II. Франкская эпоха. Подобно тому, как при Таците хатты были самым могущественным германским племенем, так во второй половине V в. их потомки, франки, все больше и больше присваивают себе гегемонию среди германских племен. До этого времени у них не было единства. Салические франки жили по Шельде и Маасу, рипуарские по нижнему Рейну, при чем их северный отпрыск, у Зюдерзе, были хамавы; по Майну жило еще большое племя хатских франков. Некоторое подобие единой центральной власти было только у рипуарских франков; салические представляли клубок отдельных государств, наиболее важным из которых было государство меровинга Хильдериха, который имел свою резиденцию в Турнэ и находился на римской службе. Его сын Хлодвиг (481—511 г.) сделался основателем франкской державы. Не сдерживаемый больше страхом перед империей, он десять лет спустя после ее падения (486) вторгся в Галлию, разбил римские войска при Суассоне и завоевал страну вплоть до Луары. Его подвиги заставили его зарейнских родичей, хатских франков, признать его власть. Это привело Хлодвига в соприкосновение с тюрингами, которые жили на с.-в. от хатских франков, и с алеманами, примыкавшими к ним с юга. Тюринги подчинились в 490 г., а алеманы были разбиты в 496 г. и присоединены в 501 г. В 507 г. Хлодвиг завоевал вестготские владения между Луарой и Гаронной. Около этого же времени все короли других франкских племен признали его власть. При нем среди франков стало распространяться христианство. Он был первым королем-христианином. При ближайших преемниках Хлодвига (511—540) были присоединены Бургундия, вестготские владения между Гаронной и Пиренеями, Прованс, остатки алеманов в Ретии (Граубюнден), и подчинились бавары. Так как государство разрасталось, то стали в административных целях делить его франкское ядро на две половины: западную (Нейстрия) и восточную (за Рейном — Австразия). При последних меровингах герцоги присоединенных земель стали делать попытки вернуть себе самостоятельность. Борьбу с этой тенденцией начали палатные мэры. Пипин Геристальский, захвативший власть в 687 г., даже расширил пределы королевства присоединением западных фризов. Сын Пипина Карл Мартелл (717—741) отбил нашествие арабов с юга, присоединил среднюю Фрисландию и Лангедок. Преемник Карла Пипин (741—768) был избран королем (751) и продолжал упорную борьбу с герцогами. Ее закончил Карл Великий (768—814), который окончательно акцентировал Баварию, покорил восточных фризов и саксов (этим было завершено объединение германских племен, оставшихся на месте). Кроме того Карл присоединил лангобардское королевство, завоевал страну аваров, византийскую Истрию, северную часть Испании. Таким образом, кроме Британии и южной Испании, все земли Западной империи вновь собрались под одним скипетром. В 800 г. папа короновал Карла императорской короной. По Верденскому договору (843) империя была разделена между тремя сыновьями Людовика Благочестивого (814—840), сына Карла. Лотарь получил императорский титул, Ломбардию, Прованс, Бургундию, Эльзас, фризские земли и нынешнюю Бельгию, т. е. широкую полосу земли в самой середине империи Карлу Лысому досталось все, что было на запад от владений Лотаря, а Людовику — все, что на восток, т. е. собственно Германия. Впоследствии были еще всякие перетасовки, но разделение германских земель на Францию и Германию окончательно было осуществлено Верденским договором 843 г. Чтобы понять, с каким культурным достоянием вступила в жизнь Германия, необходимо ознакомиться с культурой франкского королевства.
В общественной эволюции франкской эпохи нужно различать два периода: период племенного королевства и период универсальной империи. В течение первого произошло смешение германских элементов, принесенных завоевателями, с элементами римскими, слияние варварского первобытного коллективизма с римским индивидуализмом. В течение второго периода франкской монархии создавшаяся таким образом новая культура приспособлялась к широким государственным, в частности империалистическим, задачам.
Римская культура, в сферу действия которой попали германские племена после завоевания, была строго индивидуалистическая культура. Организация общественной власти, право, собственность, семья, — все было проникнуто принципом последовательного индивидуализма. Светская и духовная власть тщательно следили за тем, чтобы основное индивидуалистическое устремление эпохи не уклонялось в сторону, ибо и государству и церкви было выгоднее иметь дело с отдельными единицами, а не с общественными союзами. Естественно, что, когда германская коллективистическая культура стала вторгаться в сферу римских отношений, безжалостно разрушая их, — и традиции римской церкви, и традиции римского государства не могли не оказывать ей сопротивления. А так как римская культура сама по себе была крепче и устойчивее, то германский коллективизм во многих отношениях должен был уступить. И нужно заметить, что новая государственная власть первое время сохраняла мудрый нейтралитет, присутствуя при этой мирной борьбе двух культур. Потом она прониклась постепенно римскими принципами.
