Мы указали въ предшествовавшемъ очеркѣ на тотъ прискорбный фактъ, что число убійствъ въ Петербургѣ за обозрѣваемый періодъ значительно увеличилось, сравнительно съ прежнимъ временемъ, какъ это свидѣтельствуютъ цифры. Мы затрудняемся объяснить этотъ фактъ и его причины, какъ, съ другой стороны, было бы рискованно принять его за мѣрило нравственности всего населенія. Здѣсь возможны только одни гадательныя предположенія, тѣмъ болѣе, что цифры убійствъ у насъ, если разсматривать ихъ по годамъ, подвержены весьма рѣзкимъ колебаніямъ, вопреки теоріи Кетле, который утверждаетъ, что «убійства ежегодно совершаются почти въ одномъ и томъ же числѣ» и даже «орудія, которыми онѣ совершаются, употреблены бываютъ въ однѣхъ и тѣхъ же пропорціяхъ»… Правда, Кетле вывелъ такое заключеніе изъ изученія уголовной статистики цѣлой многомиліонной страны. Для Петербурга, по крайней мѣрѣ, этотъ законъ не можетъ быть примѣнимъ, такъ какъ число убійствъ въ немъ, въ теченіе изучаемаго нами десятилѣтія, было весьма далеко отъ постоянства, то уменьшаясь, то увеличиваясь въ томъ или иномъ году на половину и даже болѣе. Всего нагляднѣе можно видѣть это изъ нижеприводимой сводки числа убійствъ по годамъ. Было совершено убійствъ въ Петербургѣ:
| Въ | 1868 | году | . . . . . . . . . . | 5 |
| » | 1869 | » | . . . . . . . . . . | 11 |
| » | 1870 | » | . . . . . . . . . . | 16 |
| » | 1871 | » | . . . . . . . . . . | 14 |
| » | 1872 | » | . . . . . . . . . . | 13 |
| » | 1873 | » | . . . . . . . . . . | 18 |
| » | 1874 | » | . . . . . . . . . . | 18 |
| » | 1875 | » | . . . . . . . . . . | 8 |
| » | 1876 | » | . . . . . . . . . . | 13 |
| » | 1877 | » | . . . . . . . . . . | 16 |
| 13 | ||||
Въ дополненіе и поясненіе этихъ цифръ, можемъ указать еще на территоріальное распредѣленіе убійствъ по частямъ города. Оказывается опять таки, въ подтвержденіе дурной славы Спасской части, что она болѣе другихъ погрѣшаетъ этого рода преступленіями. Въ теченіе 9-ти лѣтъ, въ ней было совершено 17 убійствъ; затѣмъ, совершено было убійствъ за тотъ же періодъ: въ Литейной и Рождественской частяхъ по 13, въ Московской—11, въ Васильевской—10; въ остальныхъ менѣе 10-ти въ каждой, менѣе же всего въ Александро-Невской, именно 5.
Безъ сомнѣнія, существуетъ какая-то необъяснимая, стихійная логика, таящаяся въ ненормальныхъ условіяхъ современной соціальной жизни, которая управляетъ этими цифрами убійствъ, то возвышая ихъ, то понижая съ такой, повидимому, прихотливостью; но для анализа тутъ нѣтъ никакой опорной точки. Почему, напр., въ 1873 и 1874 гг. число убійствъ было въ Петербургѣ совершенно одинаковое и выразило собою maximum этого рода преступленій за все десятилѣтіе, и почему, вслѣдъ затѣмъ, въ 1875 г. число это упало вдругъ до minimum’а—объяснить мы не имѣемъ возможности, оставаясь на строгой почвѣ точнаго изученія данныхъ явленій. Быть можетъ, впрочемъ, нѣкоторый свѣтъ на эту темную и самую печальную аномалію общественнаго союза прольетъ ближайшее знакомство съ самой, такъ сказать, натурой убійствъ, съ ихъ непосредственными поводами и причинами, чѣмъ мы и намѣрены здѣсь заняться.
Анализируя убійства, какъ одно изъ проявленій нарушенной въ своемъ нормальномъ равновѣсіи человѣческой воли, Кетле замѣтилъ что они «менѣе всего могутъ подлежать предусмотрительности», такъ какъ совершаются обыкновенно «непреднамѣренно и при обстоятельствахъ, повидимому, самыхъ случайныхъ». Дѣйствительно, изученіе убійствъ, совершавшихся въ Петербургѣ за обозрѣваемый періодъ, привело насъ къ убѣжденію, что значительная, если не большая часть ихъ были сдѣланы безъ преднамѣреннаго умысла, безъ заранѣе составленнаго плана, а какъ то вдругъ, по случайному стеченію обстоятельствъ, роковымъ образомъ подѣйствовавшихъ на возбужденіе спящаго звѣря въ человѣкѣ. Если бы нужно было найти слово, опредѣляющее характеръ господствующей у насъ формы этого рода преступленій, то мы сказали бы, что у насъ преобладаютъ инстинктивныя убійства совершенно зоологическаго свойства. Тутъ дѣйствительно, въ большинствѣ случаевъ, внезапно просыпается въ человѣкѣ примитивный хищникъ-звѣрь и овладѣваетъ, почти безъ борьбы, слабою волей, не тронутой нравственною культурою. Статистика подтверждаетъ это тѣмъ, что большинство убійцъ оказываются людьми темными, крайне неразвитыми въ умственномъ отношеніи и вдобавокъ испорченными городской жизнью.
По сословію, большинство убійцъ—крестьяне, выходцы изъ деревни: менѣе же всѣхъ классовъ выдѣляетъ изъ своей среды высшій интеллигентный классъ, особенно убійцъ, руководимыхъ корыстной цѣлью. Вообще, культурность и образованіе, съ ихъ гуманизирующимъ, смягчающимъ нравы вліяніемъ, краснорѣчиво оправдываются статистикой убійствъ, въ которыхъ, поэтому, изобличаются преимущественно натуры грубыя, съ разнузданной волей, крайне невѣжественныя и, конечно, испорченныя нравственно. Въ большинствѣ случаевъ, это—тупоголовые дикари, развращенные городомъ.
