Какъ извѣстно, нищенствовать въ Петербургѣ строго воспрещается, по требованіямъ благочинія. Никому не возбранено бѣдствовать, переносить всевозможныя лишенія, питаться акридами, а если нѣтъ и акридъ, то безъ проволочекъ умирать съ голоду, но доводить объ этомъ до свѣдѣнія общества—строго воспрещается.
Петербургъ на этотъ счетъ необыкновенно чопоренъ и взыскателенъ, во чтобы не стало стремясь повсечасно являть улыбающійся видъ совершенно счастливаго города, населеннаго одними лишь благоденствующими и сытыми обывателями. Ко всему этому, городъ симметріи и вицъ-мундирнаго щегольства, онъ, подобно департаментскому чиновнику-франту, чрезвычайно брезгливъ ко всякимъ неопрятнымъ пятнышкамъ и предательскимъ прорѣхамъ, неожиданно обнаруживающимся на его форменномъ мундирѣ. Но, при неослабной чисткѣ этихъ пятенъ и заштопываніи этихъ прорѣхъ, онъ не любитъ вдаваться въ ихъ анализъ, въ изслѣдованіе причинъ ихъ досаднаго появленія, а усматривая въ нихъ лишь продукты неблагонамѣренности и злой воли неблагонадежнаго класса населенія, стремится энергически «предупреждать» ихъ и «пресѣкать» мѣрами строгости, и—на этомъ вполнѣ успокоивается.
Эту же нехитрую систему поверхностной полицейской «чистки» практикуетъ Петербургъ и по отношенію къ явленіямъ пауперизма и нищенства. Всѣ заботы полиціи, а отчасти и близко стоящаго къ ней, по своимъ функціямъ и по характеру своей дѣятельности, «нищенскаго комитета»,—всѣ почти заботы ихъ, по сокращенію и ослабленію пауперизма и нищенства въ столицѣ, сводятся къ непрерывной ловлѣ бездомныхъ пролетаріевъ и уличныхъ попрошаекъ, «задержанію» ихъ въ полицейскихъ домахъ, препровожденію для «дознанія» въ вышеназванный «комитетъ», и затѣмъ—высылкѣ изъ столицы на «мѣстожительства», а частію ко взысканію, по закону, чрезъ мировыхъ судей. Сбывая съ рукъ такимъ образомъ, изъ году въ годъ, впадающихъ въ крайность обывателей—бездомныхъ бродягъ, голодающихъ бѣдняковъ и нищихъ—Петербургъ, въ лицѣ своихъ хозяевъ и блюстителей его благочинія, самодовольно мнитъ, что онъ радикально «искореняетъ» на своемъ соціальномъ тѣлѣ эти непріятныя для чувства симметріи язвы.
Правда, онъ, кромѣ того, довольно широко развилъ свою филантропическую дѣятельность и располагаетъ множествомъ благотворительныхъ учрежденій, разсчитанныхъ на предупрежденіе разнаго рода нуждъ; тѣмъ не менѣе—нуждъ этихъ оказывается такъ много, а число неимущихъ выдѣляется столичнымъ населеніемъ повседневно въ такой огромной прогрессіи, что, сколь ни значительна по объему, на первый взглядъ, петербургская филантропія, вся она представляется не болѣе, какъ жалкой заплаткой, и въ сотой долѣ не прикрывающей громадной, вѣчно разверстой прорѣхи петербургской бѣдности и нищеты. Понятно, что, при такомъ несоотвѣтствіи между количествомъ рукъ, протягиваемыхъ за общественнымъ подаяніемъ, и размѣромъ послѣдняго, приходится безъ церемоніи руки, втунѣ протянутыя и остающіяся порожними, убирать и отстранять, чтобъ не мозолили напрасно глазъ.
Въ этомъ заключается и объясненіе и оправданіе той энергической «чистки», которую постоянно производитъ полиція въ длинныхъ и пестрыхъ рядахъ петербургской голи и бѣдноты, т. е., петербургскаго пролетаріата, хотя по правдѣ сказать, «чистка» эта, не смотря на всю ея ретивость, есть ничто иное, какъ безплодная Сизифова работа, или переливаніе изъ пустаго въ порожнее. Какъ ни усердна въ этомъ отношеніи петербургская полиція, тѣмъ не менѣе нищіе и попрошайки всякаго рода встрѣчаются въ столицѣ чуть не на каждомъ шагу, какъ это могъ бы засвидѣтельствовать каждый петербуржецъ. Полиція не можетъ искоренить въ столицѣ цѣлыя тысячи нищихъ, бродягъ и безпаспортныхъ—она безсильна даже сколько нибудь ощутительно уменьшить ихъ число, ихъ безпрерывное накопленіе. Это лучше всего и всего нагляднѣе покажетъ намъ нижеприводимая табличка, обнимающая общую численность этихъ, такъ сказать, печатныхъ или клейменныхъ представителей петербургскаго пролетаріата и пауперизма, притомъ, такихъ только, которые не умѣютъ избѣжать блюстительнаго ока и коррективной руки полиціи. Вотъ эта табличка:
| Годы. | Нищихъ. | Безпаспортныхъ. | Бродягъ, бродячихъ женщ. и дезертировъ. | Всего. |
| 1869 | 8.985 | 11.459 | 5.000 | 25.444 |
| 1870 | 5.314 | 9.826 | 4.667 | 19.870 |
| 1871 | 5.607 | 7.003 | 4.311 | 16.921 |
| 1872 | 4.543 | 6.613 | 4.533 | 15.689 |
| 1873 | 6.240 | 6.599 | 4.576 | 17.415 |
| 1874 | 4.083 | 7.347 | 3.730 | 15.160 |
| 1875 | 4.840 | 8.439 | 2.510 | 15.789 |
| 1876 | 4.238 | 8.948 | 2.796 | 15.982 |
| 1877 | 5.464 | 7.766 | 2.245 | 15.475 |
Среднимъ счетомъ въ годъ, въ теченіе девятилѣтія, «задерживалось», слѣдовательно: нищихъ—5.479; безпаспортныхъ—8.222; бродягъ, бродячихъ развратнаго поведенія женщинъ и дезертировъ—3.818, а всего—17.411 чел.
Уже изъ бѣглаго обзора общихъ годичныхъ итоговъ представленной таблички видно, что искорененіе полиціей всѣхъ этихъ противуобщественныхъ элементовъ, гнѣздящихся въ столичномъ населеніи, не приноситъ никакихъ существенныхъ результатовъ. Если исключить 1869-й годъ, слишкомъ рѣзко выдающійся своимъ максимальнымъ итогомъ (25.444) бродягъ, нищихъ и безпаспортныхъ,, что составляло простую случайность, то за остальныя восемь лѣтъ тѣ же итоги не представляютъ никакого, сколько нибудь замѣтнаго колебанія цифръ и ихъ прогрессивнаго пониженія. На самомъ дѣлѣ оказывается, что, какъ ни усердствуетъ полиція вычистить Петербургъ отъ этихъ отъявленныхъ голышей и «скитальцевъ», ихъ почти нисколько не убываетъ. Сегодня ихъ изловили, задержали и выпроводили изъ города, на завтра—глядь—они опять точно изъ земли выросли и почти въ томъ-же количествѣ и составѣ. И такъ до безконечности, да иначе это и быть не можетъ… Вздумайте вычерпать Неву хотя бы тысячами стоведерныхъ бочекъ—ея и на вершокъ не убавится! Также, въ сущности, неистощимъ резервуаръ нищеты, пролетаріатства и сопровождающей ихъ нравственной порчи, непрерывно порождаемыхъ разнообразными неблагопріятными условіями городской жизни и всей нашей соціально-экономической неурядицы.
