Какъ язвы на тѣлѣ являются результатомъ и признакомъ болѣзненнаго состоянія организма, такъ преступленія и всякаго рода нарушенія права и нравственности указываютъ на ненормальность существующихъ соціально-экономическихъ отношеній въ данномъ обществѣ, на неудовлетворительность его организаціи. Вслѣдствіе этого, въ каждомъ обществѣ, болѣющемъ такими отступленіями отъ своего идеала, существуетъ во всякую данную минуту возможность извѣстнаго числа и порядка преступленій и проступковъ, повторяющихся въ опредѣленные періоды съ замѣчательной правильностью. Это—незыблемый статистическій законъ, на основаніи котораго заранѣе можно предсказать, что въ данномъ обществѣ за данное время совершится столько-то, приблизительно, убійствъ, грабежей, кражъ и т. д.
Кетле называетъ этотъ законъ «податью преступленію, которую человѣкъ платитъ съ большей аккуратностью, чѣмъ дань природѣ и государственной казнѣ». Наблюденіе это было бы ужасно и крайне нелестно для репутаціи человѣческой природы и общественнаго союза, еслибъ оно не указывало, какъ говоритъ тотъ-же мыслитель, что люди могутъ совершенствоваться «посредствомъ измѣненія учрежденій, привычекъ, состоянія образованности и вообще всего, что имѣетъ вліяніе на ихъ бытъ».
«Вѣчная законность, которую нравственная статистика доказываетъ для произвольныхъ человѣческихъ дѣйствій, происходитъ,—говоритъ другой извѣстный статистикъ-соціологъ Дробишъ,—не отъ фаталистическаго закона, не отъ судьбы, требующей слѣпой покорности и совершающейся съ неодолимой силой, а напротивъ того, составляетъ продуктъ постоянныхъ, но могущихъ видоизмѣняться причинъ»… «Постоянство статистическихъ цифръ указываетъ только на то, что въ современныхъ обществахъ поводы и случаи къ дѣйствіямъ, къ которымъ относятся эти цифры, ежегодно повторяются почти равномѣрно, вслѣдствіе слишкомъ упорной устойчивости даннаго общественнаго statu quo.
Словомъ, измѣните этотъ statu quo, отыщите ту возможность и тѣ элементы въ обществѣ, которые зарождаютъ преступленія, устраните ихъ, и—преступленія сами собой исчезнутъ.
Нарушающія силы и причины, разнуздывающія человѣческую волю отъ требованій долга и права, доставляющія ежегодный контингентъ новобранцевъ тюрьмы, ссылки и каторги, могутъ быть общія, присущія всѣмъ современнымъ европейскимъ центрамъ и повсюду дѣйствующія болѣе или менѣе одинаково, и—частныя, мѣстныя, составляющія специфическую особенность данной страны или даннаго города за взятый моментъ.
Обращаясь къ опредѣленію, въ массѣ петербургскаго населенія и въ условіяхъ его жизни, присутствія указанныхъ, «нарушающихъ» общественную нравственность элементовъ, мы, конечно, должны остановиться прежде всего на тѣхъ изъ нихъ, которые подходятъ подъ категорію общихъ и постоянныхъ. Въ числѣ ихъ, безъ сомнѣнія, главное и самое вліятельное мѣсто занимаетъ неудовлетвореніе такихъ первыхъ, основныхъ потребностей человѣческаго организма, какъ напр., чувство голода, защита тѣла отъ разрушительныхъ атмосферическихъ явленій, посредствомъ одежды и жилища, сохраненіе здоровья и личной безопасности отъ проявленій насилія и произвола, отъ разныхъ несчастныхъ случайностей и упущеній въ системѣ общественнаго благоустройства и проч. Все это составляетъ основныя требованія чувства самосохраненія, столь преобладающія надъ всѣми другими въ каждомъ живомъ организмѣ, и неудовлетвореніе которыхъ, въ той или другой степени, въ человѣкѣ обозначается общимъ терминомъ—бѣдность, пауперизмъ.
Какъ извѣстно, бѣдность, представляющая собою совокупность лишеній и неудовлетвореній по выше означеннымъ потребностямъ каждаго человѣка, признается повсюду самымъ главнымъ, самымъ производительнымъ факторомъ для зарожденія и развитія всевозможныхъ пороковъ, нравственныхъ паденій и извращеній, проступковъ и преступленій. Бѣдность—это губительная, наполненная смрадной тиною пропасть, на днѣ которой несчастной жертвѣ чаще всего приходится выбирать между медленной смертью и преступленіемъ: другаго выхода тутъ нѣтъ. Какъ показываетъ ежедневный опытъ, пропасть эта, вырытая среди общества вѣковой неправдой разнузданной борьбы за существованіе, безпрерывно засасываетъ тысячи людей, у тысячи другихъ она вѣчно зіяетъ подъ ногами, для третьихъ—она вѣчно представляется страшнымъ пугаломъ въ болѣе или менѣе отдаленной перспективѣ и не даетъ имъ успокоиться. Стремленіе вырваться изъ ея мертвящей тины, наряду съ опасеніемъ не оступиться въ нее—служитъ господствующимъ стимуломъ ожесточенной человѣческой борьбы за существованіе, характеризующей нашу повседневную жизнь и разрѣшающейся, съ одной стороны, цѣнными продуктами труда и генія человѣческаго, понукаемыхъ «благодѣтельнымъ инстинктомъ голода», по выраженію Льюиса, а съ другой—массой безнравственныхъ поступковъ, «хищеній», кривдъ и подлостей, большихъ и маленькихъ, караемыхъ Ѳемидой и еще чаще остающихся безнаказанными. Слѣдовательно, для нашей задачи необходимо прежде всего опредѣлить, въ общихъ чертахъ, объемъ и глубину петербургской бѣдности, въ различныхъ ея проявленіяхъ и формахъ, и въ связи съ ея главными источниками и причинами. Нужно, впрочемъ, предварительно условиться относительно самаго понятія: что такое бѣдность и что такое бѣднякъ?