Существуетъ, какъ извѣстно, мнѣніе, что убійство вообще есть продуктъ особаго психологическаго разстройства, если не хроническаго, то временнаго, преходящаго, и что, во всякомъ случаѣ, въ самый моментъ убійства, совершающій его субъектъ находится въ пароксизмѣ извѣстнаго умственнаго затемнѣнія. Теорія эта очень спорная, и хотя ее подтверждаютъ многіе факты уголовной хроники, но еще болѣе имѣется фактовъ, по крайней мѣрѣ, въ нашей судебной хроникѣ, свидѣтельствующихъ что убійства часто являются результатомъ совершенно хладнокровнаго, наивнаго, примитивнаго звѣрства, сродни тому, которое свойственно какому нибудь дикому людоѣду. Психическое разстройство мыслимо только въ субъектахъ болѣе или менѣе культурныхъ. Дикари, сколько извѣстно, съ ума не сходятъ.
Есть другое, на этотъ счетъ, мнѣніе, что въ каждомъ человѣкѣ таится доля кровожаднаго звѣрства, свойственнаго хищнымъ животнымъ, которая можетъ быть совершенно заглушена въ индивидуумахъ цивилизованныхъ, нравственно воспитанныхъ и поставленныхъ въ счастливыя жизненныя условія, и—наоборотъ—можетъ пріобрѣтать роль господствующаго стимула въ натурахъ грубыхъ и примитивныхъ, именуемыхъ на языкѣ поэтовъ «дѣтьми природы>. Такое «дитя природы», очень покладистое обыкновенно въ вопросахъ совѣсти, эгоистичное и склонное къ насиліямъ, легко дѣлается звѣремъ, безтрепетно поднимающимъ руку на жизнь ближняго, при всякомъ такомъ положеніи, гдѣ инстинктъ самосохраненія въ немъ не находитъ себѣ полнаго и законнаго удовлетворенія. Конечно, первымъ побудительнымъ толчкомъ здѣсь являются голодъ, нужда, какъ и у всякаго звѣря, который очень добръ и ласковъ въ состояніи сытости, и отваживается на кровопійство только изъ-за побужденій аппетита. Такимъ образомъ, и среди убійцъ мы встрѣтимъ въ огромномъ большинствѣ представителей самой низшей, некультурной среды, притомъ—людей, вырванныхъ изъ своей родной сферы, брошенныхъ на городскую улицу, испорченныхъ ея развратомъ, угнетенныхъ нуждою и голодомъ. Это, въ большинствѣ, уличные пролетаріи, темные жильцы грязныхъ трущобъ, рецидивисты, искусившіеся въ разнаго рода хищничествахъ и преступленіяхъ.
Впрочемъ, основываясь на нашемъ матеріалѣ, мы можемъ утвердительно сказать, что такъ называемыхъ закоренѣлыхъ, профессіональныхъ убійцъ—разбойниковъ классическаго типа, въ Петербургѣ не водится. По крайней мѣрѣ, мы не знаемъ ни одного такого примѣра. Очень рѣдко встрѣчаются даже рецидивисты по убійству, что́, конечно, слѣдуетъ объяснить отчасти бдительностью полицейско-прокурорскаго надзора, карающей и пресѣкающей руки котораго не избѣгаетъ почти ни одинъ убійца въ настоящее время.
Исходя изъ вышесказаннаго, слѣдуетъ, при изученіи убійствъ, различать ихъ прежде всего въ отношеніи психическомъ: непреднамѣренныя отъ преднамѣренныхъ, совершаемыхъ съ заранѣе обдуманнымъ умысломъ. Различіе это признается также криминалистами; оно послужитъ ключемъ и для насъ въ группировкѣ нашего матеріала.
Непреднамѣренныя убійства, въ свою очередь, существенно различаются по ихъ, если можно такъ выразиться, температурѣ. Одни изъ этой категоріи убійствъ совершаются хладнокровно и по разсчету, хотя бы и по внезапно созрѣвшему рѣшенію; другія являются результатомъ страстнаго порыва и затемнѣнія разсудка, подъ сильнымъ вліяніемъ какого нибудь аффекта. Послѣдняго рода убійства происходятъ при различныхъ враждебныхъ столкновеніяхъ во время ссоръ и дракъ, столь нерѣдкихъ между нашими простолюдинами, особенно, когда они бываютъ подъ хмѣлькомъ. Опьяненіе, возбуждающее буйныя и свирѣпыя наклонности, играетъ здѣсь большую роль. По крайней мѣрѣ, значительнѣйшая часть этихъ случайныхъ убійствъ совершается въ нетрезвомъ состояніи, «подъ пьяную руку», какъ говорится. А такъ какъ въ простонародномъ быту самое «веселое» время—большіе, годовые праздники, которые вслѣдствіе этого являются и самымъ буйнымъ, драчливымъ временемъ, то и самыя убійства разсматриваемой категоріи совершаются преимущественно въ праздничные дни. Можно съ достовѣрностью сказать, что почти третья часть убійствъ и покушеній на убійство, совершаемыхъ въ Петербургѣ, выпадаетъ на такіе праздники, какъ Пасха, Рождество Хр., и пр.
Форма этихъ праздничныхъ убійствъ крайне несложная и всегда почти одна и та же. Знакомые между собою люди, часто пріятели, за минуту еще дружелюбно опоражнивавшіе стаканчики, затѣваютъ спьяна и изъ-за пустяка, конечно, горячую между собою ссору; ссора переходитъ въ ожесточенную, остервенѣлую драку, во время которой, на несчастье, кому нибудь изъ соратниковъ попадаетъ подъ руку смертоносное орудіе: ножъ, стамеска, молотокъ, топоръ, кочерга, простое полѣно, и—уголовное преступленіе готово, часто со смертельнымъ исходомъ для изувѣченнаго и совершенно неожиданно для самого убійцы. Случаевъ такихъ пропасть и они всѣмъ извѣстны. Нѣсколько разнообразятся они развѣ такими только грандіозными, по размѣру, бойнями, какая произошла въ 1875 году въ одной густо-населенной квартирѣ «съ углами» и, какъ слѣдуетъ тому быть, въ праздникъ—въ день зимняго Николы, столь чтимаго на святой Руси. Мы останавливаемся на этомъ случаѣ, такъ какъ онъ лучше другихъ характеризуетъ разительную, страшную припадочность убійствъ данной группы.
