Дело началось врасплох, внезапно, без всяких дипломатических подготовок.
Где-то в Баньянах, в гористом уголке Герцеговины, о существовании которого едва ли кто подозревал в цивилизованном мире, горсти Славян надоело вечно платить подати Порте и взамен их вечно выносить оскорбления, насилия и терзания от оттоманских чиновников.
Когда чиновники Порты, по заведенному обычаю, в начале лета 1875 года явились к Герцеговинцам обобрать у них весь годичный заработок, наши братья по крови прогнали их с оружием в руках — и вскоре мир узнал, что какие-то Славяне, где-то бунтуют.
Положение, в котором Славяне находились, было тесное, об этом и говорить нечего, если горсть слабых вооруженно искала своей защиты и билась не на живот, а на смерть, предпочтя конечно мирную пастушескую жизнь трудному боевому положению в войне с войсками блистательной Порты.
Положение Славян, Босняков и Болгар искони было рабское, и хотя они много раз приносили жалобы, но их справедливые просьбы о защите были «гласом вопиющего в пустыне». Россия была занята своими делами и не могла уделить на их долю большого внимания, а западная Европа и того менее, может быть соглащаясь с Турцией во взглядах, что Сербы и прочие Славяне от природы — рабы, и Славяне — страдали! Не видя себе защиты ни с запада, ни с востока, они решились на отчаянное решительное намерение — отстаивать свою свободу или — погибнуть.
В несколько недель вся южная Герцеговина, опираясь на Черногорцев, уцелевших, как бы чудом, от посторонней зависимости, восстала, в страшном виде, разжигаемая новыми насилиями Турок и уже в половине Июля образовался комитет для освобождения раи.
Предстояла большая работа: здесь шло дело не об освобождении горсти Герцеговинцев, которым за то, что они прогнали сборщиков податей, угрожала смерть, а об освобождении раи, всего славянского населения Турции, от Адриатического моря, Дуная до моря Эгейского. Как ни интересно было бы проследить первые стычки Герцеговинцев с Турками под предводительством Пеко Павловича, Любобратича, Лазаря Сочицы, и других вождей, распространения восстания в Боснии и отчасти в Старой Сербии, но имея в виду внести краткий очерк славянского восстания, как причину русско-турецкой войны, мы не позволяем себе останавливаться на подробностях. Достаточно упомянуть, что Славяне, отлично знакомые с местностью, почти всюду побеждали войска Порты, несмотря на их численное превосходство.
В Европе зашумели, заговорили в России о братьях Славянах; прежде и энергичнее всех заговорила дипломатия: при первых же вестях о движении в Герцеговине, она подала Порте совет, как можно скорее и решительнее подавить восстание в зародыше. Легко было дипломатам подавать хорошие советы, но она спросила бы Турцию, могла ли та исполнить благую мысль, когда небольшие славянских Горцев отряды в какую-нибудь тысячу и много в две тысячи побеждали турецкие полчища и прогоняли их.
В продолжение осенних месяцев Порта сосредоточила в восставших местностях регулярную армию в 30 тысяч человек. Тем не менее втрое меньшее число славян наносило ей удар за ударом.
В августе представители пяти великих держав в Константипополе предложили Порте свое посредничество; оно состояло в том, что консулы великих держав будут на театре восстания внушать непокорным Славянам о том, что «они, Славяне, должны оставить свое намерение и не надеясь на поддержку Европы, вступив с комиссарами в переговоры, ограничиться разве тем, и подать жалобы на притеснения.» При этом Европа, чего и следовало ожидать, требовала от Славян положить меч в ножны, под предлогом перемирия.
Но видно Славянам было убеждения недостаточно, хотя на это дело были присланы консулы самые красноречивые и ловкие. Целый месяц и на всевозможные манеры увещевали Славян не шуметь. Славяне благосклонно слушали, благодарили за совет и расположение, но оружие из рук не выпускали и покупали патроны на последние деньги.
