Философия права (Гегель; Столпнер)/Часть 1/Отдел 1

Сочинения
автор Георг Вильгельм Фридрих Гегель
Источник: Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Сочинения. — М.-Л.: Соцэкгиз, 1934. — Т. VII. — С. 69—96.

[69]
Отдел первый
СОБСТВЕННОСТЬ
§ 41

Лицо должно дать себе внешнюю сферу своей свободы для того, чтобы быть как идея. Так как лицо есть в себе и для себя сущая бес­конечная воля в этом первом, еще совершенно абстрактном определе­нии, то это отличное от него, могущее составить сферу его свободы, также определено как непосредственно отличное и отделимое от него.

Прибавление. Разумность собственности заключается не в удов­летворении потребности, а в том, что снимается голая субъективность личности. Лишь в собственности лицо есть как разум. Пусть эта первая реальность моей свободы находится во внешней вещи, и, сле­довательно, есть дурная реальность, но ведь абстрактная личность именно в ее непосредственности не может обладать никаким другим наличным бытием, кроме наличного бытия в определении непосред­ственности.

§ 42

Непосредственно отличное от свободного духа есть для него и само по себе внешнее вообще, — некая вещь, нечто несвободное, безличное и бесправное.

Примечание. Слово: Sache (вещь, дело), как и слово: объективное, употребляется в противоположных смыслах. Когда говорят: в этом-то суть дела (das ist die Sache), важно дело (es kommt auf die Sache), а не лицо, — то слово Sache означает: субстанциальное. Когда же его противопоставляют лицу (именно, не особенному субъекту), тогда Sache, есть нечто противоположное субстанциальному, лишь внеш­нее по своему определению. — То, что представляет собою некое внеш­нее для свободного духа, который необходимо отличать от просто сознания, есть нечто внешнее само по себе; поэтому определение понятия природы гласит: она есть внешнее себе самой.

Прибавление. Так как вещь лишена субъективности, то она есть внешнее не только субъекту, но и себе самой. Пространство и время [70]суть, таким образом, внешние. Я как нечто чувственное сам явля­юсь внешним, — пространственным и временным. Когда я имею чув­ственные созерцания, я их имею от чего-то, что внешне себе самому. Животное может созерцать, но душа животного имеет своим пред­метом не душу, не самое себя, а нечто внешнее.

§ 43

Лицо как непосредственное понятие и, следовательно, существенно единичное, обладает природным существованием частью в нем самом, частью же как нечто такое, к чему оно относится как к внешнему миру. — Здесь, где рассматривается лицо, которое само еще находится в стадии своей первой непосредственности, речь идет лишь о таких непосредственных определениях, а не об определениях, способных возникнуть через опосредствование воли.

Примечание. Духовные умения, науки, искусства, даже религиоз­ные действия (проповеди, обедни, молитвы, благословения над освя­щенными предметами), изобретения и т. д. становятся предметами до­говора, приравниваются к общеизвестным вещам по способу покупки, продажи и т. д. Можно задать вопрос: находится ли художник, уче­ный и т. д. в юридическом обладании своим искусством, своей наукой, своей способностью произносить проповеди, читать обедни и т. д., т. е. представляют ли собою подобные предметы вещи? Не так легко ре­шиться называть вещами такого рода умения, знания, способности и т. п.: так как, с одной стороны, о такого рода имуществе ведутся переговоры и заключаются договоры как о вещах, а, с другой сто­роны, они суть нечто внутреннее и духовное, то рассудок может затрудняться ответить на вопрос об их юридической квалификации, ибо ему предносится антитеза: нечто представляет собою или вещь, или не вещь (такая же антитеза, как антитеза: или конечно, или бесконечно). Познания, науки, таланты и т. д. свойственны, разу­меется, свободному духу и представляют собою его внутренние каче­ства, а не нечто внешнее, но вместе с тем можно посредством выска­зывания (Aeusserung) дать им внешнее (äusserliches) существование и отчуждать (veraüssern) их (см. ниже), благодаря чему они под­водятся под определение вещей. Они таким образом, суть нечто непосредственное не спервоначала, а становятся таковым лишь через опосредствование духа, низводящего свое внутреннее на степень непосредственного и внешнего. — Согласно неправовому и безнравствен­ному определению римского права дети были для отца вещами; послед­ний таким образом находился в юридическом обладании своими детьми, [71]и однако он был вместе с тем связан с ними нравственным отноше­нием любви (которое, впрочем, разумеется, неизбежно было очень ослаблено благодаря этому неправовому определению). Здесь, сле­довательно, имело место соединение, но совершенно неправовое соедине­ние обоих определений — определения вещи и определения не-вещи. — В абстрактном праве, также имеющем своим предметом лишь лицо как таковое, имеющем, следовательно, своим предметом особенное, то, что входит в состав существования и сферы его свободы лишь постольку, поскольку оно есть нечто, отделимое от лица и непосредственно отлич­ное от него, — все равно, составляет ли эта отделимость и отличность его существенное определение или оно может ее получить лишь по­средством субъективной воли, — в этом абстрактном праве духовные умения, науки и т. д. принимаются во внимание лишь как предметы юридического владения; владение телом и душою, которое приобретается через образование, изучение, привычки и т. д. и представляет собою некоторую внутреннюю собственность духа, здесь не должно рассматриваться. О переходе же такой духовной собственности во вне, где она подпадает под определение юридическо-правовой соб­ственности, должна итти речь лишь при рассмотрении отчуждения.

§ 44

Лицо имеет право вкладывать свою волю в каждую вещь, которая, благодаря этому, есть моя, получает мою волю как свою субстан­циальную цель, — ведь в себе самой она не имеет такой цели, — как свое определение и свою душу; это — абсолютное право человека на присвоение всех вещей.