Въ описываемой квартирѣ, содержимой семейнымъ крестьяниномъ, мирно проживало по угламъ нѣсколько человѣкъ—людей трудящихся, рабочихъ и мелкихъ промышленниковъ, въ томъ числѣ нѣкоторые съ женами и дѣтьми. Въ день происшествія, вечеромъ, двое изъ жильцовъ, Бѣляевъ и Игнатьевъ, пришли домой вмѣстѣ, оба выпившіе, но безъ всякихъ признаковъ вражды между собою. Кутили они вмѣстѣ и, по показаніямъ свидѣтелей, никогда не ссорились, а «жили между собою союзно». Придя домой, Бѣляевъ сталъ ко всѣмъ привязываться, браниться и шумѣть. Нравъ у него ужь такой былъ: «когда трезвъ, какъ показали о немъ свидѣтели, то очень смирный, хорошій человѣкъ, но когда выпьетъ, то сильно буянитъ». На этотъ разъ одна изъ сосѣдокъ—жена крестьянина Гаврилова—стала его унимать и просить, чтобы онъ далъ покой другимъ жильцамъ, въ числѣ которыхъ, нужно замѣтить, тоже были сильно выпившіе по случаю праздника. Просьба Гавриловой показалась, почему-то, обидной женѣ Бѣляева и она затѣяла съ нею ссору, а потомъ драку; Игнатьевъ, видно, человѣкъ миролюбивый, бросился ихъ разнимать; на Игнатьева кинулся Бѣляевъ… Началась свалка, къ которой присоединилось еще нѣсколько заинтересованныхъ лицъ, свалка тѣмъ болѣе ужасная и нелѣпая, что происходила въ темнотѣ, такъ какъ бойцы вначалѣ ея потушили нечаянно огонь. Нѣкоторые изъ участвовавшихъ въ этомъ турнирѣ показали, что они чувствовали, что ихъ «били многіе, но кто и за что—они не знаютъ»… Наконецъ, кто-то догадался выскочить на улицу и закричать «караулъ»! Когда явилась полиція и освѣтила мѣсто побоища, то нашла нѣсколько раненыхъ и одного наповалъ убитаго. Убитымъ оказался Игнатьевъ, котораго въ свалкѣ зарѣзалъ ножемъ его другъ и собутыльникъ Бѣляевъ—зарѣзалъ, какъ говорится, за здорово живешь, «въ безпамятствѣ отъ сильнаго пьянства», какъ онъ самъ показалъ на судѣ… Безпамятство и безсмысленность отличаютъ всѣ подобнаго рода смертоубійства, нерѣдко иллюстрирующія наше «народное» веселье.
Такою-же дикою страстностью и горячечной температурой характеризуются и многія убійства, завершающія собою семейныя драмы и, вообще, раздоры между представителями двухъ половъ, когда матримоніальный союзъ между ними заострится ненавистью. Въ убійствахъ этой категоріи тоже изобличаются больше всего лица низшаго класса, преимущественно мужчины, тогда какъ жертвами оказываются всего чаще женщины, въ обращеніи съ которыми русскіе простые люди, въ качествѣ супруговъ, далеко не отличаются рыцарствомъ, какъ извѣстно. Убійства здѣсь и являются чаще всего результатомъ жестокаго, безчеловѣчнаго отношенія мужей къ женамъ, но есть немало и такихъ, которыя совершаются, какъ говорится, «въ сердцахъ», въ порывѣ слѣпаго гнѣва и самодурства, или, наконецъ, такихъ, которыя носятъ романическій оттѣнокъ несчастливой или обманутой любви, ревности и т. под. Говоря объ убійствахъ и покушеніяхъ на убійство этой категоріи, мы разумѣемъ драматическія развязки половыхъ отношеній, какъ брачныхъ, такъ и внѣбрачныхъ, формальное различіе между которыми въ данномъ случаѣ, разумѣется, несущественно.
Поразительны бываютъ примѣры убійства и покушенія на убійство «въ сердцахъ», по внезапному наитію и изъ за пустяковъ,—почти исключительно женъ мужьями и несравненно рѣже обратно. Примѣровъ такихъ немало, но вотъ наиболѣе рѣзкіе. Какъ и слѣдуетъ быть, чаще всего совершаются они въ нетрезвомъ видѣ.
Въ одинъ изъ пасхальныхъ дней, крестьянинъ-мастеровой, сидя на подоконникѣ у открытаго окна и разговаривая съ своей «душенькой», заспорилъ съ нею, а, спустя минуту, схватилъ ее въ охапку и выбросилъ изъ окна на дворъ. Дѣло происходило въ четвертомъ этажѣ и—несчастная расшиблась до смерти. Въ одной изъ трущобъ «Вяземской лавры», нѣкій блудный сынъ статскаго совѣтника интимно сблизился съ нищенкой, женой бомбардира, который часто ругалъ ее и выгонялъ вонъ за пьянство и распутство. Сынъ статскаго совѣтника, молодой человѣкъ, восемь лѣтъ находился въ любовной связи съ этой трущобной Мессалиной, имѣвшей, нужно замѣтить, слишкомъ пятьдесятъ лѣтъ, слѣдовательно, почти старухой. Въ одинъ прекрасный вечеръ, они сошлись на ночлегѣ, оба въ нетрезвомъ видѣ, и миролюбиво улеглись спать вмѣстѣ въ темной каморкѣ. Раннимъ утромъ, героиню этого клоачнаго романа нашли мертвой «съ петлею изъ обрывка тряпки на шеѣ>, а героя—преспокойно спавшимъ на нарахъ. Онъ съ перваго же слова повинился въ убійствѣ, но заявилъ, что о причинѣ послѣдняго «скажетъ только на судѣ». Какая тутъ могла быть тайна—осталось въ неизвѣстности.
