Импровизатор (Андерсен; Ганзен)/1899 (ДО)/2/07

Импровизаторъ
Приключеніе въ Амальфи. Лазурный гротъ на Капри

авторъ Гансъ Христіанъ Андерсенъ (1805—1875), пер. А. В. Ганзенъ (1869—1942)
Оригинал: дат. Improvisatoren. — См. Содержаніе. Перевод созд.: 1835, опубл: 1899. Источникъ: Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.1—254

[173]
Приключеніе въ Амальфи. Лазурный гротъ на Капри.

Какъ хорошъ былъ видъ на Салерно съ моря въ то прекрасное утро, когда мы отплыли изъ него! Шесть мускулистыхъ гребцовъ усердно работали веслами; на рулѣ же сидѣлъ прелестный мальчикъ, такъ и просившійся на картину. Звали его Альфонсо. Вода была прозрачно-зеленая. Весь правый берегъ былъ, казалось, покрытъ роскошными садами, какіе могла создать лишь фантазія Семирамиды. Изъ воды выглядывали своды глубокихъ пещеръ, въ которыя плескали волны. На выдающемся уступѣ одной скалы стоялъ замокъ; подъ каменной башней его плыло облачко. Мы проѣхали мимо Майорки и Минорки, а вскорѣ затѣмъ достигли и родины Мазаніелло и Флавіо Джіовайа[1], городка Амальфи, выглядывавшаго изъ зелени виноградниковъ.

Красота здѣшней природы произвела на меня глубокое впечатлѣніе. Ахъ, если бы всѣ народы земные могли насладиться этимъ чуднымъ зрѣлищемъ! Ни съ сѣвера, ни съ запада не дышетъ холодомъ на этотъ цвѣтущій садъ, среди котораго расположенъ Амальфи; сюда достигаетъ лишь вѣтерокъ съ юга и востока, изъ страны апельсинныхъ деревьевъ и пальмъ, проносящійся черезъ дивное море. Городъ со свѣтлыми бѣлыми домиками расположенъ на скатѣ горы; выше идутъ виноградники; кое-гдѣ поднимаютъ къ голубому небу свои зеленыя вершины одинокія пиніи, а на самомъ верху стоитъ окруженный зубчатою стѣною старый замокъ—пріютъ облаковъ.

Рыбаки на рукахъ перенесли насъ черезъ буруны на берегъ. Подъ самымъ городомъ въ скалахъ находятся глубокія пещеры; въ нѣкоторыхъ плещетъ вода, другія пусты; на берегу лежали рыбачьи лодки; въ нихъ играли беззаботные ребятишки, большинство въ однихъ рубашонкахъ или курточкахъ. На горячемъ пескѣ потягивались полуголые лаццарони; единственной защитой отъ палящихъ лучей солнца служили имъ надвинутыя на самыя уши темныя шапки. Громко звонили церковные колокола; мимо насъ двигалась, съ пѣніемъ псалмовъ, процессія священниковъ въ лиловыхъ облаченіяхъ. Распятіе, которое несли впереди, было украшено вѣнкомъ изъ цвѣтовъ.

На горѣ, высоко надъ городомъ, стоитъ великолѣпное зданіе; это [174]монастырь и вмѣстѣ съ тѣмъ гостиница для путешественниковъ. Противъ него глубокая пещера. Франческу несли на носилкахъ, а мы слѣдовали за нею по высѣченной въ скалѣ тропинкѣ пѣшкомъ; глубоко подъ нами лежало голубое море. Наконецъ, мы достигли монастырскихъ воротъ; прямо противъ насъ зіяла пещера. Въ глубинѣ виднѣлись три креста съ распятыми на нихъ Спасителемъ и двумя разбойниками. Повыше надъ ними, на камнѣ, стояли колѣнопреклоненные ангелы съ большими бѣлыми крыльями и въ пестрыхъ одѣяньяхъ. Изображенія были самой грубой работы, всѣ изъ крашеннаго дерева, но благочестивыя души умѣютъ вдохнуть красоту и въ самыя простыя, грубыя изображенія.

Мы прошли по маленькому дворику и поднялись въ отведенныя намъ комнаты. Изъ окна моей видна была безконечная синева моря вплоть до самой Сициліи; вдали на горизонтѣ блестѣли серебряными точками корабли.

— Господинъ импровизаторъ!—сказалъ Дженаро.—Не спуститься-ли намъ въ болѣе низменныя сферы—поглядѣть, не найдется-ли и тамъ такихъ же красотъ, какъ здѣсь? Я говорю о красотѣ женской. Навѣрно мы найдемъ что-нибудь получше англичанокъ, нашихъ сосѣдокъ! Онѣ черезчуръ ужъ холодны и блѣдны. А вы, вѣдь, другъ женщинъ? Ахъ, извините! Вѣдь, это онѣ-то какъ-разъ и вернули васъ свѣту и доставили мнѣ пріятный вечеръ въ театрѣ и ваше интересное знакомство!—Мы спустились по тропинкѣ.—А слѣпая-то въ Пестумѣ была хороша!—продолжалъ онъ.—Я, пожалуй, выпишу ее вмѣстѣ съ калабрійскимъ виномъ къ себѣ, въ Неаполь. Она не хуже вина заставляетъ волноваться мою кровь!

Мы вошли въ городъ; зданія и улицы были въ немъ какъ-то скученны; даже тѣсное римское Гэто могло показаться въ сравненіи съ Амальфи обширною Корсо. Улицы здѣсь ни что иное, какъ узенькіе проходы между высокими домами, а частью проложены даже черезъ самые дома. Мы то проходили по длиннымъ корридорамъ, мимо дверей, въ которыя виднѣлись темныя, узкія комнаты, то по узкимъ переулкамъ, между глухими стѣнами и скалами, то поднимались, то спускались по лѣстницамъ, словомъ путались въ какомъ-то грязномъ лабиринтѣ. Часто и не разобрать было, идешь-ли по комнатѣ, или по улицѣ. Во многихъ мѣстахъ въ корридорахъ горѣли лампы, а то, несмотря на дневную пору, въ нихъ было бы темно, какъ ночью. Наконецъ, мы вздохнули свободнѣе, выйдя на большой каменный мостъ, соединявшій двѣ скалы. Передъ мостомъ оказалась небольшая площадь, пожалуй, самая обширная во всемъ городѣ. На ней плясали сальтарелло двѣ дѣвочки; на нихъ любовался маленькій, прелестный, какъ амурчикъ, смуглокожій и совсѣмъ голенькій мальчуганъ. Здѣсь не боятся озябнуть! Самый страшный холодъ въ Амальфи—это восемь градусовъ тепла.

