Дѣло началось въ расплохъ, внезапно, безъ всякихъ дипломатическихъ подготовокъ.
Гдѣ то въ Баньянахъ, въ гористомъ уголкѣ Герцеговины, о существованіи котораго едва ли кто подозрѣвалъ въ цивилизованномъ мірѣ, горсти Славянъ надоѣло вѣчно платить подати Портѣ и въ замѣнъ ихъ вѣчно выносить оскорбленія, насилія и терзанія отъ оттоманскихъ чиновниковъ.
Когда чиновники Порты, по заведенному обычаю, въ началѣ лѣта 1875 года явились къ Герцеговинцамъ обобрать у нихъ весь годичный заработокъ, наши братья по крови прогнали ихъ съ оружіемъ въ рукахъ — и вскорѣ міръ узналъ, что какіе-то Славяне, гдѣ-то бунтуютъ.
Положеніе, въ которомъ Славяне находились, было тѣсное, объ этомъ и говорить нечего, если горсть слабыхъ вооруженно искала своей защиты и билась не на животъ, а на смерть, предпочтя конечно мирную пастушескую жизнь трудному боевому положенію въ войнѣ съ войсками блистательной Порты.
Положеніе Славянъ, Босняковъ и Болгаръ искони было рабское, и хотя они много разъ приносили жалобы, но ихъ справедливыя просьбы о защитѣ были «гласомъ вопіющаго въ пустынѣ». Россія была занята своими дѣлами и немогла удѣлить на ихъ долю большаго вниманія, а западная Европа и того менѣе, можетъ быть соглащаясь съ Турціею во взглядахъ, что Сербы и прочіе Славяне отъ природы — рабы, и Славяне — страдали! Не видя себѣ защиты ни съ запада ни съ востока, они рѣшились на отчаянное рѣшительное намѣреніе — отстаивать свою свободу или — погибнуть.
Въ нѣсколько недѣль вся южная Герцеговина, опираясь на Черногорцевъ, уцѣлѣвшихъ, какъ бы чудомъ, отъ посторонней зависимости, возстала, въ страшномъ видѣ, разжигаемая новыми насиліями Турокъ и уже въ половинѣ Іюля образовался комитетъ для освобожденія раи.
Предстояла большая работа: здѣсь шло дѣло не объ освобожденіи горсти Герцеговинцевъ, которымъ за то, что они прогнали сборщиковъ податей, угрожала смерть, а объ освобожденіи раи, всего славянскаго населенія Турціи, отъ Адріатическаго моря, Дуная до моря Эгейскаго. Какъ ни интересно было бы прослѣдить первыя стычки Герцеговинцевъ съ Турками подъ предводительствомъ Пеко Павловича, Любобратича, Лазаря Сочицы, и другихъ вождей, распространенія возстанія въ Босніи и отчасти въ Старой Сербіи, но имѣя въ виду внести краткій очеркъ славянскаго возстанія, какъ причину русско-турецкой войны, мы не позволяемъ себѣ останавливаться на подробностяхъ. Достаточно упомянуть, что Славяне, отлично знакомые съ мѣстностью, почти всюду побѣждали войска Порты, не смотря на ихъ численное превосходство.
Въ Европѣ зашумѣли, заговорили въ Россіи о братьяхъ Славянахъ; прежде и энергичнѣе всѣхъ заговорила дипломатія: при первыхъ же вѣстяхъ о движеніи въ Герцеговинѣ, она подала Портѣ совѣтъ, какъ можно скорѣе и рѣшительнѣе подавить возстаніе въ зародышѣ. Легко было дипломатамъ подавать хорошіе совѣты, но она спросила-бы Турцію, могла-ли та исполнить благую мысль, когда небольшіе славянскихъ Горцевъ отряды въ какую нибудь тысячу и много въ двѣ тысячи побѣждали турецкія полчища и прогоняли ихъ.
Впродолженіе осеннихъ мѣсяцевъ Порта сосредоточила въ возставшихъ мѣстностяхъ регулярную армію въ 30 тысячь человѣкъ. Тѣмъ не менѣе втрое меньшее число славянъ наносило ей ударъ за ударомъ.
Въ августѣ представители пяти великихъ державъ въ Константипополѣ предложили Портѣ свое посредничество; оно состояло въ томъ, что консулы великихъ державъ будутъ на театрѣ возстанія внушать непокорнымъ Славянамъ о томъ, что «они, Славяне, должны оставить свое намѣреніе и не надѣясь на поддержку Европы, вступивъ съ коммисарами въ переговоры, ограничиться развѣ тѣмъ, и подать жалобы на притѣсненія.» При этомъ Европа, чего и слѣдовало ожидать, требовала отъ Славянъ положить мечь въ ножны, подъ предлогомъ перемирія.
Но видно Славянамъ было убѣжденія недостаточно, хотя на это дѣло были присланы консулы самые краснорѣчивые и ловкіе. Цѣлый мѣсяцъ и на всевозможныя манеры увѣщевали Славянъ не шумѣть. Славяне благосклонно слушали, благодарили за совѣтъ и расположеніе, но оружіе изъ рукъ не выпускали и покупали патроны на послѣднія деньги.