Изъ вышесказаннаго, да и по общепринятоому, обыденному глазомѣру, степень бѣдности или благосостоянія каждаго отдѣльнаго члена общества опредѣляется степенью его матеріальной обезпеченности и удовлетворенія его жизненныхъ потребностей. Не смотря, однако, на кажущуюся легкость разграниченія «богатыхъ» отъ «бѣдныхъ», ничто такъ не трудно, при крайней соціально-экономической пестротѣ современнаго городскаго населенія, какъ отыскать среднюю, нормальную мѣрку довольства и нужды, которую можно было бы приложить къ каждому, отдѣльно взятому индивидууму, безъ различія. Затрудненіе состоитъ въ томъ, что здѣсь приходится имѣть дѣло съ чрезвычайно разнообразнымъ уровнемъ нуждъ и потребностей, обусловливаемымъ различіемъ степеней культурности, привычекъ, обычаевъ, общественныхъ положеній и проч. Напримѣръ, въ деревнѣ, въ крестьянской средѣ, гдѣ этотъ уровень—единый и общій для всѣхъ членовъ населенія, находящихся на одинаковой степени культурнаго развитія и живущихъ въ однообразныхъ для всѣхъ условіяхъ, отыскать различіе между бѣднымъ и богатымъ очень легко; но въ городѣ, особенно въ такомъ большомъ, разноплеменномъ и разносословномъ городѣ, какъ Петербургъ, глазу наблюдателя представляется безконечно разнообразный, не поддающійся квалификаціи, калейдоскопъ всевозможныхъ видовъ нужды и довольства, богатства и нищеты. Въ Петербургѣ можно встрѣтить такого, напр., сорта «бѣдняковъ».
Какъ-то намъ случилось лично столкнуться съ человѣкомъ, вращающимся въ великосвѣтскомъ кругу и пропитаннымъ его понятіями и воззрѣніями. Говоря о положеніи разныхъ аристократическихъ домовъ петербургскаго большаго свѣта, со стороны ихъ блеска и зажиточности, онъ замѣтилъ, между прочимъ, объ одномъ представителѣ громкой княжеской фамиліи, что господинъ этотъ «очень бѣденъ». Насъ это удивило, и мы освѣдомились о цифрѣ его дохода.
— Что-жь, онъ получаетъ какихъ-нибудь тридцать, сорокъ тысячъ въ годъ… Съ такимъ доходомъ нельзя держаться на высотѣ требованій большаго свѣта,—совершенно серьезно пояснилъ намъ нашъ собесѣдникъ, и примѣрными смѣтными выкладками бюджета аристократическаго дома доказалъ, что это дѣйствительно такъ.
Сколько-же степеней бѣдности, на мѣрку каждой отдѣльно взятой общественной среды, представится нашему взору, если сопоставить, съ одной стороны, этого бѣднаго князя, а съ другой—какого нибудь бездомнаго оборванца, у котораго не всегда хватаетъ трехъ копѣекъ на ночлегъ въ трущобахъ «Вяземской лавры»?
О томъ, какъ трудно квалифицировать, при указанныхъ условіяхъ, степень бѣдности и въ какой степени неясны и спутаны на этотъ счетъ господствующія понятія,—весьма назидательные примѣры представляетъ практика нашихъ судовъ. Какъ извѣстно, «бѣдность», «крайность», «неимѣніе средствъ къ пропитанію», вошедшія въ процессуальную терминологію, принимаются судомъ за смягчающія вину обстоятельства и ведутъ къ снисхожденію для подсудимыхъ. Кого-же судъ признаетъ бѣдняками, доведенными крайностью до преступленія?
Полунищій отставной старикъ-чиновникъ[1], безъ гроша въ карманѣ, съѣдаетъ въ трактирѣ, для удовлетворенія голода, кушанья на 40 копѣекъ и отказывается уплатить эти деньги, за ихъ неимѣніемъ… Присяжные признаютъ, что онъ совершилъ это «преступное дѣяніе» по крайности, оправдываютъ его и даже сердобольно надѣляютъ нѣсколькими рублями отъ щедротъ своихъ. Въ скандалезномъ процессѣ нѣкоторой интересной вдовы, одинъ изъ подсудимыхъ, человѣкъ высшаго образованія, бывшій членъ окружнаго суда, жившій на широкую ногу, завѣдомо и съ своекорыстной цѣлью удостовѣрилъ своей подписью фальшивое завѣщаніе… И судъ нашелъ, что онъ виновенъ, но былъ «вынужденъ крайностью»… Бездомная и неимущая вдова-крестьянка взломала чужой ящикъ съ деньгами и похитила двѣ копѣйки… «Виновна, но вынуждена крайностью!». «Замѣчательный» торговый корреспондентъ и «страстный» биржевой игрокъ, постоянно вращавшійся въ кругу самой крупной денежной аристократіи и по этой мѣркѣ привыкшій измѣрять свои желанія, поддѣлалъ фальшивыя обязательства и, съ помощью ихъ, присвоилъ чужихъ денегъ 55.000 рублей… Вотъ буква въ букву вопросъ, предложенный судомъ присяжнымъ: «если подсудимый виновенъ, то не совершилъ ли онъ преступленіе по крайности и неимѣнію средствъ къ пропитанію и работѣ?» — Да, совершилъ по крайности! благодушно отвѣтила присяжные и обѣлили подсудимаго въ чистую. Въ тотъ же день и въ стѣнахъ того же суда, только въ другомъ отдѣленіи, судился отставной рядовой, «прослужившій отечеству 35 лѣтъ», судился онъ за присвоеніе трехъ старыхъ, рваныхъ полушубковъ, и—вотъ въ какихъ выраженіяхъ живописалъ свою «крайность»: — Не имѣю ни роду, ни племени… Пособія никакого нѣтъ… Не присталъ ни къ одному берегу, ни къ другому… Теперь старикъ… Бѣдность моя, кровь… За одежду и за хлѣбъ былъ бы вѣрный рабъ по гробъ жизни… — Не по крайности ли и неимѣнію средствъ къ пропитанію совершилъ кражу подсудимый? спросилъ судъ присяжныхъ.—«Нѣтъ, не по крайности!»