Близехонько отъ небольшой башни, воздвигнутой на скалистомъ [175]выступѣ, съ котораго виденъ красивый заливъ и Майорка и Минорка, вьется между кустами алоэ и миртъ узенькая тропинка. Мы пошли по ней и скоро очутились подъ сводомъ изъ переплетающихся виноградныхъ лозъ. Мы умирали отъ жажды и направились къ бѣленькому домику, привѣтливо выглядывавшему изъ свѣжей зелени. Мягкій теплый воздухъ былъ напоенъ ароматомъ, вокругъ насъ жужжали массы пестрыхъ насѣкомыхъ. Домикъ былъ очень живописенъ; въ стѣны, ради красы, были вдѣланы мраморныя украшенія отъ колоннъ и прекрасныя рука и нога, найденныя среди развалинъ. На самой крышѣ былъ разведенъ чудный садикъ изъ апельсинныхъ деревьевъ и пышныхъ ползучихъ растеній, свѣшивавшихся по стѣнѣ зеленымъ бархатнымъ ковромъ. Передъ домомъ былъ цѣлый кустарникъ мѣсячныхъ розъ. Здѣсь играли и плели вѣнки двѣ прелестныя дѣвочки лѣтъ шести-семи. Еще прекраснѣе была молодая женщина, съ бѣлымъ покрываломъ на головѣ, встрѣтившая насъ у дверей. Выразительные глаза съ длинными черными рѣсницами, пышная грудь и стройный станъ,—да, она была очень хороша! Зато мы и отвѣсили ей по глубокому поклону.

— Итакъ, въ этомъ домѣ обитаетъ прекраснѣйшая дѣва!—сказалъ Дженаро.—Не утолитъ-ли она жажду двухъ истомленныхъ путниковъ?

— Съ удовольствіемъ!—отвѣтила она, смѣясь и показывая между свѣжими пунцовыми губками два ряда бѣлыхъ какъ снѣгъ зубовъ.—Я принесу вамъ вина, но у меня только одинъ сортъ.

— Если вы сами нальете его, оно будетъ превосходно!—сказалъ Дженаро.—Изъ рукъ прекрасной дѣвушки я выпью его съ особеннымъ удовольствіемъ!

— Увы, Eccellenza! На этотъ разъ къ услугамъ вашимъ только женщина!

— Вы замужемъ? Такая молоденькая?—засмѣялся Дженаро.

— О, я ужъ не молода!—также со смѣхомъ отвѣтила красавица.

— А сколько же вамъ лѣтъ?—спросилъ я.—Она насмѣшливо посмотрѣла на меня и отвѣтила:—Двадцать восемь!—Ей, однако, нельзя было дать больше пятнадцати, хотя она и смотрѣла вполнѣ сформировавшеюся. Сама Геба не могла быть сложена лучше.

— Двадцать восемь!—повторилъ Дженаро.—Прекрасный возрастъ! И какъ онъ идетъ вамъ! А давно-ли вы замужемъ?

— Двадцать лѣтъ!—отвѣтила она.—Спросите моихъ дочерей!—И она кивнула на двухъ дѣвочекъ, которыя въ это время подбѣжали къ намъ.

— Это ваша мама?—спросилъ я, хотя и зналъ, что этого быть не могло. Онѣ, смѣясь, посмотрѣли на нее, потомъ кивнули головками и прижались къ ней. Она вынесла намъ вина, чуднаго вина, и мы выпили за ея здоровье. [176]

— Вотъ это поэтъ, импровизаторъ!—сказалъ Дженаро, указывая на меня.—Онъ вскружилъ головы всѣмъ дамамъ въ Неаполѣ, но самъ холоденъ, какъ ледъ! Онъ чудакъ! Подумайте, онъ ненавидитъ женщинъ и ни разу еще не цѣловалъ ни одной!

— Быть не можетъ!—сказана она и засмѣялась.

— А вотъ я, такъ совсѣмъ иного сорта! Я поклонникъ красоты и цѣлую всѣ прекрасныя уста! Я его вѣрный спутникъ и искупаю его вину передъ женщинами и цѣлымъ свѣтомъ! Ни одна красавица еще не отказывала мнѣ въ законной пошлинѣ, я жду ее и здѣсь!—Тутъ онъ схватилъ ее за руку!

— Мнѣ не нужно выкупа! Я освобождаю отъ него и васъ, и другого господина. Пошлинъ же я никакихъ знать не знаю! Это дѣло моего мужа!

— А гдѣ онъ?

— Не очень далеко!

— Такой хорошенькой ручки я еще не видывалъ въ Неаполѣ!—сказалъ Дженаро.—Что стоитъ поцѣловать ее?

— Скудо!—отвѣтила красавица.

— А если въ губки, то вдвое?

— Этого совсѣмъ нельзя! Губы—собственность моего мужа!—Она опять налила намъ крѣпкаго вина, смѣялась и шутила съ нами, и, наконецъ, мы вывѣдали отъ нея, что ей всего четырнадцать лѣтъ, что замужемъ она лишь съ прошлаго года и что мужъ ея, красивый молодой малый, находится теперь въ Неаполѣ и вернется только завтра. Дѣвочки были ея сестры, гостившія у нея въ отсутствіи мужа. Дженаро попросилъ ихъ нарвать намъ букетъ розъ, обѣщая имъ за него карлино; онѣ побѣжали въ кусты. Напрасно, однако, уговаривалъ онъ красавицу поцѣловать его, напрасно говорилъ ей любезности и обнималъ ея станъ. Она вырывалась отъ него, бранилась, убѣгала, но потомъ опять возвращалась; ее, видимо, забавляли эти шутки. Тогда Дженаро взялъ въ руку золотой и сталъ говорить ей, сколько красивыхъ лентъ она можетъ накупить на него, какъ онѣ украсятъ ея черныя косы!.. И все это будетъ стоить ей лишь одного поцѣлуя!