Больше всего подверглись влиянию римского индивидуализма германские родовые порядки. Существование рода было невыгодно общественной власти и в политическом отношении (оно увеличивало силу сопротивления общества) и в финансовом. Оно было невыгодно и церкви, ибо затрудняло земельные дарения в ее пользу. Поэтому выходы из родового союза поощряются, и в закон вносится специальн. статья, регламентирующая эту процедуру (L. Sal. 60). Разложение рода выражается и в том, что постепенно вместо германской полигамии устанавливается под влиянием церкви индивидуальный брак, единственная основа для сколько-нибудь устойчивого регулирования вопроса о собственности и наследовании. Затем, кровная месть, наиболее типичный институт родового строя, упраздняется окончательно; ее место заступает система композиций. При том, в противоположность тацитовскому времени, родовые связи действуют лишь тогда, когда более тесная семья не в состоянии выполнять свои общественные обязанности (L. Sal. 58); они могут нести с собою тяготы, но выгоды не несут: сородичи постепенно устраняются от участия в дележе вергельда (L. Thur. 31). В земельной общине родовые связи тоже слабеют. Правда, земля еще принадлежит родовым союзам; спор о земле идет inter duas genealogias (L. Alam. 81). Но родовая община уже рассматривается, как община соседская: между родичами и соседями не делают разницы (vicinos vel alios parentes, L. Baiuw. 27). Появляются незнакомые родовому строю и ненужные в сфере его действия права дарения и наследования. В Салич. Правде дарение еще сильно затруднено (L. Sal. 46), завещание обставлено всякими оговорками. Рипуарская Правда, более поздняя, признает и дарение и завещание (L. Rib. 48). Если Правда Салическая еще требует согласия всех общинников на допущение в общину приселенца (L. Sal. 45), то Рипуарская уже защищает частную собственность (L. Rib. 59), а эдикт Хильперика (573 г.) устанавливает право наследования сына или дочери в ущерб правам общинников. Дальнейшее вторжение принципа частной собственности мы видим в юридич. „формулах“ (Маркульфа и друг.), реципировавших обычай VII и VIII вв. Особенно ярко сказывается роль церкви в разложении общинного и родового принципа в Алеманской Правде. Она (L. Alam. 1) прямо запрещает всякое противодействие земельным дарениям, если они делаются в пользу церкви, при чем закон указывает, какие лица имеют право на такое противодействие; это наследники, т. е. родственники. Для того, чтобы эта борьба проходила в условиях, наиболее благоприятных для церкви, духовенству удалось включить в текст закона положение, совершенно чуждое всему строю германского обычного права, а именно: иски о земле должны опираться на письменные документы. Не трудно видеть, какое страшное оружие против общинного землевладения получила церковь и какие бурные вспышки протестов должно было вызывать его строгое выполнение. В одной грамоте, дарованной Сен-Галленскому монастырю Карлом Вел. (772), говорится, что монахи и люди, живущие на их землях, становятся подсудны только королевскому суду. Из текста грамоты мы узнаем и о поводе к ее изданию: это illicitae infestaciones malorum hominum, т. e., как сказали бы теперь, аграрные беспорядки, чинимые злонамеренными людьми. Крестьянские волнения, таким образом, сопровождают уже первые попытки земельных захватов со стороны привилегированных классов, и любопытно то, что районом их уже в VIII в. были окрестности Боденского озера, т. е. центр всех позднейших крестьянских движений.
Возникает теперь вопрос: раз принцип родового коллектива подвергается разложению, сохраняются ли порядки земельной общины вообще? Несомненно сохраняются, хотя и меняют свой характер. Документы позволяют нам проследить этот процесс для VII—VIII в. только для юго-западной и южной Германии, районов, занятых алеманами и баварами: Швабии, Баварии, Франконии, т. е. областей, подвергавшихся сильнее, чем север, действию римской культуры. Но это обстоятельство не меняет общего вывода, потому что, если община удержалась здесь, она тем более должна была удержаться на севере, где индивидуалистические начала влияли не с такою силою.