По всѣмъ вѣроятіямъ, въ подобныхъ случаяхъ, вслѣдствіе свирѣпаго пьянства, при соотвѣтственныхъ условіяхъ, находитъ на извѣстныхъ субъектовъ какая-то кровавая галлюцинація, подъ наитіемъ которой, надо полагать, точно также одинъ мѣщанинъ-торговецъ, придя домой выпивши, ни съ того ни съ сего принялся тузить и истязать свою жену, и до тѣхъ поръ тиранствовалъ, пока не вышибъ изъ нея духъ здоровенными кулаками. Изъ того же класса, и уже въ совершенно трезвомъ умѣ и твердой памяти, мужъ, человѣкъ сравнительно достаточный, при учитываніи жены въ домашнихъ издержкахъ, заподозриваетъ ее въ растратѣ четырехъ копѣекъ. Изъ-за этого начинается между ними ссора, кончающаяся тѣмъ, что мужъ «въ сердцахъ» схватываетъ бутыль отъ водки и изо всей силы разбиваетъ ее объ голову жены… Несчастная падаетъ замертво, обливаясь кровью, и, если остается въ живыхъ, отдѣлываясь только увѣчьемъ, то ужь это по счастливой случайности… Вотъ другой извергъ мучительно умерщвляетъ подругу своей жизни и мать своихъ дѣтей, вслѣдствіе «отсутствія средствъ къ существованію», какъ показали свидѣтели. Самъ-же онъ оправдывался «сильнымъ пьянствомъ» и происшедшимъ оттого «безпамятствомъ». Это былъ фельдшеръ по профессіи, но безъ мѣста, «суровый брюнетъ» лѣтъ 28-ми, подверженный какому-то необъяснимому хроническому бѣшенству и звѣрству. Онъ билъ свою жертву «въ теченіе недѣли: хваталъ за косы и съ размаха ударялъ головою объ полъ и объ стѣну, билъ кулаками, каблуками сапоговъ, душилъ за горло», пока, наконецъ, она не отдала Богу душу. Совершенно въ однородномъ убійствѣ жены, путемъ свирѣпаго тиранства, обвинялся также одинъ молодой штабсъ-капитанъ, человѣкъ, повидимому, образованный, несчастная жена котораго была хорошо воспитанная женщина изъ порядочнаго семейства. Убилъ онъ ее изъ-за странной мести: когда онъ, вслѣдствіе запоя, заболѣлъ бѣлой горячкой, то жена свезла его въ госпиталь, чѣмъ обнаружила его порокъ… Этого-то онъ и не могъ простить женѣ и сталъ ее мучить, приговаривая: «Ты меня дозволила свезти въ госпиталь, теперь я тебя свезу: я имѣю право, я твой мужъ!» Въ результатѣ, свирѣпый штабсъ-капитанъ превзошелъ даже свою угрозу, ибо «свезъ» жену, минуя госпиталь, прямо на кладбище. Послѣднія два убійства могутъ назваться уже систематическими, происшедшими отъ закоренѣлой лютой жестокости мужей съ женами.
Не смотря на холодъ сѣвера и преобладаніе лимфатичности въ темпераментѣ петербуржцевъ, у насъ довольно нерѣдки, такъ называемыя, романическія убійства и кровавыя семейныя драмы изъ-за мести и ревности, вслѣдствіе неудовлетвореннаго половаго чувства, а также ради желанія отдѣлаться отъ опыстылѣвшей брачной половины. Такія убійства и драмы совершаются уже больше въ культурной средѣ и съ тѣмъ отличіемъ, что въ то время, какъ простолюдины въ данномъ положеніи расправляются всего чаще ножемъ или отравой, убійцы культурные прибѣгаютъ почти исключительно къ огнестрѣльному оружію, всего предпочтительнѣе—къ револьверу. Изъ всѣхъ случаевъ этой категоріи убійствъ, за разсматриваемый періодъ, намъ извѣстны только два, гдѣ герои изъ культурной среды прибѣгали къ рѣжущимъ орудіямъ—охотничій ножъ, бритва. У простолюдиновъ же, обыкновенно, въ такихъ трагическихъ случаяхъ является въ рукахъ убійцы либо сапожный, либо кухонный ножъ. Необходимо также упомянуть, что жертвами покушеній здѣсь бываютъ нерѣдко не сами предметы страсти, но тѣ лица, которымъ оказано предпочтеніе передъ покусителями; а вотъ, однажды, нѣкій архитекторъ, огорченный измѣной бѣжавшей отъ него жены, разрядилъ шестиствольный револьверъ на ней и на тещѣ, по счастью, не причинивъ имъ смерти. Нужно полагать, что отчаянный архитекторъ вымещалъ на тещѣ причину разстройства своего семейнаго счастья, и—случаи такой мести нерѣдки.
Къ чести прекраснаго пола, его представительницы несравненно рѣже мужчинъ покушаются на убійства, если же покушаются, то почти исключительно изъ-за романическихъ побужденій, всего чаще за любовный обманъ, за измѣну и вслѣдствіе ревности. Замѣчательно, однако, что героинями такихъ драмъ бываютъ по преимуществу любовницы, а не законныя, обманутыя и покинутыя жены. Вотъ одна интеллигентная женщина—писательница—покушается зарѣзать бритвой свою соперницу въ правахъ на привязанность легкомысленнаго актера. Вотъ другая, изъ рядовъ вѣтряныхъ сильфидъ Лѣтняго сада, завязавъ легкую, временнообязанную интрижку съ веселымъ бонвиваномъ, кончаетъ тѣмъ, что, изъ ревности и страха быть брошенной имъ, всаживаетъ ему пулю въ лобъ. Вотъ, наконецъ, третья—жертва дѣвическаго легковѣрія и неопытности—спустя нѣсколько лѣтъ послѣ своего паденія и уже ставъ любимой женой другаго, вымещаетъ свой позоръ кровавымъ разсчетомъ съ соблазнителемъ…
Изъ убійствъ, совершаемыхъ ради грабежа,—самыхъ многочисленныхъ, сравнительно,—точно также очень многія дѣлаются непреднамѣренно, безъ заранѣе обдуманнаго умысла, а по случайному стеченію обстоятельствъ, обусловливающихъ искушеніе легкостью и удобствомъ достиженія преступной цѣли. Въ весьма нерѣдкихъ случаяхъ, мысль объ убійствѣ приходитъ неожиданно, схватываетъ убійцу; такъ сказать, врасплохъ, падая на душу какимъ-то неотразимо-страстнымъ кровавымъ наитіемъ. Вслѣдствіе этого, очень часто у преступника хватаетъ духу лишь на то, чтобы покончить съ жертвой, а куда ее потомъ дѣвать, какъ скрыть слѣды преступленія и воспользоваться его плодами,—на это у него, не оказывается ни энергіи, ни сообразительности. Вообще, большинство убійствъ носятъ у насъ характеръ какой-то поразительной, не то ребяческой, не то идіотической «простоты», отличаются крайней бѣдностью замысла, отсутствіемъ демоническаго элемента, въ классическомъ вкусѣ, и неумѣньемъ скрыть за собою кровавый слѣдъ. Эта черта давно подмѣчена и нашими криминалистами.