— Другой господинъ лучше васъ!—сказала она ему, указывая на меня. Я вспыхнулъ, взялъ ее за руку и сказалъ, что ей не слѣдуетъ слушать Дженаро и соблазняться его золотомъ, что онъ дурной человѣкъ и что она въ отместку ему должна поцѣловать меня!—Она слушала, пристально глядя на меня.—Изъ всего, что онъ сказалъ, одно лишь правда!—продолжалъ я.—Я дѣйствительно не цѣловалъ еще ни одной женщины, уста мои чисты, я берегъ ихъ для самой первой красавицы и, надѣюсь, что вы вознаградите меня за мою добродѣтель! [177]

— Однако, вы завзятый обольститель!—сказалъ Дженаро.—И меня за поясъ заткнете, даромъ что я не новичокъ!

— Вы злой человѣкъ! Подите вы съ вашимъ золотомъ!—сказала она ему.—А вотъ, чтобы показать вамъ, какъ мало я нуждаюсь въ немъ и въ вашемъ поцѣлуѣ, я поцѣлую импровизатора!—Она обвила меня руками за шею и дотронулась губами до моихъ губъ, а затѣмъ исчезла за дверями дома.

Послѣ заката солнца я сидѣлъ въ монастырѣ, въ своей каморкѣ наверху, и смотрѣлъ изъ окна на равнину морскую, отливавшую пурпуромъ. По морю ходили широкія волны. Рыбаки вытаскивали на берегъ лодки. Когда совсѣмъ стемнѣло, огоньки заблестѣли ярче, волны засвѣтились фосфорическимъ блескомъ. Стояла невозмутимая тишина. Вдругъ раздалось пѣніе; это запѣли хоромъ рыбаки со своими женами и дѣтьми. Дѣтскіе сопрано сливались съ могучими басами. Какая-то грусть охватила мою душу. Съ неба скатилась звѣздочка и, казалось, упала позади того виноградника, гдѣ меня цѣловала красавица. Я сталъ вспоминать, какъ она была хороша, вспомнилъ и слѣпую дѣвушку, стоявшую въ руинахъ храма, какъ живое изваяніе красоты, но скоро и ту и другую затмилъ образъ Аннунціаты. Она была вдвойнѣ прекрасна: въ ней слились двѣ красоты—духовная и физическая! Грудь моя вздымалась, душа горѣла любовью, тоскою желанія. Аннунціата зажгла въ моемъ сердцѣ чистое пламя любви, но затѣмъ покинула свой храмъ, и теперь жертвенникъ въ немъ былъ опрокинутъ, огонь охватилъ все зданіе! «Вѣчная Матерь Божія!» взмолился я. «Душа моя полна любовью, сердце рвется отъ тоски и желанья!» Я выхватилъ изъ стакана букетъ розъ и, думая объ Аннунціатѣ, горячо прижалъ къ своимъ устамъ прекраснѣйшую изъ нихъ. Мнѣ стало не въ мочь, и я сошелъ къ морю, плескавшему на берегъ, гдѣ пѣли рыбаки и вѣялъ прохладный вѣтеръ. Я взошелъ на каменный мостъ, на которомъ уже стоялъ сегодня. Мимо меня мелькнулъ человѣкъ, закутанный въ широкій плащъ; это былъ Дженаро. Онъ пустился по тропинкѣ къ бѣленькому домику; я за нимъ. Онъ прошелъ мимо окна, въ которомъ свѣтился огонекъ. Я же спрятался въ виноградникѣ противъ самаго окна, такъ что мнѣ видно было всю комнату. Такое же окно находилось и на противоположной сторонѣ дома; высокая лѣстница вела изъ большой комнаты въ мезонинъ. Обѣ маленькія дѣвочки, полураздѣтыя молились на колѣняхъ передъ столикомъ, на которомъ горѣла лампа и стояло распятіе. Старшая сестра ихъ стояла на колѣняхъ между ними. Это была сама Мадонна съ двумя ангелами, живая картина для алтаря, написанная самимъ Рафаэлемъ! Черные глаза красавицы были подняты къ небу, волосы роскошною волной падали на обнаженныя плечи, прекрасныя руки были скрещены на пышной груди. Пульсъ мой забился [178]ускореннѣе, я едва смѣлъ дышать. Вотъ всѣ трое поднялись съ колѣнъ; молодая женщина проводила дѣвочекъ по лѣстницѣ въ мезонинъ, заперла дверь, вернулась въ первую комнату и стала прибирать ее. Вотъ она вынула изъ ящика красную книжечку, повертѣла ее въ рукахъ, улыбнулась, хотѣла было раскрыть ее, да вдругъ словно испугавшись чего-то, покачала головой и поспѣшно бросила ее обратно въ ящикъ. Минуту спустя, я услышалъ тихій стукъ въ противоположное окно. Молодая женщина испуганно поглядѣла въ ту сторону и прислушалась. Стукъ повторился. Я услышалъ чей-то голосъ, но не могъ разобрать ни слова.

Eccellenza!—вскрикнула она.—Что вамъ надо? Зачѣмъ вы приходите въ такую пору? Ради Бога! Я сердита, очень сердита на васъ!—Онъ заговорилъ опять.—Да, да, правда!—отвѣтила она.—Вы забыли вашу записную книжку! Сестренка моя бѣгала съ нею въ гостиницу, но вы, кажется, живете наверху, въ самомъ монастырѣ! Она искала васъ тамъ по-утру! Вотъ книжка!—Она вынула ее; онъ что-то проговорилъ опять; она энергично покачала головой:—Нѣтъ, нѣтъ! Что вы выдумали! Двери я не открою! Вы не войдете!—Она подошла къ окну и открыла его, чтобы отдать книжку. Онъ схватилъ ея руку, и она уронила книжку на подоконникъ. Затѣмъ Дженаро просунулъ голову въ отворенное окно, а молодая женщина быстро отскочила къ тому, которое было ближе ко мнѣ. Теперь мнѣ было слышно каждое слово Дженаро.