Прежде всего нужно определить, каких частей общины касался выдел на сторону в виде дарения, завещания и т. д. Это — преимущественно, если не исключительно, пашня. Свобода земельных сделок всякого рода разрушила принцип совместного владения семьи и рода пахотным участком. Раздел семейной и родовой земельной собственности стал не только неизбежным, но и обязательным, как между братьями (L. Baiuw. 15: ut fratres hereditatem patris aequaliter dividant), так и между отцом и сыновьями (L. Baiuw. там же: postquam cum filiis suis partivit). Таким oбp., одновременно шел процесс разложения кровной общины и перехода в частную собственность пахотных участков. Но община, как таковая, уцелела. Во-первых, право отчуждения не касалось общинных угодий, альменды (см.). Луг, лес, выгон, за самыми редкими исключениями, продолжают оставаться в нераздельном пользовании общины. Но субъектом пользования является уже не родовой союз, а соседский, — марка. Членом соседской общины является всякий, владеющий в ее пределах участком на частно-правовом основании. Марка по своему составу более пестра, чем исконная германская община. В нее входят не только свободные, как это было в той, но и крепостные. Несвободный элемент первоначально попал в общину, по всей вероятности, вместе с занятием римских территорий на юге; это римские и гельветские колоны, которые, конечно, в новой общине не являются полноправными членами; они лишь возделывают чужие участки за натуральный, реже денежный оброк и за барщину и, конечно, не имеют права отчуждать свои участки. Позднее появляется другой источник, дающий несвободное население. Это — добровольная передача мелкими свободными собственниками, крестьянами, своих участков собственникам крупным на прекарном праве. Вызывалось это неблагоприятными годами, неурожаями, голодовками. Передавший свой участок сохранял право пожизненного владения своим участком и получал право на помощь от нового его собственника, в случае необходимости, иногда за ежегодную ренту, а иногда даже безвозмездно в счет ценности самого участка. Эти факты — зачатки образования крупного землевладения следующей эпохи. До IX в. они не оказывают большого влияния на общий характер землевладения. В рассматриваемый период площадь общинного землевладения сокращается мало. Марки с величайшей строгостью проводят принцип неделимости угодий, оберегают лес и пастбище даже от пользования чужаков и затрудняют всячески доступ к общине. Этими и подобными мерами удается уберечь ее от разложения. В это же время сложилась и та хозяйственная структура немецкой сельской общины, которая сохранилась во многих местах страны вплоть до XIX в. Основою общины был надел (Hufe, mansus). Надел включал в себя: всю пахотную землю, принадлежащую к усадьбе общинника, расположенную на трех полях клиньями чересполосно (трехполье с VIII в., кое-где и раньше, становится господствующим), сад и огород, а также долю в альменде, т. е. участие в выгоне, лесе, луге, рыбном пруде, дорогах, каменной ломке и т. д.
Общий хозяйственный принцип эпохи — господство натурального хозяйства — и те его частности, которые вытекали из общинного строя, не могли не оказывать могущественного влияния на эволюцию социальных отношений. Начнем с самого основания социальной лестницы. Рабы, существование которых засвидетельствовано у Тацита, доживают последние дни. Чистое рабство не пережило конца IX века. И это понятно. Классическая плантационная культура может держаться только в таком государстве, где имеется сильная административная власть, где принудительный аппарат государства, гибкий и подвижный, всегда к услугам рабовладельца. Это было возможно в римской империи, но сделалось очень трудно в меровингском королевстве. Рабовладельцу нужно было, чтобы его участок обрабатывался, а принудить к этому раба очень трудно, ибо со времени Тацита его положение ухудшилось. Закон трактует его наравне с животными (Si caballus, aut bos, aut servus, aut quodlibet animal etc.). Имущество его всегда может быть отобрано его господином. Плоды