зяином гостинницы за ужинъ и съ своей безпутной забубенной жизнью.
Этотъ безумецъ ликвидировалъ свое существованіе изъ-за личнаго наслажденія; но вотъ нашелся оригиналъ, который на 47-мъ году жизни повѣсился изъ-за неимѣнія средствъ для «приличнаго» содержанія своей жены, отличавшейся утонченнымъ вкусомъ, не по карману, къ изысканной роскоши и свѣтскимъ развлеченіямъ… Дальше уже не можетъ идти изобрѣтательность отчаянія, подъ гнетомъ неудовлетворенности фальшивыхъ, растлѣвающихъ потребностей сластолюбія, разврата и разгула! Это не «бѣдность» и «крайность», это и не «ошибки молодости»—не игривыя вспышки здоровой юношеской крови, это—
|
Безбожный пиръ, безбожные безумцы, |
у «бездны мрачной на краю», по выраженію поэта… «Vive la gaîeté et la folie!»—вотъ девизъ этихъ, развращенныхъ до потери образа человѣческаго, безумцевъ, вырвавшійся какъ-то у одного изъ нихъ въ минуту отвратительной оргіи. Девизъ этотъ, впрочемъ, нуждается въ маленькой поправкѣ. Прежде всего, тутъ нѣтъ и не можетъ быть мѣста веселью—здѣсь бѣснуется одно безоглядное отчаянье «у бездны мрачной на краю», отъ которой нѣтъ спасенія. Затѣмъ, къ словамъ: «да здравствуетъ безуміе», слѣдуетъ прибавить: «и преступленіе». Густой оттѣнокъ уголовщины виситъ здѣсь въ воздухѣ и даетъ тонъ всей картинѣ этого «безбожнаго пира».
Петербургъ переполненъ «безумцами» этой опасной, противуобщественной категоріи, порожденныхъ безурядицей соціальныхъ отношеній и общимъ «поврежденіемъ нравовъ», характеризующимся погоней за роскошью и наслажденіями, искушеніе которыми городская суетность и городская индустрія довели нынѣ до самой безстыдной рекламы.
Въ сущности, мы имѣемъ здѣсь дѣло съ отбросомъ весьма многочисленнаго въ Петербургѣ культурнаго пролетаріата, въ ряды котораго входятъ представители всѣхъ слоевъ общества, начиная отъ «захудалыхъ», раззорившихся и промотавшихся аристократовъ и кончая культивированнымъ городскою внѣшнею «образованностью», избаловавшимся въ городѣ простолюдиномъ, окончательно оторваннымъ отъ деревни.
зяином гостиницы за ужин и с своей беспутной забубенной жизнью.
Этот безумец ликвидировал свое существование из-за личного наслаждения; но вот нашелся оригинал, который на 47-м году жизни повесился из-за неимения средств для «приличного» содержания своей жены, отличавшейся утонченным вкусом, не по карману, к изысканной роскоши и светским развлечениям… Дальше уже не может идти изобретательность отчаяния, под гнетом неудовлетворенности фальшивых, растлевающих потребностей сластолюбия, разврата и разгула! Это не «бедность» и «крайность», это и не «ошибки молодости» — не игривые вспышки здоровой юношеской крови, это —
|
Безбожный пир, безбожные безумцы, |
у «бездны мрачной на краю», по выражению поэта… «Vive la gaîeté et la folie!» — вот девиз этих, развращенных до потери образа человеческого, безумцев, вырвавшийся как-то у одного из них в минуту отвратительной оргии. Девиз этот, впрочем, нуждается в маленькой поправке. Прежде всего, тут нет и не может быть места веселью — здесь беснуется одно безоглядное отчаянье «у бездны мрачной на краю», от которой нет спасения. Затем, к словам: «да здравствует безумие», следует прибавить: «и преступление». Густой оттенок уголовщины висит здесь в воздухе и дает тон всей картине этого «безбожного пира».
Петербург переполнен «безумцами» этой опасной, противообщественной категории, порожденных безурядицей социальных отношений и общим «повреждением нравов», характеризующимся погоней за роскошью и наслаждениями, искушение которыми городская суетность и городская индустрия довели ныне до самой бесстыдной рекламы.
В сущности, мы имеем здесь дело с отбросом весьма многочисленного в Петербурге культурного пролетариата, в ряды которого входят представители всех слоев общества, начиная от «захудалых», разорившихся и промотавшихся аристократов и кончая культивированным городскою внешнею «образованностью», избаловавшимся в городе простолюдином, окончательно оторванным от деревни.