—послѣдовалъ неожиданный отвѣтъ. Изъ этихъ немногихъ примѣровъ—а ихъ можно было бы подобрать сколько угодно—мы уже получаемъ нѣсколько образчиковъ «бѣдности» и «крайности», до того различныхъ и діаметрально противоположныхъ, что тутъ просто нечего и думать о какомъ нибудь обобщеніи и приложеніи какой либо нормы. Сопоставляя приведенные факты, можно, пожалуй, прійти къ безотрадному заключенію относительно человѣческой справедливости. Въ самомъ дѣлѣ не странно-ли: «денежный» аристократъ, изъ страсти къ биржевой игрѣ похищающій десятки тысячъ,—это, на аршинъ справедливости, жалкій бѣднякъ, заслуживающій, по своей «крайности», полнаго снисхожденія; а нищій старикъ, «ни къ какому берегу не приставшій» и проворовавшійся на нѣсколько рублей,—это закоренѣлый преступникъ, никакой крайности не испытывавшій и никакого снисхожденія не заслуживающій!.. Невольно вспоминается саркастическая похвала Гейне нѣмецкому правосудію за то, что предъ лицемъ его ни одинъ воръ, укравшій меньше ста талеровъ, не избѣгалъ висѣлицы,—похвала весьма аналогичная съ русской народной пословицей; «украдешь на грошъ—раздавятъ, какъ вошь, украдешь сто тысячъ—не велятъ и высѣчь!..» Впрочемъ, въ приведенныхъ нами примѣрахъ не было и не могло быть мѣста кривосудію и завѣдомому послабленію проворовывающимся на сумму больше ста талеровъ. Нѣтъ сомнѣнія, что цитированные приговоры были высказаны по внутреннему убѣжденію и по совѣсти. Непослѣдовательность ихъ и противорѣчивость указываютъ лишь на то, что ходячія понятія о крайности и бѣдности чрезвычайно сбивчивы и растяжимы. Положеніе, которое для васъ кажется бѣдностью, на взглядъ стоящаго ниже васъ на лѣстницѣ культурнаго развитія и матеріальныхъ потребностей, равнялось-бы благосостоянію, если не богатству. Въ современномъ европейскомъ городскомъ обществѣ, при существующемъ крайне неравномѣрномъ распредѣленіи богатства, власти, образованія и всѣхъ благъ цивилизаціи, различіе положеній, опредѣляющихъ высоту и изысканность жизненныхъ потребностей данной среды, не имѣетъ границъ и проявляется въ весьма рѣзкихъ формахъ. Напримѣръ, статистика высчитала, что, при разложеніи общей суммы цѣнностей, производимыхъ въ Европѣ земледѣліемъ и индустріей, на общее число ея жителей, средній ежегодный доходъ европейца составляетъ всего лишь 60 рублей въ годъ или 16½ коп. въ день. Несомнѣнно, что существуетъ масса людей, которые цѣлую жизнь довольствуются доходомъ въ такомъ размѣрѣ, и можно допустить, что многіе изъ нихъ, при низкомъ уровнѣ своихъ потребностей, не чувствуютъ особенной крайности. Между тѣмъ, если взять какого нибудь аристократа, привыкшаго соизмѣрять свои потребности десятками тысячъ, и сократить его громадные доходы хотя на половину, онъ—несчастный человѣкъ, который совершенно основательно съ точки зрѣнія—своей личной и своей среды—будетъ плакаться на свою горькую крайность. Сошлемся на болѣе наглядные для всякаго, реальные примѣры. Извѣстно, изъ личнаго опыта каждаго петербуржца, принадлежащаго къ образованному слою общества и къ классу людей средняго достатка, что въ настоящее время въ Петербургѣ, при существующей дороговизнѣ и низкомъ курсѣ нашего рубля, ежегодный доходъ на семейный домъ въ одну и даже двѣ тысячи рублей совершенно недостаточенъ для покрытія всѣхъ потребностей первой необходимости, не говоря уже о роскоши, если мѣрять эти потребности на масштабъ культурной жизни. И рядомъ съ этими несомнѣнными «бѣдняками», не выходящими изъ самой тѣсной «крайности», въ Петербургѣ живетъ въ совершенномъ довольствѣ, на аршинъ своихъ потребностей, масса людей, весь годичный доходъ которыхъ равняется нѣсколькимъ десяткамъ рублей. Мы разумѣемъ низшій промышленно-рабочій слой столичнаго населенія, напр.: домовую прислугу, извощиковъ, ремесленниковъ и т. д. Всѣ эти соображенія и контрасты указываютъ, вопервыхъ, на закоренѣлыя уродливости существующаго соціальнаго statu quo, создающаго такое рѣзкое неравенство въ развитіи потребностей, которыя у однихъ стоятъ на уровнѣ примитивнаго быта, а у другихъ—достигаютъ сибаритства и расточительной изысканности, и—это наряду съ такою-же рѣзкою неравномѣрностью въ распредѣленіи земныхъ благъ. Во-вторыхъ, данныя эти указываютъ на крайнюю относительность понятія о «бѣдности», откуда сама собой возникаетъ необходимость провѣрки сложившагося и господствующаго мнѣнія, что ограниченность и скудость матеріальныхъ средствъ безусловно служатъ главнымъ возбудительнымъ факторомъ въ развитіи безнравственности и преступленій, въ поджиганіи человѣческой воли къ нарушенію личныхъ и имущественныхъ правъ ближняго. Наши поселяне, какъ извѣстно, очень бѣдны, говоря вообще, особенно сравнительно съ горожанами. Между тѣмъ, судебная статистика и наблюденія изучающихъ народъ изслѣдователей показываютъ, что наша деревня, не смотря на ея безъисходную бѣдноту, на постигающія ее такъ часто многія невзгоды, о гнетѣ которыхъ горожане и понятія не имѣютъ, гораздо нравственнѣе, цѣлостнѣе и честнѣе города и, сравнительно съ нимъ, выдѣляетъ гораздо меньшій процентъ преступниковъ. Въ то же время мы чуть не каждый день видимъ, что никакое, повидимому, блестящее общественное положеніе, никакое богатство не исключаютъ въ людяхъ инстинктовъ хищности и звѣрства, выражающихся нерѣдко въ формѣ возмутительнѣйшихъ преступленій, и, вообще, не дѣлаютъ людей выше и нравственнѣе, а—напротивъ—часто деморализуютъ ихъ. Въ этомъ отношеніи, «бѣдность», взятая безусловно,—пустой терминъ, ровно ничего не выражающій. Опредѣленіе степени бѣдности и крайности мыслимо только при сопоставленіи и сравненіи съ уровнемъ потребностей данной личности и данной среды. Это въ особенности слѣдуетъ принять во вниманіе при изслѣдованіи петербургскаго пауперизма, такъ какъ, быть можетъ, ни въ одной изъ европейскихъ столицъ нѣтъ такого разительнаго различія въ степеняхъ культурности, въ уровнѣ потребностей и въ распредѣленіи богатствъ, какое замѣчается въ пестрой массѣ петербургскаго населенія, въ средѣ котораго огромное множество людей довольствуется наименьшею долею матеріальнаго благосостоянія, наряду съ сибаритами, надѣленными лукулловскимъ аппетитомъ и безграничной прихотливостью.