Между тем к Турции приступал кризис. 25 сентября (6 октября 1875 г.), с Портой случилось наконец то, чего и следовало ожидать: она объявила себя несостоятельною по уплате процентов как по иностранным, так и по внутренним займам, хотя обещала платить одну половину наличными деньгами, а другую процентными бумагами.
Тут стало видно, что силы Турции истощены в высшей степени, если местное восстание отозвалось так скоро и так решительно на её государственном хозяйстве.
На лондонской, парижской и венской биржах сотни миллионов турецких бумаг повалились с грохотом, если бумаги могут издавать грохот, а главным образом грохот этот происходил от громких проклятий, произносимых их обладателями. На эти бумаги не было ни одного покупателя.
Пока стонали миллионы Славян под гнетом турецких властителей, пока лилась одна славянская кровь в неравной борьбе, Турция была исправною плательщицею европейских государств. Но когда небольшое число европейских капиталистов и бережливых буржуа, падких на большие проценты, потеряли часть своего состояния от турецких денежных бумаг, общественное мнение зашевелилось на западе, и покровительствуемое ими детище впало в немилость.
Прежде всего заговорила о турецких беспорядках английская газета «Times», а потом уже и все прочие за исключением немногих начали сочувственно относиться к славянскому восстанию. Повстанцы в этом видели большое одобрение Европы, может быть даже большее, чем думали писавшие.
В одном не было разногласий: все признали необходимость реформ в государственном строе державы, возрождение которой было провозглашено на развалинах Севастополя и которая чрез двадцать лет оказалась на краю пропасти, готовая ежеминутно свалиться в нее от славянского натиска. Реформы для славян были начертаны рукой Андраши, рукою австрийского государственного деятеля и мадьяра — следовательно врага Славян вдвойне, ненавистника России по крови, по воспоминаниям 1848 года, по настоящему своему положению, как руководителя государства, весь строй которого заключается в мадьяро-турецкой гегемонии над Славянами, в подавлении малейшего их поползновения к политической равноправности.
Как и следовало ожидать, реформы, сочиненные графом Андраши для Славян, вышли старой погудкой на новый лад. Заключались они в следующих пяти пунктах: 1) Полная свобода совести. 2) Отмена отдачи податей на откуп. 3) Порта издаст закон об употреблении прямых налогов, собираемых в Боснии и Герцеговине, на пользу этих провинций. 4) Учреждение смешанной комиссии из мусульман и христиан для надзора за приведением в действие обещанных Портою реформ. 5) Улучшение в хозяйственном положении жителей Боснии и Герцеговины.
Все эти реформы лишь передавали в новой редакции давнишние неоднократные обещания Порты и не затрагивали корня зла, от которого страдали Славяне. — Невыносимо высокого размера податей и земельных отношений раи к мусульманам бегам, беям и спахиям, овладевшими всей землей и наконец самое согласие Порты на требовавшие по ноте гр. Андраши реформы не представляли никакого ручательства в их исполнении на деле.
Но и это скромное по форме, ничтожное по сущности, отношение Европы к Турции, должно было пройти огнь и воду, прежде чем достигло места своего назначения.
Составленная в октябре нота Андраши, благодаря уловкам Порты и Англии, была предъявлена в Константинополе лишь в январе 1876 года. Сначала Англия сделала несколько возражений, но потом согласилась на предъявление ноты, заметив однако, что нота эта не может иметь в глазах английского правительства никакого значения.
По совету Элиота, Порта воспользовалась этим длинным промежутком, чтобы по собственному почину издать фирман с обещанием всех тех же преобразований, какие требовались австрийским правительством в его ноте.
Когда наконец 18 (31) января граф Зичи, посланник Австро-Венгрии при Порте, вручил ноту турецкому министру иностранных дел, Решиду-Паше и представители прочих держав — покровительниц в тот же день, поодиночке явились к нему с просьбой обратить свое благосклонное внимание на неё, все в Константинополе знали, что эта церемония совершилась лишь для очистки совести западной дипломатии перед общественным мнением и отчасти перед Россией; Турки знали также, что Англия держит их сторону. Но с другой стороны в продолжение 2 месяцев между составлением и предъявлением ноты, Славяне и все, кто сочувствовал освобождению их от турецкого ига, успели вдоволь посмеяться над этим канцелярским паллиативом, над этой новой заплатой на вековые раны Славянства.
