Вчера была свадьба Николи. Онъ служилъ года три сеисомъ (конюхомъ) у Г. Д. Отецъ его столяръ въ Халеппѣ; одинъ братъ золотыхъ дѣлъ мастеръ, другой столяръ, какъ отецъ. Критскіе мужчины почти всѣ рослы; особенно горцы-сфакіоты издревле славятся своимъ ростомъ, а выходцевъ изъ горъ Сфакія не мало въ Халеппѣ. Николи между другими не высокъ, и черты лица его гораздо хуже, чѣмъ у многихъ молодыхъ сосѣдей; зато у него большіе, прекрасные глаза, одѣвается онъ всегда нарядно и отлично ѣздитъ верхомъ. Стоитъ полюбоваться, когда онъ крупною рысью гремитъ по деревенской мостовой въ гору и подъ гору мимо оконъ своей невѣсты.
Ноги у него стройны и обуты въ голубые чулки; красная куртка въ обтяжку и безъ рукавовъ; синія шаровары широки какъ юбка и подобраны красными подвязками подъ колѣна; длинная феска на бокъ; онъ хитеръ, ловокъ и отваженъ, но въ обращеніи ласковъ и вѣжливъ.
Онъ нажилъ кое-что, и отецъ построилъ ему около своего дома другой домикъ, съ террасой и опрятнымъ дворомъ. Николи приготовилъ кровать съ занавѣсами изъ легкой шелковой матеріи (въ родѣ грубаго полосатаго газа), которую зовутъ хашлама; повѣсилъ ситцевыя занавѣски на окнахъ; надъ дверями у него, какъ у патріота, портретъ короля Георгія I; образа въ углу; на дворѣ левкои, фіалки и кусты розъ.
Три года онъ былъ женихомъ Елены, ходилъ въ домъ невѣсты каждый день и ночевалъ тамъ нерѣдко. Чтобы составить понятіе объ отношеніяхъ, которыя бываютъ между критскими обрученными, иногда по нѣскольку лѣтъ сряду, намъ стоитъ только представить себѣ отношенія молодыхъ парней къ молодымъ дѣвушкамъ въ Украйнѣ. Никто въ частыхъ свиданіяхъ не видитъ тамъ ничего дурного, и никто не мѣшаетъ молодымъ людямъ проводить цѣлые часы съ глазу на глазъ. Елена очень мила, бѣла, волосы каштановые, а глаза черные, и она ими умѣетъ искусно владѣть; руки прекрасны, нѣжны; когда она танцуетъ или говоритъ, то держитъ головку жеманно на бокъ и представляется какъ бы усталою. Говорятъ, она капризна, а Николи сердитъ и ревнивъ, какъ всѣ греки. Быть можетъ они будутъ ссориться, быть можетъ они будутъ несчастнѣе многихъ другихъ сосѣдей, которые живутъ такъ мирно… Но пока на свадьбѣ имъ весело и легко.
На дворѣ февраль, и скоро масленица; уже фіалки цвѣтутъ, рощи сѣдыхъ маслинъ вокругъ деревни мирны, густы и тѣнисты; съ террасы виденъ городъ, море и корабли; мы на террасѣ у невѣсты въ домѣ, и съ утра уже въ этомъ домѣ не смолкаетъ музыка.
Греческіе танцы не смыкаются въ кругъ, какъ наши хороводы и болгарскіе танцы, а вьются длинною змѣей. Апокороніотика, суета, сирто, всѣ эти танцы представляютъ разомкнутую цѣпь во сколько угодно человѣкъ; танецъ ведетъ обыкновенно мужчина, держа свою даму за руку или на платкѣ. Танцуютъ собственно только двое переднихъ, остальные подъ размѣръ музыки двигаются за ними.
Вотъ танцуетъ Илья лавочникъ (бакалъ), толстый отецъ семейства, лѣтъ сорока. Что за добродушный молодецъ! Феска стоитъ колпакомъ кверху; свѣжій, усастый, круглолицый, онъ больше похожъ на казака изъ Тараса Бульбы, чѣмъ на грека. Красный кушакъ его развязался, онъ его ловитъ и все пляшетъ; поскользнулся, упалъ, не смутился, опять вскочилъ и пляшетъ еще ловчѣе прежняго. Вотъ и другой молодой и богатый лавочникъ. У него много оливковыхъ деревьевъ и магазинъ масла въ городѣ. Жена у него молодая, стройная, скромная. Весь онъ въ темнокоричневомъ сукнѣ; кушакъ синій, шелковый, и бѣлая рубашка европейскаго покроя видна изъ-подъ богатаго наряднаго платья. Что за мужчина! Что за ростъ! какая стройность! Волосы и усы какъ смоль, а самъ бѣлъ какъ блондинка; онъ танцуетъ скромнѣе, чѣмъ Илья, какъ бы джентльменъ или какъ человѣкъ болѣе ровнаго нрава. Женихъ пляшетъ не слишкомъ хорошо, и ростомъ теряетъ противъ другихъ; но зато братъ его, золотыхъ дѣлъ мастеръ, мальчикъ лѣтъ двадцати, бѣлый и нѣжно румяный, бѣлокурый красавецъ, такъ изящно выводитъ ногами, что всѣ не налюбуются[1]. Жаль немного, что рядомъ съ этими греками, которые превосходятъ всѣ ваши ожиданія своею живописностью, дѣвушки и женщины въ узкихъ кринолинахъ и въ короткихъ и плохо сшитыхъ по-европейски платьяхъ. Ахиллесъ и Парисъ пляшутъ съ субретками! Впрочемъ многія изъ этихъ дѣвушекъ и деревенскихъ дамъ очень милы и красивы, такъ что все-таки пріятно смотрѣть.