Между тѣмъ къ Турціи приступалъ кризисъ. 25 сентября (6 октября 1875 г.), съ Портой случилось наконецъ то, чего и слѣдовало ожидать: она объявила себя несостоятельною по уплатѣ процентовъ какъ по иностраннымъ, такъ и по внутреннимъ займамъ, хотя обѣщала платить одну половину наличными деньгами, а другую процентными бумагами.
Тутъ стало видно, что силы Турціи истощены въ высшей степени, если мѣстное возстаніе отозвалось такъ скоро и такъ рѣшительно на ея государственномъ хозяйствѣ.
На лондонской, парижской и вѣнской биржахъ сотни милліоновъ турецкихъ бумагъ повалились съ грохотомъ, если бумаги могутъ издавать грохотъ, а главнымъ образомъ грохотъ этотъ происходилъ отъ громкихъ проклятій, произносимыхъ ихъ обладателями. На эти бумаги не было ни одного покупателя.
Пока стонали милліоны Славянъ подъ гнетомъ турецкихъ властителей, пока лилась одна славянская кровь въ неравной борьбѣ, Турція была исправною плательщицею европейскихъ государствъ. Но когда небольшое число европейскихъ капиталистовъ и бережливыхъ буржуа, падкихъ на большіе проценты, потеряли часть своего состоянія отъ турецкихъ денежныхъ бумагъ, общественное мнѣніе зашевелилось на западѣ, и покровительствуемое ими дѣтище впало въ немилость.
Прежде всего заговорила о турецкихъ безпорядкахъ англійская газета «Times», а потомъ уже и всѣ прочіе за исключеніемъ немногихъ начали сочувственно относиться къ славянскому возстанію. Повстанцы въ этомъ видѣли большое одобреніе Европы, можетъ быть даже большее, чѣмъ думали писавшіе.
Въ одномъ не было разногласій: всѣ признали необходимость реформъ въ государственномъ строѣ державы, возрожденіе которой было провозглашено на развалинахъ Севастополя и которая чрезъ двадцать лѣтъ оказалась на краю пропасти, готовая ежеминутно свалиться въ нее отъ славянскаго натиска. Реформы для славянъ были начертаны рукой Андраши, рукою австрійскаго государственнаго дѣятеля и мадьяра — слѣдовательно врага Славянъ вдвойнѣ, ненавистника Россіи по крови, по воспоминаніямъ 1848 года, по настоящему своему положенію, какъ руководителя государства, весь строй котораго заключается въ мадьяро-турецкой гегемоніи надъ Славянами, въ подавленіи малѣйшаго ихъ поползновенія къ политической равноправности.
Какъ и слѣдовало ожидать, реформы, сочиненныя графомъ Андраши для Славянъ, вышли старой погудкой на новый ладъ. Заключались они въ слѣдующихъ пяти пунктахъ: 1) Полная свобода совѣсти. 2) Отмѣна отдачи податей на откупъ. 3) Порта издастъ законъ объ употребленіи прямыхъ налоговъ, собираемыхъ въ Босніи и Герцеговинѣ, на пользу этихъ провинцій. 4) Учрежденіе смѣшанной коммисіи изъ мусульманъ и христіанъ для надзора за приведеніемъ въ дѣйствіе обѣщанныхъ Портою реформъ. 5) Улучшеніе въ хозяйственномъ положеніи жителей Босніи и Герцеговины.
Всѣ эти реформы лишь передавали въ новой редакціи давнишнія неоднократныя обѣщанія Порты и не затрогивали корня зла, отъ котораго страдали Славяне. — Невыносимо высокаго размѣра податей и земельныхъ отношеній раи къ мусульманамъ бегамъ, беямъ и спахіямъ, овладѣвшими всей землей и наконецъ самое согласіе Порты на требовавшіе по нотѣ гр. Андраши реформы не представляли никакого ручательства въ ихъ исполненіи на дѣлѣ.
Но и это скромное по формѣ, ничтожное по сущности, отношеніе Европы къ Турціи, должно было пройти огнь и воду, прежде чѣмъ достигло мѣста своего назначенія.
Составленная въ октябрѣ нота Андраши, благодаря уловкамъ Порты и Англіи, была предъявлена въ Константинополѣ лишь въ январѣ 1876 года. Сначала Англія сдѣлала нѣсколько возраженій, но потомъ согласилась на предъявленіе ноты, замѣтивъ однако, что нота эта неможетъ имѣть въ глазахъ англійскаго правительства никакого значенія.
По совѣту Эліота, Порта воспользовалась этимъ длиннымъ промежуткомъ, чтобы по собственному почину издать фирманъ съ обѣщаніемъ всѣхъ тѣхъ же преобразованій, какія требовались австрійскимъ правительствомъ въ его нотѣ.
