Я въ жизнь свою не знавалъ такого шутника, какъ этотъ король. Онъ, кажется, только и жилъ для шутокъ. Разсказать забавную исторію, и разсказать ее хорошо, — было вѣрнѣйшимъ способомъ заслужить его милость. Оттого и случилось, что всѣ его семь министровъ славились, какъ отмѣнные шуты. По примѣру своего короля они были грузные, тучные, жирные люди и неподражаемые шутники. Толстѣютъ люди отъ шутокъ, или сама толщина располагаетъ къ шуткѣ, — этого я никогда не могъ узнать доподлинно, но во всякомъ случаѣ худощавый шутникъ — rara avis in terris.
Король не особенно заботился объ утонченности или, какъ онъ выражался, «духѣ» остроумія. Ему нравилась главнымъ образомъ широта въ шуткѣ, и ради нея онъ готовъ былъ пожертвовать глубиною. Онъ предпочелъ бы «Гаргантуа» Раблэ «Задигу» Вольтера; и въ общемъ ему больше нравились шутливыя дѣйствія, чѣмъ словесныя остроты.
Въ эпоху, къ которой относится мой разсказъ, профессіональные шуты еще не перевелись при дворахъ. Въ нѣкоторыхъ великихъ континентальныхъ «державахъ» имѣлись придворные «дураки», носившіе пестрое платье и колпаки съ погремушками, и обязанные отпускать остроты по первому требованію за объѣдки съ королевскаго стола.
Нашъ король, разумѣется, держалъ при своей особѣ «дурака». Правду сказать, онъ чувствовалъ потребность въ нѣкоторой дозѣ глупости — хотя бы только въ качествѣ противовѣса тяжелой мудрости семи премудрыхъ министровъ — не говоря уже о немъ самомъ.
Какъ бы то ни было его дуракъ, или профессіональный шутъ, былъ не только дуракъ. Въ глазахъ короля онъ имѣлъ тройную цѣну, потому что былъ и карликъ, и калѣка. Карлики при тогдашнихъ дворахъ были такъ же обыкновенны, какъ дураки; и многіе короли не знали бы, какъ скоротать время (а время при дворѣ тянется гораздо дольше, чѣмъ гдѣ либо), не будь у нихъ возможности посмѣяться съ шутомъ или надъ карликомъ. Но, какъ я уже замѣтилъ, шутники, въ девяносто девяти случаяхъ изъ ста, тучны, круглы и неповоротливы, — въ виду этого нашъ король не мало радовался тому, что въ Лягушонкѣ (такъ звали шута) обладаетъ тройнымъ сокровищемъ въ одномъ лицѣ.
Я не думаю, чтобъ имя «Лягушонокъ» было дано этому карлику воспріемниками при крещеніи, — вѣрнѣе предположить, что оно было пожаловано ему, съ общаго согласія семи министровъ, за его неумѣнье ходить по людски. Дѣйствительно, Лягушонокъ двигался какой-то порывистой походкой — не то ползкомъ, не то прыжками — возбуждавшей безграничное веселье и не мало утѣшавшей короля, потому что король (несмотря на выдающееся брюхо и природную одутловатость лица) считался при дворѣ красавцемъ. Но хотя Лягушонокъ могъ двигаться по землѣ или по полу только съ большимъ трудомъ, чудовищная сила, которой природа одарила его руки, какъ бы въ возмѣщеніе слабости нижнихъ конечностей, позволяла ему продѣлывать изумительныя штуки въ тѣхъ случаяхъ, когда можно было уцѣпиться за вѣтви или веревки. Въ такихъ случаяхъ онъ больше походилъ на бѣлку или обезьянку, чѣмъ на лягушку.
Я не знаю хорошенько, откуда былъ родомъ Лягушонокъ. Во всякомъ случаѣ, изъ какой-то варварской страны, о которой никто не слыхалъ, — далекой отъ двора нашего короля. Лягушонокъ и молодая дѣвушка, почти такая же карлица какъ онъ (но удивительно пропорціонально сложенная и превосходная танцовщица) были оторваны отъ своихъ родныхъ очаговъ и посланы въ подарокъ королю однимъ изъ его побѣдоносныхъ генераловъ.
Немудрено, что при такихъ обстоятельствахъ между двумя маленькими плѣнниками возникла тѣсная дружба. Въ самомъ дѣлѣ, они вскорѣ сдѣлались закадычными друзьями. Лягушонокъ, который, несмотря на свои штуки, отнюдь не пользовался популярностью, не могъ оказать Трипеттѣ большихъ услугъ, но она была всеобщей любимицей и баловницей за свою грацію и красоту, пользовалась большимъ вліяніемъ и всегда готова была пустить его въ ходъ ради Лягушонка.