Невѣста одѣта лучше другихъ: на ней бѣлое кисейное платье съ голубыми мушками, на головѣ повязанъ синій платочекъ, съ золотыми блестками вокругъ; на шеѣ тяжелая серебряная турецкая цѣпь, и къ поясу: приколоты большіе выпуклые часы (подарокъ жениха). Она въ танцахъ не принимаетъ участія и сидитъ внизу, въ другой комнатѣ. Вечеромъ же у молодого въ домѣ она, если захочетъ, будетъ танцовать.
Наконецъ приходитъ священникъ. Въ Турціи чаще вѣнчаютъ дома, чѣмъ въ церкви: привычка, оставшаяся отъ прежней боязни вести открыто въ церковь невѣсту, которую на дорогѣ могъ безнаказанно похитить первый встрѣчный турокъ, или если не похитить, то, по крайней мѣрѣ, оскорбить или осрамить какою-нибудь выходкой. Это время страха прошло, а привычка вѣнчать дома осталась.
Внизу, на небольшомъ дворѣ, обнесенномъ каменною оградой, поставили столъ, покрыли его, убрали цвѣтами, приготовили Евангеліе и свѣчи; металлическихъ вѣнцовъ, какъ у насъ здѣсь въ церкви, нѣтъ, а надѣваются простые вѣнки, которые дѣлаются дома; прежде вѣнки эти дѣлали изъ однѣхъ виноградныхъ лозъ, а теперь ихъ украшаютъ лентами, золотыми бумажками и т. п.
Вывели невѣсту; родными и близкими полонъ дворъ; дѣти и молодые люди посѣли и постали на оградѣ съ ружьями и пистолетами наготовѣ. Раздалась простая полудикая, звонкая музыка, и между маслинами, по тропѣ отъ деревни, показался женихъ въ толпѣ другихъ молодцовъ, которые вели его за руки.
Поставили красивую, нарядную чету передъ столомъ, надѣли на нихъ вѣнки, и нашъ добрый отецъ Хрисанѳъ обвѣнчалъ ихъ. Во все время вѣнчанія дѣти и молодежь палили холостыми зарядами изъ ружей и пистолетовъ, несмотря на то, что эта забава строго запрещена начальствомъ.
Мы остались на плоской крышѣ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми гостями, и смотрѣли внизъ; иные изъ гостей осыпали сверху толпу родныхъ, жениха, невѣсту и священника конфетами. Это мнѣ, признаюсь, не совсѣмъ понравилось, и самъ священникъ раза два съ неудовольствіемъ взглянулъ наверхъ. Вокругъ налоя новобрачныхъ, какъ у насъ, не водили.
По окончаніи вѣнчанія всѣ поздравляли молодыхъ, цѣловали ихъ, цѣловали вѣнки на ихъ головахъ и дарили невѣсту. Около нея стояла подруга и собирала подарки: платочки, большіе платки, матеріи на платья, серебряные талеры, золотыя монеты. Мы тоже сошли внизъ, поцѣловали молодыхъ и дали всѣ по золотому въ 10 франковъ.
Надо видѣть прелесть этого и полуденнаго, и вмѣстѣ полурусскаго праздника, въ ясный и теплый зимній день; надо видѣть это синее море съ бѣлою пѣной, эти сады передъ опрятными домами, людей цвѣтущихъ, бодрыхъ и красивыхъ; надо знать, что эти люди намъ братья по исторіи, что священникъ, который вѣнчаетъ молодца и красотку, не итальянецъ, а нашъ православный священникъ, что онъ молился въ церкви за Россію во время Крымской войны и былъ за это запертъ въ тюрьму; надо слышать эти выстрѣлы, чтобы понять, какъ рѣдки въ мірѣ такія картины, которыя пришлось намъ въ этотъ день видѣть, и такія чувства, какія послалъ намъ Богъ въ этотъ день испытать.