«Характеръ простоты,—говоритъ по этому поводу одинъ изъ нихъ,—господствуетъ въ преступленіяхъ, гдѣ льется кровь, совершается грабежъ, гдѣ обдумываютъ преступные планы и приводятъ ихъ въ исполненіе нѣсколько личностей. Все это творится чуть не среди бѣла дня, чуть не посреди народа; люди почти незнакомые другъ съ другомъ идутъ на убійство также легко, такъ же мало задумываясь, какъ будто идутъ они на такое дѣло, исходъ котораго не можетъ имѣть ни малѣйшаго вліянія на чью бы то ни было участь. Не ищите въ ихъ поступкахъ тонкаго маскированія, дьявольской махинаціи, хитрыхъ разсчетовъ… Каждая случайность можетъ выдать головой соучастниковъ, но имъ какъ будто до этого нѣтъ дѣла, какъ будто не предъ ними лежитъ перспектива каторжной жизни… Въ исторіи этихъ преступленій каждая преграда можетъ спасти человѣческую жизнь, каждый внѣшній толчекъ можетъ сгубить человѣческую жизнь… Эти странные преступники являются какъ бы послушными исполнителями заранѣе составленнаго и произнесеннаго приговора, безучастными къ самому факту исполненія, настолько, что кровь человѣческая не оставляетъ въ ихъ воспоминаніяхъ никакого слѣда. Этой странной, поражающей простотой исчерпывается почти весь драматизмъ нашихъ самыхъ страшныхъ, самыхъ потрясающихъ преступленій; но въ этой простотѣ гораздо болѣе дѣйствительнаго драматизма чѣмъ въ тѣхъ «таинственныхъ» преступленіяхъ, гдѣ интрига идетъ подземными ходами, гдѣ она созрѣваетъ и приводится въ исполненіе, окруженная всѣми аттрибутами, дѣйствующими на воображеніе».
Таковы, въ большинствѣ случаевъ, наши криминальныя дѣянія, но указанныя черты особенно разительно бросаются въ глаза въ непреднамѣренныхъ убійствахъ съ цѣлью грабежа. Насколько внезапно зарождается иногда въ головѣ преступника мысль объ убійствѣ, подъ вліяніемъ корыстолюбиваго соблазна, въ какой степени легко и быстро мысль здѣсь переходитъ въ дѣло, которое исполняется, притомъ, совершенно очертя голову,—примѣровъ имѣется множество въ нашемъ матеріалѣ. Мы остановимся на наиболѣе рельефныхъ изъ нихъ.
Какъ-то разъ, лѣтней ночью, въ 1867 году, трое пріятелей-крестьянъ, связанныхъ между собою товариществомъ по бродяжничеству и воровскому промыслу, пробирались тайкомъ на дачу Мятлева по Петергофскому шоссе, съ цѣлью совокупными силами ее обокрасть. Дойдя до стоговъ сѣна вблизи дачи, двое изъ нихъ, по уговору, остановились, усѣвшись на сѣнѣ, а третій отправился на рекогносцировку для осмотра мѣста дѣйствія. Конечно, для этого потребовалось немного времени, но когда ушедшій возвратился, то ему представилась такая картина: одинъ товарищъ, весь въ крови, лежалъ мертвымъ, а другой преспокойно снималъ съ него часы и другія вещи… Оказалось—«своя своихъ не познаша» и, главное, внезапно, безъ всякаго предварительнаго умысла. Убійца, просто, моментально соблазнился грошовыми часами товарища и воспользовался удобнымъ случаемъ присвоить ихъ посредствомъ безжалостнаго смертоубійства. Вся операція, отъ начала замысла до ея послѣдняго акта, была исполнена въ нѣсколько минутъ.
Другой аналогичный примѣръ. Двое братьевъ-крестьянъ, молодыхъ парней, съ деньжонками въ карманѣ, «гуляли» на масляницѣ и, между прочимъ, катались «на чухнѣ». Дорогой, въ глухомъ переулкѣ, имъ внезапно вспадаетъ на умъ шальная мысль присвоить сани и лошаденку чухонца. Какъ на грѣхъ, въ саняхъ имъ подвертывается подъ руку желѣзный молотокъ, принадлежавшій запасливому чухонцу, и—спустя мгновенье, послѣдній лежалъ среди улицы безъ дыханія, съ раздробленной годовой, а веселые ребята мчались, какъ ни въ чемъ не бывало, теперь уже въ собственномъ экипажѣ. Такъ, съ санями, въ тотъ же день ихъ и накрыли на гульбѣ въ одномъ публичномъ домѣ… Неизвѣстно, не успѣли-ли они, или не съумѣли сбыть ограбленную собственность своей жертвы и, такимъ образомъ, воспользоваться плодомъ преступленія, или же, просто, имъ хотѣлось покататься не на чужой, а на своей лошадкѣ? Въ этихъ ужасныхъ преступленіяхъ возможны самые неправдоподобные, по легкомыслію и наивности, намѣренія и рѣшенія.
Весьма нерѣдко въ этого рода убійствахъ имѣютъ мѣсто какое-то звѣриное коварство и темное, холодное предательство. Подгулявшій мастеровой встрѣчается ночью въ публичномъ домѣ съ двумя незнакомыми молодцами, которые мгновенно дружатся съ нимъ, начинаютъ вмѣстѣ пить и «гулять»; потомъ, предлагаютъ ему отправиться вмѣстѣ въ другое, болѣе веселое мѣсто. Мастеровой спьяна совершенно ввѣряется своимъ новымъ друзьямъ, не подозрѣвая, что у нихъ, безъ уговора, мгновенно созрѣлъ уже планъ убить его и ограбить. Повели они его чрезъ пустынный Семеновскій плацъ, на срединѣ котораго одинъ изъ пріятелей схватилъ несчастнаго за горло, а другой накинулъ ему на шею кушакъ и затянулъ мертвой петлей. Работа была сдѣлана скоро и чисто, хотя вся добыча состояла изъ нѣсколькихъ рублей, да на болѣе значительную—убійцы и не разсчитывали.