Когда наконецъ 18 (31) января графъ Зичи, посланикъ Австро-Венгріи при Портѣ, вручилъ ноту турецкому министру иностранныхъ дѣлъ, Решиду-Пашѣ и представители прочихъ державъ — покровительницъ въ тотъ же день, по одиночкѣ явились къ нему съ просьбой обратить свое благосклонное вниманіе на нее, всѣ въ Константинополѣ знали, что эта церемонія совершилась лишь для очистки совѣсти западной дипломатіи передъ общественнымъ мнѣніемъ и отчасти передъ Россіей; Турки знали также, что Англія держитъ ихъ сторону. Но съ другой стороны въ продолженіи 2 мѣсяцевъ между составленіемъ и предъявленіемъ ноты, Славяне и всѣ, кто сочувствовалъ освобожденію ихъ отъ турецкаго ига, успѣли вдоволь посмѣяться надъ этимъ канцелярскимъ палліативомъ, надъ этой новой заплатой на вѣковыя раны Славянства.
Въ отвѣтной нотѣ Решидъ-Паша благодарилъ Австро-Венгерскаго посла за добрыя намѣренія и обѣщалъ приступить къ осуществленію требованій гр. Андраши, какъ скоро позволятъ обстоятельства. Сама Порта прибавила новую надсмѣшку.
Консулы европейскихъ державъ, засѣдавшіе въ Мостарѣ, обратились къ вождямъ Герцеговинцевъ и Боснійцевъ съ увѣщаніями принять поту графа Андраши, какъ доказательство попеченій Европы о ихъ бытѣ и заключить миръ съ Портой. Отвѣтъ не освѣжилъ воздухъ, сгущенный въ теченіи зимы дипломатическими словопреніями, въ которыхъ юные побѣги славянскаго возрожденія грозили совершенно завянуть и окоченѣть.
Въ протестѣ ихъ противъ реформъ гр. Андраши, обнародованномъ въ Сутторинѣ 14 (26) февраля за подписью воеводъ Лазаря Сочицы, архимандрита Мелентія, Луки Павловича и попа Богдана сказано было:
«Мы сознаемся въ томъ, что ничего не понимаемъ въ придуманныхъ нѣкоторыми Европейскими державами реформахъ, долженствующихъ установить равноправность между христіанами и мусульманами. Подобная равноправность неосуществима. И, наконецъ, желательная для насъ реформа заключается въ нашей полной независимости и свободѣ. Мы ничего не хотимъ, если намъ отказываютъ въ независимости. Если мы не можемъ достигнуть этой свободы, пусть приготовятъ намъ могилы, куда мы готовы лечь, чѣмъ положить оружіе. Только свобода и независимость могутъ насъ обезоружить и чтобы истребить насъ, нужна сила значительнѣе турецкой. Но если и насъ не будетъ, то останутся жены и дѣти, чтобы мстить за насъ».
«Сегодня мы взываемъ къ Европѣ: помогите намъ, защитите насъ; завтра будетъ поздно».
«Политическія комбинаціи — не наше дѣло. Европейская пресса можетъ имъ заниматься всласть, но мы зашли слишкомъ далеко, чтобы остановиться; мы должны продолжать сражаться, жечь и побѣждать. Мы можемъ положить оружіе только тогда, когда намъ представятъ такую же независимость, какою пользуется Черногорія. Мы надѣемся, мы ждемъ, мы увѣрены, что могущественная, сильная и славная Россія придетъ спасти свободу Славяно-Сербовъ. Теперь или никогда!»
Этотъ манифестъ высказывалъ безъ прикрасъ, что возставшіе Сербы желаютъ свободы, а не мусульманскаго владычества на новый ладъ. Онъ не оставлялъ никакихъ сомнѣній на счетъ рѣшимости возставшихъ побѣдить или умереть. Однако Австро-Венгрія рѣшилась усмирить непокорныхъ. Она поручила это дѣло далматинскому Генералъ-Губернатору Родичу.
Нѣкоторые вожди Герцеговинцевъ пріѣхали къ нему въ Рагузу 20 февраля (4 Марта). Самъ Сербъ по происхожденію, баронъ говорилъ мягко и вкрадчиво; но какъ австрійскій чиновникъ, не поскупился и на угрозы въ случаѣ, если повстанцы не положатъ оружіе. То были слова вопіющаго въ пустынѣ—Герцоговинцы увѣщанія пропустили мимо ушей, а на угрозы, что Австрія начнетъ притѣснять ихъ, не будетъ пропускать военныхъ припасовъ, не дастъ хлѣба семействамъ повстанцевъ, укрывавшимся въ сосѣднихъ славянскихъ провинціяхъ Цислейтаніи и Венгріи, отвѣчали, что онѣ надѣются на Россію, которая не дастъ ихъ женамъ и дѣтямъ умерѣть съ голода. Такой рѣшительный и не совсѣмъ почтительный отказъ отъ благодѣтельныхъ реформъ гр. Андраши, раздражилъ и австрійское и англійское правительства; онъ въ то же время напугалъ ихъ, потому что, какъ недавній протестъ, такъ и послѣднія рѣчи герцоговинскихъ вождей открыли имъ глаза на то, что вопреки Севастопольскому погрому и Парижскому трактату, обаяніе Россіи въ славянскихъ земляхъ не только не уничтожено, а напротивъ окрѣпло и выросло по той самой причинѣ, что дипломатія западныхъ державъ постоянно поддерживала Турцію, а Славянамъ предлагала камень, когда они вопили о хлѣбѣ. Англія свой прежній отвѣтъ повторила въ Константинополѣ.—Дѣло трудное всегда для Англичанъ, когда оно соприкосновенно съ интересами Турціи, или, что одно и тоже, съ ихъ собственными. Англія рѣшила что двинетъ побольше войска турецкаго въ возставшія провинціи и разомъ покончитъ съ славянскимъ движеніемъ; мысль эту и предложила Турціи. Австрія-же приступила къ дѣлу и начала съ того, что усилила по всей границѣ военные кордоны, не пропускала семейства борцовъ за свободу на свою территорію, самихъ-же повстанцевъ, если они искали убѣжища отъ преслѣдовавшихъ ихъ турецкихъ войскъ, стала задерживать.