Эта свадьба обошлась какъ-то, по счастью, безъ заптіе (турецкаго жандарма). Обыкновенно одинъ или нѣсколько заптіе присутствуютъ на всѣхъ деревенскихъ и монастырскихъ праздникахъ, для предупрежденія безпорядковъ и для запрещенія стрѣльбы. Случалось, что изъ многихъ тысячъ ружей и пистолетовъ, разряженныхъ на воздухъ въ разныя минуты веселья въ теченіе года, одно ружье или два пистолета бывали заряжены пулями, и кто-нибудь былъ раненъ или убитъ.
Около меня сидѣлъ пріятель мой Б., молодой грекъ съ Іоническихъ острововъ. Мы оба внимательно смотрѣли съ террасы внизъ на молодецкое веселье. Выстрѣлы гремѣли, и если кто могъ подвергнуться случайной опасности, то, конечно, болѣе всѣхъ мы, ибо мы были наверху, а всѣ выстрѣлы были направлены снизу вверхъ, въ двухъ шагахъ отъ дома. Намъ было весело, и Б., наконецъ, спросилъ:
— Какъ вамъ нравится этотъ родъ европейскаго деспотизма турецкой полиціи: посягать на свободу многихъ, для того чтобъ устранить случайную опасность отъ немногихъ, которые сами идутъ на нее съ охотой?
— А если бы васъ убили? — спросилъ я.
— Пускай хоть сейчасъ. Значитъ мой часъ пробилъ.
— Помилуйте, — возразилъ я, — что̀ же это за фатализмъ! Развѣ вы турокъ?
— А развѣ статистика не фатализмъ? — опять спросилъ Б.
— Пусть такъ, но измѣненіе ея цифръ въ теченіе годовъ доказываетъ, что люди могутъ успѣхами разума ограничивать царство случайностей; общество, измѣняясь само, можетъ направлять и статистику…
— Куда? къ скукѣ! — съ ожесточеніемъ воскликнулъ Б. — О, Боже! когда же мы поймемъ это!..
— И въ Англіи полиція пробовала запрещать кулачные бои, — замѣтилъ я.
Б. вспыхнулъ.
— Да! Да что взяли! — сказалъ онъ. — Англичане молодцы: они этихъ отеческихъ заботъ не понимаютъ!
— Да вы, быть можетъ, и напрасно, — сказалъ я ему въ утѣшеніе, — обвиняете турокъ въ неумѣстномъ прогрессѣ; быть можетъ турецкое начальство боится шумныхъ сборищъ изъ-за политическихъ причинъ и не любитъ, когда ваши греки привыкаютъ веселиться съ оружіемъ въ рукахъ.
— Когда бы такъ! — отвѣчалъ Б. вздыхая. — Когда бы такъ!
Мы просидѣли за полночь у молодого въ домѣ, куда, вслѣдъ за невѣстой, пришли по захожденіи солнца; при насъ нисколько не стѣснялись и плясали до упада. Комната, и здѣсь довольно просторная, была опять полна народу, и, замѣчу мимоходомъ, критскіе простолюдины такъ опрятны и здоровы, что воздухъ въ этой комнатѣ былъ все время чистъ. Молодцы въ синихъ шароварахъ, разноцвѣтныхъ курткахъ и фескахъ, всѣ до одного были въ бѣлыхъ европейскихъ рубашкахъ (хорошая сторона прогресса): они по очереди подходили къ столу и пили вино, но ни одинъ не былъ ни безстыденъ, ни грубъ. Когда входила новая гостья, хотя бы она была послѣдняя изъ села или чья-нибудь служанка, молодые люди спѣшили уступать ей свои мѣста и, несмотря на утомленіе отъ пляски, стояли на ногахъ или садились кое-какъ на окна и другъ другу на колѣна.
Танцы были разнообразнѣе, чѣмъ утромъ. Б. просилъ дѣвушекъ проплясать одинъ танецъ, котораго имя я забылъ, но который очень красивъ. Б. говоритъ, что эта пляска сохранилась еще отъ языческихъ празднествъ. Шесть-семь дѣвушекъ (въ томъ числѣ и невѣста) исполняли его очень хорошо; онѣ брали другъ друга за станъ и, сплетаясь руками, двигались и вились лентой весьма изящно. Пожалѣли мы, что не были онѣ одѣты поживописнѣе; хотя бы такъ, какъ одѣвались онѣ въ старину, и какъ еще и теперь одѣваются иныя старыя еврейки въ Критѣ: юбка какъ европейская, на головѣ феска и длинный бѣлый вуаль; обтянутая бархатная куртка, расшитая золотомъ, и турецкая шаль длиннымъ кушакомъ по поясу.