Но, разумѣется, полиція, въ видахъ внѣшняго благоустройства и благочинія, не можетъ оставаться безучастной къ накопленію въ городѣ бродягъ и нищихъ, и не стремиться, такъ или иначе, искоренить ихъ, хотя бы и была проникнута убѣжденіемъ, что она попросту занимается не искорененіемъ, а лишь перемѣщеніемъ этихъ общественныхъ язвъ съ одного мѣста на другое. Кромѣ того, что эти язвы нарушаютъ благолѣпіе и симметричность стройной организаціи городской жизни, преслѣдованіе ихъ и искорененіе аргументируется еще слѣдующимъ основательнымъ соображеніемъ. Повседневный опытъ показываетъ, что обыкновенно руки, остающіяся праздными и, при условіи пустоты желудка, молитвенно протягиваемыя къ щедротамъ филантропіи,—когда она не въ состояніи удовлетворить ихъ—обнаруживаютъ наклонность къ нарушенію частной и общественной собственности, въ легкомысленномъ разсчетѣ возстановить этимъ способомъ гармонію правильнаго распредѣленія порцій хлѣба насущнаго и прочихъ земныхъ благъ. Конечно, такія, соціалистическаго свойства, притязанія никоимъ образомъ въ благоустроенномъ градѣ терпимы быть не могутъ, даже въ предположеніи.
Если взглянуть на дѣло съ этой точки зрѣнія, опирающейся на требованія общественной и частной безопасности, то тогда бродяги и нищіе, задерживаемые и устраняемые полиціей, должны представить собою какъ-бы передовую шеренгу столичнаго «неблагонадежнаго класса», ежеминутно аттакующую, если не въ полномъ своемъ составѣ, то въ лицѣ «охотниковъ» и застрѣльщиковъ, существующій соціальный порядокъ вещей. Разумѣется, что друзья этого порядка, заинтересованные въ его сохраненіи, иначе не могутъ и не должны смотрѣть на каждаго лишняго обывателя, оказавшагося безъ прибора и безъ стула за общественнымъ пиршественнымъ столомъ,—какъ, съ другой стороны, эти лишніе, обойденные судьбою, гости, не могутъ, понятно, не вожделѣть къ общественному пирогу и не стремиться урвать отъ него кусочекъ на свою долю путемъ незаконнымъ, если «на законномъ основаніи» имъ представлено лишь класть зубы на полку… Съ такой-же точки зрѣнія вынуждены и мы смотрѣть на этотъ неосновательный и опасный народъ. Сама патентованная наука взираетъ на праздныхъ, бездомныхъ и нищенствующихъ субъектовъ весьма неодобрительно.
«Ничто, кажется, такъ не опасно для человѣка,—говоритъ Эстерленъ,—какъ бездѣйствіе, вошедшее въ привычку»… «Многочисленныя наблюденія показываютъ, что тунеядная и бездѣятельная жизнь гораздо опаснѣе, чѣмъ даже самая напряженная дѣятельность, и чаще дѣлается источникомъ умственнаго и нравственнаго разстройства». Все это по адресу нищихъ, праздношатающихся бродягъ и, вообще, личностей, не имѣющихъ опредѣленныхъ занятій, и—какъ увидимъ въ своемъ мѣстѣ—эта категорія обывателей, дѣйствительно, выдѣляетъ изъ своей среды главный контингентъ преступниковъ; но только крайне ошибочно было-бы думать, что вся эта среда, образующая, такъ сказать, ядро столичнаго classe dangereuse, исчерпывается вышеприведенными цифрами полицейской статистики.
Какимъ благонравнѣйшимъ и счастливымъ городомъ представился-бы намъ Петербургъ, еслибъ, напр., все число обрѣтающихся въ немъ праздныхъ «скитальцевъ» и нищенствующихъ обывателей, бездѣятельныхъ по неимѣнію работы или по неспособности къ ней, исчерпывалось цифрой задерживаемыхъ полиціей бродягъ и нищихъ, т. е., въ 9.189 человѣкъ (не считая безпаспортныхъ)! Къ сожалѣнію, эта цифра неизмѣримо ниже дѣйствительной, какъ это уже было, впрочемъ, нами константировано въ предшествовавшихъ главахъ нашего изслѣдованія. Мы даже имѣемъ основаніе думать, что въ руки полиціи и въ ея статистику, по даннымъ рубрикамъ, попадаетъ много такого народа, который въ сущности не можетъ быть отнесенъ къ группѣ городскаго пролетаріата, въ общепринятомъ смыслѣ этого слова. Мы разумѣемъ въ этомъ случаѣ, главнымъ образомъ, категорію безпаспортныхъ, которые, однако-же, по своей численности (8.222), составляютъ почти половину разсматриваемой здѣсь общественной группы.
Безпаспортность—это такой видъ преступности, который въ настоящее время, кажется, нигдѣ, кромѣ Россіи, не встрѣчается. Притомъ, безпаспортность—грѣхъ чисто крестьянскій, по преимуществу, и очень ужь наивный, чтобъ въ немъ могли изобличаться люди завѣдомо порочные, искушенные городскимъ пройдошествомъ и умѣньемъ избѣгать цѣпкихъ, но достаточно неуклюжихъ у насъ рукъ полиціи.
Извѣстно, что, въ огромномъ большинствѣ, безпаспортные въ столицѣ попадаются среди простолюдиновъ и, главнымъ образомъ, заѣзжихъ крестьянъ, прибывшихъ въ Петербургъ на заработки. Въ сущности, ихъ даже нельзя называть, въ строгомъ смыслѣ, безпаспортными: паспорты у нихъ обыкновенно имѣются на лицо, но только просроченные и, поэтому, потерявшіе свою силу. Полиція, блюдя строжайшія паспортныя правила, не вдается въ эту квалификацію,—и безъ разбора «тащитъ» и «не пущаетъ» и дѣйствительно безпаспортныхъ, и тѣхъ, у кого паспорты не въ порядкѣ. Безспорно, что немало есть случаевъ, гдѣ эта провинность является результатомъ пренебреженія къ «законнымъ требованіямъ» власти, распущенности и бездѣльничества,—рѣдко злонамѣренности,—но въ массѣ безпаспортность является вслѣдствіе «простоты», малаго знакомства съ законами и, наконецъ, разныхъ внѣшнихъ неблагопріятныхъ случайностей, играющихъ иногда такую огромную роль въ судьбѣ и карьерѣ русскаго человѣка, особенно—низшаго класса.
