Франческа и Фабіани пробыли ради меня въ Капри два лишнихъ дня. Если прежде мнѣ иногда и случалось страдать отъ ихъ обращенія со мной, то теперь они окружали меня такою заботливостью и любовью, что я привязался къ нимъ всѣмъ сердцемъ.—Тебѣ надо вернуться съ нами въ Римъ!—говорили они мнѣ.—Это будетъ благоразумнѣе всего!—Мое чудесное спасеніе и видѣніе въ пещерѣ такъ сильно подѣйствовали на мою экзальтированную натуру, я почувствовалъ себя до того всецѣло въ рукахъ невидимаго Промысла, Который заботливо устраиваетъ все къ лучшему для меня, что сталъ принимать все, даже случайное, за указаніе свыше. Поэтому, когда Франческа ласково пожала мнѣ руку и спросила, не предпочитаю-ли я остаться въ Неаполѣ вмѣстѣ съ Бернардо, я сталъ увѣрять ее, что непремѣнно хочу вернуться въ Римъ.
— Мы пролили бы о тебѣ не мало слезъ, Антоніо!—сказала она, горячо пожимая мою руку.—Доброе ты наше дитя! Мадонна простерла надъ тобой Свою спасительную десницу!
— Eccellenza узнаетъ,—сказалъ Фабіани:—что тотъ Антоніо, на котораго онъ сердился, утонулъ въ Средиземномъ морѣ! Мы же привеземъ ему нашего прежняго, милаго Антоніо!
— Бѣдный Дженаро!—вздохнула Франческа.—У него было прекрасное сердце! Вообще образцовый былъ юноша!
Врачъ провелъ возлѣ меня не мало часовъ. Онъ жилъ собственно въ Неаполѣ и только проѣздомъ былъ въ Капри. На третій день онъ и отправился въ Неаполь вмѣстѣ съ нами. Я, по его словамъ, уже вполнѣ оправился, то-есть физически, а не душевно. Я заглянулъ въ царство мертвыхъ, ощутилъ на своемъ челѣ поцѣлуй ангела смерти, и юная душа моя, какъ мимоза, свернула свои листья. Когда мы вошли въ лодку, и я опять увидѣлъ эту прозрачную водяную глубину, воспоминанія разомъ хлынули въ мою душу. Я вспомнилъ, какъ близокъ я былъ къ смерти, вспомнилъ свое чудесное спасеніе, взглянулъ на солнышко, такъ ласково свѣтившее, на голубое море, жизнь показалась мнѣ такою прекрасною, и—слезы брызнули изъ моихъ глазъ. Всѣ трое—и Фабіани, и Франческа, и докторъ были заняты только мною; Франческа даже заговорила о моемъ прекрасномъ дарованіи и назвала меня поэтомъ. Докторъ же, узнавъ, что я и импровизаторъ Ченчи—одно лицо, сталъ разсказывать, въ какомъ восторгѣ были всѣ слышавшіе меня друзья его. Вѣтеръ дулъ попутный, и мы, вмѣсто того, чтобы выйти въ Сорренто и затѣмъ сухимъ путемъ направиться въ Неаполь, какъ рѣшено было сначала, поплыли прямо въ Неаполь.