Потомъ одинъ старый портной плясалъ съ нашею милою сосѣдкой, молодою швеей Катериной, смирнскій танецъ. Старикъ леталъ соколомъ, а смуглая, ловкая Катерина какъ скромная птичка порхала передъ нимъ и вокругъ него. Вообще греческіе танцы граціозны, но можно пожаловаться, что они слишкомъ однообразны и важны. Смирнскій танецъ — исключеніе: это вихрь, въ родѣ нашего казачка, только, казалось мнѣ, еще живѣе.
Турецкая музыка звонила часовъ пять-шесть безъ устали. Роздыха музыкантамъ почти не давали; когда не хотѣли плясать, пѣли подъ музыку греческія пѣсни съ турецкимъ напѣвомъ. Отъ времени до времени музыкантовъ обходили двое мальчиковъ: одинъ вливалъ имъ въ ротъ вино, другой несъ на тарелкѣ мелкіе куски жареной баранины; онъ бралъ кусокъ вилкой и клалъ въ ротъ музыкантамъ, чтобы не прерывать музыки. Каждый разъ послѣ закуски музыканты оживлялись, звонили, брянчали и барабанили крѣпче и крѣпче.
Я былъ радъ, что изъ иностранцевъ, кромѣ нашего русскаго консула и насъ русскихъ, никого на свадьбѣ не было. Англійскій консулъ живетъ также въ Халеппѣ; однако его не пригласили: онъ и не пришелъ бы, вѣроятно, да никому изъ грековъ и въ голову не придетъ приглашать его. Что у него общаго съ деревенскими греками?
Насъ вечеромъ не ожидали. Всѣ думали, что мы уже днемъ насмотрѣлись и устали. Какая была радость, когда мы пришли! Елена и сестра ея не отходили отъ молодой жены нашего секретаря; онѣ держали ея руки, обнимали ее, шептали ей свои замѣчанія и секреты и, наклоняясь къ ея уху, брали ее руками за лицо.
Ночь была тепла и темна; мы пошли домой съ фонарями по каменнымъ тропинкамъ между садами.
Не всѣ браки въ Критѣ совершаются такъ правильно и согласно съ желаніями и младшихъ, и старшихъ, какъ бракъ Николи и Елены; похищенія дѣвицъ здѣсь не рѣдкость. Это не противорѣчитъ строгости семейнаго строя; напротивъ, похищеніе и тайные браки почти вездѣ являются естественными произведеніями нѣсколько строгаго патріархальнаго быта.
Какъ бы жизнь ни была проста и однообразна, но страсти и требованія не могутъ не быть разнообразны и подчасъ враждебны другъ другу. Семейный строй, совѣты и власть родителей уважаются; но любовь беретъ свое, и пылкость чувствъ нерѣдко доводитъ до трагическихъ развязокъ. Такъ, незадолго до моего пріѣзда въ Критъ, младшій братъ того же Николи, на свадьбѣ котораго я веселился, былъ безъ ума влюбленъ въ старшую сестру Елены. Двумъ православнымъ братьямъ на двухъ православныхъ сестрахъ жениться нельзя. Николи, конечно, отъ Елены для него не отказался бы, и молодой человѣкъ отравился. Его, однако, успѣли спасти. Теперь онъ сталъ положительнѣе и помолвленъ на очень богатой дѣвушкѣ изъ дальняго села. Третій братъ тоже помолвленъ. Я говорилъ съ воскресшимъ юношей, и онъ сказалъ смѣясь: «Жена Николи всѣхъ трехъ красивѣе и всѣхъ милѣе; моя невѣста всѣхъ трехъ хуже собой, но смирная и богатая».
Недавно также въ Канеѣ случилось романтическое приключеніе. У одной небогатой вдовы мелкаго торговца три дочери, одна лучше другой. Въ меньшую, которой едва шестнадцать лѣтъ, былъ давно влюбленъ двадцатитрехлѣтній юноша, сынъ пріѣзжаго съ какого-то острова купца.
Родители молодца не хотѣли слышать о бѣдной невѣстѣ; вдова, разумѣется, помогала дочери. Священники ни въ городѣ, ни въ окрестностяхъ вѣнчать противъ воли родителей жениха не соглашались. Разъ утромъ богатые родители, проснувшись, узнали, что сынъ ихъ женатъ; бросились къ архіерею, но ни одинъ изъ городскихъ священниковъ повиненъ не былъ, городскія ворота на ночь запираются, и турки не пропустятъ никого, кромѣ консуловъ. Какъ же это сдѣлалось? Молодые товарищи жениха привезли ночью моремъ въ лодкѣ изъ дальняго округа священника и, чтобъ онъ не попался, одѣли его въ албанскую одежду съ фустанеллой. Послѣ свадьбы албанецъ исчезъ, и всѣ поиски епископа были тщетны: ему не удалось открыть и наказать лихого іерея. Богатые родители уступили и помирились. Паша могъ бы преслѣдовать, по просьбѣ архіерея, свидѣтелей, которые привезли священника, но онъ не счелъ этого нужнымъ. Ихъ допрашивали слегка; они не сказали ничего, и дѣло кончилось благополучно для влюбленныхъ. Я ихъ видѣлъ потомъ на монастырскомъ праздникѣ въ горахъ. Что за роскошная пара!