В ответной ноте Решид-Паша благодарил Австро-Венгерского посла за добрые намерения и обещал приступить к осуществлению требований гр. Андраши, как скоро позволят обстоятельства. Сама Порта прибавила новую надсмешку.
Консулы европейских держав, заседавшие в Мостаре, обратились к вождям Герцеговинцев и Боснийцев с увещаниями принять поту графа Андраши, как доказательство попечений Европы о их быте и заключить мир с Портой. Ответ не освежил воздух, сгущенный в течение зимы дипломатическими словопрениями, в которых юные побеги славянского возрождения грозили совершенно завянуть и окоченеть.
В протесте их против реформ гр. Андраши, обнародованном в Сутторине 14 (26) февраля за подписью воевод Лазаря Сочицы, архимандрита Мелентия, Луки Павловича и попа Богдана сказано было:
«Мы сознаемся в том, что ничего не понимаем в придуманных некоторыми Европейскими державами реформах, долженствующих установить равноправность между христианами и мусульманами. Подобная равноправность неосуществима. И, наконец, желательная для нас реформа заключается в нашей полной независимости и свободе. Мы ничего не хотим, если нам отказывают в независимости. Если мы не можем достигнуть этой свободы, пусть приготовят нам могилы, куда мы готовы лечь, чем положить оружие. Только свобода и независимость могут нас обезоружить и чтобы истребить нас, нужна сила значительнее турецкой. Но если и нас не будет, то останутся жены и дети, чтобы мстить за нас».
«Сегодня мы взываем к Европе: помогите нам, защитите нас; завтра будет поздно».
«Политические комбинации — не наше дело. Европейская пресса может им заниматься всласть, но мы зашли слишком далеко, чтобы остановиться; мы должны продолжать сражаться, жечь и побеждать. Мы можем положить оружие только тогда, когда нам представят такую же независимость, какою пользуется Черногория. Мы надеемся, мы ждем, мы уверены, что могущественная, сильная и славная Россия придет спасти свободу Славяно-Сербов. Теперь или никогда!»
Этот манифест высказывал без прикрас, что восставшие Сербы желают свободы, а не мусульманского владычества на новый лад. Он не оставлял никаких сомнений насчет решимости восставших победить или умереть. Однако Австро-Венгрия решилась усмирить непокорных. Она поручила это дело далматинскому Генерал-Губернатору Родичу.
Некоторые вожди Герцеговинцев приехали к нему в Рагузу 20 февраля (4 Марта). Сам Серб по происхождению, барон говорил мягко и вкрадчиво; но как австрийский чиновник, не поскупился и на угрозы в случае, если повстанцы не положат оружие. То были слова вопиющего в пустыне — Герцоговинцы увещания пропустили мимо ушей, а на угрозы, что Австрия начнет притеснять их, не будет пропускать военных припасов, не даст хлеба семействам повстанцев, укрывавшимся в соседних славянских провинциях Цислейтании и Венгрии, отвечали, что они надеются на Россию, которая не даст их женам и детям умереть с голода. Такой решительный и не совсем почтительный отказ от благодетельных реформ гр. Андраши, раздражил и австрийское и английское правительства; он в то же время напугал их, потому что, как недавний протест, так и последние речи герцоговинских вождей открыли им глаза на то, что вопреки Севастопольскому погрому и Парижскому трактату, обаяние России в славянских землях не только не уничтожено, а напротив окрепло и выросло по той самой причине, что дипломатия западных держав постоянно поддерживала Турцию, а Славянам предлагала камень, когда они вопили о хлебе. Англия свой прежний ответ повторила в Константинополе. — Дело трудное всегда для Англичан, когда оно соприкосновенно с интересами Турции, или, что одно и тоже, с их собственными. Англия решила что двинет побольше войска турецкого в восставшие провинции и разом покончит с славянским движением; мысль эту и предложила Турции. Австрия же приступила к делу и начала с того, что усилила по всей границе военные кордоны, не пропускала семейства борцов за свободу на свою территорию, самих же повстанцев, если они искали убежища от преследовавших их турецких войск, стала задерживать.