Самая обыденная и чаще всего встрѣчающаяся случайность—мѣшкотность «деревни», при высылкѣ въ столицу требуемыхъ отъ нея паспортовъ, по причинамъ иногда возмутительнымъ. Обыкновенно бываетъ такъ: «деревня», въ лицѣ своихъ властей и родственниковъ отлучившагося на заработки своего члена, смотритъ на него, какъ на доходную статью и облагаетъ елико возможно большимъ поборомъ, какъ бы оброкомъ. Извѣстно, что у нашихъ, проживающихъ въ столицѣ, простолюдиновъ вся корреспонденція съ родной деревней зиждется на рублѣ. Каждое родственное посланіе изъ деревни, послѣ теплыхъ привѣтствій и низкихъ поклоновъ, неизбѣжно кончается требованіемъ присылки денегъ, безъ «вложенія» которыхъ почти немыслимо ни одно отвѣтное изъ столицы письмо. Если-же «вложенія» нѣтъ, не взирая на требованія, если отошедшій на промыселъ членъ деревни оказывается предъ нею неисправнымъ въ платежѣ наложеннаго на него оброка, то она обыкновенно пускаетъ противъ него въ ходъ, какъ испытанное и вѣрное орудіе понужденія и наказанія,—«пачпортъ», т. е., его лишеніе, несвоевременную его высылку. Можно представить себѣ, какая масса происходитъ, при этомъ, всякихъ злоупотребленій и вымогательствъ, связывающихъ по рукамъ и ногамъ заѣхавшаго въ столицу крестьянина и доводящихъ его до фатальной, законопреступной безпаспортности, совершенно независимо отъ его личной воли!
Тягость и крайняя притязательность на личную свободу нашей устарѣлой паспортной системы не только, безъ надобности, связываетъ городскаго простолюдина, лишаетъ его часто работы и хлѣба и ставитъ въ безвыходное положеніе, но служитъ еще источникомъ своеобразныхъ, спеціальныхъ преступленій, чрезвычайно затрудняя и полицію и юстицію массой фиктивныхъ, ненужныхъ дѣлъ, въ такомъ, напр., родѣ. Выбираемъ наиболѣе характеристическія изъ нихъ.
Судится въ окружномъ судѣ нѣкто—молодой человѣкъ, петербургскій уроженецъ, въ уклоненіи отъ отбыванія воинской повинности. Онъ вынулъ жребій и, получивъ отсрочку на годъ по слабости здоровья, «совершенно забылъ» явиться къ сроку. Его судятъ за эту забывчивость и приговариваютъ къ двумъ недѣлямъ ареста; но передъ этимъ онъ высидѣлъ нѣсколько мѣсяцевъ въ тюрьмѣ, пересылался нѣсколько разъ по этапу изъ Харькова въ Петербургъ, изъ Петербурга въ Варшаву и обратно, вовсе не за это преступленіе, а только потому, что имѣлъ несчастье потерять свой паспортъ. Ни ручательства за него, ни удостовѣренія его личности людьми, знавшими его, не оказывали никакого дѣйствія на облегченіе его участи. Дѣло это самое простое и обыкновенное, но весьма характеристическое, потому что точно такимъ-же образомъ и по такому-же поводу тысячи лицъ ежегодно «задерживаются», по мѣсяцамъ томятся въ тюрьмахъ и разбрасываются по лицу земли русской съ испорченною жизнью и карьерой.
Чтобы избавиться отъ такихъ тягостныхъ послѣдствій безпаспортности и отвлечь вниманіе полиціи, самъ собою напрашивается искусъ къ изобрѣтенію подложнаго паспорта, если настоящаго нельзя почему-либо достать. Какъ извѣстно сочиненіе фальшивыхъ паспортовъ, представляющее собою уже несомнѣнный криминалъ,—самый обыденный и распространенный видъ преступленія въ разсматриваемой здѣсь средѣ городскихъ подонковъ. Но только несправедливо было-бы думать, что на преступленіе это идутъ исключительно одни испорченные, опустившіеся люди, съ ослабѣвшей волей, легко поддающейся на всякое грѣховное искушеніе. Нѣтъ, наша паспортная система создаетъ нерѣдко такія невозможныя положенія, что человѣку ни въ чемъ неповинному, съ самой чистой совѣстью, приходится выбирать между подложнымъ паспортомъ или петлей на шею!
Въ томъ-же окружномъ судѣ, въ другой разъ, входитъ на скамью подсудимыхъ, при помощи сторожей, разбитая параличемъ, «весьма приличная женщина», крестьянка 40 лѣтъ, обвиняемая въ проживаніи по чужому паспорту. Грустную повѣсть разсказала она суду! Еще при крѣпостномъ правѣ, 17-ти лѣтъ, ее выдали насильно замужъ, «по господскому приказу». «Съ самаго начала жизнь съ мужемъ, въ мужней семьѣ, была не красна; я—разсказывала подсудимая—терпѣла, думала, что лучше будетъ, но чѣмъ дальше жила, тѣмъ дѣлалось все хуже и хуже». И мужъ, и вся семья «ѣли ее поѣдомъ», обременяли непосильной работой и, притомъ, держали впроголодь, на бросовыхъ «хлѣбныхъ коркахъ съ водичкой». Своя родня помочь несчастной не хотѣла, уйти отъ мучительной жизни, по добру, нечего было и думать. «Стала я,—продолжала подсудимая,—просить невѣстку свою, солдатку вдову, чтобъ она отдала мнѣ свой паспортъ. Она согласилась, и я дала ей 3 рубля и сказала, что, если паспортъ подѣйствуетъ, то вышлю ей еще 10 рублей». Паспортъ «подѣйствовалъ»; съ нимъ подсудимая благополучно прожила въ Петербургѣ девять лѣтъ «по разнымъ мѣстамъ въ прислугахъ»; но на ея несчастье, пошли паспортныя строгости, стали требовать провѣрки «вѣчныхъ паспортовъ», посредствомъ посылки ихъ въ «свои мѣста». Между тѣмъ, невѣстка подсудимой, снабдившая ее своимъ паспортомъ, за это время умерла, и—тутъ-то обнаружилось преступленіе подсудимой, виновной, въ сущности, только тѣмъ, что ей хотѣлось пожить почеловѣчески, правоспособной гражданкой. Судъ ее оправдалъ.
Вообще судъ, заваливаемый дѣлами о нарушеніи паспортныхъ правилъ, относится къ этому нарушенію очень снисходительно, очевидно, вслѣдствіе «внутренняго убѣжденія» въ полной несостоятельности и отсталости нашей придирчивой паспортной системы. Большинство дѣлъ этого рода разбирается у мировыхъ судей, и—вотъ, напримѣръ, какихъ опасныхъ субъектовъ приходится нерѣдко судьямъ карать по всей строгости законовъ.
