куда приходятъ австрійскіе пароходы и гдѣ вѣютъ флаги европейскіе, есть еще мальчики, которые не видали зеркала, то человѣчество, слава Богу, не скоро еще скажетъ свое послѣднее слово!
Маноли разъ вздумалъ притравить свою собаку на ягненка; собака задушила ягненка. Отецъ прибилъ его за то больно и, конечно, подѣломъ. Маноли разсердился и пропалъ. Прошли три дня въ напрасныхъ поискахъ по окрестностямъ. Отецъ принужденъ былъ просить помощи у полиціи и со слезами умолялъ нашего консула пособить ему. Консулъ нашъ послалъ сказать пашѣ и просилъ его ускорить розыскъ. Заптіе скоро напали на слѣдъ Маноли: онъ ночью одинъ ушелъ верстъ за двадцать къ роднымъ въ горы!
Для Б… опять радость. Вотъ изъ такихъ-то мальчиковъ, которые боятся зеркала и не боятся убѣгать въ горы ночью, выходятъ великіе греческіе капитаны, тѣ капитаны, которые бились за свободу въ 21-мъ году и опять поведутъ критскихъ грековъ въ бой, когда ударитъ часъ[1]!
Не знаю, правъ ли мой восторженный товарищъ, но я увѣренъ, что ни у кого не заболитъ крѣпко душа, глядя на эту бѣдную, трудовую семью. Отецъ суровъ, мать смирна и молчалива, дѣти веселы и дики, и мы пожалѣемъ ихъ всѣмъ сердцемъ; но эта жалость имѣетъ въ себѣ нѣчто полное и свѣжее, ибо страданія и лишенія не обезобразили здѣсь человѣка. Что-то шепчетъ: сто́итъ жалѣть, ибо можно помочь. Но есть другія страданія, другія лишенія, ядовитыя и зловонныя; взирая на нихъ, мы слышимъ только голосъ христіанскаго разсудка, но разбитое и унылое сердце молчитъ. О! какъ тотъ, кто жилъ въ большихъ городахъ, знакомъ хорошо съ этимъ безсильнымъ молчаніемъ сердца!..
Спустимся подъ гору по этому душистому зеленому оврагу. Вотъ въ тѣни оливъ стоятъ въ сторонѣ три бѣ-
- ↑ Часъ ударилъ, какъ доказали событія послѣдняго времени.
куда приходят австрийские пароходы и где веют флаги европейские, есть еще мальчики, которые не видали зеркала, то человечество, слава Богу, не скоро еще скажет свое последнее слово!
Маноли раз вздумал притравить свою собаку на ягненка; собака задушила ягненка. Отец прибил его за то больно и, конечно, поделом. Маноли рассердился и пропал. Прошли три дня в напрасных поисках по окрестностям. Отец принужден был просить помощи у полиции и со слезами умолял нашего консула пособить ему. Консул наш послал сказать паше и просил его ускорить розыск. Заптие скоро напали на след Маноли: он ночью один ушел верст за двадцать к родным в горы!
Для Б… опять радость. Вот из таких-то мальчиков, которые боятся зеркала и не боятся убегать в горы ночью, выходят великие греческие капитаны, те капитаны, которые бились за свободу в 21-м году и опять поведут критских греков в бой, когда ударит час[1]!
Не знаю, прав ли мой восторженный товарищ, но я уверен, что ни у кого не заболит крепко душа, глядя на эту бедную, трудовую семью. Отец суров, мать смирна и молчалива, дети веселы и дики, и мы пожалеем их всем сердцем; но эта жалость имеет в себе нечто полное и свежее, ибо страдания и лишения не обезобразили здесь человека. Что-то шепчет: сто́ит жалеть, ибо можно помочь. Но есть другие страдания, другие лишения, ядовитые и зловонные; взирая на них, мы слышим только голос христианского рассудка, но разбитое и унылое сердце молчит. О! как тот, кто жил в больших городах, знаком хорошо с этим бессильным молчанием сердца!..
Спустимся под гору по этому душистому зеленому оврагу. Вот в тени олив стоят в стороне три бе-
- ↑ Час ударил, как доказали события последнего времени.