26 февраля (10 марта) австрийский патруль арестовал одного из вождей восстания, Любобратича, при переходе его в Австрию со всем его штабом и волонтеркой госпожою Маркус.
Австрия первая враждебно отнеслась к славянскому восстанию, хотя в начале мирволила и заискивала даже чего-то. Но арест Любобратича разом озарил двусмысленность её политики.
С уст австрийской дипломатии не сходили то и дело соболезнования относительно участи Славян и обещания защитить их от турецкого фанатизма; на деле же Австрия действовала совершенно по-своему. Пока Австрия верила, что Турция сама найдется, управится с повстанцами, она относилась одинаково дружески и с врагами и с друзьями славян. Но коль скоро обнаружилось полное бессилие мусульман и славянское волнение стало возрастать, то Австро-Венгрия стала открыто действовать за Турцию и накинулась на Герцоговинцев с тылу.
Протест вождей восставшей Герцеговины заключал также воззвание к Сербам княжества, не лишенное укоризн в мягкой так сказать форме.
«Почему», говорили они, «наши внутренние раздоры между членами одной и той же семьи до сих пор не прекратились? Почему необходимо, чтобы эти несогласия продолжали существовать? Отрицать их, — было бы опасно, наша сестра Сербия еще не расположена стать на нашу сторону».
«Для нас тяжело в этом сознаться, но мы должны засвидетельствовать эту горькую истину; если б сербский трон был теперь занят одним из потомков Карагеоргиевича или прямым наследником Милоша, наши крики отчаяния были бы услышаны, а наши мученики — отомщены. Высокий ум князя Милоша, если б этот князь был жив, не стал бы в такую критическую минуту исчислять глубину моря, высоту небес; не стал бы оглядываться кругом, направо и налево, но двинулся бы кратчайшим путем в Боснию и Герцеговину».
«Мы будем говорить просто, без краснобайства, пользуясь нашими национальными выражениями, в ответ на многие сообщения и заявления, как наших друзей так и наших врагов».
«Но увы! князь Милош умер!»
Народ в Сербии с самого начала движения в Герцеговине волновался; предания об изгнании турок из княжества были еще живы; к ним присоединились надежды об освобождении всех сербов — а Герцеговинцы, Босняки, жители старой Сербии — так же Сербы, что и жители княжества — и восстановление сербского царства славной памяти Душана. Мечты эти особенно горячо воспламеняли образованную молодежь и не чужды были государственным людям княжества.
Правительство осенью 1875 года приступило было к вооружениям, но под давлением западной дипломатии и по совету России, приостановило их. Обращение Герцеговинцев к сербскому народу дало новую пищу этим мечтам и усилило волнение. Партия войны в Белграде снова выдвинулась вперед и Маринович должен был настоять перед князем Миланом на мобилизации части милиции. Ввиду того, что и турки стягивали свои войска к границам княжества, дипломатические представители России, Австрии и Англии сделали внушение князю Милану; князь простодушно и откровенно сознался пред ними, что при всём желании сохранить мир, он вне всяких обещаний, так как не может восстановить порядка в своем министерстве, которого действия были направлены противно.
Князю Милану приходилось трепетать за свой престол, так как Кара Георгиевич, пользуясь послушностью Милана западной дипломатии, прилагал все старания, чтобы возбудить к себе расположение Сербов, возбуждая их к войне с Турцией, и обещая стать во главе их. Народное возбуждение росло. Тогда был издан приказ всем Сербам, числящимся в милиции, поспешить окончанием полевых трудов в течение марта месяца и приготовиться к выступлению в поход.