Однажды, по случаю какого-то важнаго событія — какого именно не помню, — король рѣшилъ устроить маскарадъ; а всякій разъ, когда при нашемъ дворѣ устраивался маскарадъ или что-нибудь въ этомъ родѣ, Лягушонку и Трипеттѣ приходилось пускать въ ходъ свои таланты. Лягушенокъ былъ особенно изобрѣтателенъ по части декорацій, новыхъ костюмовъ и масокъ, такъ что безъ его помощи рѣшительно не могли обойтись.
Наступилъ вечеръ, назначенный для fête. Пышная зала была убрана, подъ надзоромъ Трипетты, всевозможными украшеніями, способными придать éclat маскараду. Весь дворъ томился въ лихорадкѣ ожиданія.
Въ отношеніи масокъ и костюмовъ всякій самъ позаботился заранѣе. Многіе приготовили свои роли за недѣлю, за мѣсяцъ; такъ что на этотъ счетъ ни у кого не было колебаній, — кромѣ короля и семи министровъ. Почему они медлили, я не могу объяснить, — развѣ для шутки. Вѣрнѣе предположить, что они затруднялись, вслѣдствіе своей толщины, придумать что-нибудь. Во всякомъ случаѣ время уходило; и въ концѣ концовъ они послали за Лягушонкомъ и Трипеттой.
Когда маленькіе друзья явились на зовъ короля, онъ сидѣлъ за бутылкой вина въ залѣ совѣта съ своими министрами; но казался въ очень дурномъ расположеніи духа. Онъ зналъ, что Лягушонокъ не любитъ вина, потому что вино доводило бѣднаго калѣку почти до безумія, а безуміе вовсе непріятное чувство. Но король любилъ подшутить и потому заставилъ Лягушонка «пить и веселиться».
— Поди сюда, Лягушонокъ, — сказалъ онъ, когда шутъ и его подруга вошли въ комнату, — осуши этотъ стаканъ за здоровье своихъ отсутствующихъ друзей (Лягушонокъ вздохнулъ) и помоги намъ своей изобрѣтательностью. Намъ нужны костюмы, костюмы, малый, что-нибудь новое, небывалое. Намъ наскучило все одно и тоже. Ну же, пей! вино прочиститъ тебѣ мозги.
Лягушонокъ попробовалъ было отвѣтить шуткой на любезности короля, но испытаніе оказалось слишкомъ сильнымъ. Сегодня какъ разъ случился день рожденія бѣднаго карлика и приказаніе выпить за здоровье «отсутствующихъ друзей» вызвало слезы на его глаза. Тяжелыя горькія капли градомъ покатились въ кубокъ, когда онъ съ поклономъ принялъ его изъ рукъ короля.
— А! — ха! ха! ха! — захохоталъ послѣдній, когда карликъ съ отвращеніемъ осушилъ чару. — Вотъ что значитъ стаканъ хорошаго вина! Сразу глаза заблестѣли!
Бѣдняга! его глаза скорѣе загорѣлись, чѣмъ заблестѣли, потому что дѣйствіе вина на его легко возбуждаемый мозгъ было такъ же сильно, какъ мгновенно. Онъ поставилъ кубокъ на столъ и обвелъ присутствующихъ безумнымъ взглядомъ. Всѣ, повидимому, находили крайне забавной королевскую «шутку».
— А теперь къ дѣлу, — сказалъ первый министръ, человѣкъ очень тучный.
— Да, — подтвердилъ король, — помоги же намъ, Лягушонокъ. Характерныхъ костюмовъ, милый мой; намъ всѣмъ не хватаетъ характера, всѣмъ, ха! ха! ха! — и такъ какъ онъ не на шутку считалъ это остротой, то всѣ семеро принялись вторить его хохоту.
Лягушонокъ тоже засмѣялся, но слабымъ и довольно безсмысленнымъ смѣхомъ.
— Ну же, ну, — сказалъ король нетерпѣливо, — неужели ты не можешь ничего придумать?
— Я стараюсь придумать что-нибудь новое, — возразилъ карликъ почти безсознательно, такъ какъ вино совершенно отуманило ему голову.