26 февраля (10 марта) австрійскій патруль арестовалъ одного изъ вождей возстанія, Любобратича, при переходѣ его въ Австрію со всѣмъ его штабомъ и волонтеркой госпожею Маркусъ.
Австрія первая враждебно отнеслась къ славянскому возстанію, хотя въ началѣ мирволила и заискивала даже чего то. Но арестъ Любобратича разомъ озарилъ двусмысленность ея политики.
Съ устъ австрійской дипломатіи не сходили то и дѣло соболѣзнованія относительно участи Славянъ и обѣщанія защитить ихъ отъ турецкаго фанатизма; на дѣлѣ-же Австрія дѣйствовала совершенно по своему. Пока Австрія вѣрила, что Турція сама найдется, управится съ повстанцами, она относилась одинаково дружески и съ врагами и съ друзьями славянъ. Но коль скоро обнаружилось полное безсиліе мусульманъ и славянское волненіе стало возрастать, то Австро-Венгрія стала открыто дѣйствовать за Турцію и накинулась на Герцоговинцевъ съ тылу.
Протестъ вождей возставшей Герцеговины заключалъ также воззваніе къ Сербамъ княжества, не лишенное укоризнъ въ мягкой такъ сказать формѣ.
«Почему», говорили они, «наши внутренніе раздоры между членами одной и тойже семьи до сихъ поръ не прекратились? Почему необходимо, чтобы эти несогласія продолжали существовать? Отрицать ихъ,—было-бы опасно, наша сестра Сербія еще не расположена стать на нашу сторону».
«Для насъ тяжело въ этомъ сознаться, но мы должны засвидѣтельствовать эту горькую истину; еслибъ сербскій тронъ былъ теперь занятъ однимъ изъ потомковъ Карагеоргіевича или прямымъ наслѣдникомъ Милоша, наши крики отчаянія были-бы услышаны, а наши мученики—отомщены. Высокій умъ князя Милоша, еслибъ этотъ князь былъ живъ, не сталъ бы въ такую критическую минуту исчислять глубину моря, высоту небесъ; не сталъ бы оглядываться кругомъ, на право и на лѣво, но двинулся бы кратчайшимъ путемъ въ Боснію и Герцеговину».
«Мы будемъ говорить просто, безъ краснобайства, пользуясь нашими національными выраженіями, въ отвѣтъ на многія сообщенія и заявленія, какъ нашихъ друзей такъ и нашихъ враговъ».
«Но увы! князь Милошъ умеръ!»
Народъ въ Сербіи съ самаго начала движенія въ Герцеговинѣ волновался; преданія объ изгнаніи турокъ изъ княжества были еще живы; къ нимъ присоединились надежды объ освобожденіи всѣхъ сербовъ—а Герцеговинцы, Босняки, жители старой Сербіи—также Сербы, что и жители княжества—и возстановленіе сербскаго царства славной памяти Душана. Мечты эти особенно горячо воспламеняли образованную молодежь и не чужды были государственнымъ людямъ княжества.
Правительство осенью 1875 года приступило было къ вооруженіямъ, но подъ давленіемъ западной дипломатіи и по совѣту Россіи, пріостановило ихъ. Обращеніе Герцеговинцевъ къ сербскому народу дало новую пищу этимъ мечтамъ и усилило волненіе. Партія войны въ Бѣлградѣ снова выдвинулась впередъ и Мариновичъ долженъ былъ настоять передъ княземъ Миланомъ на мобилизаціи части милиціи. Въ виду того, что и турки стягивали свои войска къ границамъ княжества, дипломатическіе представители Россіи, Австріи и Англіи сдѣлали внушеніе князю Милану; князь простодушно и откровенно сознался предъ ними, что при всемъ желаніи сохранить миръ, онъ внѣ всякихъ обѣщаній, такъ какъ не можетъ возстановить порядка въ своемъ министерствѣ, котораго дѣйствія были направлены противно.
Князю Милану приходилось трепетать за свой престолъ, такъ какъ Кара Георгіевичъ, пользуясь послушностью Милана западной дипломатіи, прилагалъ всѣ старанія, чтобы возбудить къ себѣ расположеніе Сербовъ, возбуждая ихъ къ войнѣ съ Турціей, и обѣщая стать во главѣ ихъ. Народное возбужденіе росло. Тогда былъ изданъ приказъ всѣмъ Сербамъ, числящимся въ милиціи, поспѣшить окончаніемъ полевыхъ трудовъ въ теченіи марта мѣсяца и приготовиться къ выступленію въ походъ.