В это время возбуждение народа достигло того напряжения, что остановить его было невозможно.
Как не желала Европейская дипломатия уладить славянские смуты с одной стороны и как не мечтали с другой стороны горячие головы в Сербии восстановить царство Душана, вопрос о мире и войне всецело лежал в руках горсти Герцеговинцев. И Герцеговинцы решили этот вопрос. Но Боже сохрани, если бы они пали в борьбе с турецкими полчищами, если бы уступили увещаниям дипломатов! Западная Европа успела бы усмирить и Сербию и задержать в дальнейшем славянское движение на многие годы, как сугубою деятельностью так равно и никуда негодными полуреформами и надзором. Народный инстинкт или вернее характер, дух народа чутко понял важность минуты действия: Герцоговинцы не поддались ни в ту, ни в другую сторону, решившись жить и умереть за свободу.
Порта, следуя добрым советам Австрии и Англии — поскорее подавить восстание Герцеговины, поторопилась снарядить несколько десятков батальонов для отправки на театр военных действий.
Чтобы выиграть время, главнокомандующему над турецким войском в Герцоговине было поручено вступить при посредстве барона Родича в переговоры с Славянами относительно перемирия и реформ, и вот 6 (18) Марта Мухтар-Паша и барон Родич имели свидание в Кастель Нуово, на котором турецкий генерал просил австрийского выхлопотать перемирие на двенадцать дней, именно на тот срок, в который могли прибыть свежие турецкие войска, поджидаемые Мухтаром.
Герцеговинцы отказали наотрез и когда Мухтар выступил из Гацко в Никшич, для снабжения этой крепости провиантом, разбили его при дороге близ Крестаца и заставили его ночью уйти обратно в Гацко с сильным уроном.
Через неделю 14 (26 марта) последовало новое свидание Мухтара-паши с бароном Родичем в Рагузе с теми же последствиями: на этот раз сам Родич прекратил переговоры с уполномоченным Порты, заметив, что он тянет их только для проволочки времени и не представляет никаких гарантий осуществления обещанных реформ.
Однако между ними состоялось соглашение о перемирии с 16 по 29 Марта. Перемирие было фиктивное, Герцеговинцы не приняли его, но Мухтар-Паша не действовал наступательно, в ожидании подкреплений. Главным образом оно ознаменовалось тем, что барон Родич явился вторично на свидание с вождями Герцеговинцев с вторичными убеждениями их положить оружие. Но убеждения остались тщетными.
Свидание происходило 25 марта (6 апреля) в Кастельнуово; приехало на него пятьдесят Герцоговинцев, в том числе и некоторые вожди, но не было главного — Пеко Павловича. Накануне с ними повидался г. Веселицкий-Божидарович, проходившийся вокруг и около восстания, в надежде получить из рук западной дипломатии княжеское звание в Герцеговине и Боснии и очень желавший носить это звание, как вассал султана.
Он предстал пред простыми бойцами за свободу в мишурном блеске лица, посвященного в виды дипломатии, но никакого впечатления не произвел. Над ним подсмеивались и считали его за агента, подосланного турками. Он раздал Герцеговинцам золотые и серебряные безделушки, присоветовал им быть миролюбивыми и принять реформы графа Андраши. Вожди приняли серебряные портсигары, пистолеты и ружья с богатыми рукоятками, но советов этого паразита славянского движения не приняли.
Затем выступил сам Родич, произнес длинную речь, в которой советовал принять реформы графа Андраши и положить оружие, заключив ее следующими словами: «Так как настоящее восстание грозит всеобщему миру, то великие державы согласились и решили отрезать вам всякую помощь».
Слова эти произвели негодование в среде Герцоговинцев и в особенности в среде их вождей; они зароптали.
На официальных переговорах, происходивших на следующий день 26 марта (7 апреля), Герцеговинцы не все убеждения Родича имели один ответ:
«Не верим Туркам; мы ищем свои права; да, права свои ищем; пусть Австрия и Россия гарантируют нам безопасное существование».