его труда идут также целиком господину. Естественно, что он убегает при первой возможности. И чтоб сделать его работу более выгодной для него, его отпускают на волю и пользуются его трудом уже на основе крепостного права. Это одинаково относится и к рабам-земледельцам (servi casati), которые попадают на легкую (L. Baiuw. трехдневную) барщину и на очень тяжелый оброк, и к рабам-ремесленникам. Отпущение на волю становится выгодно и, как всегда, во всех тех случаях, когда оказывается необходимость в той или другой жертве, идет в первую очередь. Этим объясняются многочисленные случаи отпущения на волю „для души“ и полный успех церковной проповеди на эту душеспасительную тему. Особняком стоят дворовые рабы. Они не работают в хозяйстве, но они нужны на войне, как оруженосцы и ратники. Их военные функции скоро выдвигают их на такое положение, что оно становится предметом зависти для не очень хорошо поставленных свободных людей, и они записываются в этот разряд рабов. Из него выработались министериалы. Так, мало-по-малу рабы растворяются в крепостной массе. Другой источник, из которого будет вербоваться материал для контингента крепостных, это — литы (leti, liti, lazzi и проч.). Что это за общественный класс? Шредер (Deutsche Rg. 222) прямо называет их крепостными. Это не вольноотпущенники. У них есть господин, и они защищены половинным, сравнит. со свободным человеком, вергельдом. Вергельд этот делится, и лишь часть его поступает родственникам; другая идет господину. Чтобы литам сделаться вполне свободными, нужно, чтобы они были отпущены на волю. Земельного участка они покинуть не могут и платят за него оброк. Тем не менее они несут военную, судебную и все другие обществ. повинности наравне со свободными и знатными. Если раб отпущен на волю, он обыкновенно становится не вполне свободным человеком, а литом, т. е. продолжает нуждаться в опеке. Свободным вполне вольноотпущенник становится лишь в редких случаях, когда он dinarialis, т. е. когда его отпускали в присутствии короля. Если же господин хотел сам сделать его вполне свободным, он должен дать ему хотя бы небольшой участок земли ad ingenuitatem tuendam, для охраны свободы. Среднее положение между свободными и литами занимают также так наз. homines ecclesiastici, рабы, отпущенные в присутствии епископа или епископом и находящиеся поэтому под его покровительством, равно как и homines regii, — отпущенные грамотою королевские рабы.
Таким образом, благодаря смягчению в положении рабов и разветвлению всего сословия полусвободных (литы, вольноотпущенники и проч.), несколько сдвинулось расстояние между рабами и свободными. В свою очередь и среди сословия свободных начинается дробление, вызываемое новыми условиями жизни. В однородной массе свободных людей происходит расслойка по имущественному положению. Ставки вергельда в ранних правдах знают одну только таксу за убийство свободного; в поздних уже несколько ставок. Свободные распадаются, не считая должностной знати, на две и даже на три группы: proceres, magnati; mediani, mediocres; minoflidi, minores. Различие создается размерами земельного участка и тем еще, лежит или не лежит на нем какая-нибудь подать. Особо стоит знать. Характер эволюции германской аристократии резко меняется. Во время Тацита намечались зачатки родовой аристократии. Они не дали ростков, ибо условия военной необходимости, выдвинув королевскую власть, убили аристократию. Она сохранилась только у тех племен, которые принимали наименьшее участие в войнах VI в.: у баваров и, особенно, у саксов; и наоборот, исчезла без остатка у племени, вынесшего тяжесть этой борьбы в наибольшей мере, у франков; у них родовая аристократия свелась к королевскому дому. Зато у тех же франков вокруг усилившейся королевской власти стала складываться новая аристократия, служилая. Ее первый признак — увеличение ставки вергельда для королевских дружинников, антрустионов. По мере ослабления королевской власти она накопит земли и влияния и мало-по-малу превратится в феодальную аристократию.