Въ это время возбужденіе народа достигло того напряженія, что остановить его было невозможно.
Какъ не желала Европейская дипломатія уладить славянскія смуты съ одной стороны и какъ не мечтали съ другой стороны горячія головы въ Сербіи возстановить царство Душана, вопросъ о мирѣ и войнѣ всецѣло лежалъ въ рукахъ горсти Герцеговинцевъ. И Герцеговинцы рѣшили этотъ вопросъ. Но Боже сохрани, если-бы они пали въ борьбѣ съ турецкими полчищами, если-бы уступили увѣщаніямъ дипломатовъ! Западная Европа успѣла бы усмирить и Сербію и задержать въ дальнѣйшемъ славянское движеніе на многіе годы, какъ сугубою дѣятельностью такъ равно и никуда негодными полуреформами и надзоромъ. Народный инстинктъ или вѣрнѣе характеръ, духъ народа чутко понялъ важность минуты дѣйствія: Герцоговинцы не поддались ни въ ту, ни въ другую сторону, рѣшившись жить и умереть за свободу.
Порта, слѣдуя добрымъ совѣтамъ Австріи и Англіи—поскорѣе подавить возстаніе Герцеговины, поторопилась снарядить нѣсколько десятковъ батальоновъ для отправки на театръ военныхъ дѣйствій.
Чтобы выиграть время, главнокомандующему надъ турецкимъ войскомъ въ Герцоговинѣ было поручено вступить при посредствѣ барона Родича въ переговоры съ Славянами относительно перемирія и реформъ, и вотъ 6 (18) Марта Мухтаръ-Паша и баронъ Родичъ имѣли свиданіе въ Кастель Нуово, на которомъ турецкій генералъ просилъ австрійскаго выхлопотать перемиріе на двѣнадцать дней, именно на тотъ срокъ, въ который могли прибыть свѣжія турецкія войска, поджидаемыя Мухтаромъ.
Герцеговинцы отказали на отрѣзъ и когда Мухтаръ выступилъ изъ Гацко въ Никшичъ, для снабженія этой крѣпости провіантомъ, разбили его при дорогѣ близь Крестаца и заставили его ночью уйти обратно въ Гацко съ сильнымъ урономъ.
Черезъ недѣлю 14 (26 марта) послѣдовало новое свиданіе Мухтара-паши съ барономъ Родичемъ въ Рагузѣ съ тѣми же послѣдствіями: на этотъ разъ самъ Родичъ прекратилъ переговоры съ уполномоченнымъ Порты, замѣтивъ, что онъ тянетъ ихъ только для проволочки времени и не представляетъ никакихъ гарантій осуществленія обѣщанныхъ реформъ.
Однако между ними состоялось соглашеніе о перемиріи съ 16 по 29 Марта. Перемиріе было фиктивное, Герцеговинцы не приняли его, но Мухтаръ-Паша не дѣйствовалъ наступательно, въ ожиданіи подкрѣпленій. Главнымъ образомъ оно ознаменовалось тѣмъ, что баронъ Родичъ явился вторично на свиданіе съ вождями Герцеговинцевъ съ вторичными убѣжденіями ихъ положить оружіе. Но убѣжденія остались тщетными.
Свиданіе происходило 25 марта (6 апрѣля) въ Кастельнуово; пріѣхало на него пятьдесятъ Герцоговинцевъ, въ томъ числѣ и нѣкоторые вожди, но не было главнаго—Пеко Павловича. Наканунѣ съ ними повидался г. Веселицкій-Божидаровичъ, проходившійся вокругъ и около возстанія, въ надеждѣ получить изъ рукъ западной дипломатіи княжеское званіе въ Герцеговинѣ и Босніи и очень желавшій носить это званіе, какъ вассалъ султана.
Онъ предсталъ предъ простыми бойцами за свободу въ мишурномъ блескѣ лица, посвященнаго въ виды дипломатіи, но никакого впечатлѣнія не произвелъ. Надъ нимъ подсмѣивались и считали его за агента, подосланнаго турками. Онъ роздалъ Герцеговинцамъ золотыя и серебряныя бездѣлушки, присовѣтовалъ имъ быть миролюбивыми и принять реформы графа Андраши. Вожди приняли серебряные портъ-сигары, пистолеты и ружья съ богатыми рукоятками, но совѣтовъ этого паразита славянскаго движенія не приняли.
Затѣмъ выступилъ самъ Родичъ, произнесъ длинную рѣчь, въ которой совѣтовалъ принять реформы графа Андраши и положить оружіе, заключивъ ее слѣдующими словами: «Такъ какъ настоящее возстаніе грозитъ всеобщему миру, то великія державы согласились и рѣшили отрѣзать вамъ всякую помощь».
Слова эти произвели негодованіе въ средѣ Герцоговинцевъ и въ особенности въ средѣ ихъ вождей; они зароптали.
На офиціальныхъ переговорахъ, происходившихъ на слѣдующій день 26 марта (7 апрѣля), Герцеговинцы не всѣ убѣжденія Родича имѣли одинъ отвѣтъ:
«Не вѣримъ Туркамъ; мы ищемъ свои права; да, права свои ищемъ; пусть Австрія и Россія гарантируютъ намъ безопасное существованіе».