Вопросъ, слѣдовательно, долженъ быть поставленъ нѣсколько иначе, нежели привыкли его ставить моралисты. Безспорно, что бѣдность, въ смыслѣ положительнаго «неимѣнія средствъ къ пропитанію», въ смыслѣ круглаго лишенія на спросъ потребностей первой необходимости, должна быть принята во вниманіе, какъ одинъ изъ факторовъ, образующихъ «подать преступленію»; но, понятая въ такомъ смыслѣ, она слишкомъ спеціализируется и перестаетъ занимать господствующее значеніе въ области разсматриваемыхъ явленій.
Такое значеніе здѣсь должно быть отдано болѣе широкому понятію—понятію недовольства вообще, развивающагося въ населеніи по различнымъ, иногда очень сложнымъ причинамъ, и отъ степени распространенія и напряженности котораго находится обыкновенно въ полной зависимости статистика всякихъ нравственныхъ отступленій, нарушеній и преступленій. Это недовольство, это тревожное, мучительное сознаніе необезпеченности своего положенія, непрочности и недостаточности своихъ матеріальныхъ средствъ, создаются, главнымъ образомъ, тѣмъ несоотвѣтствіемъ между возбуждаемыми потребностями и ихъ удовлетвореніемъ, которымъ страдаетъ такое множество культурныхъ горожанъ. Потребности быстро возникаютъ и усложняются, еще быстрѣе распространяются онѣ въ массѣ и усвоиваются ею, а между тѣмъ матеріальныя средства и зажиточность, въ частности, возростаютъ гораздо медленнѣе (напр., заработная плата, жалованье и пр.), вслѣдствіе чего съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе увеличивается число индивидуумовъ, страдающихъ отъ неудовлетворенія, въ той или другой степени, своихъ желаній, требованій, вкусовъ и привычекъ. При этомъ, нужно замѣтить, что современная городская жизнь, особенно въ такомъ большомъ городѣ, какъ Петербургъ, наряду со здоровыми и своевременными потребностями, искусственно возбуждаетъ и распространяетъ множество потребностей неправильныхъ, фальшивыхъ и суетныхъ, напр., вкусъ къ роскоши, къ тщеславному внѣшнему блеску, къ сильнымъ ощущеніямъ въ области утонченнаго распутства, къ наслажденію зрѣлищами и проч.
Потребности этой категоріи, совершенно опутывая людей извѣстныхъ привилегированныхъ слоевъ, въ то же время, съ легкостью заразы, проникаютъ въ массу низшаго и недостаточнаго городскаго населенія и, въ большей или меньшей степени, деморализируютъ ее. Какъ бы ни были такого рода потребности искусственны и ложны, но повсечасно возбуждаемыя соблазнами городской прихотливой жизни, онѣ крайне заостряются и, отсюда, неудовлетвореніе ихъ заставляетъ страдать, заставляетъ искать исхода, разжигаетъ хищническіе инстинкты и заглушаетъ голосъ покладистой совѣсти. Человѣкъ, разъ попавшій въ этотъ водоворотъ, сроднившійся съ опьяняющимъ чадомъ прихотей и наслажденій, уже не можетъ и не хочетъ жить въ другой обстановкѣ и атмосферѣ. Борьба за существованіе превращается здѣсь въ борьбу за личное чревоугодіе, сластолюбіе и тщеславіе. Подстрекаемое этими дорого стоющими похотями, чувство себялюбія не останавливается уже ни передъ чѣмъ, ради удовлетворенія этихъ похотей, ради необходимыхъ для пышной и разгульной жизни средствъ…
И вотъ передъ нами встаетъ длинный рядъ всевозможныхъ, нерѣдко омерзительнѣйшихъ преступленій и «хищеній», поражающихъ своими размѣрами и своей наглостью въ такихъ вершинахъ общества, гдѣ даже понятія не имѣютъ, что такое «бѣдность» и «крайность», которыми можно было-бы извинить преступную волю. Здѣсь стимуломъ разнузданной воли является уже, отмѣченная стихомъ современнаго русскаго сатирика, «тоска по милліонѣ», разрѣшающаяся болѣе или менѣе счастливыми покушеніями «благопріобрѣсть» его, съ соблюденіемъ декорума внѣшней законности и приличій, а не то и просто—украсть… Конечно, для многихъ, томящихся этой «тоскою», которая является результатомъ неудовлетворенія алчныхъ похотей сластолюбія, роскоши и тщеславія, желанный «милліонъ» вѣчно остается «въ туманѣ»—недосягаемой мечтою; но намъ довольно знать, чѣмъ именно характеризуется и въ какой формѣ проявляется борьба за существованіе въ намѣченной общественной сферѣ.
Какъ всегда и вездѣ, здѣсь много званыхъ, но мало избранныхъ прихотливою фортуной. Борьба съ каждымъ днемъ становится труднѣе, искомый «милліонъ», казенный и общественный, все крѣпче и крѣпче припрятывается за замки, все болѣе и болѣе усовершенствуемые; общество становится внимательнѣе къ интересамъ своимъ и народнымъ, общественная совѣсть чутче и взыскательнѣе,—и прокурорскій надзоръ, съ бдительностью и неподкупностью аргуса, стоитъ на стражѣ имущественной безопасности, личной и общественной. Вотъ почему современнымъ Лукулламъ и Алкивіадамъ, тоскующимъ по «милліонѣ», въ перспективѣ ихъ блестящей карьеры съ одинаковою отчетливостью мерещатся: рай Магомета, въ парижскомъ изданіи, скамья подсудимыхъ и револьверъ—либо одно, либо другое, либо третье, и чаще другое и третье, чѣмъ первое, чѣмъ удача и слава, съ благополучно унесеннымъ «милліономъ» въ карманѣ! Указывать-ли примѣры и называть-ли имена? Ихъ столько—и столько между ними краснорѣчивыхъ—они такъ врѣзались въ общественную память, что поименовывать ихъ нѣтъ надобности.
Слишкомъ сто лѣтъ тому назадъ, суровый моралистъ, князь Щербатовъ, свидѣтельствуя, что современные ему знатные русскіе люди «генерально, можно сказать, были люди распутные», съ гражданственнымъ укоромъ спрашивалъ ихъ: «что можетъ сказать народъ, видя ваше сластолюбіе и роскошь, превосходящія ваши доходы?» Мораль и скептицизмъ угнетеннаго гражданскою скорбью князя не заходили слишкомъ глубоко. Высказанный имъ укоръ исходилъ просто изъ опасенія, что «поврежденіе нравовъ», переходя сверху внизъ и «всюду укореняясь къ разоренію домовъ», можетъ сообщиться низшей народной массѣ и деморализовать ее. Опасеніе небезосновательное и для нашихъ дней.
