| Chacun a ses vertus. |
| Crebillon. Xerxes. |
Антіоха Эпифана принято считать Гогомъ пророка Езскіиля. Эту честь скорѣе заслуживаетъ Камбизъ, сынъ Кира. Дѣйствительно, характеръ сирійскаго монарха отнюдь не нуждается въ какихъ-либо прикрасахъ. Его вступленіе на престолъ или, точнѣе, узурпація верховной власти за сто семьдесятъ одинъ годъ до Рождества Христова; попытка ограбить храмъ Діаны Эфесской; неумолимая вражда къ евреямъ; оскверненіе Святая Святыхъ, и жалкая смерть въ Табѣ послѣ бурнаго одиннадцатилѣтняго царствованія — обстоятельства, бьющія въ глаза и чаще привлекавшія вниманіе историковъ его времени, чѣмъ нечестивые, подлые, жестокіе, безумные и капризные поступки, изъ которыхъ слагается его частная жизнь и репутація.
Предположимъ, любезный читатель, что теперь три тысячи восемьсотъ тридцатый годъ отъ сотворенія міра, и вообразимъ себѣ, на нѣсколько минутъ, что мы находимся въ курьезнѣйшей обители человѣческой, въ замѣчательномъ городѣ Антіохіи. Правда, въ Сиріи и другихъ странахъ было шестнадцать городовъ съ такимъ названіемъ, не считая того, который я имѣю въ виду въ данномъ случаѣ. Но наша Антіохія была извѣстна подъ именемъ Антіохіи Эпидафне, отъ близь лежащей деревни Дафны, гдѣ находился храмъ, посвященный этому божеству. Она была основана (хотя на этотъ счетъ существуютъ разногласія) Селевкомъ Никаноромъ, первымъ царемъ этой страны послѣ Александра Великаго, въ память отца Селевка, Антіоха — и тотчасъ же сдѣлалась резиденціей сирійскихъ монарховъ. Въ цвѣтущія времена Римской имперіи тутъ жилъ префектъ восточныхъ провинцій и многіе императоры (изъ нихъ особенно заслуживаютъ упоминанія Веръ и Валентъ) провели здѣсь большую часть своей жизни. Но мы приближаемся къ городу. Поднимемся на этотъ зубецъ и бросимъ взглядъ на городъ и смежную страну.
— Что это за рѣка — широкая, быстрая, съ безчисленными каскадами, прокладывающая себѣ путь среди хаоса горъ, а дотомъ среди хаоса построекъ?
— Это Оронтъ, — и кромѣ него не видно воды по близости, исключая Средиземнаго моря, которое разстилается подобно широкому зеркалу, миляхъ въ двѣнадцати къ югу. Всякій видѣлъ Средиземное море, но смѣю сказать, — немногимъ удавалось взглянуть на Антіохію. Говоря немногіе, я подразумѣваю людей, подобно намъ съ вами, пользующихся преимуществами современнаго образованія. Оставьте же море, и взгляните на массу домовъ, лежащую у нашихъ ногъ. Вы помните, что теперь три тысячи восемьсотъ тридцатый годъ отъ сотворенія міра. Позднѣе — напримѣръ, въ тысяча восемьсотъ сорокъ пятомъ году по Рождествѣ Христовомъ — мы были бы лишены этого необыкновеннаго зрѣлища. Въ девятнадцатомъ столѣтіи Антіохія представляетъ, то есть будетъ представлять, только груду жалкихъ развалинъ.
— Къ тому времени, она три раза будетъ разрушена тремя послѣдовательными землетрясеніями. Ея жалкіе остатки будутъ въ такомъ плачевномъ состояніи, что патріархъ перенесетъ свою резиденцію въ Дамаскъ. Прекрасно. Я вижу, что вы послѣдовали моему совѣту и не сводите глазъ съ города, —
тѣша взоры
Величьемъ монументовъ и построекъ,
Которыми такъ славенъ этотъ городъ.
Виноватъ; я забылъ, что Шекспиръ явится только черезъ тысячу семьсотъ пятьдесятъ лѣтъ. Но не правъ-ли я былъ, называя Антіохію курьезной.
— Она хорошо укрѣплена; и въ этомъ отношеніи обязана болѣе природѣ, чѣмъ искусству.
— Совершенно вѣрно.
— Тутъ масса великолѣпныхъ дворцовъ.
