще.
Я спросилъ графа, что онъ думаетъ о нашихъ желѣзныхъ дорогахъ.
— Ничего особеннаго, — отвѣчалъ онъ. — Онѣ устроены довольно непрочно, легкомысленно и неуклюже. Какое же сравненіе съ широкими, гладкими и прямыми дорогами, по которымъ египтяне перевозили цѣлые храмы и массивные обелиски въ полтораста футовъ вышиною.
Я завелъ рѣчь о нашихъ гигантскихъ механическихъ силахъ.
Онъ согласился, что мы немножко маракуемъ по этой части, но тутъ же спросилъ, какъ бы я принялся за дѣло, если бы надо было помѣстить лопатки подъ сводами хотя бы маленькаго Карнакскаго дворца.
Я сдѣлалъ видъ, что не слышу этого попроса, и спросилъ, имѣетъ-ли онъ понятіе объ артезіанскихъ колодцахъ. Но онъ только высоко поднялъ брови, а мистеръ Глиддонъ бросилъ на меня суровый взглядъ и замѣтилъ въ полголоса, что такой колодезь недавно былъ найденъ инженерами въ Большомъ Оазисѣ.
Я заговорилъ о нашихъ стальныхъ издѣліяхъ; но иностранецъ презрительно повелъ носомъ и спросилъ, можно-ли нашими стальными орудіями исполнить такую рѣзьбу, какую египтяне исполняли на обелискахъ мѣдными рѣзцами.
Все это смутило насъ настолько, что мы рѣшили перейти къ вопросамъ метафизическимъ. Мы послали за книгой, называемой «Обозрѣніе» и прочли египтянину главу или двѣ о чемъ-то не весьма ясномъ, но извѣстномъ у бостонцевъ подъ именемъ великаго движенія или прогресса.
Графъ замѣтилъ только, что великія движенія были самымъ обыкновеннымъ явленіемъ въ его время, а прогрессъ одно время сдѣлался истинной язвой, но никогда не прогрессировалъ.
Тогда мы перешли къ величію и значенію демократіи и не безъ труда втолковали графу, какими выгодами мы пользуемся, живя въ странѣ, гдѣ существуетъ подача голосовъ ad libitum, и нѣть короля.
Онъ выслушалъ насъ съ интересомъ и, повидимому, нашелъ наши разсужденія очень забавными. Когда мы кончили, онъ сказалъ, что много вѣковъ тому назадъ уже пытались устроить нѣчто подобное. Четырнадцать египетскихъ провинцій рѣшились провозгласить себя свободными и тѣмъ самымъ подать великолѣпный примѣръ остальному человѣчеству. Они собрали своихъ мудрецовъ и состряпали остроумнѣйшую конституцію. Сначала дѣло пошло не дурно, только хвастались они ужасно. Но кончилось тѣмъ, что упомянутыя тринадцать провинцій съ пятнадцатью или двадцатью другими подпали подъ власть самаго ненавистнаго и невыносимаго деспотизма, какой когда-либо владычествовалъ на землѣ.
Я спросилъ, какъ звали деспота?
Сколько помнилось графу, его звали Чернь.
Не зная, что отвѣтить на это, я возвысилъ голосъ и выразилъ сожалѣніе, что египтяне не знали силы пара.
Графъ взглянулъ на меня съ удивленіемъ, но ничего не отвѣтилъ. Молчаливый джентльменъ двинулъ меня локтемъ въ бокъ, — шепнулъ мнѣ, что я оскандалился, и прибавилъ, что современная паровая машина происходитъ отъ изобрѣтенія Герона черезъ Соломона де-Ко.
Намъ угрожало рѣшительное пораженіе, но, къ счастью, докторъ Понноннеръ собрался съ духомъ, явился къ намъ на выручку и спросилъ, неужели египетскій народъ могъ бы серьезно думать о соперничествѣ съ нами въ такомъ важномъ предметѣ, какъ одежда.
Графъ взглянулъ на штрипки своихъ брюкъ, затѣмъ взялся за фалду сюртука и поднесъ ее къ глазамъ. Когда онъ выпустилъ ее, ротъ его мало по налу раскрылся до ушей, но больше онъ ничего не отвѣтилъ.
Тутъ мы воспрянули духомъ и докторъ Понноннеръ, подойдя къ муміи съ видомъ глубокаго достоинства, попросилъ ее отвѣтить по правдѣ, какъ честный джентльменъ, умѣли-ли египтяне, въ какой бы то ни было періодъ своего существованія приготовлять лепешечки Понноннера и пилюли Брандрета.
Мы съ глубокимъ безпокойствомъ ожидали отвѣта, но тщетно. Отвѣта не было. Египтянинъ покраснѣлъ и понурилъ голову. Никогда торжество не было столь полнымъ, никогда пораженіе не было столь горькимъ. Я не вынесъ убитаго вида муміи. Я схватилъ шляпу, сухо поклонился графу и ушелъ.
Я пришелъ домой въ четыре часа и тотчасъ же улегся спать. Теперь десять утра. Я всталъ въ семь часовъ утра и написалъ эти воспоминанія на поученіе моей семьѣ и человѣчеству. Отъ семьи я отказываюсь. Моя жена вѣдьма. По правдѣ сказать, мнѣ смертельно надоѣла эта жизнь, да и вообще девятнадцатый вѣкъ. Я убѣжденъ, что все идетъ какъ нельзя хуже. Къ тому же мнѣ хочется знать, кто будетъ президентомъ въ 2045 году. Итакъ, побрившись и проглотивъ чашку кофе, отправлюсь къ Понноннеру и велю набальзамировать себя на двѣсти лѣтъ.