Своеобразие общественного развития варварских государств может быть выяснено вполне лишь тогда, когда мы ознакомимся с эволюцией королевской власти, ибо эта эволюция оказывала могущественное влияние на социальную жизнь. Королевская власть, как мы знаем, — это власть герцога, сделавшаяся постоянной. Превращение это свершилось все под тем же давлением военных условий, и пока были на лицо эти условия, королевская власть беспрестанно увеличивалась. Внешним признаком усиления королевской власти является исчезновение веча, того могущественного органа, который вершал важнейшие дела у племенных союзов. Теперь от веча остаются только т. наз. мартовские поля, ежегодные собрания вооруженного народа, на которых ему иногда объявляют о каких-нибудь мероприятиях. Родовая знать, которая могла бы противопоставить свое влияние влиянию королей, исчезла. В их руках скопились огромные количества земли; они воспользовались некоторыми из римских административных учреждений. Законодательство при помощи капитуляриев не встречает никакого противодействия. В суде главная роль переходит от народного элемента к королевскому чиновнику, графу. Но стоило ослабеть давлению военной стихии, и весь этот блеск оказывается призрачным. Рубежом в этом отношении можно считать смерть Хлотаря I (561). Ссоры из-за трона, возникшие в его потомстве, и вызванные ими гражданские войны дали превосходную почву для усиления аристократии, той новой служилой аристократии, которую создали сами же меровинги. Огромная держава стала распадаться на части, и во главе этих частей появились герцоги. Из них самыми могущественными и наиболее самостоятельными были агилольфинги в Баварии, затем герцоги в Швабии, Австразии (Франконии), Тюрингии, Аквитании, Бретани. Королям сделалось трудно удерживать в руках прежнюю, фактически неограниченную, власть. В 614 г. Хлотарь II должен был издать эдикт, который называют Великой хартией франкского королевства. В нем аристократии было обещано восстановление старого права, признание недействительными эдиктов, противных закону, и издание новых эдиктов „per justitia“. И в руках королей не было средств для того, чтобы остановить процесс усиления аристократии. Наоборот, самая постановка правительственной задачи заставляла их все больше и больше ослаблять себя и усиливать аристократию. Распадение класса свободных и обеднение его сделало невозможным ведение войн с помощью прежнего ополчения. Боевое искусство все больше выдвигало значение тяжеловооруженной конницы, именно того рода войска, для которого принцип ополчения был неприменим. Приходилось создавать новое войско и платить ему. Платить же при отсутствии податей можно было только той монетой, которая одна имелась в королевском достоянии, землею. Той же монетою приходилось платить и гражданским должностным лицам. А когда аристократия накопила этим путем достаточно земли, то она стала требовать другого: уступки ей судебных пошлин. Короли давали, и тем самым одаряемый получал не только источник дохода, но и частицу королевского суверенитета, ибо становился судьей сам и уже был свободен (иммунитет) от въезда в его поместье королевских судей. В свою очередь все прогрессирующее вследствие этого ослабление королевской власти разрушало ее административный механизм, и слабый человек, чтобы не остаться на произвол судьбы, должен был выбирать себе покровителя из знати. Покровительство, конечно, оплачивалось повинностями. Так развивается практика патроната и коммендации. Если присоединить сюда прекарий, мы имеем перед собою все зачатки феодального строя. Для того, чтобы у отдельных институтов феодального порядка явилась большая юридическая определенность, понадобилось лишь одно: появление больших поместий. Это условие было дано в каролингскую эпоху.
Власть меровингских королей пала, потому что они израсходовали весь свой земельный фонд. Король Хильперик горько жаловался на то, что истощено достояние фиска и что все богатства перешли к духовенству. И когда Карлу Мартеллу понадобилось организовать новую конную рать для отпора наступающим с юга арабам, у него в руках не оказалось земли. Тогда он прибег к секуляризации церковных земель, составлявших в то время третью часть всей земельной площади государства. Вскоре после битвы при Пуатье (732) он посадил на часть церковных земель людей с обязательством конной службы. Радикальное отличие нового вида пожалования от старого заключалось в том, что меровинги отдавали землю в собственность, теперь же, вследствие особого источника пожалования, оно должно было быть временным. Так явился бенефиций (см.). Секуляризация была одним из толчков к широкому распространению крупного землевладения. Во-первых, благодаря пожалованиям из церковного фонда появился класс крупных светских магнатов. Во-вторых, церковь, когда она примирилась с мыслью, что кроме того, что ей вернули (741—742 гг.) преемники Карла Мартелла, она уже ничего больше не получит, — стала пускать в ход все усилия, чтобы пополнить убыль в своем земельном богатстве. Само собою разумеется, что расширение площади церковных земель могло совершиться только на счет свободных мелких собственников, владетелей аллодов (см.). Епископы и монастыри с помощью представителей светской власти ставили мелких свободных собственников в такие условия, что они должны были либо окончательно разориться, либо передать свои земли ближнему монастырю на прекарных основаниях. Не было, наприм., ничего легче, как разорить мелкого собственника военной службой: если он, изнемогая под ее бременем, догадывался передать землю монастырю, как по волшебству кончались все невзгоды. Если у монастыря общие угодья с сельской общиной, он начинает притеснять ее до тех пор, пока она не отдается под его покровительство. Были, конечно, у церкви и вполне легальные пути земельного обогащения. Добровольные даяния по завещанию не прекращались, а когда после Карла Вел. стали учащаться набеги сарацинов и норманов и внутренние неурядицы, — явилась причина для аллодиальных владельцев добровольно отдавать свои земли церкви под тем или иным титулом. Так уже в VIII и IX вв. церковь почти восстановила недочет в своем земельном фонде, произведенный секуляризацией. Появление крупных поместий, как духовных, так и светских, имело тот крупный политический результат, что послужило основою коренной реформы, предпринятой Карлом Великим. Ибо Карл опирался в своей реформаторской деятельности именно на класс крупных землевладельцев: светских сеньоров и церковь. Монархия Карла Великого была гениальной попыткой воскресить павшую государственность, внести порядок и устойчивость в разложившиеся общественные и политические отношения. Что сделало эту попытку осуществимой? Прежде всего внешние условия.