— Масса.
— И множество храмовъ, которые, по своей пышности и великолѣпію, могутъ выдержать сравненіе съ знаменитѣйшими храмами древности.
— И съ этимъ я долженъ согласиться. Но тутъ несчетное множество грязныхъ хижинъ и отвратительныхъ лачугъ. Дворы переполнены нечистотами и только ароматы идоложертвенныхъ куреній заглушаютъ невыносимый смрадъ. Видали вы когда-нибудь такія узкія улицы и такой чудовищной высоты дома? Какая мрачная тѣнь ложится отъ нихъ на землю. Хорошо, что висячія лампы подъ тѣми безконечными колоннадами горятъ весь день; иначе тутъ была бы кромѣшная тьма.
— Дѣйствительно, странный городъ! — Взгляните, какая причудливая постройка, вонъ та, что возвышается надъ всѣми остальными, къ востоку отъ зданія, которое мнѣ кажется царскимъ дворцомъ.
— Это новый храмъ Солнца, которому поклоняются въ Сиріи подъ именемъ Элахъ Габалахъ. Впослѣдствіи весьма извѣстный римскій императоръ установитъ этотъ культъ въ Римѣ и за то получитъ прозвище Геліогабалъ. Я думаю, вамъ было бы интересно взглянуть на божество храма. Незачѣмъ смотрѣть въ небеса; его солнечнаго величества тамъ нѣтъ, по крайней мѣрѣ, величества, обожаемаго сирійцами. Это божество помѣщается въ томъ храмѣ. Оно имѣетъ видъ огромной каменной колонны, увѣнчанной на верхушкѣ конусомъ или пирамидой, обознающей огонь.
— Смотрите! смотрите! — какія смѣшныя существа, — полунагія, съ раскрашенными лицами, они обращаются къ толпѣ съ криками и жестами. Кто бы это могъ быть?
— Частью скоморохи, другіе же принадлежатъ къ породѣ философовъ. Но большинство — тѣ именно, что угощаютъ толпу дубинами — придворные, исполняющіе подолгу своему какую-нибудь забавную выдумку царя.
— Но что это такое! Боги! Городъ кишитъ дикими звѣрями! Какое страшное зрѣлище! какое опасное явленіе!
— Страшное, пожалуй; но ничуть не опасное. Посмотрите, каждое животное спокойно слѣдуетъ за своимъ хозяиномъ. Немногихъ ведутъ на веревкѣ, главнымъ образомъ тѣхъ, которыя принадлежатъ къ болѣе слабымъ и трусливымъ породамъ. Левъ, тигръ и леопардъ разгуливаютъ на волѣ. Они легко освоились съ своимъ положеніемъ и съ своими хозяевами, которые прислуживаютъ имъ въ качествѣ valets de chambre. Правда, случается иногда, что природа беретъ свои права, что звѣрь растерзаетъ какого-нибудь несчастнаго или удавитъ священнаго быка, но въ Эпидафне подобныя мелочи проходятъ почти незамѣченными.
— Но что за странный шумъ? Онъ слишкомъ оглушителенъ даже для Антіохіи! Повидимому, происходить что-то очень интересное.
— Да, безъ сомнѣнія. Царь приказать устроить какое-нибудь новое зрѣлище: бой гладіаторовъ въ Ипподромѣ, или бытъ можетъ избіеніе плѣнныхъ Скифовъ, пожаръ новаго дворца, разрушеніе какого-нибудь прекраснаго храма, сожженіе іудеевъ наконецъ. Шумъ усиливается. Взрывы смѣха раздаются до небесъ. Нестройные звуки духовыхъ инструментовъ дерутъ ухо, ревъ милліоновъ глотокъ бросаетъ въ дрожь. Спустимся ради шутки и посмотримъ, что тамъ такое! Сюда, осторожнѣе! Это главная улица, называемая улицей Тимарха. Толпа стремится по ней и намъ будетъ трудно протискаться. Они выходятъ изъ аллеи Гераклида, которая примыкаетъ къ дворцу; по всей вѣроятности и царь среди нихъ. Да, я слышу крики герольдовъ, возвѣщающихъ о его приближеніи пышнымъ восточнымъ слогомъ. Мы увидимъ его, когда онъ будетъ идти мимо храма Ашимаха. Спрячемся въ сѣняхъ святилища; онъ сейчасъ будетъ здѣсь. Пока посмотримъ на это изображеніе. Что это такое? О, это богъ Ашимахъ собственною персоной. Вы замѣчаете, это не теленокъ, не козелъ, не сатиръ; онъ не похожъ и на Пана Аркадійцевъ. Тѣмъ не менѣе всѣ эти образы присвоены, виноватъ, будутъ присвоены, учеными грядущихъ вѣковъ сирійскому Ашимаху. Надѣньте очки и скажите мнѣ, что это такое? — Что это такое?