На увещание положить оружие, приправленное угрозой притеснения бежавших в Австрию семейств, все ответили в один голос:
«Пускай скорее наши семейства умрут, а пока мы не получим наших прав, до тех пор не хотим вернуться к Туркам.»
Битвы возобновились.
Местным перемирием турки воспользовались для того, чтобы сосредоточить большую армию близ Гацко, местечка, отстоявшего от Никшича приблизительно в 30 верстах. Чтобы из Гацко попасть в Никшич надо пройти чрез узкое горное ущелье, так называемое «Дужский проход». Тут-то в гористой местности, отлично знакомой и Сочице с его дружиной и Черногорцам, подоспевшим к нему на помощь, Герцеговинцы сосредотачивали свои силы каждый раз, когда Мухтар намеревался пробраться в Никшич.
До мнимого перемирия Турки были разбиты наголову не доходя Дужского прохода на протяжении от Муратовиц до Крестца. Оправившись от этого поражения, собрав 28 батальонов низама (пехоты), Мухтар-Паша в четверг на страстной неделе выступил из Гацко по направлению к Никшичу; славяне допустили их до Форта Пресеки; здесь в страстную субботу произошло кровопролитное сражение: 4000 герцеговинских храбрецов одержали верх над армией Мухтара-Паши, заняли турецкий укрепленный лагерь, и обратили турок в бегство. Три батальона Мухтара-Паши истреблены, часть провианта отбита… Словом, Славяне победоносно встретили Пасху, было чем разговеться. Сражение продолжалось на Светлое Воскресение. В этот же день Никшичский гарнизон сделал вылазку, чтобы соединиться с армией Мухтара, но торжественно был препровожден Герцеговинцами вспять, за стены фортицы.
В понедельник Турки были оцеплены Славянами между фортами Пресекой и Ноздрями, на обратном пути в Гацко. Тут бой происходил врукопашную: Герцеговинцы действовали преимущественно кинжалами и камнями. Турецкая армия прорвалась, начала поспешно отступать, а к вечеру обратилась в бегство и бежала, преследуемая Герцоговинцами всю ночь, и на третий день Пасхи 6 (18) апреля в беспорядке прибыла в Метохию.
Таким образом с 1-го по 6 апреля Турки были со всех сторон окружены славянами, были разбиваемы изо дня в день, потеряли пятую часть своей армии; до Никшича так и не дошли.
В это время Мухтар-паша посылал в Константинополь реляции о победоносных сражениях по направлению к Никшичу и Гацко; не преминул также сообщить, что он победоносно вступил в Гацко, в свой город, который никем не осаждался, а Никшич всё-таки оставался без хлеба и подкреплений.
Настала однако ж минута, когда этого нельзя было скрывать в Константинополе более. Тогда сераскир, то есть военный министр блистательной Порты подделал телеграмму Мухтара, вставив, в неё фразу, что в сражениях в Дужском ущелье участвовало 7000 Герцеговинцев, свалил всю вину неудачи на вмешательство Черногории, получил от султана согласие на объявление войны Черногории.
Известно, что Россия, которую спешили поддержать все державы, заставила Порту взять назад свой вызов.
Впрочем, Порта сделала шаг назад лишь для того, чтоб сделать тотчас же два шага вперед; она сосредоточивала в это время войска на границах Черногории.
Разбитую армию Михтара усилили десятью тысячами пехоты. Мухтар-паша после десятидневного отдыха вновь выступил в пятницу 16 (28) апреля из Гацко и пробрался до окрестностей Никшича.
Герцеговинцы дали ему сражение в Дужском ущелье и другое в субботу, на равнине под самой крепостью; тут бой был ожесточенный: «от густого порохового дыма не было возможности распознавать равнины» так говорила телеграмма из Цетиньи. На долю Турок раз выпал успех, после целого ряда поражений. Сердца турок были исполнены чувствами благодарности к Австрии, которая в то время имела предупредительность расставить войска в тыл Герцеговинцам по всей Далмации, — и зорко следила, чтобы к ним не провозилось ни одной порошинки, ни одного зерна хлеба.