Уже при последних меровингах стала надвигаться опасность на Франкскую державу. С юга шли арабы, с северо-востока фризы и саксы. Последних теснили славяне, и им становилось тесно на местах их поселения. Опасность была велика: она грозила национальному существованию франков. Сознание громадности угрожающего бедствия пробудило в франкском народе дремавшие силы, и он под предводительством даровитых палатных мэров Геристальского дома одолел грозную тучу, надвигавшуюся на него. С точки зрения истории Германии, самое любопытное здесь то, что не Нейстрия со своей высокой римской культурой, уже дряхлеющая, а полная еще свежих сил Австразия дала источник этого национального подъема. Геристальский дом не только занимал по наследству должность палатных мэров. Ему принадлежало герцогство Австразия, и за ним была, таким образом, очень реальная народная сила. Ему не хватало материальных рессурсов в виде земли, но и землю нашел Карл Мартелл в необъятных церковных латифундиях. Насильственный акт Карла Мартелла поссорил его с церковью, но церковь не могла не понять, что это насилие было необходимо для спасения всего государства, всей римско-германской культуры. Ибо новое ополчение Карла не только било арабов, — оно било и фризов и саксов. Поэтому, когда сыновья Карла, Пипин и Карломан, поставили вопрос на почву юридическую, церковь согласилась оставить в виде бенефициального фонда чуть не все те земли, которые были захвачены Карлом. Мало того, Пипин широко воспользовался поддержкою церкви, чтобы теснее привязать к франкскому ядру другие германские области, входившие в состав монархии. Уже Карл начал борьбу с независимыми герцогами. Пипин продолжал ее, но различие между его политикой и политикою его отца заключалось в том, что он действовал не только с помощью оружия. К середине VIII в. проповедь кельтских монахов Колумбана, Галла и их учеников в значительной мере подготовила отдаленные уголки Швабии и Баварии к проникновению официально-христианской точки зрения. На этой почве действовали настоящий „апостол Германии“ Винфрид-Бонифаций, действовал при том с двойного благословения папы Григория II и Пипина. Под покровительством Пипина собрался в 742 г. собор австразийских епископов, который постановил учредить постоянное общение епископов между собою и с королевской властью. В епископах, которые будут вести борьбу не только против переживаний язычества, но и против племенного сепаратизма, Пипин получил очень ценных помощников. А постоянная поддержка, которую он оказывал не только им, но и самому папе, была вознаграждена тем, что папа помог ему надеть на свою голову корону франкских королей.
Когда сын Пипина Карл вступил на престол, почва для него была, таким образом, хорошо расчищена. Но напор с юга был только отбит, а с востока едва остановлен. Внешняя опасность продолжала давить и оправдывала, таким образом, дальнейшее усиление той власти, которая должна была устранить ее окончательно. Карл этого добился. И во внешних делах (см. выше стр. 443) и в борьбе с герцогами он достиг вполне положительных результатов и сделал очень много для того, чтобы эти результаты закрепить.
Основной пружиной, которая двигала всей реформой Карла Великого, была, как и у нашего Петра, военная опасность. Ему нужно было так или иначе получить в свои руки войско, способное вынести на своих плечах те гигантские национальные задачи, которые стояли перед франкской монархией. Реформа военная опять-таки, как и у Петра, тянула за собою реформу социальную, а обе вместе делали неизбежной реформу административную. Когда все эти три реформы были осуществлены, сделалось ясно, что старый взгляд на государство не может более держаться. Так явилась „римская“ империя Карла с ее теократическим налетом.