Иногда похищаютъ дѣвицъ съ оружіемъ въ рукахъ. Съ мѣсяцъ тому назадъ похитили такъ одну дѣвушку въ одной изъ сосѣднихъ деревень. Дѣвушку не хотѣли отдавать, поклонникъ ея былъ внѣ себя отъ страсти, собралъ пять-шесть удальцовъ, вооружились и на разсвѣтѣ пріѣхали верхами на дворъ. Отца не было дома, дочь выбѣжала къ жениху, братьевъ связали, но мать, женщина рѣшительная, сорвала со стѣны пистолетъ и прицѣлилась въ того, кто сажалъ дочь на мула. Молодой человѣкъ не осмѣлился поднять оружія на огорченную старуху, и она раздробила руку своему будущему зятю. Однако и съ раздробленною рукой онъ обвѣнчался какъ-то въ горахъ, а разъ церковное таинство совершено — для грека все кончено; о гражданскихъ формальностяхъ здѣсь не думаютъ.
Не всегда, впрочемъ, похищенія бываютъ слѣдствіемъ любви. Случается, что бѣдные молодцы похищаютъ богатыхъ (сравнительно, конечно) невѣстъ съ ихъ согласія, а иногда даже противъ ихъ воли. Надѣются, что родители послѣ уступятъ и дадутъ приданое.
Жители горъ Сфакіа, или Бѣлыхъ горъ, особенно мастера на такую ловлю. Горы эти неприступны до того, что не только на лошадяхъ туда не ѣздятъ, но и обыкновенный мулъ, какъ ни вѣрна его нога, для Сфакіи не годится. На этихъ стремнинахъ и утесахъ только тѣ мулы хороши, которые на нихъ родились и выросли. Почва тамъ безплодна; кромѣ овцеводства и охоты, почти нѣтъ промысловъ; полгода стоитъ суровая зима. Само турецкое начальство не знаетъ, что дѣлать, когда надо сбирать съ сфакіотовъ подати. Эти Бѣлыя горы для Крита то же, что Черногорія для всего Балканскаго полуострова. И въ древности сфакіоты славились какъ стрѣлки изъ лука, теперь славятся какъ стрѣлки изъ ружья. Во время войны за независимость въ 1821 и такъ далѣе годахъ они болѣе всѣхъ другихъ критянъ вредили туркамъ. Поэтому-то греки долинъ и городовъ, хотя въ мирное время боятся ихъ продѣлокъ, ихъ воровства и разбоевъ и зовутъ ихъ ворами (клефтами), но и бранятъ ихъ съ какою-то дружескою, одобрительною улыбкой, и слово «клефтъ» произносятъ совсѣмъ не съ тѣмъ чувствомъ, съ какимъ мы произносимъ слово «воръ». Впрочемъ это явленіе повторяется по всей Турціи, и слово клефтъ, какъ извѣстно, и у насъ стало достояніемъ поэзіи. Сфакіоты необыкновенно рослы, красивы, сильны и легки. Я видѣлъ одного почти саженнаго старика-капитана, который начальствовалъ отрядомъ еще въ двадцатыхъ годахъ. Почтеннѣе, красивѣе и благодушнѣе старца трудно себѣ представить. Многіе изъ горцевъ покидаютъ, впрочемъ, надолго свои безплодныя скалы и предаются честнымъ ремесламъ въ городахъ и селахъ; но есть и такіе, для которыхъ удаль и легкая добыча остаются навѣкъ милѣе.
А что удалѣе и веселѣе, какъ похитить силой красивую и богатую дѣвушку? Въ 1863 году одно такое похищеніе надѣлало много шуму по всему острову и неожиданно подало поводъ пашѣ сдѣлать рѣшительный и почти неслыханный шагъ, вступить въ Бѣлыя горы съ войскомъ и собрать съ сфакіотовъ подати.
Сфакіоты не ожидали этого. Они принуждены были принять пашу какъ нельзя лучше; паша обласкалъ капитановъ и разсмотрѣлъ много затянувшихся дѣлъ. Что касается до солдатъ, то они приняты были ни враждебно, ни дружественно. Сфакіоты, при ихъ приближеніи, покидали свои жилища, оставляя въ деревняхъ только то, что̀ нужно было для пропитанія отряда. Солдаты находили себѣ пищу, питье и ночлегъ въ пустыхъ домахъ. Съ тѣхъ поръ Измаилъ-паша отъ поры до времени дѣлаетъ дружескій визитъ сфакіотамъ уже безъ войска. Довольны они или нѣтъ? Едва ли.