На увѣщаніе положить оружіе, приправленное угрозой притѣсненія бѣжавшихъ въ Австрію семействъ, всѣ отвѣтили въ одинъ голосъ:
«Пускай скорѣе наши семейства умрутъ, а пока мы не получимъ нашихъ правъ, до тѣхъ поръ не хотимъ вернуться къ Туркамъ.»
Битвы возобновились.
Мѣстнымъ перемиріемъ турки воспользовались для того, чтобы сосредоточить большую армію близь Гацко, мѣстечка, отстоявшаго отъ Никшича приблизительно въ 30 верстахъ. Чтобы изъ Гацко попасть въ Никшичъ надо пройти чрезъ узкое горное ущелье, такъ называемое «Дужскій проходъ». Тутъ то въ гористой мѣстности, отлично знакомой и Сочицѣ съ его дружиной и Черногорцамъ, подоспѣвшимъ къ нему на помощь, Герцеговинцы сосредоточивали свои силы каждый разъ, когда Мухтаръ намѣревался пробраться въ Никшичъ.
До мнимаго перемирія Турки были разбиты на голову не доходя Дужскаго прохода на протяженіи отъ Муратовицъ до Крестца. Оправившись отъ этого пораженія, собравъ 28 батальоновъ низама (пѣхоты), Мухтаръ Паша въ четвергъ на страстной недѣлѣ выступилъ изъ Гацко по направленію къ Никшичу; славяне допустили ихъ до Форта Пресѣки; здѣсь въ страстную субботу произошло кровопролитное сраженіе: 4000 герцеговинскихъ храбрецовъ одержали верхъ надъ арміею Мухтара Паши, заняли турецкій укрѣпленный лагерь, и обратили турокъ въ бѣгство. Три батальона Мухтара Паши истреблены, часть провіанта отбита… Словомъ, Славяне побѣдоносно встрѣтили Пасху, было чѣмъ разговѣться. Сраженіе продолжалось на Свѣтлое Воскресеніе. Въ этотъ-же день Никшичскій гарнизонъ сдѣлалъ вылазку, чтобы соединиться съ арміею Мухтара, но торжественно былъ препровожденъ Герцеговинцами вспять, за стѣны фортицы.
Въ понедѣльникъ Турки были оцѣплены Славянами между фортами Пресѣкой и Ноздрями, на обратномъ пути въ Гацко. Тутъ бой происходилъ въ рукопашную: Герцеговинцы дѣйствовали преимущественно кинжалами и камнями. Турецкая армія прорвалась, начала поспѣшно отступать, а къ вечеру обратилась въ бѣгство и бѣжала, преслѣдуемая Герцоговинцами всю ночь, и на третій день Пасхи 6 (18) апрѣля въ безпорядкѣ прибыла въ Метохію.
Такимъ образомъ съ 1-го по 6 апрѣля Турки были со всѣхъ сторонъ окружены славянами, были разбиваемы изо дня въ день, потеряли пятую часть своей арміи; до Никшича такъ и не дошли.
Въ это время Мухтаръ-паша посылалъ въ Константинополь реляціи о побѣдоносныхъ сраженіяхъ по направленію къ Никшичу и Гацко; не преминулъ также сообщить, что онъ побѣдоносно вступилъ въ Гацко, въ свой городъ, который никѣмъ не осаждался, а Никшичъ все-таки оставался безъ хлѣба и подкрѣпленій.
Настала однакожъ минута, когда этого нельзя было скрывать въ Константинополѣ болѣе. Тогда сераскиръ, то есть военный министръ блистательной Порты поддѣлалъ телеграмму Мухтара, вставивъ, въ нее фразу, что въ сраженіяхъ въ Дужскомъ ущельѣ участвовало 7000 Герцеговинцевъ, свалилъ всю вину неудачи на вмѣшательство Черногоріи, получилъ отъ султана согласіе на объявленіе войны Черногоріи.
Извѣстно, что Россія, которую спѣшили поддержать всѣ державы, заставила Порту взять назадъ свой вызовъ.
Впрочемъ, Порта сдѣлала шагъ назадъ лишь для того, чтобъ сдѣлать тотчасъ же два шага впередъ; она сосредоточивала въ это время войска на границахъ Черногоріи.
Разбитую армію Мѵхтара усилили десятью тысячами пѣхоты. Мухтаръ-паша послѣ десятидневнаго отдыха вновь выступилъ въ пятницу 16 (28) апрѣля изъ Гацко и пробрался до окрестностей Никшича.
Герцеговинцы дали ему сраженіе въ Дужскомъ ущельѣ и другое въ субботу, на равнинѣ подъ самой крѣпостью; тутъ бой былъ ожесточенный: «отъ густаго пороховаго дыма не было возможности распознавать равнины» такъ говорила телеграмма изъ Цетиньи. На долю Турокъ разъ выпалъ успѣхъ, послѣ цѣлаго ряда пораженій. Сердца турокъ были исполнены чувствами благодарности къ Австріи, которая въ то время имѣла предупредительность разставить войска въ тылъ Герцеговинцамъ по всей Далмаціи,—и зорко слѣдила, чтобы къ нимъ не провозилось ни одной порошинки, ни одного зерна хлѣба.