— Стараешься, — воскликнулъ король съ гнѣвомъ, — это еще что значитъ? А, понимаю. Тебѣ грустно, ты выпилъ слишкомъ мало вина. На, пей еще. — Съ этими словами онъ снова наполнилъ кубокъ до краевъ, и протянулъ его калѣкѣ, который только смотрѣлъ на него, съ трудомъ переводя духъ.
— Пей же, говорятъ тебѣ, — гаркнуло чудовище, — или клянусь всѣми чертями…
Карликъ медлилъ. Король побагровѣлъ отъ гнѣва. Придворные улыбались. Трипетта, блѣдная какъ трупъ, приблизилась къ трону короля и, упавъ на колѣни, умоляла пощадить ея друга.
Въ теченіе нѣсколькихъ мгновеній тиранъ глядѣлъ на нее внѣ себя отъ изумленія. Онъ просто растерялся, не зная какъ лучше выразить свое негодованіе. Наконецъ, не сказавъ ни слова, онъ оттолкнулъ ее изо всѣхъ силъ и выплеснулъ ей въ лицо содержимое кубка.
Бѣдная дѣвушка оправилась кое-какъ и, не смѣя даже вздохнутъ, вернулась на свое мѣсто въ концѣ стола.
Наступило гробовое молчаніе, длившееся съ полминуты: паденіе листка или пера было бы слышно. Тишина была прервана тихимъ, но рѣзкимъ и продолжительнымъ скрипящимъ звукомъ, который, казалось, раздавался изо всѣхъ угловъ комнаты.
— Что, что, что это за звукъ? какъ ты смѣешь скрипѣть? — спросилъ король съ бѣшенствомъ, поворачиваясь къ карлику.
Повидимому, опьяненіе послѣдняго въ значительной стенени прошло; онъ спокойно и твердо взглянулъ на короля и воскликнулъ:
— Я? Да развѣ это я?
— Звукъ, повидимому, раздавался снаружи, — замѣтилъ одинъ изъ придворныхъ. — Должно быть это попугай, что виситъ за окномъ, вздумалъ точить клювъ о клѣтку.
— Правда, — отвѣчалъ монархъ, какъ будто успокоенный этимъ замѣчаніемъ, — но я готовъ былъ поклясться честью рыцаря, что скрипѣли зубы этого бездѣльника.
Тутъ карликъ засмѣялся (король былъ слишкомъ завзятый шутникъ, чтобы разсердиться на чей-либо смѣхъ) обнаруживъ рядъ огромныхъ, сильныхъ и безобразныхъ зубовъ. Мало того, онъ изъявилъ готовность пить сколько угодно. Монархъ угомонился; и, осушивъ еще кубокъ безъ всякихъ замѣтныхъ послѣдствій, Лягушонокъ съ жаромъ приступилъ къ обсужденію вопроса о маскарадѣ.
— Не могу вамъ объяснить, въ силу какой ассоціаціи идей, — замѣтилъ онъ совершенно спокойно, какъ будто въ жизнь свою не прикасался къ вину, — но тотчасъ послѣ того, какъ ваше величество ударили дѣвушку и плеснули ей въ лицо виномъ, тотчасъ послѣ того, какъ ваше величество сдѣлали это, и въ ту самую минуту, когда попугай такъ странно заскрипѣлъ клювомъ, мнѣ вспомнилась чудесная забава — очень обыкновенная на моей родинѣ, на нашихъ маскарадахъ, но совершенно неизвѣстная здѣсь. Къ несчастью, для нея требуется восемь человѣкъ, и…
— Да вотъ они! — воскликнулъ король, радуясь этому остроумному открытію, — ровнешенько восемь, я и мои семь министровъ. Продолжай! какая такая забава?
— Мы называемъ ее, — отвѣчалъ калѣка, — Восемь Орангутанговъ въ Цѣпяхъ и если хорошо разыграть выходитъ презабавное зрѣлище.
— Мы разыграемъ, — замѣтилъ король, пріосанившись и моргая глазами.
— Главная прелесть игры, — продолжалъ Лягушонокъ, — въ томъ, что она пугаетъ женщинъ.
— Превосходно! — крикнули хоромъ монархъ и министры.
— Я наряжу насъ орангутангами, — продолжалъ Лягушонокъ, — предоставьте это мнѣ. Сходство будетъ такъ поразительно, что всѣ примутъ васъ за настоящихъ обезьянъ, и, разумѣется, будутъ страшно испуганы и удивлены.
— О, это великолѣпно! — воскликнулъ король. — Лягушонокъ! я награжу тебя по царски.