— И вы не хотите позволить мнѣ поцѣловать, въ знакъ благодарности, вашу прекрасную ручку? Не хотите никакой награды за находку? Даже не хотите дать мнѣ стакана вина? А я умираю отъ жажды! Что же въ этомъ дурного? Почему мнѣ нельзя войти?

— Нѣтъ!—отвѣтила она.—Намъ не о чемъ говорить съ вами въ такую пору. Возьмите вашу книжку и дайте мнѣ закрыть окно!

— Я не уйду,—сказалъ Дженаро:—пока вы не протянете мнѣ руки, пока не поцѣлуете меня,—вы обманули меня сегодня, поцѣловавъ этого дурака!

— Нѣтъ, нѣтъ!—сказала она, но, несмотря на свой гнѣвъ, разсмѣялась.—Вы хотите силой добиться своего! Ну, а я не хочу и не хочу!

— Вѣдь, мы же видимся съ вами навѣрно въ послѣдній разъ!—продолжалъ Дженаро мягкимъ, умоляющимъ тономъ.—И вы можете отказывать мнѣ, не хотите даже протянуть мнѣ на прощанье руки! Бо́льшаго я не требую, хотя сердце мое и хотѣло бы высказать вамъ много, много! Сама Мадонна желаетъ, чтобы люди любили другъ друга, какъ братья и сестры! Я и хочу по-братски подѣлиться съ вами моимъ золотомъ! Сколько нарядовъ вы купите себѣ на эти деньги! Вы будете еще вдвое красивѣе, всѣ подруги станутъ завидовать вамъ, и никто, никто не узнаетъ о нашемъ счастьѣ!—И онъ однимъ прыжкомъ очутился въ комнатѣ. Молодая [179]женщина вскрикнула:—Іисусъ, Марія!—Я съ такою силою ухватился за раму окна, что стекла задребезжали. Затѣмъ, точно подталкиваемый невидимою силою, я перебѣжалъ къ открытому окну и вырвалъ изъ виноградника жердь, чтобы имѣть хоть какое-нибудь оружіе.

— Это ты, Николо?—громко вскричала молодая женщина.

— Я!—отвѣтилъ я грубымъ, твердымъ голосомъ. Дженаро живо выскочилъ въ окно; плащъ его вздуло вѣтромъ, лампа погасла и въ комнатѣ стало темно.

— Николо!—дрожащимъ голосомъ закричала красавица, высовываясь изъ окна.—Ты вернулся? Слава Мадоннѣ!

— Синьора!—сказалъ я.

— Святители!—вскрикнула она. Затѣмъ окно захлопнулось. Я стоялъ, какъ вкопанный. Прошло нѣсколько мгновеній, и я услышалъ, что она тихо идетъ по комнатѣ; вотъ отворилась и опять захлопнулась дверь, и послышались удары, точно вбивали молоткомъ гвозди. «Теперь она въ безопасности!» подумалъ я и тихо отошелъ радостный и довольный, какъ нельзя болѣе. «Теперь я поквитался съ нею за ея поцѣлуй! Знай она, что я явился сейчасъ ея ангеломъ хранителемъ, она, пожалуй, подарила бы мнѣ еще одинъ!»

Едва я успѣлъ вернуться въ монастырь, меня позвали къ ужину; раньше же никто не хватился меня. Дженаро къ ужину не явился; Франческа стала безпокоиться, и Фабіани посылалъ за нимъ гонца за гонцомъ во всѣ стороны, пока онъ, наконецъ, не отыскался. Дженаро разсказалъ намъ, что заблудился, гуляя въ горахъ, да, къ счастью, встрѣтилъ крестьянина, который и вывелъ его на дорогу.

— Да, одежда ваша вся въ клочьяхъ!—замѣтила Франческа. Дженаро схватился за полу сюртука.

— Этотъ клокъ я оставилъ на терновомъ кусту! И Богъ знаетъ, какъ это я заблудился! Вечеръ былъ такой прекрасный, но стемнѣло какъ-то вдругъ, я хотѣлъ сократить себѣ дорогу, да и совсѣмъ сбился съ нея.

Франческа и Фабіани посмѣялись надъ его приключеніемъ; я тоже; вѣдь, мнѣ-то оно было извѣстно лучше, чѣмъ другимъ; затѣмъ мы всѣ выпили за его здоровье. Вино было превосходное и привело насъ въ самое веселое расположеніе духа. Когда мы разошлись по своимъ комнатамъ, ко мнѣ вошелъ полураздѣтый Дженаро; его комната приходилась рядомъ съ моей. Онъ, смѣясь, положилъ мнѣ руку на плечо и дружески посовѣтовалъ не слишкомъ мечтать о молодой красавицѣ, видѣнной нами утромъ.

— Поцѣлуй-то всетаки достался мнѣ!—шутливо сказалъ я.

— Да, да!—отвѣтилъ онъ, смѣясь.—И вы думаете, что она обдѣлила меня своею благосклонностью?

— Кажется! [180]

— Ну, нѣтъ, этого еще со мной не случалось!—сухо возразилъ онъ, словно его обидѣли. Но вотъ на губахъ его снова заиграла улыбка, и онъ шепнулъ мнѣ:—Я бы разсказалъ вамъ кое-что, да будете-ли вы скромны?

— Разскажите, разскажите!—попросилъ я.—У меня не вырвутъ ни словечка!—И я приготовился слушать его сѣтованья по поводу неудачнаго похожденія.

— Я нарочно забылъ сегодня въ саду красавицы мою записную книжку, чтобы имѣть предлогъ вернуться туда вечеромъ. Въ эту пору женщины не такъ строги. Такъ вотъ гдѣ я былъ! И платье я разорвалъ перелѣзая чрезъ заборъ въ ея садъ.