Главным моментом военной реформы Карла было установление тесного взаимодействия между военной службою и землею. Не только бенефициальная система была урегулирована очень точно в том смысле, что владеет землею лишь тот, кто служит, но и размер повинности был приведен в точную связь с размером земли. Служил тот, кто владел 4 гуфами. Это был средний размер участка среднего землевладельца. Если у землевладельца был участок меньшего размера, то двое, трое, четверо должны были соединяться, чтобы выставить одного воина. Если участок был большой, то владелец его должен был выйти в поле со столькими людьми, во сколько раз количество его гуф превышало средний размер. Новый порядок совершенно игнорировал вопрос, какие элементы сидели на земле: свободные или несвободные. Надзор за исполнением воинской повинности вручается не графу, а крупным местным землевладельцам.
Новый порядок военной службы в связи с теми экономическими переменами, которые произошли между концом VII и началом IX вв., повел к серьезным преобразованиям в социальном укладе. С конца VII в. рядом с золотом в хозяйственном обороте появляется серебряная монета, устанавливается, выражаясь соврем. языком, биметаллизм. Причиною этого явления было, с одной стороны, сокращение обмена в связи с ростом поместного самодовлеющего хозяйства, а с другой — злоупотребления, допускавшиеся королями в чеканке золотых монет. Полноценное золото уходит из оборота, и прибл. с 780 г. золотых монет уже не чеканят. Натурально-хозяйственный порядок берет верх. Поместье, в котором разделение труда, с одной стороны, и созданный иммунитетом помещичий суд, с другой, успели растворить в одну массу литов и крепостных, становится мельницею, которая перемалывает и мелкие свободные элементы, вошедшие в поместье на титулах патроната и прекарного владения. В этом отношении новый порядок военной службы сыграл большую роль, ибо он подогнал под одну мерку всех, сидевших в поместье людей. Постепенно свободные подпали под помещичий суд, а потом и под повинности, лежавшие на несвободных элементах. Начал складываться однородный класс вилланов. Нет ничего удивительного, что сеньер, оказавшийся во главе такого однородного, жизнеспособного крупного поместья, становится наиболее видным элементом своего округа и начинает заслонять собою графа, королевского чиновника. В деле набора он уже захватывает функции, которые логически должны были бы принадлежать графу. Вообще, с появлением крупных поместий, пользующихся иммунитетом, роль графа становится эфемерной, и Карл только заботится, чтобы графская должность не досталась какому-нибудь крупному местному сеньеру. В некоторой степени граф потерял даже свои судебные функции. С сокращением количества свободных, сотенный суд перестал удовлетворять своему назначению, и Карл ввел новый институт скабинов (между 770 и 780 гг.), заседателей, которые судили уже более самостоятельно и уже большею частью без председательствующего графа. Должность графа сохранила вполне свое значение только как должность маркграфа, губернатора пограничных областей. Всякое же чрезвычайное административное поручение выполнялось „государевыми посланцами“ (missi dominici), которые рассылались по всему пространству монархии с самыми разнообразными, но всегда очень важными миссиями. А для того, чтобы создать орган верховной администрации в центре, Карл реформирует старые мартовские поля. При нем появляются, вместо одного собрания в год, два: одно в мае (а не в марте, ибо ранней весной распутица мешает воинам добраться до столицы); на нем фигурирует войско; это все тот же пережиток веча, и он быстро приходит в упадок. Зато другое, осеннее, оказывается очень жизнеспособным. Осенью собираются только крупные землевладельцы, державшие от короля, графы, епископы, аббаты больших монастырей. Они подготовляли и частью решали важные государственные вопросы, редактировали капитулярии. При преемниках Карла из этого осеннего собрания сложился настоящий королевский совет, нечто в роде английской curia regis. Картина административной организации франкской монархии осталась бы неполной, если бы мы не упомянули роли, которую Карл отводил церкви в общей административной системе. Он очень хорошо помнил, какую помощь оказали его отцу епископы и монастыри, и не побоялся еще больше увеличить права и полномочия церкви, чтобы воспользоваться ее рессурсами для целей администрации. Один из капитуляриев прямо предоставляет епископам право наблюдения за деятельностью графа. В новозавоеванной Саксонии, которую нужно было обратить в христианство, чтобы подчинить окончательно, церкви даются почти неограниченные правомочия, а от покушений она ограждается самым высоким наказанием — смертной казнью. Она получает огромные пожалования землями и рабами, в ее пользу устанавливается десятина, даруется ей право быть убежищем для преступников. Привилегированное положение церкви объясняется не только давлением административной необходимости, но и связями с папством, которому Карл сам оказывает услуги и от которого ждет услуг. Лично для Карла могущество церкви, созданное им, оказалось выгодно, но преемникам его на германском престоле пришлось от этого очень горько.