У себя дома я нашелъ три письма. Одно было отъ Федериго; онъ вчера уѣхалъ дня на три въ Искію; это меня огорчило,—я не могъ даже проститься съ нимъ, такъ какъ отъѣздъ нашъ былъ назначенъ на завтра. Второе письмо было принесено мнѣ, по словамъ швейцара, на другой же день послѣ моего отъѣзда. Я прочелъ его: «Преданное вамъ сердце, желающее вамъ всего хорошаго, ожидаетъ васъ сегодня вечеромъ». Внизу были обозначены улица и номеръ дома, и затѣмъ подписано: «Ваша старая подруга». Третье письмо было написано тѣмъ же почеркомъ и пришло только вчера. «Приходите, Антоніо! Потрясеніе, вызванное нашею послѣднею несчастною встрѣчею, теперь прошло. Приходите скорѣе! Смотрите на все, какъ на недоразумѣніе. Все можетъ еще устроиться прекрасно, только не медлите, приходите!» Подпись была та же. Я сразу рѣшилъ, что оба письма были отъ Санты, хотя свиданіе и было назначено ею не въ своемъ домѣ. Я не хотѣлъ больше видѣться съ нею и сейчасъ же написалъ ея мужу коротенькое вѣжливое письмецо, въ которомъ извѣщалъ его о своемъ поспѣшномъ отъѣздѣ изъ Неаполя, не позволяющемъ мнѣ зайти къ нимъ проститься, благодарилъ его и супругу его за доброе отношеніе ко мнѣ и просилъ не забывать меня. Федериго я тоже оставилъ записочку, пообѣщавъ въ ней сообщить ему обо всемъ подробно изъ Рима, такъ какъ теперь я не въ такомъ настроеніи, чтобы писать. Я рѣшилъ никуда не ходить, не желая встрѣтиться съ Бернардо или съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ новыхъ друзей, и навѣстилъ только своего доктора. Мы поѣхали къ нему вмѣстѣ съ Фабіани. Жилъ докторъ очень уютно и мило; хозяйствомъ завѣдывала его старшая сестра, старая дѣвушка. Она сразу понравилась мнѣ своею прямотой и сердечностью; глядя на нее, я вспоминалъ старую Доменику, но эта, конечно, стояла куда ниже сестры доктора и по уму, и по образованію.
На слѣдующее утро, послѣднее утро моего пребыванія въ Неаполѣ, я тоскливо устремилъ взоры на Везувій. Увы! густыя облака окутывали его вершину; вулканъ не сказалъ мнѣ ожидаемаго послѣдняго прости! Море было спокойно и гладко, какъ зеркало. Я вспомнилъ свое видѣнье—Лару въ сіяющей голубой пещерѣ. Скоро и все мое пребываніе въ Неаполѣ превратится въ какое-то видѣніе, мелькнувшее въ вѣчность!.. Я схватился за газету. Мнѣ бросилось въ глаза мое имя. Это былъ критическій отчетъ о моемъ дебютѣ. Я жадно принялся читать его. Критикъ восторженно отзывался о моей богатой фантазіи и о поэтическомъ дарованьи; я, по его мнѣнію, принадлежалъ къ школѣ Пангетти, и онъ жалѣлъ только, что я ужъ черезчуръ рабски слѣдовалъ образцу своего учителя. А я вовсе и не зналъ его, не имѣлъ о немъ ни малѣйшаго представленія! Моими учителями были одна природа, да мое непосредственное чувство. Но сами-то критики такъ рѣдко проявляютъ въ своихъ сужденіяхъ оригинальные взгляды, что и всѣхъ критикуемыхъ считаютъ копіями. Публика оцѣнила мое дарованіе гораздо горячѣе господина критика, хотя онъ и прибавлялъ въ концѣ статьи, что современемъ изъ меня выработается самостоятельный художникъ, такъ какъ во мнѣ и теперь уже замѣтны необычайный талантъ, богатая фантазія, чувство и вдохновеніе. Я спряталъ газету: когда-нибудь она послужитъ мнѣ вещественнымъ доказательствомъ, что не все случившееся со мною въ Неаполѣ было сномъ. Итакъ, я побывалъ въ Неаполѣ, много пережилъ за это время, во многомъ выигралъ и во многомъ проигралъ. Неужели тутъ и конецъ блестящей будущности, предсказанной мнѣ Фульвіей?
