здѣсь результатомъ оптическаго обмана: «размѣры» эти постоянно «громадны», какъ свидѣтельствуетъ самая статистика полицейскихъ арестовъ, но они не ощутительны на притупившійся полицейскій глазомѣръ, способный прійти въ смущеніе только предъ лицомъ «исключительныхъ» случаевъ, которые представляются здѣсь не болѣе, какъ частными эпизодами общаго явленія. Не заглядывая слишкомъ глубоко въ корень этого явленія, остановимся на ближайшей его причинѣ, о которой мы упомянули выше, т. е. на отсутствіи въ столичной рабочей средѣ корпоративной организаціи и самопомощи.
У этой пришлой, крестьянской чернорабочей массы, составляющей почти двѣ трети столичнаго населенія, нѣтъ здѣсь ни осѣдлости, ни своего хозяйства съ его запасами и подспорьями, нѣтъ, словомъ, дома, а, главное, у нея нѣтъ здѣсь той общинной солидарности, взаимной поддержки и самопомощи, которыя болѣе или менѣе обезпечиваютъ отъ сумы и крайности поселянъ, живущихъ въ деревнѣ. Петербургскій рабочій живетъ здѣсь постоянно налегкѣ, живетъ изолированно, ради заработка и на заработокъ: другихъ интересовъ и другихъ цѣлей у него нѣтъ. «Корни» его остались въ деревнѣ, а въ столицѣ, попавъ въ среду подобныхъ себѣ, такихъ-же залетныхъ птицъ, онъ смѣшивается съ ними лишь механически, случайно: всѣ они—другъ другу чужіе; въ то же время, всѣ они—чужаки для города и городъ для нихъ—чужой. Петербургскій рабочій классъ—вовсе не классъ, въ смыслѣ какой нибудь организаціи: это просто—масса случайно, механически скученныхъ людей подъ кровлями фабрикъ и заводовъ, а потому, чуть только эти кровли отказываютъ имъ въ гостепріимствѣ,—они разсыпаются и дезорганизуются, безсильные чѣмъ нибудь сообща помочь себѣ, какъ это умѣютъ дѣлать, напр., рабочіе на Западѣ.
Не будучи въ состояніи сами себѣ помочь, въ моменты промышленныхъ кризисовъ, наши столичные рабочіе не встрѣчаютъ никакой почти помощи и со стороны общества, не говоря уже о «хозяевахъ»—фабрикантахъ и заводчикахъ. Одна только полиція прилагаетъ къ нимъ свое попеченіе, но попеченіе полиціи выражается лишь въ томъ, что она, согласно съ своимъ призваніемъ, «тащитъ» и «не пущаетъ», хотя отъ этого никому не легче. По поводу вышеописаннаго «исключительнаго» случая, въ 1872-мъ году, градоначальникъ, какъ значится въ его отчетѣ, «принявъ въ сообра-
здесь результатом оптического обмана: «размеры» эти постоянно «громадны», как свидетельствует самая статистика полицейских арестов, но они не ощутительны на притупившийся полицейский глазомер, способный прийти в смущение только пред лицом «исключительных» случаев, которые представляются здесь не более, как частными эпизодами общего явления. Не заглядывая слишком глубоко в корень этого явления, остановимся на ближайшей его причине, о которой мы упомянули выше, т. е. на отсутствии в столичной рабочей среде корпоративной организации и самопомощи.
У этой пришлой, крестьянской чернорабочей массы, составляющей почти две трети столичного населения, нет здесь ни оседлости, ни своего хозяйства с его запасами и подспорьями, нет, словом, дома, а, главное, у неё нет здесь той общинной солидарности, взаимной поддержки и самопомощи, которые более или менее обеспечивают от сумы и крайности поселян, живущих в деревне. Петербургский рабочий живет здесь постоянно налегке, живет изолированно, ради заработка и на заработок: других интересов и других целей у него нет. «Корни» его остались в деревне, а в столице, попав в среду подобных себе, таких же залетных птиц, он смешивается с ними лишь механически, случайно: все они — друг другу чужие; в то же время, все они — чужаки для города и город для них — чужой. Петербургский рабочий класс — вовсе не класс, в смысле какой-нибудь организации: это просто — масса случайно, механически скученных людей под кровлями фабрик и заводов, а потому, чуть только эти кровли отказывают им в гостеприимстве, — они рассыпаются и дезорганизуются, бессильные чем-нибудь сообща помочь себе, как это умеют делать, напр., рабочие на Западе.
Не будучи в состоянии сами себе помочь, в моменты промышленных кризисов, наши столичные рабочие не встречают никакой почти помощи и со стороны общества, не говоря уже о «хозяевах» — фабрикантах и заводчиках. Одна только полиция прилагает к ним свое попечение, но попечение полиции выражается лишь в том, что она, согласно с своим призванием, «тащит» и «не пущает», хотя от этого никому не легче. По поводу вышеописанного «исключительного» случая, в 1872-м году, градоначальник, как значится в его отчете, «приняв в сообра-