— Ну, а красавица-то что же?—спросилъ я.

— Она была еще прекраснѣе,—сказалъ онъ, многозначительно кивая головою:—и вовсе не такъ строга, когда мы очутились съ нею наединѣ! Да такъ я и думалъ! Вамъ она дала одинъ поцѣлуй, а мнѣ тысячу, да и свое сердце въ придачу! Всю ночь буду мечтать о своемъ счастьѣ!—Онъ послалъ мнѣ воздушный поцѣлуй и выбѣжалъ изъ комнаты.

По-утру, когда мы вышли изъ монастыря, небо было точно задернуто сѣроватою пеленой. На берегу дожидались насъ наши бравые гребцы, опять перенесли насъ черезъ буруны и усадили въ лодку. Мы направились къ Капри; вотъ пелена разорвалась на клочки—легкія облачка, и небо стало какъ будто вдвое выше, вдвое синѣе. На морѣ стояла тишина, не было даже ряби. Чудный Амальфи скрылся за скалою. Дженаро послалъ въ ту сторону воздушный поцѣлуй и сказалъ мнѣ:—Тамъ мы рвали розы!—«Ты-то, по крайней мѣрѣ, накололся на шипы!» подумалъ я, утвердительно кивая ему головой.

Передъ нами разстилалась безграничная синева моря, уходившая къ берегамъ Сициліи и Африки; налѣво лежалъ гористый берегъ итальянскаго полуострова, изрытый причудливыми пещерами; передъ нѣкоторыми изъ нихъ были расположены маленькіе города, словно выползшіе изъ мрачныхъ пещеръ погрѣться на солнышкѣ; въ другихъ сидѣли рыбаки, варившіе себѣ на кострахъ пищу или смолившіе лодки. Вода морская была похожа на голубое масло; мы погружали въ нее руки, и онѣ принимали въ ней тотъ же оттѣнокъ. Тѣнь лодки на водѣ была чистѣйшаго синяго цвѣта, а тѣни веселъ представлялись змѣйками всѣхъ оттѣнковъ голубого. «Чудное море!» восторгался я въ душѣ. «Ничто въ природѣ, исключая неба, не можетъ сравниться съ тобой красотою!» Я вспомнилъ, какъ любилъ въ дѣтствѣ лежать на спинѣ и, глядя ввысь, мечтать, что ношусь въ голубомъ эфирѣ; теперь мнѣ казалось, что мечта моя сбылась. Мы проплыли мимо трехъ скалистыхъ островковъ «I galli»; они состоятъ изъ мощныхъ каменныхъ глыбъ, нагроможденныхъ одна на другую и похожихъ на выросшія со дна морского гигантскія башни. [181]Голубыя волны омывали зеленоватые камни. Въ бурю тутъ, должно быть, образовывалась настоящая Сцилла съ ея воющими собаками. Волны сонно плескались о дикій, голый мысъ Минервы, служившій въ древности пристанищемъ сиренъ; передъ нимъ же лежалъ романтическій Капри, откуда Тиверій, утопая въ сладострастіи, любовался на Неаполитанскій заливъ. Гребцы наши натянули паруса; вѣтеръ и теченіе поднесли насъ къ острову. Вода была здѣсь необычайно чиста и прозрачна; мы какъ будто плыли по воздуху; каждый камешекъ, каждая тростинка, находившіеся на саженной глубинѣ, виднѣлись подъ водою такъ явственно, что у меня просто кружилась голова, когда я глядѣлъ изъ лодки въ эту прозрачную бездну, надъ которою скользилъ. Къ острову можно пристать лишь съ одной стороны; окружающія его кольцомъ отвѣсныя и гладкія, какъ стѣны, скалы спускаются со стороны Неаполя уступами вродѣ амфитеатра; уступы покрыты виноградниками, апельсинными и оливковыми рощами; внизу же, у самой воды, разбросаны рыбачьи хижины и стоитъ сторожевая будка. Повыше выглядываетъ изъ зелени садовъ городокъ Анна-Капри, въ который ведетъ крошечный подъемный мостикъ и ворота. Мы остановились отдохнуть въ гостиницѣ Пагани, построенной въ тѣни высокихъ пальмъ. Послѣ обѣда мы рѣшили отправиться верхомъ на ослахъ къ развалинамъ виллы Тиверія; время же между завтракомъ и обѣдомъ Франческа и Фабіани хотѣли посвятить на отдыхъ передъ предстоявшею прогулкою. Но мы съ Дженаро въ этомъ совсѣмъ не нуждались. Островокъ казался мнѣ такимъ маленькимъ, что его, по-моему, можно было объѣхать на лодкѣ часа въ два и разсмотрѣть высокіе скалистые своды, возвышающіеся изъ воды съ южной стороны острова. Мы наняли лодку съ двумя гребцами; дулъ вѣтерокъ, такъ что полпути мы сдѣлали подъ парусами. Волны разбивались въ пѣну о низкіе рифы, между которыми были протянуты рыбачьи сѣти. Пришлось объѣхать ихъ. Прогулка была превеселая. Скоро мы видѣли предъ собою только море, небо, да отвѣсныя скалы. Въ трещинахъ этихъ сѣрыхъ каменныхъ громадъ кое-гдѣ мелькали кусты алоэ и дикіе левкои; скалы были до того неприступно круты, что на нихъ не отыскалъ бы точки опоры для ногъ и каменный козелъ. Внизу, подъ бурунами, разбивавшимися въ мелкія, сверкавшія голубыми искрами брызги, виднѣлись приросшія къ скаламъ кроваво-красныя морскія яблоки; скалы какъ будто сочились кровью отъ ударовъ волнъ. Вотъ, наконецъ, открытое море осталось вправо, островъ же лежалъ влѣво, и мы увидѣли въ скалахъ глубокія пещеры, слегка выставлявшія изъ воды свои каменистые своды. Въ этихъ-то пещерахъ и жили сирены; цвѣтущій Капри служилъ только крышею ихъ скалистаго замка!