Недостатокъ хлѣба и боевыхъ снарядовъ и заставили славянскія племена разбрестись въ теченіи девяти-дневнаго перерыва военныхъ дѣйствіи, съ 7 по 16 апрѣля, и только въ послѣднюю минуту они подоспѣли въ Дугу и рѣшили сраженіе въ пользу славянскаго оружія; въ густомъ пороховомъ дымѣ въ Никшичской долинѣ появились Черногорцы на помощь братьямъ Герцеговинцамъ, и армія Мухтара вновь была разбита.
Геройство Герцеговинцевъ спасло славянское движеніе; побѣда ихъ была встрѣчена съ полною радостью во всемъ славянскомъ мірѣ; напротивъ, враги славянства, ссылаясь на лживыя донесенія Мухтара-паши, выдавали эту побѣду за турецкую. Однакоже долго-ли, коротко-ли, а утаить правды было нельзя: между Турецкой арміей и Никшичемъ оставалась полоса свободной славянской земли.
Побѣда тяжело досталась славянамъ, они напрягли всѣ свои силы, чуть не до изнеможенія. Взоры ихъ обратились къ Черногоріи и Сербіи, все подвласное Портѣ Сербство взывало о помощи и находило сочувствіе въ сердцахъ свободныхъ Сербовъ. Нерѣшительные князья Черногоріи и Сербіи невольно втягивались въ дѣйствіе, рискуя, въ противномъ случаѣ, потерять всякое расположеніе у славянъ Турціи и даже своихъ подданныхъ; они заключили между собою оборонительный и наступательный союзъ, переговоры о которомъ велись задолго передъ Дужскими битвами безъ всякаго результата.
И въ Россіи эта непосильная, но въ полномъ смыслѣ геройская борьба вольныхъ отрядовъ славянскихъ горцевъ съ хорошо вооруженной и устроенной на европейскій образецъ турецкой арміей, замѣтно взволновала общество; выходка барона Родича оскорбила національное чувство и показала, что Австрія приняла руководительство въ дипломатическомъ заступничествѣ за славянъ съ заднею мыслью потушить славянское волненіе и противудѣйствовать вліянію Россіи на востокѣ. Оказалось необходимымъ разъяснять Европѣ дѣйствительное положеніе дѣлъ и заново роздать роли.
По приглашенію нашего канцлера, князя Горчакова, министры иностранныхъ дѣлъ Россіи, Германіи и Австро-Венгріи собрались въ Берлинъ на конференцію для обсужденія новой программы реформъ въ Турціи. Умѣренная, какъ программа гр. Андраши, они все-таки обнимали болѣе широкую область, такъ какъ въ число турецкихъ провинцій, для которыхъ предполагался новый порядокъ, кромѣ Босніи и Герцеговины, была включена и Болгарія. И кромѣ того послѣдній пунктъ берлинской меморіи предъусматривалъ мѣры понужденія на случай, еслибъ Порта отказалась исполнить предложенныя реформы, или замедлила ихъ осуществленіемъ.
Графъ Андраши неохотно подписался подъ берлинской меморіей; представители Франціи и Италіи одобрили ее, повидимому только изъ вѣжливости и потому, что въ расчеты этихъ двухъ державъ въ то время не входило принимать какое-либо особое положеніе. За то Англія, въ лицѣ своего премьера Дизраели, отвѣтила отказомъ на приглашеніе присоединиться къ представленію берлинской меморіи въ Константинополѣ; истинныя намѣренія Англіи обнаружились воочію, она была на сторонѣ Порты и отстаивала неприкосновенность турецкой имперіи, мало заботясь о томъ, какая участь ожидаетъ славянъ.
Для этой державы турецкое владычество надъ славянами, какъ бы варварски оно не проявлялось, казалось самымъ надежнымъ средствомъ обезпечить себѣ Балканскій полуостровъ, какъ рынокъ для сбыта своихъ мануфактурныхъ произведеній и сохранить въ безопасности Босфоръ и другіе проливы, составлявшіе на югъ главный соединительный путь Россіи съ остальнымъ свѣтомъ.
Эта безопасность нѣсколько страннаго свойства: Россія не имѣетъ сильнаго военнаго флота на Черномъ морѣ и дѣйствительно съ ея стороны Босфоръ находится внѣ опасности; Англія же, какъ самая могущественная морская держава, имѣетъ полную возможность въ военное время поставить свой флотъ въ качествѣ стража Босфора; другими словами—запереть Россію въ Черномъ морѣ.