Когда, при помощи светского и духовного крупного землевладения, Карлу удалось успешно справиться с внешними задачами и установить порядок внутри, ему, естественно, захотелось придать своей власти такую форму, которая являлась бы ярким выражением ее нового содержания. Во внутренних делах это сказывается в том, что приобретает вполне отчетливую форму едва намечавшееся в более ранний период франкской монархии принудительное право короля (Bannrecht), право его пускать в ход административное принуждение в тех или иных случаях жизни. Возмездие за некоторые наиболее тяжкие преступления становится из частного дела делом публичным, заботою административной власти. Государство делает попытку вырваться из сферы частных интересов и подняться над ними. Исходя из высокого представления об единстве своей империи, имея перед глазами пример Рима, Карл всячески старался устроить так, чтобы это единство не оставалось пустым звуком. И отыскивая силу, способную связать воедино отдельные части империи, он выдвинул торговлю. Его усилия насаждать торговлю в государстве, жившем натуральным хозяйством, показывают, с какими неодолимыми затруднениями приходилось бороться энергии и гению великого императора. Он сделал много, но то, что он сделал, было недостаточно: хозяйственные условия оказались сильнее его воли. Он старался восстановить безопасность дорог, уничтожил (геристальский капитулярий 779 г.) все незаконные речные заставы, приступил к прорытию канала, соединяющего Рейн с Дунаем, построил на границах военные станции, в которых происходил торг с соседними полукультурными народами, поощрял единственное значительное промышленное гнездо своей империи: фрисландско-фламандский район, где шерстяное производство настолько окрепло, что могло работать на вывоз. Процветание таких городов, как Турнэ, Мастрихт, Вормс, Майнц, — осталось следом сношений фризов с Рейном. Этого мало; чтобы включить свою империю в цепь мирового обмена, Карл заботился о том, чтобы установить сношения с чужестранными государствами. Он обменивался пышными посольствами с халифом Гарун-аль-Рашидом (797 и 807), при чем в отплату за всю ту роскошь, какой культурный восток мог блеснуть перед западом, Карл мог послать „повелителю правоверных“ лошадей да мулов из Испании, охотничьих собак и фризские крашеные сукна. С Византией Карл старался поддерживать постоянные связи и даже с убогим Оффой, одним из мелких королей Британии, заключил нечто в роде элементарного торгового договора.
Ясно, что, при таких взглядах на характер империи, не могли сохраниться старые взгляды на сущность и происхождение власти. Германская точка зрения должна была уступить другой, римской. И действительно, идеологи государственной власти при Карле (Алкуин) провозглашают уже ту истину, что императорская власть происходит от Бога и что восстание против нее есть грех. Соответственно этому, меняется титул, вводится новое облачение. Формально это знаменует возвращение к римской императорской идее, и Карл был глубоко последователен, принимая корону императора. Идея империи как нельзя лучше соответствовала задачам его монархии. Ему нужно было отбить напор извне и бросить зерна культуры в наиболее неспокойные из соседних стран. Он это делает под видом христианской миссии в стране варваров. Ему нужна была поддержка духовенства в его административных заботах, — он принимает на себя роль друга и покровителя Св. Престола, роль, которая всегда была одним из украшений римской императорской власти. Как и римские императоры, он является носителем культурной миссии: его капитулярии столько же законы, сколько проповеди культурно-общественных идеалов. Идеей Рима и римской культурой, словом, Карл хотел укрепить свое государство, крепче вколотить в землю вехи новых национальных, государственных и общественных начал. Почему ему не удалась эта задача?
Именно потому, что под формою империи, под римской видимостью таились — и не только таились, а развивались — германские начала, которые в чистом своем виде были совершенно не приспособлены к обоснованию широкой государственности. Карл уснащал свою власть широковещательными титулами и в то же время дробил ее путем иммунитетов, путем отчуждения ее функций духовным и светским сеньерам. Пока был жив он сам с его необъятной энергией, с его административным и военным гением, он мог удерживать в равновесии все здание франкской государственности, так хитро построенное. К тому же и крупные сеньеры не успели еще как следует набраться сил. Но стоило скипетру Карла Великого попасть в слабые руки, и государственная власть распалась на куски.