— Цѣпи своимъ бряцаньемъ увеличатъ суматоху. Будетъ пущенъ слухъ, что вы en masse убѣжали отъ своихъ сторожей. Ваше величество можете себѣ представить, какой эффектъ произведетъ появленіе въ маскарадѣ восьми орангутанговъ, которыхъ публика приметъ за настоящихъ, когда, они бросятся съ дикимъ визгомъ въ толпу разряженныхъ дамъ и кавалеровъ. Контрастъ получится безподобный.
— Такъ и сдѣлаемъ, — сказалъ король.
Было уже поздно, и потому совѣтъ немедленно принялся приводить въ исполненіе выдумку Лягушонка.
Средства, употребленныя имъ для того, чтобы нарядить компанію орангутангами, были очень примитивны, но вполнѣ соотвѣтствовали его цѣлямъ. Въ то время животныя, о которыхъ идетъ рѣчь, рѣдко привозились въ цивилизованныя страны; и такъ какъ костюмы, придуманные карликомъ, придавали наряженымъ дѣйствительно звѣроподобный и достаточно отвратительный видъ, то публика могла принять ихъ за настоящихъ обезьянъ. Прежде всего король и министры надѣли рубахи и панталоны изъ трико, въ обтяжку. Затѣмъ ихъ вымазали дегтемъ. Тутъ одинъ изъ нихъ посовѣтовалъ употребить перья; но это предложеніе было отвергнуто карликомъ, который убѣдилъ всѣхъ восьмерыхъ, что шерсть орангутанга лучше всего устроить изъ пеньки. Густой слой послѣдней былъ приклеенъ къ смолѣ. Затѣмъ достали длинную цѣпь. Сначала она была обвита вокругъ таліи короля, и заклепана, потомъ вокругъ таліи одного изъ министровъ и тоже заклепана, и такъ далѣе, пока не сковала всѣхъ. Когда всѣ ряженые были соединены цѣпью, то, стоя какъ можно дальше другъ отъ друга, они образовали кругъ. Дабы усилить правдоподобіе, Лягушонокъ натянулъ оставшійся конецъ цѣпи поперекъ круга, крестъ на крестъ, какъ дѣлаютъ въ наше время охотники, занимающіеся ловлей шимпанзе и другихъ большихъ обезьянъ на Борнео.
Большая зала, предназначенная для маскарада, была очень высокая, круглая комната съ единственнымъ окномъ наверху. Ночью (зала предназначалась преимущественно для ночныхъ увеселеній) она освѣщалась огромной люстрой, висѣвшей на цѣпи, прикрѣпленной въ центрѣ окна наверху. Люстра могла подниматься и опускаться съ помощью гири, но эта послѣдняя помѣщалась снаружи зданія.
Убранство залы было поручено Трипеттѣ, но, кажется, она пользовалась указаніями своего болѣе благоразумнаго друга. По его совѣту люстра была снята. Восковыя свѣчи (которыя не могли не таять при такой жарѣ) причинили бы серьезный ущербъ роскошнымъ костюмамъ гостей, такъ какъ вслѣдствіе тѣсноты въ залѣ нельзя было всѣмъ держаться въ сторонѣ отъ ея центра, то есть, отъ люстры. Взамѣнъ послѣдней, были поставлены канделябры въ различныхъ мѣстахъ залы такъ, чтобы не мѣшать публикѣ; а въ правой рукѣ каждой каріатиды — ихъ было пятьдесятъ или шестьдесятъ по стѣнамъ залы — укрѣпленъ благовонный факелъ.
Восемь орангутанговъ, по совѣту Лягушонка, терпѣливо дожидались полночи (когда зала наполнилась гостями). Но лишь только затихъ бой часовъ, они разомъ выскочили или, скорѣе, выкатились въ залу, потому что всѣ падали или спотыкались, благодаря цѣпи.
Переполохъ среди гостей былъ страшный и привелъ короля въ восторгъ. Какъ и ожидали, большинство гостей приняло ряженыхъ если не за орангутанговъ, то во всякомъ случаѣ за какихъ-то настоящихъ звѣрей. Многія дамы попадали въ обморокъ, и если бы король не запретилъ являться въ маскарадъ съ оружіемъ, веселая компанія могла бы поплатиться жизнью за свою проказу. Всѣ кинулись къ дверямъ, но король заранѣе приказалъ замкнуть двери, какъ только ряженые выйдутъ въ залу, а карликъ надоумилъ отдать ключи ему.