Недостаток хлеба и боевых снарядов и заставили славянские племена разбрестись в течении девятидневного перерыва военных действии, с 7 по 16 апреля, и только в последнюю минуту они подоспели в Дугу и решили сражение в пользу славянского оружия; в густом пороховом дыме в Никшичской долине появились Черногорцы на помощь братьям Герцеговинцам, и армия Мухтара вновь была разбита.
Геройство Герцеговинцев спасло славянское движение; победа их была встречена с полною радостью во всём славянском мире; напротив, враги славянства, ссылаясь на лживые донесения Мухтара-паши, выдавали эту победу за турецкую. Однако же долго ли, коротко ли, а утаить правды было нельзя: между Турецкой армией и Никшичем оставалась полоса свободной славянской земли.
Победа тяжело досталась славянам, они напрягли все свои силы, чуть не до изнеможения. Взоры их обратились к Черногории и Сербии, всё подвластное Порте Сербство взывало о помощи и находило сочувствие в сердцах свободных Сербов. Нерешительные князья Черногории и Сербии невольно втягивались в действие, рискуя, в противном случае, потерять всякое расположение у славян Турции и даже своих подданных; они заключили между собою оборонительный и наступательный союз, переговоры о котором велись задолго перед Дужскими битвами без всякого результата.
И в России эта непосильная, но в полном смысле геройская борьба вольных отрядов славянских горцев с хорошо вооруженной и устроенной на европейский образец турецкой армией, заметно взволновала общество; выходка барона Родича оскорбила национальное чувство и показала, что Австрия приняла руководительство в дипломатическом заступничестве за славян с заднею мыслью потушить славянское волнение и противодействовать влиянию России на востоке. Оказалось необходимым разъяснять Европе действительное положение дел и заново раздать роли.
По приглашению нашего канцлера, князя Горчакова, министры иностранных дел России, Германии и Австро-Венгрии собрались в Берлин на конференцию для обсуждения новой программы реформ в Турции. Умеренная, как программа гр. Андраши, они всё-таки обнимали более широкую область, так как в число турецких провинций, для которых предполагался новый порядок, кроме Боснии и Герцеговины, была включена и Болгария. И кроме того последний пункт берлинской мемории предусматривал меры понуждения на случай, если б Порта отказалась исполнить предложенные реформы, или замедлила их осуществлением.
Граф Андраши неохотно подписался под берлинской меморией; представители Франции и Италии одобрили ее, по-видимому только из вежливости и потому, что в расчеты этих двух держав в то время не входило принимать какое-либо особое положение. Зато Англия, в лице своего премьера Дизраели, ответила отказом на приглашение присоединиться к представлению берлинской мемории в Константинополе; истинные намерения Англии обнаружились воочию, она была на стороне Порты и отстаивала неприкосновенность турецкой империи, мало заботясь о том, какая участь ожидает славян.
Для этой державы турецкое владычество над славянами, как бы варварски оно ни проявлялось, казалось самым надежным средством обеспечить себе Балканский полуостров, как рынок для сбыта своих мануфактурных произведений и сохранить в безопасности Босфор и другие проливы, составлявшие на юг главный соединительный путь России с остальным светом.
Эта безопасность несколько странного свойства: Россия не имеет сильного военного флота на Чёрном море и действительно с её стороны Босфор находится вне опасности; Англия же, как самая могущественная морская держава, имеет полную возможность в военное время поставить свой флот в качестве стража Босфора; другими словами — запереть Россию в Чёрном море.