Предстаетъ предъ очи суровой Ѳемиды «дряхлая старушка 70 лѣтъ», крестьянка тверской губерніи, обвиняемая въ проживаніи въ столицѣ по просроченному паспорту.—«Признаете себя виновною?»—спрашиваетъ судья.—«До сей поры,—шамкаетъ подсудимая,—я никогда въ судѣ не бывала, живу своими трудами… родилась на свѣтъ, когда еще французъ приходилъ въ русскую землю… Паспортъ просрочила потому, что наше волостное правленіе далеко отъ Петербурга, а тамъ позамѣшкались, въ этомъ я не виновата»… Мировой судья, однако неумолимъ и—караетъ подсудимую штрафомъ… въ 25 копѣекъ. Другое дѣло по такому-же преступленію. Подсудимыхъ—трое: мастеровой, за то, что паспортъ у него оказался просроченнымъ «на нѣсколько дней», его хозяинъ, за то, что держалъ его съ такимъ паспортомъ, и квартирная хозяйка, у которой онъ проживалъ, за то, что не выбросила его на улицу въ тотъ-же часъ, какъ фатальному паспорту ея жильца истекъ срокъ—«Признаете-ли себя виновными?» спрашиваетъ судья этого ужаснаго преступника и его сообщниковъ. Преступникъ и его квартирная хозяйка приносятъ повинную, но хозяинъ мастерской оправдывается: виновный въ просрочкѣ работалъ у него поденно и, потому, не настояло надобности спрашивать у него паспорта. Судья безпощаденъ—и со всѣхъ трехъ подсудимыхъ взыскиваетъ цѣлыхъ три четвертака…
Подобные процессы въ мировыхъ камерахъ столицы повседневны. «Полиція,—замѣчаетъ одинъ судебный хроникеръ,—то и дѣло составляетъ протоколы о нарушеніи паспортныхъ и адресныхъ правилъ, а мировые судьи, каждое засѣданіе, разбирая подобнаго характера дѣла, находятъ возможнымъ весьма нерѣдко или оправдывать обвиняемыхъ, или-же подвергать ихъ штрафу въ 1 копѣйку, въ 3, 5 и много, много въ 10 коп.; нѣкоторые-же судьи приняли за правило назначать штрафъ, для всѣхъ и каждаго, въ 25 коп., и только немногіе налагаютъ болѣе солидный штрафъ». Не смотря, однако, на такую ничтожность штрафовъ, встрѣчаются горемыки, для которыхъ заплатить какой нибудь четвертакъ составляетъ почти непосильное лишеніе и нерѣдко сами сердобольные судьи или кто нибудь изъ публики вносятъ на алтарь отечества эти четвертаки за подсудимыхъ, ради торжества существующей паспортной системы…
Сколько-же безъ пути растрачивается времени, канцелярскихъ чернилъ и бумаги, сколько волочится отрываемаго отъ работы народа по полицейскимъ и судебнымъ камерамъ, сколько сама полиція и юстиція безплодно расходуютъ силъ на дѣлопроизводство по этому предмету,—никто, къ сожалѣнію, не считалъ, хотя стоило-бы, чтобъ показать всю несообразность нашей паспортной системы и всю ея убыточность для общественной экономіи.
Безпаспортность или неисправность паспорта, влекущія за собою потерю работы и даже крова,—такъ какъ обличающихся въ этой погрѣшности гражданъ никто не долженъ держать и укрывать, подъ страхомъ отвѣтственности предъ закономъ,—создаютъ для человѣка невыносимое положеніе, равняющееся лишенію правъ состоянія и гражданства. Въ низшемъ, рабочемъ быту, гдѣ чаще всего встрѣчается такое положеніе, оно является часто прямой причиной бродяжничества и нищенства, а нерѣдко—и болѣе существенныхъ нарушеній общественнаго права. Городской рабочій безъ паспорта или съ просроченнымъ паспортомъ въ карманѣ—прямой кандидатъ въ бродяги и нищіе: это можно принять за общее правило. Безъ этой стереотипной бумажки, онъ все равно, что безъ рукъ, потому что его нигдѣ не принимаютъ на работу. Что-жъ ему остается, въ неопредѣленномъ чаяніи лучшаго исхода, какъ не бродить и, за неимѣніемъ средствъ, не попрошайничать, если не идти къ болѣе важнымъ закононарушеніямъ?
Впрочемъ, тотъ-же рабочій, хотя бы и съ исправнымъ паспортомъ въ рукахъ, но безъ занятій, безъ заработка, опять таки—прямой кандидатъ въ бродяги и нищіе, тѣмъ болѣе, что крестьянинъ нашъ, всѣмъ ходомъ русской исторіи, воспитался считать нищенство и бродяжничество весьма обычными и отнюдь не зазорными бытовыми формами. Вслѣдствіе этого, въ составѣ разсматриваемой группы петербургскаго уличнаго пролетаріата и пауперизма, крестьяне занимаютъ господствующее мѣсто, по своей численности. По той-же причинѣ, мы имѣемъ полное основаніе, съ точки зрѣнія соціально-экономической, обобщить всѣхъ безпаспортныхъ съ нищими и бродягами въ однородную группу, созданную и обставленную однородными бытовыми условіями.
Накопляется эта перекатная голь и бѣднота на петербургской улицѣ весьма обыкновеннымъ порядкомъ и вполнѣ наглядно.
Извѣстно, что въ Петербургъ ежедневно прибываетъ съ деревенской голодухи масса рабочаго люда безъ опредѣленной цѣли, съ однѣми лишь мечтательными надеждами на хорошіе заработки, изобиліемъ и общедоступностью которыхъ столица наша славится искони въ мнѣніи народа гораздо болѣе, чѣмъ она того заслуживаетъ. Отправляясь въ столицу, на основаніи такой традиціи, рабочіе не освѣдомляются заранѣе, да и неоткуда имъ справиться объ этомъ—настоитъ-ли тамъ надобность въ ихъ рукахъ, или нѣтъ? желательными-ли они явятся туда гостями, или же окажутся лишними? Вслѣдствіе этой неизвѣстности происходитъ то, что на рынкѣ труда въ Петербургѣ очень часто предложеніе рабочихъ рукъ далеко превышаетъ ихъ спросъ, а отсюда множество прибывшихъ, ничѣмъ не обезпеченныхъ искателей лучшаго, сразу попадаютъ въ крайне стѣснительное и безпомощное положеніе. Возвращаться домой, въ деревню—не на что, да и какъ возвращаться, когда человѣкъ бѣжалъ изъ нея отъ нужды и голода? Пристроиться въ Питерѣ не посчастливилось; средствъ никакихъ; помощи ни откуда, а, между тѣмъ, жить хочется и, какъ ни изломала, какъ ни истерзала лютая жизнь, все еще въ изможденной груди теплится искра надежды, что авось Богъ пошлетъ счастье—и заработокъ, и хлѣбъ и довольство… Но покамѣстъ, до счастья, надо же какъ нибудь кормиться. Что дѣлать?—Исходъ одинъ: идти «побираться», «христарадничать» или «звонить», выражаясь терминомъ петербургскихъ нищихъ.
Нужно замѣтить, что въ такое трудное положеніе попадаютъ въ столицѣ не только пришлые изъ деревни новички, но и обжившіеся здѣсь, опытные и знающіе ремесло рабочіе, вслѣдствіе двухъ основныхъ причинъ: во-первыхъ, колебаній на рынкѣ труда и промышленности, и, во-вторыхъ, полнаго отсутствія организаціи и самопомощи въ самой рабочей средѣ.
Колебанія въ спросѣ рабочихъ рукъ, во всѣхъ отрасляхъ торгово-промышленной дѣятельности столицы, бываютъ чрезвычайно рѣзки и часты. Не говоря уже о постоянной громадной количественной разницѣ этого спроса между лѣтнимъ и зимнимъ временемъ, весьма не рѣдки бываютъ случаи, особенно въ заводско-фабричной промышленности столицы, когда, вдругъ, вслѣдствіе какихъ нибудь несчастныхъ финансово-экономическихъ случайностей, складывающихся чаще всего по прихоти «внѣшней политики», промышленность эта вынуждается сократить свое производство, и вотъ въ одно прекрасное утро сотни, а иногда тысячи рабочихъ остаются безъ дѣла и, слѣдственно, безъ хлѣба. Подобные случаи, по мелочамъ, происходятъ въ Петербургѣ, можно сказать, повседневно; но на нихъ обращается вниманіе только тогда, когда они принимаютъ огромные размѣры.