Дѣйствительно, быть можетъ, самое худшее слѣдствіе «поврежденія нравовъ» въ верхушкахъ общества—то, что оно отражается крайне неблагопріятно на общей духовной гигіенѣ и матеріальной экономіи всей страны, и въ нашемъ примѣрѣ—всего городскаго населенія. Независимо отъ вреднаго вліянія такого «поврежденія» на высшіе государственные интересы, оно заражаетъ и деморализуетъ массу. Между верхними и нижними слоями городскаго общества слишкомъ много точекъ соприкосновенія, чтобы язвы и пороки первыхъ не сообщались и послѣднимъ. За всѣмъ тѣмъ, въ Петербургѣ, гдѣ, какъ извѣстно, низшіе классы населенія состоятъ преимуществено изъ пришлаго крестьянства, являющагося изъ деревень ради заработковъ, указанная зараза не ограничивается райономъ одной столицы, а распространяется въ большей или меньшей степени по всей Россіи. Въ доказательство можно указать на общеизвѣстный фактъ, давно уже озабочивающій правительство и земство,—распространеніе сифилиса въ деревенскомъ населеніи, принимающее опасные размѣры. Кому-жъ обязана наша деревня этой губительной язвой, какъ не городу, и главнѣе всего Петербургу, съ его развратомъ? И въ такомъ родѣ, множество цвѣтовъ городской цивилизаціи разносится по лицу русской земли.
Конечно, тутъ виновата не цивилизація, а сопровождающее ее, по обыкновенію, «поврежденіе нравовъ», неразлучное въ эпохи перехода данной среды изъ патріархальнаго быта къ высшей культурѣ. Руссо былъ правъ въ извѣстной степени, сказавши, что въ человѣчествѣ, «рядомъ съ умственнымъ прогрессомъ, идетъ нравственная испорченность». Дѣло въ томъ, что вездѣ и всегда люди, вступая изъ первобытнаго состоянія на путь прогресса, прежде всего усвоиваютъ внѣшніе, такъ сказать, аксессуарные и нерѣдко отрицательные признаки и свойства цивилизаціи,—бросаются на ея приманки дурнаго вкуса, и только впослѣдствіи, путемъ долгой школы, цивилизуются на самомъ дѣдѣ, въ настоящемъ значенія этого слова. Много значитъ еще въ этихъ случаяхъ—подъ какимъ вліяніемъ и изъ какихъ рукъ идетъ въ неразвитую массу цивилизація?
Обыкновенно, учительную роль здѣсь исполняютъ высшіе, «правящіе» классы, соприкасаясь съ которыми, дѣвственные «сыны народа» рабски перенимаютъ плоды и пріобрѣтенія цивилизованной жизни безъ всякой критики. По крайней мѣрѣ, такой порядокъ имѣетъ мѣсто и широкое примѣненіе въ средѣ петербургскаго населенія и въ ходѣ петербургской цивилизаціи, создавшей хорошо знакомый всѣмъ, можно сказать, всероссійскій типъ питерскаго «образованнаго мужика», какъ онъ любитъ самъ себя величать. Но что такое этотъ образованный «питерщикъ» и какого сорта культурность должна дать ему столичная цивилизованная жизнь, складывающаяся по вкусу и потребностямъ высшаго класса, если въ нравахъ самого этого класса царитъ глубокое «поврежденіе?»—Отвѣтъ ясенъ, и для каждаго наблюдателя наглядно сказывается при первомъ-же знакомствѣ съ «питерщикомъ» низшаго слоя, весьма несимпатичнымъ—нужно сказать правду—въ большинствѣ случаевъ. Деморализація происходитъ обыкновенно такимъ образомъ.
Соблазнительная легкость нравовъ, вкусъ къ сластолюбію, роскоши, суетности распространяются преемственно отъ верхушекъ по всѣмъ нижнимъ слоямъ общества, причемъ обнаруживается, что чѣмъ ниже слой, тѣмъ грубѣе и уродливѣе формы и симптомы этой нравственной эпидеміи. Оргія разливается широкимъ потокомъ, привлекаетъ за свой пиршественный столъ все большее число поклонниковъ Мамона и Ваала, и бываютъ минуты, когда ея изступленный, вакхическій гамъ дѣлается господствующимъ и заглушаетъ всякіе «гражданскіе мотивы». Есть прелюбопытныя и далеко не одиночныя указанія преемственнаго распространенія этой заразы сверху внизъ. Предъ нами рядъ криминальныхъ фактовъ, гдѣ личности изъ самаго низменнаго слоя петербургскаго населенія, подъ вліяніемъ помянутой заразы, получали до того острый аппетитъ къ сластолюбивому жуированію и бонвиванству, что для достиженія своей цѣли не останавливались ни передъ кражей и шантажемъ, ни передъ убійствомъ и самоубійствомъ.
Какъ-то, однажды, на Семеновскомъ плацу были подняты въ безчувственно-пьяномъ состояніи двое подростковъ изъ простолюдиновъ. При нихъ найдены были опорожненныя бутылки. Навели справки, и оказалось, что одинъ изъ нихъ, служа «мальчикомъ» въ винномъ погребѣ, усвоилъ утонченный вкусъ къ шампанскому, которое и сталъ, бутылка за бутылкой, таскать изъ хозяйскаго погреба, распивая его каждый разъ на вольномъ воздухѣ, гдѣ нибудь въ укромномъ мѣстечкѣ, въ компаніи съ пріятелями однолѣтками.