Это тотчас же обнаружилось. За несколько дней до собрания Берлинской конференции, фанатизированная улемами мусульманская чернь в Салониках убила германского и Французского консулов Аббота и Мулена в мечети, за то, что они спасли болгарскую девушку, насильственно увезенную из родительского дома для водворения в гареме. Предварительно предполагалось обратить православную девушку в ислам; консулы помешали этому и поплатились жизнью. Мученическая смерть их встревожила всю Европу, до сих пор равнодушно смотревшую на избиение славян, она стала опасаться поголовного вырезывания европейских колоний в Салониках, въ Константинополе, откуда также приходили вести о религиозном брожении мусульман и в других городах Турции. Для защиты их, на Берлинской конференции было решено отправить эскадры всех держав на Салоникский рейд для того, чтобы внушить туркам страх. Военные суда один за другим поплыли в южные воды Европы, но когда дело дошло до счета, то оказалось, что Россия, Германия, Австрия и Франция отрядили по нескольку второстепенных военных судов, тогда как Англия поставила с своей стороны сильный флот у входа в турецкие проливы, в Безикской бухте.
Рассчитывая на исконное соперничество европейских держав в Турции, блистательная Порта нисколько не испугалась разноцветных флагов в Салоникской бухте, а на английский флаг в близком соседстве возложила все свои упования, как на надежного защитника. Так оно было на самом деле.
Тем временем народное волнение в Сербии и Черногории росло и росло. Европейская дипломатия побуждала князя Милана унять партию войны. Князь хотя и уверял всех в том, что он будет миролюбив, а между темь нехотя подписывал декреты о сборе призывов милиции один за другим.
Представителю Австро-Венгрии в Белграде, который выказывал особое усердие в производстве дипломатического давления на «юного» сербского князя, устроили кошачью музыку с битьем стекол в его окнах.
Австрийское правительство получило удовлетворение за обиду, нанесенную его представителю. Милан снова поклялся в своем миролюбии, однако должен был распустить консервативное министерство и передать бразды правления Ристичу, политическому вождю сербской омладины, партии действия, жаждавшей войны с Турками, освобождения всех Сербов и присоединения их к Сербии.
Князь растерялся, стал колебаться то в ту, то в другую сторону. Ристич тоже медлил, да и были две важные причины медлить началом войны: у Сербии не было ни благоустроенной армии, ни денег. Горячее сочувствие в России к славянскому делу и наконец появление генерала Черняева в Белграде ускорили решение Сербского правительства.
Еще с самого восстания в Герцеговине в Славянские комитеты в редакции русских газет стекались пожертвования; весною в 1876 году, когда возобновились военные действия, пожертвования усилились, а когда стало известным, что сербский национальный заем не удался, раздались голоса, настаивавшие на необходимости поместить Сербский заем в России; посыпались также мелкие пожертвования со специальною целью доставить Сербии возможность и средства на войну с Турцией. Кроме того в Сербию отправились поодиночке несколько медиков, офицеров и добровольцев; в числе первых русских добровольцев был и генерал Черняев. Отъезд в Сербию русского генерала, стяжавшего лавры в войне с мусульманами в Средней Азии, произвел радостное впечатление во всём русском обществе и примирил с ним искренно его русских противников, которых было у него много в первые годы издания газеты: «Русский мир». Вся Россия напутствовала Черняева своими задушевными благословениями. За ним пошли и другие и — славянское дело, благодаря этим личным узам, сделалось родным русским делом.
И победы Черногорцев и поражение сербской армии под начальством генерала Черняева, сослужили одинаковую службу делу освобождения Славян.
Неравная борьба двух маленьких славянских княжеств с военными силами Порты, которая восполняла свою убыль новыми наборами в Малой Азии и вспомогательными силами из Египта, убедили Европу в том, что Славяне не намерены останавливаться ни перед какими жертвами, чтобы достигнуть давно желанной свободы; оно выдвинуло вперед Россию, как главную славянскую державу, искони покровительствующую южным Славянам.
Зверское избиение болгар баши-бузуками, опустошение и грабительства в самой плодородной и производительной части Балканского полуострова, (говорят до 60000 человек), в свою очередь взволновали умы всей Европы и России. Всюду лучшие люди открыто стали на сторону Славян, все изверились в какой бы то не было успех дипломатического воздействия на Порту.
Появление русской армии в Турции было принято сочувственно, исключая Турции и туркофилов.