Но самое оригинальное изъ всѣхъ похищеній случилось въ Халеппѣ, лѣтъ семь тому назадъ, при Вели-пашѣ, почти у воротъ самого генералъ-губернатора. У Вели-паши былъ тогда въ Халеппѣ домъ, тотъ самый, въ которомъ живетъ теперь англійскій консулъ. Домъ этотъ построенъ надъ переулкомъ, который туннелемъ проходитъ сквозь нижній этажъ. Какъ разъ за этимъ туннелемъ стоитъ старый домъ родителей уже знакомой намъ Елены (изъ этого туннеля любилъ выскакивать на лошади, мимо Елены, Николи). Семья Елены одна изъ самыхъ бѣдныхъ въ Халеппѣ. Отецъ ея, сѣдой старикъ, ходитъ всегда согнувшись, въ толстомъ коричневомъ сукнѣ, тогда какъ почти всѣ остальные отца семейства одѣваются щеголями. Они очень бѣдны; но отсутствіе приданаго всѣ дочери вознаграждаютъ миловидностью и кокетствомъ. Кромѣ Елены и Аргиро (изъ-за которой хотѣлъ отравиться младшій братъ Николи), была у старика еще старшая дочь, красивѣе всѣхъ. Въ нее влюбился безъ памяти молодой повѣса, пьяница и драчунъ, изъ другой деревни. Дѣвушкѣ онъ не нравился, и она боялась его. Но повѣса имѣлъ средства къ жизни и умолялъ отца возлюбленной, обѣщая исправиться и быть добрымъ мужемъ. Старикъ, обремененный семьей и поденною работой, рѣшился на мѣру не совсѣмъ похвальную. Онъ позволилъ повѣсѣ насильно похитить дочь. Ночью подъ туннель паши забрались товарищи; мать и всѣ дочери спали; старикъ взялъ съ собой жениха и постучался къ старшей дочери; она узнала его голосъ и отворила дверь. Вмѣсто отца на нее кинулся женихъ, всунулъ ей въ ротъ платокъ, схватилъ ее на руки и на мула… Однако она успѣла закричать такъ громко, что сосѣди проснулись и выбѣжали. Но молодежь съ своею прекрасною ношей уже умчалась вихремъ изъ Халеппы. Въ деревнѣ похитителя священникъ уже былъ готовъ, и дѣвушка покорилась своей участи. Иные говорятъ, что она несчастна, что мужъ такой же пьяница и буянъ, какимъ былъ до брака; другіе говорятъ, что «ничего, живутъ хорошо». Я видѣлъ ее, лицо ея свѣжее и не грустное; но это, конечно, еще не значитъ, чтобъ она была счастлива. Любопытно, что люди Вели-паши спали такъ крѣпко и беззаботно, что никто не слыхалъ ея крика. Паша, конечно, имѣлъ бы право обидѣться дерзостью деревенской молодежи; но въ Турціи люди иногда страдаютъ за ничто, а иногда имъ сходятъ съ рукъ продѣлки и поважнѣе этой. Напомнимъ кстати, что турецкое начальство по льготамъ, дарованнымъ султанами иновѣрцамъ издавна, не имѣетъ права вмѣшиваться въ ихъ семейныя дѣла. Въ такихъ дѣлахъ у православныхъ всемогущее лицо до сихъ поръ митрополитъ или епископъ, а паша служитъ только исполнительною силой по его указанію.
Бѣдность здѣсь не ужасна и не гадка. Въ ней видно нѣчто суровое и мужественное. Горы, хижина, чистый воздухъ и прекрасный климатъ; здоровыя, бронзовыя дѣти. Въ тѣхъ вершинахъ, гдѣ полгода лежитъ снѣгъ, я не былъ и знаю, что люди тамъ бѣдны: но и эта бѣдность не гнила и не грязна. Иначе, какъ бы сфакіоты могли быть первыми воинами и атлетами острова?
Въ подгородныхъ деревняхъ, въ Халеппѣ, Галатѣ, Ангpoку́py, Скаларіа и такой бѣдности мало. Въ Халеппѣ я зналъ одного старика, почти нищаго, который собиралъ по садамъ улитокъ, продавалъ ихъ для кушанья и этимъ жилъ. Старикъ былъ дряхлый, но еще здоровый, и толстая ветхая одежда его не была грязна.