Быть можетъ, это была только шалость—весьма, впрочемъ, характерная,—извиняемая легкомысліемъ юности; но вотъ передъ нами цѣлый, правильно-организованный кружокъ юныхъ «шалуновъ», образъ дѣйствій которыхъ трудно поддается какому-бы то ни было оправданію. Всѣ они—почти мальчики, едва вышедшіе изъ отроческаго возраста. Самому старшему изъ нихъ 20 лѣтъ. Ихъ обвиняли въ томъ, что они систематически, компаніей, занимались, по выраженію одного изъ нихъ, «прибыльнымъ ремесломъ», заключавшимся въ педерастіи, которую они, къ тому-же, нерѣдко эксплуатировали и для наглаго шантажа, въ тѣхъ случаяхъ, когда попавшую въ западню жертву можно было запугать угрозой скандалезнаго обличенія и, на этомъ основаніи, сорвать съ нея деньги. Послѣ каждой удачной ловитвы, честно потрудившіеся молодые люди нанимали лихачей и беззаботно катили въ аристократическіе рестораны Дюссо и Бореля, гдѣ заканчивали свои похожденія веселымъ, роскошнымъ ужиномъ съ шампанскимъ. Конечно, и остальные свои досуги и заработки они утилизировали на забавы и наслажденія, не менѣе «шикарныя» и комфортабельныя… Кто-жъ эти сибариты, съ такими аристократическими вкусами?—Одинъ изъ нихъ—сынъ унтеръ-офицера, другой—мѣщанинъ, третій—сынъ коллежскаго регистратора, остальные два—«рижскіе граждане». На судѣ обнаружилось, что всѣ они не получили никакого образованія, не имѣли никакихъ занятій и ни гроша за душой, и были, такъ сказать, питомцами петербургской улицы, представителями подонковъ общества.
Съ такого же пошиба представителями тѣхъ-же подонковъ встрѣчаемся мы и въ знаменитомъ дѣлѣ фонъ-Зона. И тутъ сидѣла на скамьѣ подсудимыхъ цѣлая компанія темныхъ, грубыхъ и неразвитыхъ существъ, выброшенныхъ изъ деревни и изъ низшаго слоя городскаго населенія на петербургскую улицу, развратившую ихъ до мозга костей и давшую имъ ту-же «образованность», подъ которой въ этой средѣ подразумѣвается страсть къ внѣшнему щегольству, къ «шику», и вкусъ къ праздной, разгульной жизни на «господскую» ногу… Для удовлетворенія изысканныхъ потребностей такой жизни, компанія, путемъ гнуснѣйшихъ промысловъ и мошенническихъ продѣлокъ, пришла къ изобрѣтенію цѣлой системы грабежей и убійствъ, къ счастью, «пресѣченныхъ» въ самомъ началѣ. Въ высшей степени характеристична одна маленькая подробность въ этомъ страшномъ дѣлѣ: когда компанія, покончивъ съ Зономъ, свезла его въ чемоданѣ на желѣзно-дорожный вокзалъ и сдала въ багажъ, то первымъ дѣломъ ея было, послѣ такъ счастливо исполненной операціи, зайти гурьбой въ кондитерскую и полакомиться пирожнымъ на ограбленныя у несчастной жертвы деньги.
Еще примѣръ. Одинъ темный, полунищій и праздный разночинецъ, тоже отлично познавшій вкусъ къ наслажденіямъ культурной жизни и снѣдаемый алчной похотью полакомиться ими, какъ-то въ тиши ночной, по внезапному наитію, пробрался въ комнату своего пріятеля и сосѣда по жилью, и задушилъ его, спящаго, изъ за нѣсколькихъ рублей и дрянной енотовой шубы… Прямо съ «работы», онъ отправился на извощикѣ въ домъ терпимости и весело прокутилъ тамъ до разсвѣта на счетъ добычи. Проэктъ усладительнаго кутежа въ подобномъ вкусѣ, какъ оказалось потомъ, убійца этотъ давно лелѣялъ въ сердцѣ. У него нашли слѣдующій примѣчательный рецептъ: «Мышьяку на 15 к., скипидару на 10 коп., цинковаго кали на 60 коп. и крѣпкой водки на 15 коп. Принять послѣ хорошаго обѣда у Бореля… Кому свѣтъ надоѣлъ, тотъ да воспользуется симъ совѣтомъ! Рубль стоитъ недорого…» Интересно здѣсь сопоставленіе отвращенія къ «надоѣвшему свѣту» съ «хорошимъ обѣдомъ у Бореля». Очевидно, что составитель рецепта страдалъ не отвращеніемъ и оскоминой къ жизни, а—напротивъ—слишкомъ алчнымъ и не по карману изысканнымъ аппетитомъ къ ней.
Подобный гастрономическій рецептъ имѣетъ варіанты, и однажды былъ съ успѣхомъ примѣненъ на практикѣ однимъ сибаритомъ изъ той-же среды петербургскихъ подонковъ и отребьевъ городской цивилизаціи. Субъектъ этотъ—молодой человѣкъ, весело проведя вечеръ въ танцъ-классѣ «Эльдорадо», пользовавшемся весьма скандалезной репутаціей, пріѣхалъ съ пріятелями и дамами въ гостинницу, взялъ номеръ, заказалъ роскошный ужинъ съ шампанскимъ, и въ самый разгаръ вакханаліи хватилъ яду, чѣмъ и покончилъ счетъ съ хозяином гостинницы за ужинъ и съ своей безпутной забубенной жизнью.
Этотъ безумецъ ликвидировалъ свое существованіе изъ-за личнаго наслажденія; но вотъ нашелся оригиналъ, который на 47-мъ году жизни повѣсился изъ-за неимѣнія средствъ для «приличнаго» содержанія своей жены, отличавшейся утонченнымъ вкусомъ, не по карману, къ изысканной роскоши и свѣтскимъ развлеченіямъ… Дальше уже не можетъ идти изобрѣтательность отчаянія, подъ гнетомъ неудовлетворенности фальшивыхъ, растлѣвающихъ потребностей сластолюбія, разврата и разгула! Это не «бѣдность» и «крайность», это и не «ошибки молодости»—не игривыя вспышки здоровой юношеской крови, это—
|
Безбожный пиръ, безбожные безумцы, |
у «бездны мрачной на краю», по выраженію поэта… «Vive la gaîeté et la folie!»—вотъ девизъ этихъ, развращенныхъ до потери образа человѣческаго, безумцевъ, вырвавшійся какъ-то у одного изъ нихъ въ минуту отвратительной оргіи. Девизъ этотъ, впрочемъ, нуждается въ маленькой поправкѣ. Прежде всего, тутъ нѣтъ и не можетъ быть мѣста веселью—здѣсь бѣснуется одно безоглядное отчаянье «у бездны мрачной на краю», отъ которой нѣтъ спасенія. Затѣмъ, къ словамъ: «да здравствуетъ безуміе», слѣдуетъ прибавить: «и преступленіе». Густой оттѣнокъ уголовщины виситъ здѣсь въ воздухѣ и даетъ тонъ всей картинѣ этого «безбожнаго пира».
Петербургъ переполненъ «безумцами» этой опасной, противуобщественной категоріи, порожденныхъ безурядицей соціальныхъ отношеній и общимъ «поврежденіемъ нравовъ», характеризующимся погоней за роскошью и наслажденіями, искушеніе которыми городская суетность и городская индустрія довели нынѣ до самой безстыдной рекламы.