Гораздо болѣе цѣннымъ пріобрѣтеніемъ соблазнился какъ-то одинъ отставной губернскій секретарь, совершившій ради этого столь же коварное и еще болѣе безчеловѣчное убійство. Это была личность довольно странная и болѣзненная. Онъ страдалъ запоемъ, которымъ испортилъ себѣ карьеру, и незадолго до убійства ушелъ было въ монастырь, «чтобы тамъ облегчить свое положеніе и найти нравственный покой», но ошибся въ выборѣ, вслѣдствіе чего возвратился въ міръ и, пріѣхавъ въ Петербургъ, открылъ на Васильевскомъ островѣ табачную лавченку, которая давала ничтожный доходъ. Въ лавченку ходилъ двѣнадцатилѣтній мадьчикъ—воспитанникъ жившей неподалеку зажиточной вдовы потомственнаго почетнаго гражданина, которая, какъ видно, не очень старалась о его воспитаніи. Однажды мальчикъ, явясь въ лавку, пожелалъ купить у ея хозяина видѣнный имъ прежде револьверъ. Губернскій секретарь отвѣтилъ, что эту вещь онъ не продаетъ и что она стоитъ 50 рублей. Маленькій покупатель возразилъ, что онъ можетъ заплатить и больше, въ доказательство чего, съ дѣтскимъ бахвальствомъ, показалъ пачку денегъ. Какъ потомъ оказалось, ихъ у него было до 450 руб., которые онъ тайкомъ утащилъ у своей воспитательницы. При видѣ денегъ, у нуждавшагося въ нихъ губернскаго секретаря мгновенно загорается желаніе овладѣть ими, но какъ это сдѣлать?—Конечно, лучше всего обманомъ и предательствомъ, потому что много-ли нужно хитрости, чтобъ провести ребенка? Главное, какъ-бы не выпустить его изъ рукъ и не дать воспользоваться легкой добычей другому… Губернскій секретарь принимаетъ на себя роль ментора и пріятеля маленькаго вора: ѣдетъ съ нимъ въ гостинный дворъ, гдѣ пріобрѣтается желанный револьверъ, потомъ ведетъ его въ пассажъ, въ музей Гаснера, оттуда въ одну, другую кондитерскую, наконецъ, въ кабакъ и уже поздно вечеромъ привозитъ обратно въ свою лавку, не успѣвъ, какъ предполагалъ, вытащить «въ тѣснотѣ» вожделѣнную пачку изъ кармана у мальчика. Теперь у него созрѣлъ другой, болѣе рѣшительный планъ. Подъ какимъ-то предлогомъ онъ заманилъ свою жертву въ сарай, гдѣ потребовалъ отдать ему деньги. Мальчикъ отказалъ; тогда губернскій секретарь схватилъ его, зажалъ ему горло и вмѣстѣ съ нимъ упалъ, а «что было дальше—подсудимый рѣшительно ничего не помнитъ»… Было-же тутъ что-то ужасное, судя потому, что на другой день полиція нашла въ сараѣ, въ ящикѣ трупъ мальчика, изрубленный въ куски, какъ говядина.
Вообще, въ большинствѣ убійствъ разсматриваемой группы побудительнымъ поводомъ для убійцы является довѣрчивость и безпечность жертвы, ничѣмъ не оградившей себя отъ возможности покушенія на ея жизнь и не питавшей ни малѣйшаго подозрѣнія къ злоумышленнику. Въ этомъ именно и заключается возбуждающій жалость, односторонній драматизмъ подобныхъ преступленій. Во многихъ случаяхъ жертвы платятся жизнью, благодаря своему гостепріимству, за свой хлѣбъ-соль, за пріютъ, оказанный убійцѣ, который всего чаще—«землякъ», пріятель или даже родичъ пострадавшаго. Въ теченіе обозрѣваемаго періода было убито, напр., нѣсколько дворниковъ, сидѣльцевъ въ кабакахъ и портерныхъ—ихъ земляками, закадычными друзьями или родичами, скитавшимися безъ мѣста и, поэтому, ночевавшими у убитыхъ, оказавшихъ имъ радушное гостепріимство. Всѣ эти преступленія были поразительно сходны между собою, по ихъ побужденіямъ и формѣ. Въ числѣ ихъ виновниковъ была и одна женщина—кухарка безъ мѣста, нашедшая пріютъ у своей пріятельницы, такой же кухарки, одиноко жившей въ квартирѣ своихъ «господъ», отлучившихся на тотъ разъ изъ столицы. Три ночи провела гостья у гостепріимной пріятельницы и, вдругъ, на третью ночь, проснувшись, она почувствовала внезапно неодолимое желаніе убить послѣднюю и воспользоваться ея грошовымъ имуществомъ, что и привела въ исполненіе безъ дальнихъ околичностей.