Такъ, изъ нашихъ матеріаловъ узнаемъ, что столичная полиція была крайне обезпокоена въ 1872 году, по случаю прекращенія работъ на литейномъ заводѣ Макферсона и Карра, когда, вслѣдствіе этого, до 3.000 рабочихъ сразу очутились въ безпомощномъ положеніи. Полицейскій «отчетъ» назвалъ этотъ случай «исключительнымъ», и—онъ былъ такимъ на самомъ дѣлѣ, но только лишь въ количественномъ отношеніи. По три тысячи человѣкъ рѣдко выбрасывается на улицу за разъ, въ одинъ день,—это правда; но враздробь, по мелочамъ, подобныя случайности весьма обыкновенны въ промышленно-рабочей средѣ Петербурга. По мелочамъ, онѣ только кажутся незамѣтными и не внушаютъ тревоги; тѣмъ не менѣе, если ихъ обобщить и подвести имъ итогъ, то онѣ, пожалуй, пріобрѣли бы довольно угрожающую физіономію, и тогда для насъ стало бы ясно, что эти-то случайности и служатъ главнымъ факторомъ въ образованіи многочисленнаго петербургскаго уличнаго пауперизма и пролетаріата, вычерпать которые такъ безплодно усиливается полиція неослабными «задержаніями», арестами и административными высылками. Что это, дѣйствительно, такъ—подтверждаетъ цитированный выше отчетъ, довольно краснорѣчивымъ изображеніемъ огромнаго увеличенія въ столицѣ «людей, не имѣющихъ ни средствъ къ существованію, ни даже опредѣленнаго пристанища», увеличенія, происшедшаго, именно, вслѣдствіе указаннаго «исключительнаго» случая, оставившаго одновременно три тысячи рабочихъ безъ занятій. «Число такихъ людей,—говорится въ отчетѣ,—достигло тогда громадныхъ размѣровъ: въ одномъ полицейскомъ домѣ ночевало ежедневно, по неимѣнію ночлега, болѣе 600 человѣкъ; прилегающіе къ Сѣнной площади дома кн. Вяземскаго, де-Роберти и др. буквально были переполнены ночлежниками; наконецъ, немалое число людей проводили ночи подъ мостами, въ паркахъ и т. п. мѣстахъ».
Картина вѣрная; одно только, якобы, внезапное увеличеніе такихъ пролетаріевъ и пауперовъ до «громадныхъ размѣровъ» было здѣсь результатомъ оптическаго обмана: «размѣры» эти постоянно «громадны», какъ свидѣтельствуетъ самая статистика полицейскихъ арестовъ, но они не ощутительны на притупившійся полицейскій глазомѣръ, способный прійти въ смущеніе только предъ лицомъ «исключительныхъ» случаевъ, которые представляются здѣсь не болѣе, какъ частными эпизодами общаго явленія. Не заглядывая слишкомъ глубоко въ корень этого явленія, остановимся на ближайшей его причинѣ, о которой мы упомянули выше, т. е. на отсутствіи въ столичной рабочей средѣ корпоративной организаціи и самопомощи.
У этой пришлой, крестьянской чернорабочей массы, составляющей почти двѣ трети столичнаго населенія, нѣтъ здѣсь ни осѣдлости, ни своего хозяйства съ его запасами и подспорьями, нѣтъ, словомъ, дома, а, главное, у нея нѣтъ здѣсь той общинной солидарности, взаимной поддержки и самопомощи, которыя болѣе или менѣе обезпечиваютъ отъ сумы и крайности поселянъ, живущихъ въ деревнѣ. Петербургскій рабочій живетъ здѣсь постоянно налегкѣ, живетъ изолированно, ради заработка и на заработокъ: другихъ интересовъ и другихъ цѣлей у него нѣтъ. «Корни» его остались въ деревнѣ, а въ столицѣ, попавъ въ среду подобныхъ себѣ, такихъ-же залетныхъ птицъ, онъ смѣшивается съ ними лишь механически, случайно: всѣ они—другъ другу чужіе; въ то же время, всѣ они—чужаки для города и городъ для нихъ—чужой. Петербургскій рабочій классъ—вовсе не классъ, въ смыслѣ какой нибудь организаціи: это просто—масса случайно, механически скученныхъ людей подъ кровлями фабрикъ и заводовъ, а потому, чуть только эти кровли отказываютъ имъ въ гостепріимствѣ,—они разсыпаются и дезорганизуются, безсильные чѣмъ нибудь сообща помочь себѣ, какъ это умѣютъ дѣлать, напр., рабочіе на Западѣ.
Не будучи въ состояніи сами себѣ помочь, въ моменты промышленныхъ кризисовъ, наши столичные рабочіе не встрѣчаютъ никакой почти помощи и со стороны общества, не говоря уже о «хозяевахъ»—фабрикантахъ и заводчикахъ. Одна только полиція прилагаетъ къ нимъ свое попеченіе, но попеченіе полиціи выражается лишь въ томъ, что она, согласно съ своимъ призваніемъ, «тащитъ» и «не пущаетъ», хотя отъ этого никому не легче. По поводу вышеописаннаго «исключительнаго» случая, въ 1872-мъ году, градоначальникъ, какъ значится въ его отчетѣ, «принявъ въ соображеніе: во 1-хъ, что праздные рабочіе легко могутъ сдѣлаться жертвами неблагонамѣренныхъ людей и, по ихъ внушеніямъ, вступить на путь преступленій, и, во 2-хъ, что, въ случаѣ возникновенія на какой либо изъ здѣшнихъ фабрикъ безпорядковъ, подобныхъ тѣмъ, которые были на Кренгольмской мануфактурѣ, присутствіе толпы, не имѣющей опредѣленныхъ занятій, можетъ придать означеннымъ безпорядкамъ характеръ весьма серьезный»,—принявъ все это въ соображеніе, градоначальникъ «счелъ своей обязанностью, въ видахъ охраненія въ столицѣ общественнаго порядка и спокойствія», исходатайствовать себѣ разъ навсегда право: «тѣхъ изъ иногородныхъ рабочихъ, которые, по какимъ бы то ни было причинамъ, лишаются работы и таковой въ теченіе семи дней не пріищутъ, приглашать немедленно отправляться на мѣсто родины»…[1]
Таковъ дальновидный и предусмотрительный взглядъ полиціи на рабочаго, не имѣющаго работы,—взглядъ, вполнѣ оправдываемый тѣмъ простымъ соображеніемъ, что обыватель безъ «опредѣленныхъ занятій», безъ средствъ къ существованію и даже безъ пристанища, скандалезно портитъ симметричность городскаго благоустройства, мозолитъ блюстительное око своимъ безцѣльнымъ скитальчествомъ, безъ сомнѣнія, питаетъ въ глубинѣ души далеко не идиллическія чувства и помыслы о «существующемъ порядкѣ вещей», а «въ минуту жизни трудную» близокъ и къ активному нарушенію этого порядка, хотя бы въ видѣ одиночныхъ покушеній на частную собственность.
Словомъ, мы хотимъ сказать, что полиція вполнѣ точно опредѣлила главный, такъ сказать, материкъ столичнаго classe dangereuse, уплачивающаго «подать преступленію» и комплектующаго ряды разсматриваемой здѣсь группы пролетаріевъ и пауперовъ—бродягъ, уличныхъ проститутокъ, нищихъ и безпаспортныхъ, не имѣющихъ пристанища. Можно-бы только оспаривать раціональность практикуемаго способа искорененія этого опаснаго народа, ибо, не смотря на сугубость и энергичность полицейскихъ «приглашеній» удалиться изъ Петербурга, народа этого нисколько почти не убываетъ, какъ мы видѣли, въ предѣлахъ столицы; но, вѣдь, полиція другихъ, лучшихъ средствъ и не имѣетъ для цѣленія этой огромной общественной язвы.