Это тотчасъ же обнаружилось. За нѣсколько дней до собранія Берлинской конференціи, фанатизированная улемами мусульманская чернь въ Салоникахъ убила германскаго и Французскаго консуловъ Аббота и Мулена въ мечети, за то, что они спасли болгарскую дѣвушку, насильственно увезенную изъ родительскаго дома для водворенія въ гаремѣ. Предварительно предполагалось обратить православную дѣвушку въ исламъ; консулы помѣшали этому и поплатились жизнью. Мученическая смерть ихъ встревожила всю Европу, до сихъ поръ равнодушно смотрѣвшую на избіеніе славянъ, она стала опасаться поголовнаго вырѣзыванія европейскихъ колоній въ Салоникахъ, въ Константинополѣ, откуда также приходили вѣсти о религіозномъ броженіи мусульманъ и въ другихъ городахъ Турціи. Для защиты ихъ, на Берлинской конференціи было рѣшено отправить эскадры всѣхъ державъ на Салоникскій рейдъ для того, чтобы внушить туркамъ страхъ. Военныя суда одинъ за другимъ поплыли въ южныя воды Европы, но когда дѣло дошло до счета, то оказалось, что Россія, Германія, Австрія и Франція отрядили по нѣскольку второстепенныхъ военныхъ судовъ, тогда какъ Англія поставила съ своей стороны сильный флотъ у входа въ турецкіе проливы, въ Безикской бухтѣ.
Разсчитывая на исконное соперничество европейскихъ державъ въ Турціи, блистательная Порта нисколько не испугалась разноцвѣтныхъ флаговъ въ Салоникской бухтѣ, а на англійскій флагъ въ близкомъ сосѣдствѣ возложила всѣ свои упованія, какъ на надежнаго защитника. Такъ оно было на самомъ дѣлѣ.
Тѣмъ временемъ народное волненіе въ Сербіи и Черногоріи росло и росло. Европейская дипломатія побуждала князя Милана унять партію войны. Князь хотя и увѣрялъ всѣхъ въ томъ, что онъ будетъ миролюбивъ, а между тѣмь нехотя подписывалъ декреты о сборѣ призывовъ милиціи одинъ за другимъ.
Представителю Австро-Венгріи въ Бѣлградѣ, который выказывалъ особое усердіе въ производствѣ дипломатическаго давленія на «юнаго» сербскаго князя, устроили кошачью музыку съ битьемъ стеколъ въ его окнахъ.
Австрійское правительство получило удовлетвореніе за обиду, нанесенную его представителю. Миланъ снова поклялся въ своемъ миролюбіи, однако долженъ былъ распустить консервативное министерство и передать бразды правленія Ристичу, политическому вождю сербской омладины, партіи дѣйствія, жаждавшей войны съ Турками, освобожденія всѣхъ Сербовъ и присоединенія ихъ къ Сербіи.
Князь растерялся, сталъ колебаться то въ ту, то въ другую сторону. Ристичъ тоже медлилъ, да и были двѣ важныя причины медлить началомъ войны: у Сербіи не было ни благоустроенной арміи, ни денегъ. Горячее сочувствіе въ Россіи къ славянскому дѣлу и наконецъ появленіе генерала Черняева въ Бѣлградѣ ускорили рѣшеніе Сербскаго правительства.
Еще съ самаго возстанія въ Герцеговинѣ въ Славянскіе комитеты в редакціи русскихъ газетъ стекались пожертвованія; весною въ 1876 году, когда возобновились военныя дѣйствія, пожертвованія усилились, а когда стало извѣстнымъ, что сербскій національный заемъ неудался, раздались голоса, настаивавшіе на необходимости помѣстить Сербскій заемъ въ Россіи; посыпались также мелкія пожертвованія со спеціальною цѣлью доставить Сербіи возможность и средства на войну съ Турціею. Кромѣ того въ Сербію отправились по одиночкѣ нѣсколько медиковъ, офицеровъ и добровольцевъ; въ числѣ первыхъ русскихъ добровольцевъ былъ и генералъ Черняевъ. Отъѣздъ въ Сербію русскаго генерала, стяжавшаго лавры въ войнѣ съ мусульманами въ Средней Азіи, произвелъ радостное впечатлѣніе во всемъ русскомъ обществѣ и примирилъ съ нимъ искренно его русскихъ противниковъ, которыхъ было у него много въ первые годы изданія газеты: «Русскій міръ.» Вся Россія напутствовала Черняева своими задушевными благословеніями. За нимъ пошли и другіе и—славянское дѣло, благодаря этимъ личнымъ узамъ, сдѣлалось роднымъ русскимъ дѣломъ.
И побѣды Черногорцевъ и пораженіе сербской арміи подъ начальствомъ генерала Черняева, сослужили одинаковую службу дѣлу освобожденія Славянъ.
Неравная борьба двухъ маленькихъ славянскихъ княжествъ съ военными силами Порты, которая восполняла свою убыль новыми наборами въ Малой Азіи и вспомогательными силами изъ Египта, убѣдили Европу въ томъ, что Славяне не намѣрены останавливаться ни передъ какими жертвами, чтобы достигнуть давно желанной свободы; оно выдвинуло впередъ Россію, какъ главную славянскую державу, искони покровительствующую южнымъ Славянамъ.
Звѣрское избіеніе болгаръ баши-бузуками, опустошеніе и грабительства въ самой плодородной и производительной части Балканскаго полуострова, (говорятъ до 60000 человѣкъ), въ свою очередь взволновали умы всей Европы и Россіи. Всюду лучшіе люди открыто стали на сторону Славянъ, всѣ извѣрились въ какой-бы то не было успѣхъ дипломатическаго воздѣйствія на Порту.
Появленіе русской арміи въ Турціи было принято сочувственно, исключая Турціи и туркофиловъ.