Зналъ я еще одну семью. Ее считали всѣ несчастною. Отецъ тесалъ камни въ Халеппѣ, мать смотрѣла за огородомъ и маленькимъ виноградникомъ; мальчики, одинъ восьми, другой семи-шести лѣтъ, пасли овецъ. Домикъ у нихъ былъ очень малъ и бѣденъ. Единственная комната была полна рабочихъ снарядовъ; станокъ, на которомъ мать ткала одежду себѣ и дѣтямъ, занималъ полжилища. Они поселились здѣсь недавно и жили особнякомъ, одни, на горѣ. Гора эта камениста и суха; только зелень садика, разведеннаго бѣдною семьей, оживляетъ ее; внизу Халеппа: городъ виденъ весь, а тамъ далекія селенія, снѣжная Сфакія и море.
Я часто видалъ дѣтей, Яни и Маноли, когда они пасли овецъ, всматривался въ ихъ лица, говорилъ съ ними. Они привыкли ко мнѣ, и каждый разъ какъ завидятъ меня, бѣгутъ домой, приносятъ склянку съ померанцевой водой и брызжутъ на меня (обычное здѣсь привѣтствіе), рвутъ между камнями пучки какой-то душистой травы, похожей и запахомъ и листьями на лавръ, и подносятъ ихъ мнѣ. И Яни и Маноли были бы радостью живописцу. Они не знаютъ ни башмаковъ, ни фески; когда слишкомъ жарко — оборванный пестрый платокъ на голову, когда холодно — старый башлыкъ изъ толстой абы. На золотыхъ личинахъ ихъ горятъ большіе веселые глаза, — огонь и бархатъ черный; темное сукно ихъ одежды все въ заплаткахъ разноцвѣтнаго ситца и полотна. Маноли скоро привыкъ на зарѣ стучаться въ мою дверь и приносить овечье молоко для утренняго кофе; заходилъ и въ комнату; я угощалъ его чаемъ: онъ сначала боялся, а потомъ съѣдалъ съ двумя чашками столько хлѣба, сколько мы съѣдимъ въ два обѣда; разговаривалъ о своихъ овцахъ, обѣщался лѣтомъ приносить мнѣ виноградъ, арбузы и дыни изъ отцовскаго огорода. Сколько чиновныхъ петербургскихъ отцовъ позавидовали бы бѣдному камнетесу, глядя на его крѣпкаго, сіяющаго сына!
Разъ Маноли случайно увидалъ себя въ моемъ зеркалѣ. Онъ никогда не видывалъ зеркала и до того испугался, что бросился бѣжать и долго не возвращался ко мнѣ.
Чудакъ Б… радъ этому.
— Если, — говоритъ онъ, — въ двухъ шагахъ отъ Канеи, куда приходятъ австрійскіе пароходы и гдѣ вѣютъ флаги европейскіе, есть еще мальчики, которые не видали зеркала, то человѣчество, слава Богу, не скоро еще скажетъ свое послѣднее слово!
Маноли разъ вздумалъ притравить свою собаку на ягненка; собака задушила ягненка. Отецъ прибилъ его за то больно и, конечно, подѣломъ. Маноли разсердился и пропалъ. Прошли три дня въ напрасныхъ поискахъ по окрестностямъ. Отецъ принужденъ былъ просить помощи у полиціи и со слезами умолялъ нашего консула пособить ему. Консулъ нашъ послалъ сказать пашѣ и просилъ его ускорить розыскъ. Заптіе скоро напали на слѣдъ Маноли: онъ ночью одинъ ушелъ верстъ за двадцать къ роднымъ въ горы!
Для Б… опять радость. Вотъ изъ такихъ-то мальчиковъ, которые боятся зеркала и не боятся убѣгать въ горы ночью, выходятъ великіе греческіе капитаны, тѣ капитаны, которые бились за свободу въ 21-мъ году и опять поведутъ критскихъ грековъ въ бой, когда ударитъ часъ[2]!
Не знаю, правъ ли мой восторженный товарищъ, но я увѣренъ, что ни у кого не заболитъ крѣпко душа, глядя на эту бѣдную, трудовую семью. Отецъ суровъ, мать смирна и молчалива, дѣти веселы и дики, и мы пожалѣемъ ихъ всѣмъ сердцемъ; но эта жалость имѣетъ въ себѣ нѣчто полное и свѣжее, ибо страданія и лишенія не обезобразили здѣсь человѣка. Что-то шепчетъ: сто́итъ жалѣть, ибо можно помочь. Но есть другія страданія, другія лишенія, ядовитыя и зловонныя; взирая на нихъ, мы слышимъ только голосъ христіанскаго разсудка, но разбитое и унылое сердце молчитъ. О! какъ тотъ, кто жилъ въ большихъ городахъ, знакомъ хорошо съ этимъ безсильнымъ молчаніемъ сердца!..