Изслѣдовавъ такимъ образомъ почву, источники и господствующій составъ петербургской уличной голи и нищеты, мы остановимся теперь на нѣкоторыхъ частныхъ, характеристическихъ сторонахъ этого явленія. Прежде всего посмотримъ на процедуру «ловли» этого несчастнаго бродячаго народа, которая укажетъ намъ на его главнѣйшія гнѣзда и на его территоріальное распространеніе въ чертѣ столицы.
Изъ свѣдѣній полицейской статистики видно, что самой излюбленной мѣстностью петербургскихъ бродягъ, нищихъ и безпаспортныхъ служитъ Спасская часть, гдѣ ихъ «задерживается» болѣе одной трети общаго числа, въ средней годичной сложности. Это объясняется очень просто тѣмъ, что Спасская часть, представляя собою центръ столицы, сосредоточиваетъ въ себѣ наибольшее число торгово-промышленныхъ заведеній и, слѣдовательно, наибольшую циркуляцію дѣловаго населенія, около котораго легче всего, такъ или иначе, поживиться попрошайкамъ, искателямъ случайной «поденной» работы, а также и охотникамъ до всякой движимости, которая «плохо лежитъ». Кромѣ того, въ Спасской части сосредоточено наибольшее число доступныхъ для чернаго народа трактировъ, кабаковъ, портерныхъ, «обжорныхъ» заведеній съ дешевой снѣдью, и разнаго рода притоновъ для гульбы и разврата. Здѣсь-же, наконецъ, находятся въ наибольшемъ числѣ обширныя и гостепріимныя ночлежныя трущобы, въ родѣ знаменитой «Вяземской лавры», представляющей собою, какъ бы, центральный резервуаръ бродячаго и нищенствующаго Петербурга. Въ этихъ-то пріютахъ, имѣющихся и въ другихъ частяхъ города, полиція—обыкновенно «въ часъ вечерней мглы»—производитъ главнымъ образомъ свои періодическія очистительныя облавы для ловли бродягъ, безпаспортныхъ и, вообще, «подозрительныхъ» лицъ. Но, кромѣ того, она немало хватаетъ ихъ и на улицахъ, напр., въ моменты обращенія ихъ къ прохожимъ за милостынею или смѣлой экскурсіи въ карманы послѣднихъ, накрываетъ во время опъяненія или сна въ городскихъ паркахъ, бульварахъ, пустыряхъ и просто «подъ заборомъ».
Происшедшій нѣсколько лѣтъ тому назадъ, большой пожаръ складовъ сѣна на Невѣ обнаружилъ для непосвященныхъ столичныхъ жителей новое, своеобразное гнѣздо петербургскихъ безпріютныхъ бродягъ. Когда сѣнныя барки окончательно сгорѣли, то въ нихъ найдено было нѣсколько объуглившихся труповъ. Для полиціи эта находка не была, впрочемъ, неожиданнымъ сюрпризомъ: ей извѣстно, по опыту, что въ зимнее время сѣнныя барки и сараи служатъ любимымъ прибѣжищемъ по ночамъ для бездомныхъ голяковъ, и она нерѣдко извлекаетъ ихъ изъ этихъ импровизированныхъ ночлежныхъ пріютовъ цѣлыми партіями, при такой, напр., оригинальной обстановкѣ.
Разъ полиція, свѣдавъ, что въ одномъ огромномъ сѣнномъ сараѣ за Московской заставой скрывается много бродягъ, нагрянула туда ночью. При входѣ ея, разсказываетъ очевидецъ: «въ сараѣ все безмолвствовало и, повидимому, никого не было, но необитаемость сарая была только кажущаяся,—всѣ ночлежники сидѣли въ норахъ, продѣланныхъ въ сѣнѣ; чтобы вызвать ихъ, одинъ изъ полиціантовъ употребилъ такую хитрость.—«Городовые!—закричалъ онъ,—осторожнѣй прокалывайте сѣно шашками, а то, пожалуй, кого нибудь изъ бродягъ заколете! Эй, молодцы!—обратился онъ къ незримымъ обитателямъ сарая:—выходите, а коли кто останется и будетъ проколотъ, то не взыщи». Угроза подѣйствовала, стоги сѣна зашевелились и изъ норъ вылѣзло 60 темныхъ личностей, въ томъ числѣ четыре женщины и одинъ больной старикъ, который не въ силахъ былъ идти. Были случаи, что въ сѣнныхъ складахъ, при разборкѣ сѣна, находили залежавшіеся трупы этого рода горемыкъ, нашедшихъ себѣ здѣсь вѣчный ночлегъ и успокоеніе отъ лютой, голодной и холодной жизни. Во время-же описаннаго выше пожара сѣнныхъ барокъ, очевидно, многихъ изъ нихъ огонь застигъ въ крѣпкомъ снѣ. Были догадки, что и самый пожаръ этотъ произведенъ кѣмъ нибудь изъ обитателей сѣнныхъ барокъ, вздумавшихъ, лежа въ сѣнѣ, покурить «цыгарку».
Въ лѣтнее теплое время бездомные бродяги, по безденежью или по другимъ соображеніямъ, любятъ проводить ночи на чистомъ воздухѣ, въ пустыряхъ и городскихъ паркахъ, утѣшаясь тѣмъ, по ихъ выраженію, что тутъ «каждый кустикъ ночевать пуститъ». Ихъ много попадается за Московской заставой, между Митрофаньевскимъ и Волковскимъ кладбищами, на островахъ, въ Александровскомъ, Екатерингофскомъ и Петровскомъ паркахъ. Одинъ газетный «отмѣтчикъ», посѣщая Петровскій паркъ, былъ изумленъ какъ-то обиліемъ попадающихся по ночамъ въ его аллеяхъ «какихъ-то странныхъ фигуръ въ бѣлыхъ фартукахъ—этой эмблемѣ петербургскаго дворника». Вглядѣвшись въ «измятыя, исхудалыя, внушающія подозрѣніе, лица этихъ мнимыхъ дворниковъ и въ ихъ лохмотья», отмѣтчикъ пришелъ къ основательному заключенію, что эти фартуки надѣваются просто для отвода глазъ ночнаго патруля и что подъ ними скрываются чистѣйшіе бродяги, ищущіе ночлега, а отчасти и поживы, при удобномъ случаѣ. Кстати сказать, на арго̀ петербургскихъ бывалыхъ бродягъ, проводить ночи безъ пріюта, подъ открытымъ небомъ, называется почему то—«ломать итальянку».
Съ учрежденіемъ quasi-благотворительныхъ ночлежныхъ пріютовъ, удобныхъ единственно тѣмъ, что при впускѣ въ нихъ не спрашиваютъ паспортовъ, они стали привлекать многихъ забулдыгъ и бобылей, и сдѣлались однимъ изъ центровъ сосредоточенія по ночамъ столичнаго уличнаго пролетаріата. Особенно популяренъ обширный ночлежный пріютъ на Обводномъ каналѣ, близь вокзала Варшавской желѣзной дороги. Пріюты эти наполняются больше всего въ зимнее время, въ сильные морозы. Уже съ ранняго вечера зимою, по Обводному каналу, «замѣтите всегда,—разсказываетъ одинъ интеллигентный ночлежникъ этихъ пріютовъ,—множество стоящихъ фигуръ, смиренно кланяющихся каждому мимо проходящему». Это—несчастные, вымаливающіе грошики на платежъ за ночлегъ въ пріютъ. Около входа въ пріютъ, задолго до его открытія, собирается толпа людей, одѣтыхъ большею частью по лѣтнему и, можетъ быть, въ теченіе дня не имѣвшихъ крохи хлѣба во рту, если только не попалось имъ гдѣ нибудь на тумбочкѣ или подоконникѣ. Этимъ бѣднякамъ часто случается собирать хлѣбъ по тумбочкамъ и подоконникамъ. Вся толпа отъ долгаго ожиданія промерзла до мозга костей. Это можно заключить по тому ожесточенному воплю, который слышится за полверсты отъ пріюта. Вопль этотъ пугаетъ не только мирныхъ гражданъ, но и безстрашныхъ людей.