Мы здѣсь говоримъ о группѣ убійствъ непреднамѣренныхъ, но, какъ увидимъ ниже, самыя сложныя, долго и обдуманно подготовляемыя убійства точно такъ же предпринимаются, имѣя въ основѣ, главнымъ образомъ, довѣрчивость и безпечность жертвы, простирающіяся иногда до невыразимаго, почти дѣтскаго простосердечія, которое невольно васъ трогаетъ… Тронуло оно какъ-то и одного убійцу, не настолько, однако-жъ, чтобы онъ отказался отъ своего душегубнаго намѣренія. Это былъ финляндскій уроженецъ, подмастерье въ магазинѣ золотыхъ дѣлъ,—молодой, распутный парень, рѣшившійся ограбить хозяйскій магазинъ, когда въ немъ, по закрытіи торговли, ночью, оставался одинъ лишь ученикъ—четырнадцатилѣтній мальчикъ. Этого-то мальчика, какъ помѣху, нужно было устранить… Преступникъ, войдя въ мастерскую, «увидѣлъ молотокъ и задумался». Потомъ взялъ его, подошелъ сзади къ мальчику, читавшему спокойно газету у огня, занесъ молотокъ надъ его головой и… опять «задумался»,—«Мнѣ, сознавался онъ потомъ, стало жаль мальчика и рука невольно опустилась…» Такимъ образомъ, нѣсколько разъ опускалась рука у убійцы но, наконецъ,—первый ударъ сдѣланъ, за нимъ послѣдовалъ другой и уже такой, что молотокъ завязъ въ мозгу мальчика… Убійца и послѣ этого испыталъ еще жалость и, чтобъ не видѣть лица жертвы, накрылъ ей голову одѣяломъ…
Не велика и безплодна нравственная борьба, испытанная вышеописаннымъ убійцей, но, къ ужасу за человѣка, даже и такой борьбы мы не встрѣчаемъ въ поведеніи большинства убійцъ, ни до преступленія, ни въ моментъ его ни послѣ. Казалось-бы, судя по-человѣчески, что простосердечная довѣрчивость жертвы, ея дружелюбное, гостепріимное отношеніе къ убійцѣ должны бы оказывать сдерживающее на него дѣйствіе, вліять миротворно на его совѣсть и падать самымъ тяжелымъ на нее укоромъ. Ничуть не бывало! Напротивъ, герои преступленій, при данныхъ условіяхъ, платя зломъ за сдѣланное имъ добро, поражаютъ обыкновенно своей безчувственностью, цинизмомъ и полнымъ отсутствіемъ внутренней борьбы между совѣстью и корыстью, между чувствомъ жалости и кровожадностью. Страшно заглянуть въ эти души, не колеблемыя нравственной борьбою въ рѣшимости на кровавое дѣло; страшно заглянуть потому, что тутъ нѣтъ и признаковъ человѣчности, а царитъ одна лишь ужасная пустота, мрачная, глухая и безчувственная! Удержать занесенную надъ жертвой смертоносную руку можетъ здѣсь одно только темное, трусливое чувство страха и сознаніе неудачи задуманнаго плана, чѣмъ и объясняется нерѣдко нападающее на убійцу, въ рѣшительный моментъ, колебаніе и—отсюда спасеніе жизни подвергающихся покушенію. Но этимъ же объясняются и тѣ несчастные случаи, гдѣ убійство является печальнымъ и неожиданнымъ сюрпризомъ для самого убійцы, который, подъ вліяніемъ безотчетнаго страха и второпяхъ, не соблюлъ извѣстной мѣры—лишній разъ ударилъ или слишкомъ тѣсно затянулъ петлю и т. п. Самымъ разительнымъ примѣромъ такого невольнаго пересола было извѣстное, надѣлавшее въ свое время большаго шума, убійство австрійскаго военнаго агента, князя Аренберга.
Убійцы имѣли намѣреніе только «оглушить» князя, по ихъ выраженію, на время грабежа. Оглушить его—они, дѣйствительно, оглушили во время борьбы, но, потомъ, когда онъ впалъ въ обморокъ, они, въ предупрежденіе, чтобы онъ не очнулся и не закричалъ въ моментъ грабежа, завязали ему ротъ платкомъ и спутали поясами руки и ноги. Когда, уже послѣ поимки, имъ объявили, что они задушили князя до смерти, то они выразили искреннее сожалѣніе передъ этой прискорбной нечаянностью, вовсе не входившей въ ихъ разсчеты. Нужно замѣтить, что въ моментъ самаго преступленія одинъ изъ убійцъ, въ торопливости и страхѣ, чуть было не задушилъ, «по нечаянности», своего товарища… Точно такимъ же образомъ, однажды, трое молодцевъ, ворвавшись среди бѣлаго дня въ жилье одного водовоза, съ цѣлью грабежа, сговорились «подержать за горло» жену его на это время, чтобъ она не помѣшала имъ своимъ крикомъ, безъ намѣренія ее убить… Однако-жь, предосторожность эта была исполнена такъ рѣшительно, что несчастная, послѣ того, какъ одинъ изъ грабителей «подержалъ ее за горло», и не пикнула больше.
Слѣдуетъ замѣтить,—на что́ указываютъ психіатры и криминалисты, изучившіе процессъ убійства,—что во многихъ случаяхъ у убійцы, колеблющагося и нерѣшительнаго до минуты нападенія, мгновенно просыпается свирѣпость и звѣрская энергія послѣ перваго удара, послѣ того, какъ онъ увидитъ кровь. Кровь жертвы имѣетъ въ себѣ, въ данномъ случаѣ, что-то опьяняющее, какъ будто ея теплыя брызги ослѣпляютъ и глаза и совѣсть убійцы. Есть тутъ какая-то невидимая, неуловимая внутренняя грань, родъ душевной сдержки, сорвавшись съ которой, человѣкъ окончательно разнуздывается и уже безъ оглядки, съ слѣпой страстностью стремится, по инерціи, дойти до крайняго предѣла совершаемаго зла, утонуть въ крови. Вслѣдствіе этого, нерѣдко вы встрѣтите въ лицѣ безжалостно-жестокихъ, кровожадныхъ убійцъ—людей очень смирныхъ, кроткихъ, незлобивыхъ и не рѣшительныхъ въ обыкновенномъ психическомъ состояніи. Составилось мнѣніе, что убійцами могутъ быть только люди энергическіе, твердаго и рѣшительнаго характера. Это—далеко не общее правило. Напротивъ: въ весьма нерѣдкихъ случаяхъ, къ убійству приводятъ именно слабохарактерность, малодушіе и нравственная дряблость человѣка, поставленнаго въ роковыя условія, которымъ онъ безъ борьбы покоряется. Это въ особенности слѣдуетъ сказать о большинствѣ «подручныхъ» соучастниковъ убійствъ, обагряющихъ свои руки въ крови, подъ вліяніемъ чужой воли, изъ подражанія, а нерѣдко—просто—по приказанію коновода. Но есть случаи, гдѣ слабость характера является благодарной почвой для самостоятельно-предпринимаемаго преступленія, потому только, что слабый, нравственно дрянной человѣкъ не въ силахъ распутать оцѣпившую его сѣть роковыхъ обстоятельствъ и, вслѣдствіе именно слабости, выбираетъ самый короткій для этого путь, хотя бы онъ былъ и кровавый.