— Да, здѣсь живутъ злые духи!—сказалъ мнѣ одинъ изъ гребцовъ, сѣдой старикъ.—Чудесно, говорятъ, у нихъ, но они ужъ никогда не [182]выпускаютъ своихъ жертвъ обратно; если же кто-нибудь и вырвется отъ нихъ, то не человѣкомъ!—Немного погодя, старикъ указалъ намъ на входъ въ одну пещеру, нѣсколько шире и выше другихъ, но всетаки недостаточно просторный, чтобы мы могли вплыть въ пещеру, даже если бы спустили паруса и сами растянулись на днѣ лодки.

— Это «заколдованная пещера!»[2]—шепнулъ молодой гребецъ, сидѣвшій на рулѣ, и повернулъ лодку прочь отъ скалы.—Тамъ хранятся сокровища: золото и драгоцѣнныя камни, но войди-ка туда—сгоришь! Санта Лючія, моли Бога о насъ!

— Ахъ, если бы у насъ въ лодкѣ очутилась сирена!—сказалъ Дженаро.—Только красивая! Мы бы съ ней живо поладили!

— Вашъ обычный успѣхъ у женщинъ не измѣнилъ бы вамъ и тутъ!—сказалъ я, смѣясь.

— Волны морскія вѣчно ласкаются къ берегамъ, вѣчно цѣлуютъ ихъ, поневолѣ взманятъ къ поцѣлуямъ и людей. Ахъ!—вздохнулъ онъ.—Будь съ нами та красавица изъ Амальфи! Что за женщина! Не правда-ли? Вѣдь, и вы лизнули съ ея устъ каплю нектара! Съ виду такая недотрога, а посмотрѣли бы вы на нее вчера вечеромъ! Сама страсть, огонь!

— Неправда!—невольно вырвалось у меня; меня взорвало его безстыдное хвастовство.—Я лучше знаю! Ничего такого не было.

— То-есть какъ это?—спросилъ онъ, удивленно глядя на меня.

— Я самъ видѣлъ все! Случай привелъ меня туда. Я вообще не сомнѣваюсь въ вашихъ успѣхахъ у женщинъ, но на этотъ разъ вы только шутите со мною!—Онъ продолжалъ молча смотрѣть на меня.—«Я не уйду»,—повторилъ я, смѣясь, его слова: «пока вы не поцѣлуете меня! Вы обманули меня сегодня, поцѣловавъ того дурака!»

— Синьоръ! Вы подслушали меня!—сказалъ онъ, весь поблѣднѣвъ отъ гнѣва.—Какъ смѣете вы оскорблять меня? Вы будете драться со мною или я стану презирать васъ!

Этого я не ожидалъ.—Дженаро, вы не серьезно же говорите?—сказалъ я и взялъ его за руку. Онъ выдернулъ ее, не отвѣчая мнѣ ни слова, и велѣлъ гребцамъ пристать къ берегу.—Придется опять огибать островъ!—сказалъ старикъ.—Надо вернуться туда, откуда мы отчалили.—Они принялись работать веслами, и скоро мы приблизились къ высокимъ скалистымъ сводамъ, высовывавшимся изъ голубыхъ волнъ. Досада во мнѣ смѣнилась грустью; я смотрѣлъ на Дженаро, бившаго по водѣ своею тростью. [183]

Una tromba!—вскричалъ вдругъ младшій изъ гребцовъ, указывая на черный косой смерчъ, подымавшійся изъ воды къ облакамъ. Вода кругомъ него клокотала, какъ кипятокъ. Гребцы быстро спустили паруса.

— Куда же мы теперь?—спросилъ Дженаро.

— Назадъ! Назадъ!—отвѣтилъ младшій гребецъ.

— Опять вокругъ всего острова?—спросилъ я.

— Укроемся въ скалахъ! Смерчъ уходитъ въ открытое море!

— Но волненье разобьетъ лодку о скалы!—сказалъ старикъ и быстро принялся грести.

— Боже милосердный!—простоналъ я, видя, съ какою быстротою подвигался по водѣ смерчъ.—Онъ или подыметъ и закрутитъ нашу лодку въ воздухѣ, или придавитъ насъ къ отвѣсной скалѣ!—Я схватился за весло старика, Дженаро сталъ помогать молодому; мы гребли изо всѣхъ силъ, но уже слышали за собою свистъ вѣтра и клокотанье воды,—смерчъ какъ будто самъ отталкивалъ насъ отъ себя.

— Санта Лючія, спаси насъ!—вскричали оба гребца, бросили весла и пали на колѣни.

— Да гребите же!—закричалъ Дженаро, но они оба, блѣдные какъ смерть, не сводили глазъ съ неба. Вотъ надъ головами нашими пронесся ураганъ, а слѣва надвинулась на лодку черная стѣна волнъ; насъ высоко подбросило кверху, лодку обдало брызгами и пѣною, воздухъ сгустился до того, что у меня кровь готова была брызнуть изъ глазъ. Затѣмъ все померкло вокругъ, но я еще успѣлъ почувствовать, какъ надъ головой моей сомкнулись волны, понять, что мы всѣ обречены смерти, и послѣ того лишился чувствъ.