— «Что это за шумъ?» спрашиваютъ. — «Пугало!» отвѣчаютъ. «Когда я,—говоритъ разсказчикъ,—приблизился на разстояніе, съ котораго можно было разобрать слова, ожесточеніе толпы дошло до послѣдней степени: она просто рычала, и въ этомъ рычаніи слышались ругательства», Когда-же входъ, наконецъ, открылся,—«Боже, какая пошла давка! Посторонній наблюдатель подумалъ-бы, что весь этотъ людъ спасается отъ смерти. Да, дѣйствительно спасается, если не отъ смерти, то отъ замерзанія»…
Что-жь это за народъ? Присмотримся къ нему ближе; заглянемъ въ эти трущобные пріюты и въ такъ называемыя «бродяжныя» камеры полицейскихъ домовъ, гостепріимныя для тѣхъ забулдыгъ, которые не умѣютъ сами себѣ найти приличнаго ночлега и подбираются блюстителями на улицахъ. Мрачная и въ то же время причудливая картина открывается предъ нами, при знакомствѣ съ этой отверженной, пестрой смѣсью
|
.... «одеждъ и лицъ, |
Какъ мы уже знаемъ, преобладающимъ элементомъ бродячаго Петербурга является безпаспортный, «заплутавшійся», какъ говорится въ просторѣчіи, крестьянинъ-мужикъ, исковерканный городомъ. Его повѣсть нехитра и однообразна. По словамъ одного наблюдателя петербургскихъ «кутузокъ», горемыки эти «никогда доподлинно не знаютъ, напр., за что, именно, ихъ арестовали». Спросите объ этомъ любаго изъ «бродяжныхъ».
— А кто его знаетъ, получится отвѣтъ:—посадили и все тутъ!
При ближайшемъ изслѣдованіи окажется, что одинъ уже два года, какъ просрочилъ паспортъ и проживалъ безъ прописки по разнымъ темнымъ питерскимъ закоулкамъ; другой—«писалъ-писалъ въ волость; пришлите, молъ, паспортъ! а отвѣта все нѣту»; третій потерялъ; четвертый—отдалъ дядѣ Пахому, а дядя Пахомъ, лѣшій его знаетъ, куда самъ подѣвался; пятаго—служивый какой то обокралъ и билетъ унесъ; шестой—просто просрочилъ, потому что за новый платить надо, и такъ далѣе, въ томъ же родѣ. Но попадаются безпаспортные и совершенно инаго сорта. Вотъ здоровый, краснолицый парень—отличный работникъ, получающій по 80-ти рублей въ мѣсяцъ, но цѣлыхъ три года забывавшій обзавестись паспортомъ. Наконецъ вспомнилъ, послалъ въ деревню требованіе о «билетѣ», «со вложеніемъ» ста рублей, но «родитель разсудилъ иначе: денежки то взялъ, а сына все-таки по этапу вытребовалъ»… Вотъ простодушнѣйшій хохолъ, забравшійся въ Петербургъ для подачи какого-то неотложно-нужнаго «прошенія», но не сообразившій на счетъ строгости столичныхъ паспортныхъ порядковъ. Онъ прямо изъ «комиссіи прошеній» попалъ въ «кутузку» и, тоскуя по своей «хатѣ» и «жинци», никакъ не можетъ помириться съ мыслью, что его, раба божія, отправятъ на родину по этапу: «Оце! я й самъ бы скорій доіхавъ!» Вотъ новоявленный Баянъ, импровизирующій въ стихахъ цѣлыя поэмы и рапсодіи,—слѣпой старикъ, крестьянинъ изъ подъ Москвы. Въ Петербургъ онъ пріѣхалъ удивить сильныхъ міра сего своимъ талантомъ и за то быть отъ нихъ взысканнымъ великими и богатыми милостями, но, вмѣсто того, на первыхъ-же шагахъ своего наивнаго посланничества былъ «задержанъ» полиціей за безпокойное обращеніе къ высокопоставленнымъ особамъ. Вотъ—какой то таинственный «восточный человѣкъ», ни слова не говорящій по-русски и рѣшительно не постигающій, за что его посадили и что вокругъ него дѣлается… Вотъ приличнаго вида господинъ, съ интеллигентной физіономіей, украшенной золотыми очками, въ арестантской хламидѣ. Оказывается отставной петербургскій чиновникъ; гдѣ-то въ провинціи, дорогой, его до нитки ограбили, а мѣстная полиція, вмѣсто оказанія ему помощи, сочла его за безпаспортнаго бродягу и провела по всѣмъ мытарствамъ тюремно-этапной процедуры «удостовѣренія личности»… Вотъ отставной прапорщикъ изъ Борго, финнъ родомъ и странствующій пѣвецъ по профессіи. Артистъ въ душѣ, онъ гдѣ-то затерялъ свой формулярный списокъ и теперь долженъ отправиться за его возобновленіемъ на родину по этапу… Вотъ какая-то соотечественница прапорщика, молодая особа, выдающая себя за дипломованную гувернантку, но, къ сожалѣнію, не могущая доказать это документально… Вотъ еще одна особа прекраснаго пола—вдова штабсъ-капитана, присланная по этапу изъ Фатежа[2], гдѣ она въ одно прекрасное утро явилась къ мѣстному исправнику «въ одномъ платьѣ», съ тремя военными медалями на груди и назвала себя княгиней Мещерской, бывшей сестрой милосердія. Самозванство это произошло самымъ простымъ образомъ: штабсъ-капитанша «ѣздила на богомолье въ Кіевъ, дорогою ее обокрали, она обратилась за содѣйствіемъ къ исправнику, а тотъ обозвалъ ее бродягой; тогда она, въ сердцахъ и будучи выпивши, какъ-то наименовала себя княгиней Мещерской»… Все это болѣе или менѣе невинныя жертвы безпаспортности и—нѣтъ конца всѣмъ типичнымъ разновидностямъ этого несчастнаго люда.
«О безпаспортныхъ бродягахъ собственно Петербурга, нужно сказать,—говоритъ одинъ компетентный наблюдатель,—что это—не мощные богатыри, пускающіеся въ чужедальную сторону искать счастья, это—просто мелкіе жулики, воришки, обитатели столичныхъ трущобъ, нищіе и попрошайки»… «Между другими бродяжными его сейчасъ узнаешь: тощій, сгорбленный, испитой, съ зеленымъ, болѣзненнымъ лицомъ; его слышно издали по глухому кашлю, выходящему словно изъ треснувшей пополамъ груди. Онъ—паразитъ среди дѣятельной столичной жизни, но онъ петербуржецъ pur sang[3]: на него тяжелымъ бременемъ легла мощная рука цивилизаціи (?) и безъ труда раздавила между своими пальцами».