Въ сущности, мы имѣемъ здѣсь дѣло съ отбросомъ весьма многочисленнаго въ Петербургѣ культурнаго пролетаріата, въ ряды котораго входятъ представители всѣхъ слоевъ общества, начиная отъ «захудалыхъ», раззорившихся и промотавшихся аристократовъ и кончая культивированнымъ городскою внѣшнею «образованностью», избаловавшимся въ городѣ простолюдиномъ, окончательно оторваннымъ отъ деревни.
Этотъ классъ городскаго населенія, именуемый «недостаточнымъ», по оффиціальному термину, состоитъ въ значительной части изъ необезпеченныхъ, голодающихъ, бьющихся какъ рыба объ ледъ, неудачниковъ и несчастливцевъ, ни къ чему не пристроенныхъ и, въ большинствѣ, ни къ чему неспособныхъ, а также изъ людей праздныхъ, не выучившихся труду или потерявшихъ къ нему охоту, крайне деморализованныхъ и порочныхъ, до полной готовности во всякую данную минуту идти на безнравственное и преступное дѣло, при первомъ соблазнѣ легкой добычи, ради удовлетворенія страсти къ роскоши и распутству. Вотъ эта-то среда и образуетъ самую глубокую и опасную, самую злокачественную язву въ организмѣ столичнаго общества, въ отношеніи его нравственной гигіены; она-то и выдѣляетъ наибольшій процентъ всякаго рода противуобщественныхъ, гнилостныхъ отложеній и элементовъ, проявляющихся въ массѣ повседневныхъ нарушеній и уродливостей въ жизни частной и публичной; она-же уплачиваетъ и наибольшую «подать преступленію» въ общей криминальной статистикѣ столицы.
Чрезвычайно любопытно было бы опредѣлить въ цифрахъ численность выше очерченной среды, состоящей изъ отброса культурнаго пролетаріата столицы, какъ не менѣе любопытно и важно для нашей задачи было-бы знать также численный объемъ этого послѣдняго, вообще; но эта подвижная, пестрая масса, вѣчно мѣняющаяся въ своемъ составѣ и разбивающаяся на множество неуловимыхъ, часто замаскированныхъ разновидностей, не можетъ уложиться въ практикуемыя современной статистикой рубрики. До какой степени статистика безсильна уловить и подчинить счету этого рода явленія общественной физики, можно судить по слѣдующему назидательному примѣру.
Въ переписи столичнаго населенія 1869 г. есть рубрика для лицъ, «живущихъ неопредѣленными средствами» или, какъ говорится на канцелярскомъ языкѣ,—«не имѣющихъ опредѣленныхъ занятій». Рубрика чрезвычайно важная и интересная для насъ, потому что лица помянутой категоріи обыкновенно входятъ въ контингентъ городскаго пролетаріата и представляютъ, по теоріи, наиболѣе опасный для общественной нравственности элементъ. Но какія-же свѣдѣнія даетъ намъ по этому предмету перепись?—По ея вычисленію, оказывается, что въ Петербургѣ лицъ, «живущихъ неопредѣленными средствами», всего на все—2.345 (въ томъ числѣ 788 мущинъ и 1.557 женщинъ) или около 0,3% (на 670 т. жителей)… Еслибы на эту цифру можно было положиться, тогда Петербургъ представился-бы намъ счастливѣйшимъ, трудолюбивѣйшимъ и благонравнѣйшимъ городомъ въ мірѣ!
Къ сожалѣнію, этого нѣтъ въ дѣйствительности, и—несомнѣнно, что приведенная цифра переписи не даетъ даже самаго отдаленнаго представленія о существующемъ въ нашей столицѣ—весьма многочисленномъ, какъ мы полагаемъ,—классѣ людей, не имѣющихъ ни опредѣленныхъ занятій, ни средствъ, праздношатающихся по охотѣ и по неволѣ, бѣдняковъ и лодырей, перебивающихся со дня на день въ ожиданіи какихъ-то невѣдомыхъ благъ, либо въ полномъ отчаяніи до тѣхъ поръ, пока они такъ или иначе не попадутъ на казенное иждивеніе—въ тюрьму-ли, въ нищенскій комитетъ, въ больницу, или-же, наконецъ, въ ящикъ изъ четырехъ досокъ, являющійся часто желаннымъ, примиряющимъ эпилогомъ жалкой, постылой и безполезной жизни… Сколько именно такихъ людей въ Петербургѣ—перепись не даетъ намъ отвѣта. Есть даже вѣроятіе, что въ ея фиктивную цифру «лицъ, живущихъ неопредѣленными средствами», немало попало такихъ субъектовъ, средства существованія которыхъ—напротивъ—очень опредѣленны. Это можно заключить изъ значительнаго преобладанія въ этой цифрѣ женщинъ надъ мужчинами. Не подлежитъ почти сомнѣнію, что большинство сосчитанныхъ здѣсь особъ прекраснаго пода, руководимыя стыдливостью, для проформы сослались на «неопредѣленныя средства», не желая пускаться въ откровенность.
Есть, впрочемъ, нѣкоторая возможность, путемъ довольно сложныхъ и гадательныхъ статистическихъ выкладокъ и сопоставленій, приблизительно намѣтить объемъ необезпеченнаго и «недостаточнаго класса» въ петербургскомъ населеніи, мѣряя его на грубо-элементарный и далеко не точный аршинъ. Такъ, для первой посылки, отмѣтимъ общее число петербуржцевъ—не производящихъ, не имѣющихъ своихъ средствъ и живущихъ на счетъ труда другихъ. Число это весьма значительное, если въ него занести огуломъ:
| Муж. п. | Жен. п. | Об. п. | |
| Лицъ, получающихъ средства существованія отъ главъ семействъ и родныхъ | 59.783 | 145.693 | 205.476 |
| Живущихъ неопредѣленными средствами | 788 | 1.557 | 2.345 |
| Призрѣваемыхъ благотворительностью | 1.932 | 9.748 | 11.680 |
| Проститутокъ | — | 2.041 | 2.041 |
| Арестантовъ | 1.832 | 201 | 2.033 |
| 64.335 | 159.240 | 223.575 | |
Такимъ образомъ, оказывается, что цѣлая треть столичнаго населенія (по г. Вильсону—40%) состоитъ изъ лицъ несамостостельныхъ въ матеріальномъ отношеніи, не производящихъ и получающихъ свои средства отъ другихъ лицъ или отъ общества.