Изучая механическій процессъ убійствъ, мы встрѣчаемся чаще всего съ вышеуказаннымъ ожесточеніемъ, мгновенно овладѣвающимъ убійцей въ моментъ самаго преступленія. Очень рѣдко убійца ограничивается однимъ, хотя бы и на вѣрнякъ смертельнымъ ударомъ, наносимымъ жертвѣ; еще болѣе, рѣдки случаи, чтобы, послѣ нанесенія перваго удара, страшная картина его смертоноснаго результата—жалкій, безпомощный и страдающій видъ жертвы, возбуждающій жалость, останавливалъ убійцу и побуждалъ бросить начатое ужасное дѣло. Безъ сомнѣнія, въ эту минуту имъ овладѣваетъ ужасъ, западающій въ большей или меньшей степени въ душу самаго холоднаго, закоренѣлаго злодѣя; но этотъ-то ужасъ, по странному противорѣчію человѣческаго психозиса, и дѣйствуетъ тутъ болѣе всего возбуждающимъ образомъ. Овладѣваетъ слѣпое желаніе прогнать его, покончить съ нимъ скорѣе, потому что уже нѣтъ возврата, потому что уже страшное дѣло начато… И вотъ, въ пароксизмѣ этого мрачнаго душевнаго состоянія, убійца начинаетъ сыпать удары на бездыханную жертву, хотя бы и сознавая, что она уже не встанетъ и не помѣшаетъ грабежу. Нанесеніе лишнихъ ударовъ, безъ нужды для цѣли убійства, составляетъ самое обычное явленіе въ этого рода преступленіяхъ. На трупы иныхъ жертвъ страшно бываетъ взглянуть—до того они изувѣчены и покрыты жесточайшими ранами.
Для полноты характеристики собственно непреднамѣренныхъ случайныхъ убійствъ съ цѣлью грабежа, укажемъ еще на слѣдующія ихъ особенности. Въ большинствѣ ихъ, прежде всего, бросается въ глаза поразительное ничтожество цѣли, въ смыслѣ матеріальномъ. Дорогой цѣной жизни человѣческой покупается здѣсь очень часто совершенно грошовая добыча, и—что́ всего ужаснѣе—убійца заранѣе знаетъ, что стоимость ей грошъ. Въ вышеприведенныхъ случаяхъ читатели видѣли, что убійства совершаются изъ-за какихъ нибудь дрянненькихъ серебрянныхъ часиковъ, изъ-за нѣсколькихъ труженическихъ грошей загулявшаго мастероваго. Затѣмъ, намъ извѣстны случаи, гдѣ убійцы руководились соблазномъ снять съ убитой жертвы новую чуйку, пиджакъ, и ничего болѣе. Кухарка, о которой мы упоминали выше, убила свою пріятельницу между прочимъ, изъ желанія смѣнить свою грязную, рваную рубаху—на исправную и чистую. Едва покончивъ съ жертвой, она идетъ къ комоду, беретъ подмѣченную ранѣе, соблазнившую ее рубаху, и тотчасъ-же надѣваетъ ее. Уходя, она захватываетъ и остальныя рубахи жертвы, вмѣстѣ съ попавшими ей подъ руку салфетками, и всю эту добычу сбываетъ за нѣсколько рублей…
Невольно ужасаешься этой страшной дешевизнѣ жизни человѣческой съ точки зрѣнія описываемыхъ убійцъ, рѣшающихся покушаться на нее изъ-за столь жалкой и ничтожной корысти! Но насколько-же, значитъ, русскій простолюдинъ, говоря вообще, не избалованъ на этотъ счетъ, насколько низки его потребности и самое представленіе о цѣнности, о деньгахъ! Нужна долгая школа непроходимой бѣдности и страшной нищеты, чтобы въ соблазнѣ легкаго пріобрѣтенія нѣсколькихъ рублей — находить достаточно вѣскую цѣль для покушенія на смертоубійство… Впрочемъ, вотъ одинъ отставной мелкій чиновникъ,—человѣкъ, повидимому, культурный и нѣсколько образованный, — точно также, въ одну глухую ночь, задушилъ своего пріятеля и сосѣда по комнатамъ въ «шамбръ-гарни», изъ-за поношенной, дрянной енотовой шубы, исключительно ради веселой эротической экскурсіи въ домъ терпимости, тотчасъ-же имъ и совершенной послѣ убійства.
Нужно замѣтить, что подобная увеселительная цѣль составляетъ господствующій побудительный мотивъ въ большинствѣ внезапныхъ, непреднамѣренныхъ убійствъ съ корыстной цѣлью. Истомленный голодомъ и нуждою убійца, но, конечно, субъектъ развратный и познавшій цѣну лакомой городской «гульбы», ради вкушенія послѣдней, ради минутнаго грубаго чувственнаго наслажденія, безъ оглядки, безъ размышленія о послѣдствіяхъ, рѣшается на тяжкое преступленіе. Что будетъ послѣ, укроется или нѣтъ слѣдъ его злодѣянія,—ему, въ данную минуту, нѣтъ заботы; въ мозгу у него засѣла одна цѣль, одно желаніе—пріобрѣсть, во что бы ни стало, въ свое распоряженіе нѣсколько рублей, достаточныхъ для того, чтобы «погулять» хоть денекъ, хоть часокъ, на свободѣ и въ свое полное удовольствіе. Полиція, сказать мимоходомъ, давно подмѣтила преобладаніе этого чудовищнаго, по легкомыслію, мотива въ большинствѣ заурядныхъ убійствъ и грабежей въ столицѣ. Поэтому, при обнаруженіи убійствъ такого рода, она прежде всего бросается искать ихъ виновниковъ въ разныхъ кабакахъ, трактирахъ и публичныхъ домахъ, пользующихся извѣстной популярностью въ средѣ подонковъ столичнаго населенія. Поиски эти всегда почти кончаются полнымъ успѣхомъ. Разсчетъ полиціи въ этихъ случаяхъ большею частію безошибочный: убійца данной категоріи, который тоже отлично знаетъ, гдѣ именно станутъ его искать и въ какой степени посѣщаемыя имъ мѣста опасны для него,—тѣмъ не менѣе никакъ не можетъ устоять предъ искушеніемъ воспользоваться безотлагательно плодами своего преступленія для дешевой пьяной «гульбы», ради которой онъ и омочилъ руки свои въ крови.