Зрѣлище, открывшееся моимъ глазамъ, когда я пришелъ въ себя, подѣйствовало на меня еще сильнѣе, нежели величественная картина изверженія Везувія, такъ же сильно, какъ разлука съ Аннунціатою. Со всѣхъ сторонъ, снизу и сверху меня окружалъ голубой эфиръ. Я шевельнулъ рукою, и вокругъ меня, словно электрическія искры, засверкали милліоны голубыхъ звѣздочекъ. Да, я несся по воздуху! Я, конечно, умеръ и летѣлъ теперь на небо. Но какая-то тяжесть давила мою голову; это были земные грѣхи мои. Они гнели меня внизъ. Надъ головой моей проносилось холодное дуновеніе вѣтра. Машинально вытянулъ я руку, коснулся какого-то твердаго предмета и ухватился за него. Но тутъ мною опять овладѣла смертная слабость; я совсѣмъ не ощущалъ своего тѣла. Конечно, тѣло мое лежитъ на днѣ морскомъ, а я, то-есть, душа моя, возносятся къ небу. «Аннунціата!» простоналъ я, и вѣки мои опять сомкнулись. Это безсознательное состояніе продолжалось, вѣроятно, долго. Но вотъ я вздохнулъ свободнѣе, почувствовалъ себя сильнѣе, и сознаніе мое прояснилось. Я лежалъ на холодной и твердой, какъ камень, [184]поверхности, возносившейся въ безконечную небесную синеву. Надо мною разстилался сводъ небесный съ причудливыми и синими, какъ само небо, облаками. Не было ни малѣйшаго вѣтерка, но я ощущалъ во всемъ тѣлѣ леденящій ознобъ. Медленно приподнялъ я голову. Платье мое было какъ бы изъ голубого пламени, руки блестѣли, точно серебряныя, но все же я чувствовалъ, что онѣ тѣлесныя. Я тщетно напрягалъ мысли, стараясь рѣшить, живъ я или мертвъ? Я погрузилъ руку въ струившійся подо мною блестящій эфиръ и захватилъ горстью воду, горѣвшую голубымъ пламенемъ, какъ спиртъ, и всетаки холодную. Близехонько отъ меня возвышался, похожій на смерчъ, только меньшихъ размѣровъ и блестящаго голубого цвѣта, столбъ. Или это только чудилось мнѣ со страху? Немного погодя, я рѣшился дотронуться до него. Столбъ былъ твердъ и холоденъ, какъ камень. Я протянулъ руку въ полутемное пространство, оказавшееся за нимъ, и ощупалъ твердую, гладкую стѣну темно-голубого цвѣта, какъ ночное небо. Гдѣ же я? То, что я принялъ за воздухъ подо мною, была блестящая, горѣвшая фосфорнымъ пламенемъ, но холодная вода. Она-ли это бросала на все лазурный отблескъ, или своды и скалистыя стѣны свѣтились сами? Не находился-ли я въ обители мертвыхъ, въ той обители, которая уготована была моей душѣ? Во всякомъ случаѣ, я былъ не на землѣ. Всѣ предметы вокругъ меня отливали различными голубыми оттѣнками, самъ я тоже былъ окруженъ голубымъ сіяніемъ, какъ будто свѣтился весь. Неподалеку отъ меня поднималась ввысь вырубленная въ скалѣ лѣстница; ступени ея были какъ будто изъ громадныхъ цѣльныхъ сапфировъ. Я взобрался по ней, но передо мною очутилась глухая стѣна. Или я недостоинъ приблизиться къ самой обители небесной? Да, я покинулъ свѣтъ, навлекши на себя гнѣвъ ближняго! Гдѣ же Дженаро, гдѣ гребцы? Я былъ здѣсь одинъ, совсѣмъ одинъ. Я вспомнилъ о матушкѣ, о Доменикѣ, о Франческѣ, о всѣхъ близкихъ моему сердцу и ясно чувствовалъ, что представлявшееся моимъ глазамъ зрѣлище не было миражемъ. Окружавшій меня блескъ существовалъ на самомъ дѣлѣ, какъ и я самъ—живой или мертвый. Въ разселинѣ скалы стоялъ какой-то предметъ. Я дотронулся до него. Это была массивная ваза, наполненная золотыми и серебряными монетами. Я ощупалъ отдѣльныя монеты, и мѣсто, гдѣ я находился, стало для меня еще загадочнѣе. Вдругъ я увидѣлъ надъ водою, недалеко отъ того мѣста, гдѣ я стоялъ, блестящую голубую звѣзду, бросавшую на воду длинный дрожащій лучъ. Но вотъ звѣзду скрылъ отъ меня какой-то темный предметъ,—по ярко горѣвшей голубой водѣ медленно скользила лодочка, какъ будто вынырнувшая изъ самой глубины водъ. Гребцомъ былъ старикъ. Вода при каждомъ ударѣ веселъ загоралась пурпуромъ. Кромѣ гребца въ лодкѣ сидѣла еще дѣвушка. Оба были до того молчаливы и неподвижны, что, не шевели старикъ [185]веслами, обоихъ можно было бы принять за каменныя изваянія. До слуха моего долетѣлъ глубокій скорбный вздохъ; гдѣ-то я слышалъ его прежде? Лодка описывала полукругъ, приближаясь къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ. Старикъ сложилъ весла; дѣвушка встала, воздѣла руки къ небу и съ отчаянною мольбой въ голосѣ произнесла:—Матерь Божія, не оставь меня! Ты повелѣла мнѣ явиться сюда, и я здѣсь!

— Лара!—громко вскрикнулъ я. Это была она. Я узналъ голосъ и лицо слѣпой дѣвушки изъ Пестума.

— Открой мнѣ очи! Дай мнѣ видѣть чудный міръ Божій!—сказала она. Мнѣ показалось, что я слышу голосъ выходца съ того свѣта, и я весь затрепеталъ. Слѣпая требовала отъ меня того міра, существованіе котораго я открылъ ей своимъ пѣніемъ. Уста мои онѣмѣли, я молча простеръ къ ней руки. Она еще разъ воздѣла къ небу свои:—Дай мнѣ!.. простонала она и затѣмъ упала въ лодку. Вода заплескалась вокругъ нея огненными кругами. Старикъ на мгновенье склонился къ дѣвушкѣ, затѣмъ вышелъ на берегъ, долго смотрѣлъ на меня, потомъ начертилъ въ воздухѣ знаменье креста, схватилъ массивную вазу и, поставивъ ее въ лодку, опять занялъ свое мѣсто. Я инстинктивно шагнулъ за нимъ. Онъ вперилъ въ меня какой-то странный взоръ, взялся за весла, и мы поплыли по направленію къ лучезарной звѣздѣ. Холодный вѣтеръ дулъ намъ на встрѣчу. Я наклонился надъ Ларой. Вотъ мы проплыли черезъ узкое ущелье, и, минуту спустя, увидѣли передъ собою безконечную равнину морскую; позади же насъ вздымались къ небу отвѣсными стѣнами скалы. Почти рядомъ съ ущельемъ находился невысокій и отлогій скатъ, поросшій кустами и темнокрасными цвѣтами. Молодая луна ярко сіяла на небѣ.