Конечно, цифра эта не можетъ быть принята цѣликомъ и безусловно за надежную посылку для опредѣленія объема паразитныхъ и опасныхъ элементовъ въ средѣ столичнаго населенія. Очевидно, что огромную часть приведенной цифры составили члены семействъ женскаго пода и несовершеннолѣтніе вообще, изъ которыхъ очень многіе, вѣроятно, имѣли всѣ данныя для обезпеченнаго существованія на всю жизнь. Но въ то же время эта цифра даетъ приблизительное указаніе и на число лицъ, безсильныхъ бороться съ жизнью собственными силами и отвоевывать себѣ благосостояніе и прочное положеніе, независимо отъ посторонней помощи. Предъ нами стоитъ огромная масса индивидуумовъ слабыхъ, изнѣженныхъ, неумѣлыхъ и неспособныхъ къ труду—все равно, по какимъ-бы то ни было причинамъ, временнымъ-ли, или постояннымъ; но дѣло въ томъ, что въ данную минуту большинство ихъ, лишившись почему-либо опоры и содержанія со стороны «главъ семействъ и родныхъ», могутъ стать вдругъ въ совершенно безпомощное, бѣдственное положеніе и присоединиться къ рядамъ представителей опасныхъ элементовъ. Такъ это и случается въ дѣйствительности ежедневно, во множествѣ примѣровъ, по такимъ простымъ, естественнымъ поводамъ, какъ, напр.: болѣзнь или смерть главы семейства, потеря служебнаго мѣста, раззореніе, семейные раздоры и проч.
Другую посылку для искомаго вывода представляетъ намъ приведеніе въ извѣстность квартирнаго положенія жителей столицы, т. е. отношеніе квартиръ и числа ихъ комнатъ къ числу жильцовъ и къ количеству квартирной платы. Данныя для этого особенно полно и тщательно разработаны въ переписи 1869 г. По этимъ даннымъ оказывается, что въ Петербургѣ чуть не половина жителей живетъ чрезвычайно тѣсно и неудобно. Такъ въ столицѣ имѣлось за описываемый періодъ:
| Квартиръ. | Въ нихъ жит. | На кажд. кварт. | |||
| Въ | 1 | комнату | 16.505 | 75.055 | 4.5 |
| » | 2 | » | 14.395 | 93.152 | 6.4 |
| » | 3 | » | 15.821 | 109.554 | 6.9 |
| 46.721 | 277.761 | 5.9 | |||
Среднее отношеніе—5,9 жильцовъ на квартиру, не превышающую трехъ комнатъ,—отношеніе въ высшей степени неблагопріятное, какъ въ гигіеническомъ, такъ въ экономическомъ и нравственномъ отношеніяхъ. Оно ясно свидѣтельствуетъ о крайней бѣдности населенія и о низкомъ уровнѣ его потребностей. Нужно замѣтить, притомъ, что ближайшее разсмотрѣніе приведенныхъ цифръ даетъ еще болѣе безотрадный выводъ. Изъ переписи узнаемъ, что однокомнатныя квартиры только въ 2502-хъ случаяхъ заняты однимъ жильцомъ, зато огромное множество этой категоріи квартиръ (болѣе 80%) переполнены жильцами гораздо болѣе средней нормы (4,5). Узнаемъ, что 5652 квартиры въ одну комнату вмѣщаютъ каждая отъ 5 до 10, 20, даже до 50-ти и свыше жильцовъ. То же самое можно сказать о большинствѣ двухкомнатныхъ квартиръ.
Изъ всего этого можно заключить, что исчисленные выше 277.761 петербуржцевъ, составляющихъ слишкомъ 40% столичнаго населенія, должны быть отнесены, по качеству, размѣру и удобству своихъ жилищъ, къ «недостаточному классу». Замѣчательно, при этомъ, одно совпаденіе, подкрѣпляющее сдѣланный выводъ. Въ переписи приведены точныя свѣдѣнія о числѣ квартиръ съ прислугою и безъ прислуги; но только лишь для 66.742 квартиръ (въ 1869 г. въ Петербургѣ всѣхъ ихъ было болѣе 80 т.). Оказывается, что изъ этого числа бо̀льшая половина, т. е. 34.929 квартиръ вовсе не имѣли прислуги, присутствіе которой несомнѣнно указываетъ на извѣстную степень зажиточности. Это-то число и совпадаетъ почти съ выше приведеннымъ числомъ бѣдныхъ квартиръ (46.721). Слѣдовательно, можно предположить, изъ сопоставленія этихъ данныхъ, что здѣсь мы имѣемъ дѣло, дѣйствительно, съ классомъ «недостаточнымъ». Выводъ этотъ подтверждается также справкою о размѣрѣ квартирной платы.
Средняя квартирная плата въ Петербургѣ въ 1869 г. была: 307,01 р. на квартиру и 41,8 р. на каждаго жителя. Между тѣмъ, одновременно въ Петербургѣ имѣлось квартиръ—4310 съ платой въ годъ отъ 12 до 50 р.; 20.213, съ платой отъ 50 до 150 р., и 20.434 съ платой отъ 150 до 300 р.,—всего 44.857 квартиръ, стоимостью гораздо ниже средней нормы. Отношеніе въ высшей степени поучительное! Очевидно, что высокая средняя цифра квартирной платы была обязана своимъ ростомъ исключительно богатымъ людямъ, оплачивающимъ дорогія квартиры; недостаточный-же классъ ютился въ дешевыхъ трущобахъ, стоимостью не свыше 300 руб., и—число такихъ трущобъ превосходило половину общаго числа петербургскихъ квартиръ.
Мы останавливаемся на этихъ статистическихъ данныхъ, посильно собранныхъ для отысканія искомаго икса, представляющаго объемъ петербургской нужды и бѣдности. Не наша вина, что эти данныя гадательны и неточны. Быть можетъ, мы будемъ счастливѣе при дальнѣйшемъ обзорѣ частностей очерченной здѣсь картины петербургскаго пролетаріата и пауперизма.
Примечания
править- ↑ Какъ здѣсь, такъ и въ послѣдующихъ очеркахъ, по многимъ уважительнымъ причинамъ, которыя, конечно, пойметъ читатель, мы будемъ избѣгать, по возможности, называть обезславленныя на судѣ имена, тѣмъ болѣе, что интересъ здѣсь не въ именахъ, а въ фактахъ. Оговариваемся только, что всѣ такого рода факты мы беремъ исключительно изъ практики однихъ петербургскихъ судовъ.