Спустимся подъ гору по этому душистому зеленому оврагу. Вотъ въ тѣни оливъ стоятъ въ сторонѣ три бѣлые домика, передъ каждымъ опрятный дворъ, и на дворахъ цвѣты. Вмѣсто крышъ — террасы, глиняные полы чище иного паркета. На бѣлыхъ стѣнахъ картины и портретъ будущаго короля Георгія I. Изъ отворенныхъ дверей видна спальня. За кроватью, украшенной кисейною занавѣской, видны образа и лампада; столики, диваны турецкіе, комодъ и дешевые стулья, все блещетъ и словно веселится!
Это жилище моего сосѣда, столяра. Рябоватый высокій старикъ, силачъ, балагуръ и честнѣйшій человѣкъ въ мірѣ; онъ живымъ примѣромъ опровергаетъ поговорку: «Les grands parleurs sont toujours des petits faiseurs», онъ и parleur и faiseur. Цѣлый день работаетъ и цѣлый день говоритъ. Нѣтъ у него своей работы, — онъ приходитъ ко мнѣ; замѣчаетъ въ саду безпорядокъ, — чиститъ, мететъ, скоблитъ, поливаетъ и говоритъ безъ умолку и о вѣрѣ православной, и о томъ, что «турокъ — всегда турокъ», а русскіе настоящіе христіане, и о томъ, какъ онъ далеко плаваетъ въ морѣ. И конца нѣтъ! Жена его милая, веселая, опрятная старушка; и дочери, и сыновья хороши собой. Я каждый день, почти нѣсколько мѣсяцевъ сряду, видѣлъ эту семью и не уставалъ любоваться ею. Младшій сынъ Маноли (это имя и Яни безпрестанно слышишь у грековъ), лѣтъ двадцати, особенно привлекателенъ, добръ и даровитъ. У него большія способности къ живописи, и теперь даже, не имѣя вовсе художественнаго образованія, онъ порядочно пишетъ образа для церквей, и въ той комнатѣ, гдѣ родители его принимаютъ гостей, Стоитъ надъ дверями вырѣзанный изъ толстой бумаги и раскрашенный имъ очень аккуратно большой слонъ. Что́ за миръ въ этой семьѣ, что за гостепріимство, что́ за веселость! Что́ за чистота во всемъ и на всемъ! Разъ Маноли занемогъ, и я пришелъ посѣтить его. Онъ лежалъ на диванѣ; домашняя одежда его, подушка подъ головой, бѣлое бумажное одѣяло, все было такъ опрятно, что я удивился.
Мой другъ столяръ халеппскій не богатъ и не бѣденъ. Но я ѣздилъ и въ другія деревни, бывалъ въ домахъ богачей деревенскихъ и обѣдывалъ у нихъ. Вездѣ одно, одни нравы, одинъ общій духъ; опрятность, просторъ, простота, радушіе и умъ. Вездѣ вдыхаешь полною грудью благоуханіе здоровой, бодрой, искренней семейности.
Семь мѣсяцевъ прожилъ я въ Халеппѣ и не видалъ ни пьянства, ни грязнаго безчинства, ни дракъ. Когда и бываютъ семейныя распри, ихъ стыдятся, ихъ прячутъ. Здѣсь мужья не гоняются съ кнутами и палками за растрепанными женами по улицамъ деревни; не видать разбитыхъ лицъ и пьяныхъ женщинъ. Идеалъ семейный строгъ, но строгъ онъ не для однихъ младшихъ и не для однѣхъ женщинъ. Грекъ ревниво охраняетъ свои права отца и мужа; но онъ и самъ къ себѣ строгъ. Любовницъ онъ не беретъ, не пьянствуетъ; сѣдины его не грязнятся развратомъ. Дѣтей, конечно, бьютъ самые добрые отцы; но возможно ли иногда и не прибить непокорнаго ребенка трудовому человѣку, у котораго за дѣтьми нѣтъ ни нянекъ, ни наемныхъ учителей? Когда вся семья иногда цѣлый день на глазахъ и дѣти, при южной пылкости, шалятъ нестерпимо? Но бить женщинъ у критянъ срамъ, засмѣютъ сосѣди.
Если бъ я сталъ описывать особо каждое изъ тѣхъ семействъ, которыя знаю, разсказъ мой вышелъ бы слишкомъ длиненъ. Одно еще можно сказать про всѣхъ, что самый взыскательный вкусъ, самый насмѣшливый умъ не найдетъ въ семейномъ счастьѣ простого грека ничего тяжелаго и смѣшного; ничего такого, что́ вызвало бы улыбку жалости и пренебреженія. Въ прекрасномъ мѣстѣ, чистая деревня, чистые дома, цвѣтущія лица, свѣжія дѣти, красивыя дѣвушки, юноши еще красивѣе; молодцеватость, достоинство и радушіе пріема, набожность и преданность отчизнѣ, политическій смыслъ… Гдѣ найдемъ мы все это вмѣстѣ?