— Господи! да это обезьяна.
— Вѣрно, — это павіанъ; что не мѣшаетъ ему оставаться божествомъ. Его имя происходитъ отъ греческаго Simia — что за дурни эти антикваріи! Но смотрите! Смотрите! — вонъ летитъ со всѣхъ ногъ какой-то оборванецъ. Что ему нужно? Что онъ оретъ? Что онъ говорить? О, онъ кричитъ, что царь приближается, что онъ въ полномъ облаченіи, что онъ сейчасъ только казнилъ собственной рукой тысячу закованныхъ плѣнниковъ израильтянъ! За этотъ подвигъ бездѣльникъ превозноситъ его до небесъ. Слушайте! вонъ идетъ цѣлая толпа такихъ же оборванцевъ. Они сложили латинскій гимнъ въ честь царя и распѣваютъ во всю глотку:
Mille, mille, mille,
Mille, mille, mille,
Decollavimus, unus homo!
Mille, mille, mille, mille, decollavimus!
Mille, mille, mille,
Vivat qui mille mille occidit!
Tantum vini habet nemo
Quantum sanguinis effudit![1]
Что можно перевести такъ:
Тысячу, тысячу, тысячу,
Тысячу, тысячу, тысячу
Мы обезглавили руками одного воина!
Тысячу, тысячу, тысячу, тысячу обезглавили
Тысячу, тысячу, тысячу.
Да здравствуетъ тотъ, кто убилъ тысячу!
Никому не выпить столько вина,
Сколько онъ пролилъ крови!
— Слышите вы звуки трубъ?
— Да — царь идетъ. Взгляните, народъ въ экстазѣ обожанія! Идетъ! — приближается! — вотъ онъ!
— Кто? гдѣ? царь? — Не вижу, не замѣчаю.
— Такъ вы слѣпой?
— Возможно. Я вижу только толпу идіотовъ и полоумныхъ, которые кидаются ницъ передъ гигантскимъ жирафомъ, стараясь поцѣловать копыто животнаго. Смотрите! какъ онъ ловко лягнулъ одного проходимца — и другого, и третьяго, и четвертаго. Право, это животное удивительно владѣетъ своими ногами.
— Проходимца, какъ бы не гакъ! Все это благородные и свободные граждане Эпидафне. Животное, — говорите вы; смотрите, чтобы васъ не подслушали. Развѣ вы не замѣчаете, что у этого звѣря человѣческое лицо? Да, милый мой, этотъ жирафъ никто иной, какъ Антіохъ Эпифанъ, — Антіохъ Знаменитый, царь Сиріи и могущественнѣйшій изъ всѣхъ властителей Востока. Правда, иногда его называютъ Антіохъ Эпиманъ, Антіохъ Сумасшедшій, но это потому, что не всѣ способны оцѣнить его заслуги. Конечно, онъ нарядился жирафомъ, и старается, какъ можно лучше разыграть свою роль, но это дѣлается для поддержанія царскаго достоинства. Къ тому же, этотъ монархъ исполинскаго роста, такъ что нарядъ не слишкомъ неудобенъ или великъ для него. Во всякомъ случаѣ, можно быть увѣреннымъ, что онъ нарядился только по случаю какого-нибудь событія исключительной важности. Согласитесь, что избіеніе тысячи жидовъ заслуживаетъ такого названія. Какъ величаво онъ шествуетъ на четверенькахъ! Смотрите, его хвостъ несутъ, поднявъ кверху, двѣ наложницы: Эллина и Аргелаиса. Онъ былъ бы плѣнителенъ, если бы не выпученные глаза, которые, кажется, вотъ-вотъ выскочатъ изъ орбитъ, и странный, не подающійся описанію, цвѣтъ лица — результатъ возліяній безъ мѣры. Послѣдуемъ за нимъ къ гипподрому и прислушаемся къ торжественной пѣсни, которую онъ начинаетъ пѣть:
Есть-ли царь, кромѣ Эпифана?