Замѣтимъ, впрочемъ, что такихъ спеціально-петербургскихъ бродягъ, прочно, хотя и болѣзненно акклиматизовавшихся въ столицѣ, сравнительно немного. Главную массу бродячаго населенія столицы выдѣляетъ подвижной, пришлый, деревенскій рабочій людъ, какъ это мы выше указывали, указавъ тамъ-же и на причины этого явленія. Другой наблюдатель, изучавшій населеніе ночлежныхъ пріютовъ и разныхъ трущобъ, говоря о составѣ этого населенія, замѣчаетъ, что въ него входитъ «большое количество рабочихъ и ремесленниковъ»,—людей честныхъ и трудолюбивыхъ, которые какъ то уживаются здѣсь съ профессіональными нищими, «мазуриками, прокутившимися маменькиными сынками, апраксинскими прикащиками, промотавшими хозяйскія деньги», и тому подобнымъ забубеннымъ, потеряннымъ и распутнымъ сбродомъ. «Мнѣ всегда страннымъ казалось,—говоритъ онъ,—что нѣкоторые рабочіе и ремесленники дѣлаются даже завсегдатаями пріютовъ. Положимъ, нѣкоторые изъ нихъ находятся въ ожиданіи паспортовъ, но есть и съ паспортами и хорошіе работники, и тѣмъ не менѣе не разстаются съ пріютской жизнью».
Къ слову замѣтимъ, сама полиція дѣлаетъ различіе въ группировкѣ бродягъ и безпаспортныхъ—на «безвредныхъ» и «вредныхъ». Первыхъ она, «при ихъ задержаніи, не подвергаетъ никакому взысканію» и выдаетъ имъ даже «временныя свидѣтельства на жительство» до полученія паспортовъ и пріисканія осѣдлости. Хотя не извѣстно, на чемъ основывается такая классификація, но уже одно ея допущеніе указываетъ на тотъ фактъ, что далеко не всѣ безпаспортные и безпріютные пролетаріи столицы, даже на строгій полицейскій взглядъ, представляютъ собой сплошную массу мелкихъ жуликовъ, воришекъ, попрошаекъ, лѣнтяевъ и, вообще, людей потерянныхъ, темныхъ и неблагонадежныхъ.
Быть можетъ самый неблагонадежный и, во всякомъ случаѣ, самый безнадежный, самый безпомощный элементъ въ разсматриваемыхъ подонкахъ общества представляютъ интеллигентные пролетаріи—тѣ, которые совершенно опустились, потеряли сознаніе собственнаго достоинства, разорвали связи со своей прежней средой, утратили способность и охоту къ труду, къ выходу изъ засосавшей ихъ гнойной тины и, смѣшавшись съ простонародной кабацкой голью, усвоили ея образъ жизни и ея промыслы. Такихъ упраздненныхъ интеллигентовъ много въ средѣ здѣшняго уличнаго пролетаріата. Лучше всего ихъ наблюдать въ ночлежныхъ пріютахъ.
«Въ отдѣленіе, въ которое я попалъ,—разсказываетъ одинъ писатель, сдѣлавшій экскурсію въ ночлежный пріютъ,—приходили больше пальто, форменныя и статскія. Шляпу примѣтилъ одну, болѣе фуражки и, между прочимъ, одна съ кокардой. Много небритыхъ физіономій»… «При этомъ я замѣтилъ какое-то торопливое желаніе зарекомендовать себя… сказать о томъ, что они за люди, и представить себя вовсе не вынужденными искать ночлега, а людьми, въ извѣстной степени, даже обезпеченными. Въ этой торопливой аттестаціи много лжи»… Этой категоріи скитальцы—«люди гордые, любятъ похвалиться, пустить пыль въ глаза и задать даже извѣстнаго рода шикъ». Одинъ изъ нихъ, напр., молодой человѣкъ въ цилиндрѣ «съ вьющимися волосами, съ вывѣсочнымъ лицомъ, украшеннымъ эспаньолкой», и съ претензіей на щегольство въ одеждѣ, какъ вошелъ въ пріютъ, такъ съ перваго-же слова и началъ сыпать салонными французскими фразами… Прислужника кликнулъ, называя его, почему-то, «Петромъ Великимъ», заставилъ себя раздѣвать, потребовалъ водки и, въ награду за услуги, подарилъ свои «весьма заслуженные штаны, кои возраста преклоннаго и цѣна коимъ пять копѣекъ серебромъ»… Другой, старикъ, съ солидной чиновничьей физіономіей, сталъ изливаться передъ авторомъ, что онъ «пріѣхалъ изъ Царскаго за получкой—и большой получкой», да, вотъ, опоздалъ на поѣздъ и вынужденъ-де провести ночь «вдали отъ семейства», а между тѣмъ, за минуту, просилъ уступить ему койку, потому что онъ на ней «постоянно лежитъ»… Третій расхвастался, что на какую-бы желѣзную дорогу онъ ни пришелъ—«всюду кассиръ дастъ ему билетъ».
Нѣкто г. Левковичъ разсказывалъ въ «Спб. Вѣдомостяхъ», что подобные-же аристократы заурядъ встрѣчаются и въ «Вяземской лаврѣ». Въ одной изъ трущобъ ея онъ сошелся съ цѣлой блестящей плеядой: дворяне съ «высшимъ образованіемъ», заслуженные лейтенанты, «бѣдные отставные поручики» и, въ довершеніе, раззорившаяся помѣщица-полька, гордая аристократка, ежеминутно восклицающая: «Oh, sacré nom»!.. Но эти аристократы до того принизились, пали и погрязли въ окружающую ихъ смрадную, омерзительную среду, что потеряли всякій стыдъ, всякій образъ человѣческій. Они клянчатъ по улицамъ у прохожихъ, якшаются съ позорнѣйшими представителями и представительницами трущобнаго міра, вмѣстѣ съ ними пьянствуютъ, развратничаютъ, унижаются и подличаютъ передъ хозяевами квартиръ, которые доводятъ свою фамильярность съ ними до отеческихъ потасовокъ и третируютъ ихъ, какъ послѣднее отребье…
Разъ, утромъ, авторъ былъ очевидцемъ такой сцены. Когда проснулась вся трущоба, въ которой ночевало 65 человѣкъ, «изъ подъ наръ вылѣзла, на четверенькахъ, плотная фигура мужчины. За нимъ слѣдовала женщина, нѣсколько конфузясь и глядя въ землю»… Это были—«бѣдный отставной поручикъ» и его трущобная подруга… «Можетъ-ли быть отвратительнѣе картина?—восклицаетъ разсказчикъ.—Можно-ли упасть ниже, чѣмъ эта пара паріевъ?! Вотъ гдѣ грань человѣческаго паденія!»
Примечания
править- ↑ Къ слову сказать, извѣстный тюрьмовѣдъ В. Н. Никитинъ свидѣтельствуетъ, что и безъ «приглашеній» полиціи, къ ней немало обращается простолюдиновъ, «не нашедшихъ себѣ работы въ столицѣ и, потому, просящихъ отправить ихъ, въ видѣ милости, на родину по этапу, такъ какъ на свой счетъ они, по безденежью, не могутъ вернуться туда» («Жизнь заключенныхъ»).
- ↑ Фатеж — город в Курской губернии (ныне — Курская область). См. Фатеж в Википедии. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ фр. pur sang — чистокровный. — Примечание редактора Викитеки.