Въ то время какъ суматоха достигла крайней степени, и каждый думалъ только о своемъ спасеніи (такъ какъ давка обезумѣвшей толпы угрожала дѣйствительной опасностью) цѣпь, на которой раньше висѣла люстра и которая была поднята къ потолку, мало по малу опустилась такъ, что конецъ ея, загнутый въ видѣ крюка, очутился на разстояніи трехъ футовъ отъ пола.
Вскорѣ послѣ этого, король и его семеро товарищей, метавшіеся по залѣ, очутились на ея серединѣ, у самой цѣпи.
Лишь только они очутились здѣсь, карликъ зацѣпилъ ихъ на крюкъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ пересѣкались двѣ поперечныя цѣпи. Въ ту же минуту какая-то невидимая сила подняла цѣпь отъ люстры и вмѣстѣ съ нею орангутанговъ, повисшихъ рядкомъ, лицомъ къ лицу.
Тѣмъ временемъ гости оправились отъ перваго испуга и сообразивъ, что это только ловко разыгранная шутка, захохотали при видѣ комичнаго положенія обезьянъ.
— Предоставьте ихъ мнѣ! — завизжалъ Лягушонокъ, покрывая своимъ пронзительнымъ голосомъ даже эту суматоху. — Предоставьте ихъ мнѣ. Кажется, я знаю ихъ! Дайте только взглянуть на нихъ и я скажу вамъ, кто они такіе!
Тутъ онъ пробрался по головамъ зрителей къ стѣнѣ, схватилъ факелъ, вернулся обратно, вскарабкался съ ловкостью обезьяны по цѣпи и очутившись надъ орангутангами освѣтилъ ихъ факеломъ, продолжая восклицать: — Я сейчасъ узнаю, кто они такіе!
Внезапно, — межь тѣмъ какъ толпа (и сами орангутанги) помирала со смѣху, — онъ пронзительно свиснулъ и цѣпь быстро поднялась футовъ на тридцать, увлекая за собою испуганныхъ, барахтавшихся обезьянъ. Лягушонокъ, поднимавшійся вмѣстѣ съ цѣпью, оставался на прежнемъ разстояніи отъ восьми ряженыхъ и по прежнему (какъ будто бы ничего не случилось), освѣщалъ ихъ факеломъ, точно старался разсмотрѣть, кто они.
Публика была такъ удивлена этимъ подъемомъ, что на минуту водворилось гробовое молчаніе. Оно было нарушено тихимъ, рѣзкимъ, скрипящимъ звукомъ, такимъ же какъ тотъ, что поразилъ слухъ короля и его министровъ, когда первый плеснулъ виномъ въ лицо Трипетты. Но теперь нечего было и спрашивать, откуда онъ исходитъ. Его издавали страшные зубы карлика, который съ пѣной у рта устремилъ безумный, бѣшеный взглядъ на обращенныя вверхъ лица короля и его семи товарищей.
— Ха, ха! — произнесъ, наконецъ, разъяренный шутъ. — Ха! ха! Я начинаю узнавать этихъ людей. — Тутъ, какъ бы желая получше разсмотрѣть короля, онъ поднесъ факелъ къ его пеньковой одеждѣ, которая моментально вспыхнула яркимъ пламенемъ. Не прошло и полминуты, какъ всѣ восемь орангутанговъ пылали при крикахъ толпы, которая въ ужасѣ смотрѣла на нихъ снизу, безсильная оказать имъ какую-либо помощь.
Усилившееся пламя заставило карлика взобраться повыше, и пока онъ поднимался по цѣпи, толпа на мгновеніе смолкла. Воспользовавшись этимъ, карликъ снова крикнулъ:
— Теперь я вижу ясно, что за люди эти ряженые. Это великій король и его семь совѣтниковъ — король, который не постыдился ударить беззащитную дѣвушку, и семь совѣтниковъ, которые одобрили эту выходку. А я — я просто Лягушонокъ, шутъ, — и это моя послѣдняя шутка.
Вслѣдствіе легкой воспламеняемости пеньки и смолы, мщеніе карлика завершилось прежде, чѣмъ онъ успѣлъ окончить свои слова. Восемь тѣлъ висѣли на цѣпи — смрадная, черная, отвратительная, безобразная масса. Калѣка швырнулъ въ нихъ факелъ, взобрался по цѣпи и исчезъ въ окно наверху.
Полагаютъ, что Трипетта, находившаяся на крышѣ, помогала своему другу и что они вмѣстѣ бѣжали въ свою страну, такъ какъ никто не видалъ ихъ съ тѣхъ поръ.