Назовите — если знаете!
Есть-ли царь, кромѣ Эпифана?
Браво! — браво!
Нѣтъ никого, кромѣ Элифана,
Нѣтъ — нѣтъ никого:
Разрушайте же храмы,
Снимайте солнце съ неба!
— Хорошо и сильно спѣто! Толпа называетъ его «Княземъ поэтовъ», «Славой Востока», «Усладой человѣчества» и « замѣчательнѣйшимъ изъ жирафовъ». Она требуетъ повторенія и, — слышите? — онъ снова запѣлъ. Въ гипподромѣ его увѣнчаютъ, въ видѣ предвкушенія его будущей побѣды на Олимпійскихъ играхъ.
— Но, Богъ мой! что такое происходитъ въ толпѣ за нами?
— За нами? — а, да! — вижу. Другъ мой, хорошо, что вы замѣтили во время. Укроемся поскорѣй въ безопасное мѣсто. Сюда! спрячемся подъ аркой водопровода, и я объясню вамъ, въ чемъ дѣло. Такъ и вышло, какъ я ожидалъ. Странная наружность жирафа съ человѣчьимъ лицомъ оскорбила чувства звѣрей. Вспыхнуло возстаніе, и человѣческія усилія безсильны усмирить его. Нѣсколько сирійцевъ уже растерзаны, и, кажется, четвероногіе патріоты рѣшили съѣсть жирафа. «Князь поэтовъ» вскочилъ на заднія лапы и удираетъ. Придворные бросили его на произволъ судьбы, наложницы послѣдовали этому благому примѣру. «Услада человѣчества» — тебѣ плохо приходится! «Слава Востока» — тебя съѣдятъ! Не смотри же такъ жалобно на свой хвостъ, видно ужь суждено ему перепачкаться въ грязи, — тутъ ничего не подѣлаешь. Не оглядывайся, брось его, лучше пріударь пошибче и улепетывай къ гипподрому! Вспомни, что ты — Антіохъ Эпифанъ — Антіохъ Знаменитый — Князь поэтовъ — «Слава востока» — «Услада человѣчества» — «замѣчательнѣйшій изъ жирафовъ»! Небо! какъ шибко ты улепетываешь! Какой удивительный бѣгунъ! Удирай, Князь! — Браво, Эпифанъ! — Ловко, жирафъ! — Знаменитый Антіохъ! Онъ бѣжитъ, прыгаетъ, летитъ, какъ стрѣла изъ катапульты. Онъ приближается къ гипподрому, прыгаетъ, кричитъ, онъ тамъ! Счастье твое, «Слава Востока»! — промедли ты еще хоть секунду у воротъ Амфитеатра, не нашлось бы медвѣжонка въ Эпидафне, который не запустилъ бы зубовъ въ твое тѣло. Довольно съ насъ! — уйдемъ! Наши нѣжныя современныя уши не выдержатъ гвалта, который поднимется по поводу спасенія короля. — Слышите! началось! смотрите, весь городъ на ногахъ.
— Безъ сомнѣнія, это самый населенный городъ Востока! Какая чудовищная масса народа! Какая смѣсь званій и возрастовъ! Какое множество сектъ и націй! Какое разнообразіе костюмовъ! какой хаосъ языковъ! Какъ ревутъ звѣри! какъ оглушительно гремятъ инструмента! Какая бездна философовъ!
— Идемъ, довольно съ насъ!
— Постойте минутку! Я вижу страшную суматоху въ гипподромѣ, — въ чемъ дѣло, скажите пожалуйста?
— О, пустяки. Благородные и свободные граждане, восхищенные твердостью, храбростью, мудростью и божественной природой своего царя, видѣвшіе своими глазами его нечеловѣческое проворство, считаютъ своей обязанностью, возложить на его чело (въ дополненіе къ лаврамъ поэта) вѣнокъ за побѣду въ бѣгѣ — вѣнокъ, который онъ, очевидно, долженъ получить на ближайшихъ Олимпійскихъ играхъ, почему они и присуждаютъ его заранѣе.
Примѣчанія
править- ↑ По словамъ Флавія Вописка, чернь распѣвала этотъ гимнъ въ честь Авреліана, собственноручно убившаго во время Сарматской войны девятьсотъ пятьдесятъ непріятелей.