Мы выѣхали изъ Неаполя, и скоро онъ скрылся отъ нашихъ взоровъ за густыми виноградниками. Четыре дня ѣхали мы въ Римъ по той же самой дорогѣ, по которой два мѣсяца тому назадъ я ѣхалъ съ Федериго и Сантой. Опять увидѣлъ я Мола ди Гаэта съ ея апельсинными рощами. Теперь деревья были осыпаны душистыми цвѣтами. Я прошелъ въ аллею, гдѣ Санта подслушала исторію моей жизни. Сколько событій совершилось за этотъ краткій промежутокъ времени! Мы проѣхали и черезъ узкій Итри, и я вспомнилъ о Федериго. На границѣ, гдѣ отъ насъ потребовали паспорта, попрежнему тѣснились въ глубокой пещерѣ козы, которыхъ срисовывалъ Федериго, но маленькаго пастушка я на этотъ разъ уже не видѣлъ. Ночью мы прибыли въ городокъ Террачина, а утромъ выѣхали изъ него. Утренній воздухъ былъ необычайно прозраченъ и ясенъ. Я простился съ моремъ, которое ласково прижало меня къ груди своей, убаюкало меня чудными грезами и показало мнѣ образъ красоты—Лару. Вдали, на эфирно-прозрачномъ горизонтѣ, виднѣлась еще синеватая дымящаяся вершина Везувія. «Прощай! Прощай! Домой, въ Римъ! Тамъ ждетъ меня моя могила!» вздохнулъ я, и карета покатилась чрезъ зеленыя болота въ Велетри. Я привѣтствовалъ горы, по которымъ проходилъ вмѣстѣ съ Фульвіей, вновь увидѣлъ Дженцано, проѣхалъ по площади, на которой нашла себѣ смерть моя матушка. Да, тогда я остался бѣднымъ, лишеннымъ всего на свѣтѣ, сиротою, теперь же ѣхалъ въ каретѣ знатнымъ бариномъ, нищіе называли меня Eccellenza! Но былъ-ли я теперь счастливѣе, чѣмъ тогда?.. Мы проѣхали чрезъ Альбани, и предъ нами развернулась Кампанья; у дороги возвышалась могила Асканія, поросшая густымъ плющемъ, дальше же виднѣлись гробницы, куполъ храма св. Петра и Римъ.
— Гляди веселѣе, Антоніо!—сказалъ Фабіани, когда мы въѣхали въ ворота Санъ-Джіовани. Латеранская церковь, высокій обелискъ, Коллизей и площадь Траяна—все говорило мнѣ, что я на родинѣ. Событія послѣдняго времени остались позади меня, мелькнули, какъ сонъ, и въ то же время какъ будто унесли изъ моей жизни цѣлый годъ. Какъ здѣсь было тихо, мертво въ сравненіи съ Неаполемъ; какъ не похожа длинная Корсо на Толедо! Вотъ замелькали знакомыя лица. Навстрѣчу намъ попался Аббасъ Дада; онъ узналъ карету и поклонился намъ. На углу улицы Кондотти сидѣлъ Пеппо съ дощечками на рукахъ.
— Вотъ мы и дома!—сказала Франческа.
— Да, дома!—повторилъ я взволнованно. Чрезъ нѣсколько минутъ я долженъ былъ, какъ школьникъ, выслушать наставленія Eccellenza. Встрѣча эта пугала меня, и всетаки мнѣ казалось, что лошади еле двигаются. Но вотъ и палаццо Боргезе. Мнѣ отвели двѣ маленькія комнатки наверху. Я еще не видѣлся съ Eccellenza. Наконецъ, меня позвали къ столу. Я низко поклонился Eccellenza.—Антоніо сядетъ между мною и Франческою!—вотъ первыя слова, которыя я услышалъ отъ него.
Завязался живой и непринужденный разговоръ. Я каждую минуту ожидалъ какого-нибудь упрека, но нѣтъ, ни слова, ни малѣйшаго намека ни на мое бѣгство, ни на гнѣвъ, высказанный Eccellenza въ письмѣ ко мнѣ. Такая доброта трогала меня, я вдвойнѣ чувствовалъ всю ихъ любовь ко мнѣ, но въ иныя минуты гордость моя всетаки возмущалась: меня даже не удостаивали упрека!