Лара поднялась. Я не смѣлъ коснуться ея руки; она представлялась мнѣ неземнымъ существомъ. Мнѣ казалось, что я нахожусь въ царствѣ духовъ, и все, что я вижу—не миражъ, а неземная дѣйствительность.

— Дай мнѣ травъ!—сказала Лара, протягивая руку, и слова ея раздались для меня велѣніемъ духа. Я посмотрѣлъ на зеленые кусты, на красные цвѣты, вышелъ изъ лодки, нарвалъ цвѣтовъ, испускавшихъ какой-то особый ароматъ, и протянулъ букетъ Ларѣ. Тутъ мною опять овладѣла смертельная слабость, я опустился на колѣни, но еще видѣлъ, какъ старикъ, сотворивъ крестное знаменье, взялъ изъ рукъ моихъ цвѣты, перенесъ Лару въ другую лодку, побольше, привязалъ къ ней маленькую, поставилъ паруса и отплылъ. Я протянулъ имъ вслѣдъ руки, но сердце мое сжала холодная рука смерти, и оно словно разорвалось…

— Онъ живъ!—вотъ первыя слова, которыя я услышалъ, придя въ себя. Я открылъ глаза и увидѣлъ Фабіани и Франческу. Кромѣ нихъ возлѣ меня стоялъ еще какой-то незнакомецъ; онъ держалъ меня за руку и серьезно смотрѣлъ на меня. Я лежалъ въ красивой, просторной [186]комнатѣ; былъ день. Гдѣ же я находился? Я весь горѣлъ въ жару, и только мало-по-малу мысли мои прояснились, и я могъ узнать подробности своего спасенія.

Не дождавшись вчера вечеромъ насъ съ Дженаро, Фабіани и Франческа очень обезпокоились, тѣмъ болѣе, что и рыбаковъ, гребцовъ нашихъ, не находили нигдѣ; узнавъ же о бывшемъ на морѣ смерчѣ, всѣ сочли насъ погибшими. Немедленно были высланы на поиски двѣ рыбачьи лодки; онѣ объѣхали весь островокъ, но не нашли ни малѣйшихъ слѣдовъ нашего крушенія. Франческа плакала; она всетаки любила меня! Жалѣла она также и Дженаро и бѣдныхъ гребцовъ. Фабіани не могъ успокоиться и рѣшилъ самъ отправиться на поиски, обшарить всѣ малѣйшія ущелья въ скалахъ,—можетъ быть кто-нибудь изъ насъ спасся туда и теперь умиралъ еще худшею смертью отъ голода и страха: ожидать человѣческой помощи было, вѣдь, не откуда. Раннимъ утромъ онъ отплылъ на лодкѣ съ четырьмя бравыми гребцами и осмотрѣлъ всѣ расщелины и пещеры, свободныя отъ воды. Гребцы не хотѣли было подплывать къ заколдованной пещерѣ, но Фабіани приказалъ имъ пристать къ маленькому зеленому скату и, приблизившись къ нему, увидѣлъ въ травѣ распростертаго, безжизненнаго человѣка. Это былъ я. Платье мое уже успѣло высохнуть отъ вѣтра. Они взяли меня въ лодку. Фабіани прикрылъ меня своимъ плащомъ, сталъ растирать мнѣ грудь и руки, и скоро замѣтилъ, что я еще слабо дышу. Меня доставили на берегъ, пригласили доктора и—я ожилъ, а Дженаро и оба гребца такъ и исчезли безъ слѣда. Я долженъ былъ разсказать все, что осталось у меня въ памяти о случившемся съ нами несчастьи, но когда дошелъ до описанія диковинной блестящей пещеры, лодки со старикомъ и слѣпою дѣвушкой, всѣ сказали, что это одна фантазія, бредъ. Мнѣ и самому пришлось, наконецъ, согласиться съ этимъ, а между тѣмъ, видѣніе врѣзалось мнѣ въ память съ яркостью дѣйствительности.

— Вы нашли его возлѣ заколдованной пещеры?—спросилъ врачъ и покачалъ головой.

— Да развѣ, по вашему, это мѣсто обладаетъ какою-нибудь особою силой?—спросилъ Фабіани.

— Природа полна загадокъ!—отвѣтилъ врачъ.—Труднѣйшихъ мы еще не разгадали.

На мои мысли пролился внезапный свѣтъ. Такъ меня нашли возлѣ заколдованной пещеры, въ которой, по разсказамъ гребцовъ, все горитъ огнемъ? Значитъ, волны забросили меня туда? Я вспомнилъ узкое ущелье, черезъ которое мы проплыли. Во снѣ это было или на яву? Не заглянулъ-ли я въ міръ духовъ? Мадонна вновь явила мнѣ свою милость, спасла меня! И мысли мои вернулись къ прекрасной сіяющей пещерѣ, гдѣ [187]ангеломъ-хранителемъ моимъ явилась Лара. Да, все это была правда, а не миражъ! Я видѣлъ то, что было открыто другими лишь годы спустя и что считается теперь въ числѣ прекраснѣйшихъ чудесъ Италіи—«Лазурный гротъ». Дѣвушка была дѣйствительно слѣпая изъ Пестума, но все это выяснилось лишь впослѣдствіи, тогда же оставалось для меня загадкой. Я сложилъ руки и съ умиленіемъ сталъ думать о моемъ прекрасномъ ангелѣ-хранителѣ—Ларѣ.

Примѣчанія

править
  1. Изобрѣтатель компаса.
  2. Подъ этихъ названіемъ извѣстенъ былъ у неаполитанцевъ нынѣшній „Лазурный гротъ“, открытый, если не ошибаюсь, въ 1831 г. нѣмцами-путешественниками: Фрисомъ и Копишемъ.