Примечание. Так называемая философия, которая приписывает реальность в смысле самостоятельности и истинного для себя и внутри себя бытия непосредственно единичным вещам, безличному, точно так же, как и та философия, которая уверяет, что дух не может поз­нать истину и не может знать, что такое вещь в себе, непосредственно опровергаются поведением свободной воли по отношению к вещам. Если для сознания, для созерцания и представления так называе­мые внешние предметы еще имеют видимость самостоятельности, то свободная воля есть, напротив, идеализм, истина такой действитель­ности.

Прибавление. Все вещи могут стать собственностью человека, так как он есть свободная воля и, как таковой, есть в себе и для себя, а противостоящее ему не обладает этим свойством. Поэтому каждый имеет право сделать свою волю вещью или вещь своей волей, т. е. [72]другими словами, упразднить вещь и переделать ее в свою, ибо вещь как носящее характер внешнего не имеет самоцели, она есть не беско­нечное соотношение с собой самой, а нечто внешнее самой себе. Такое же внешнее представляет собою живое существо (животное) и по­стольку оно само есть вещь. Лишь воля есть бесконечное, абсолют­ное в отношении всего другого, между тем как другое, с своей стороны, лишь относительно. Присвоить себе, следовательно, означает, в сущ­ности говоря, манифестировать верховенство моей воли в отношении к вещи и обнаружить, что последняя не есть в себе и для себя, не есть самоцель. Это манифестирование совершается посредством того, что я вкладываю в вещь другую цель, чем та, которую она непосредствен­но имела; я даю живому существу как моей собственности другую душу, чем та, которою оно обладало раньше; я даю ему свою душу. Свободная воля есть, следовательно, идеализм, который не считает вещей, каковы они суть, чем-то, что есть в себе и для себя, между тем как реализм объявляет их абсолютными, хотя они и находятся в форме конечности. Уже животное не разделяет больше этой реалистической философии, ибо оно пожирает вещи и этим доказывает, что они не абсолютно самостоятельны.

§ 45

Нахождение чего-то в моей, самой по себе внешней, власти соста­вляет владение, равно как и особенный аспект, — именно, то обстоя­тельство, что побуждаемый естественными потребностями, влечениями и произволом, делаю нечто своим, — есть особенный интерес владе­ния. А тот аспект, что я как свободная воля для себя предметен во владении и только теперь благодаря этому, есмь действительно сво­бодная воля, составляет истинное и правовое во владении, определение собственности.

Примечание. Обладание собственностью представляется средством по отношению к потребности, когда эту потребность делают исходным пунктом. Истинное же взаимоотношение состоит в том, что с точки зрения свободы собственность как первое наличное бытие последней есть сама по себе существенная цель.

§ 46

Так как в собственности моя воля становится для меня объек­тивной как личная воля, следовательно, как воля единичного чело­века, то собственность получает характер частной собственности, и общая собственность, которая по своей природе может быть предме­том владения отдельного лица, получает определение в себе [73]расторжимой общности, оставление в которой моей доли есть само по себе дело произвола.

Примечание. Пользование стихийными предметами не может по природе своей сделаться частным, чтобы стать предметом частного владения. — В римских аграрных законах имеется борьба между об­щей и частной собственностью на землю. Частная собственность как более разумный момент должна была одержать верх, хотя и в ущерб другому праву. — Семейно-заповедная собственность содержит в себе момент, антагонистичный праву личности и, следовательно, и частной собственности. Но может оказаться необходимым подчинить опре­деления, касающиеся частной собственности, высшим сферам права, некоторому общественному союзу (Gemeinwesen), государству, как например, это бывает в отношении собственности так называемого морального лица, собственности мертвой руки. Такие исключения не могут однако иметь своим основанием случайность, частный произвол, частную выгоду, а должны иметь своим основанием разум­ный государственный организм. — В идее платоновского государства содержится несправедливость в отношении лица, лишение его права на частную собственность в качестве общего принципа. Представление о благочестивом или дружеском, а то даже насильственном братском союзе людей с общностью имущества и изгнанием принципа частной собственности может казаться весьма приемлемым умонастроению, которое не понимает природы свободы духа и права и не схватывает их в их определенных моментах. Что же касается моральных или ре­лигиозных оснований, то следует напомнить, что когда друзья Эпи­кура возымели намерение основать такой союз с общностью имуществ, то он им отсоветовал сделать это именно на том основании, что это доказывает отсутствие взаимного доверия, а те, которые не доверяют друг другу, не суть друзья (Диоген Лаэрций, X, п. VI).

Прибавление. В собственности моя воля лична, но лицо есть не­кое «это»; собственность, следовательно, и есть личное этой воли. Так как я через собственность даю моей воле наличное бытие, то соб­ственность должна также иметь своим определением, что она есть «это», мое. В этом состоит важное учение о необходимости частной собственности. Если государство и может делать исключения, то все же нужно иметь в виду, что лишь оно одно может делать такие исклю­чения. Часто однако, в особенности в наше время, оно восстановляло собственность. Так например, многие государства справедливо уп­разднили монастыри, так как общественный союз, в конце концов, не имеет такого права на собственность, какое имеет лицо. [74]

§ 47

В качестве лица я сам — непосредственно единичный; в дальней­шем своем определении это означает ближайшим образом: я живу в этом органическом теле, которое есть по содержанию мое всеобщее неделимое внешнее наличное бытие, реальная возможность всякого далее определенного наличного бытия. Но в качестве лица я вместе с тем обладаю моей жизнью и моим телом, как и другими вещами, лишь постольку, поскольку на это есть моя воля.

Примечание. То обстоятельство, что взятый со стороны, с кото­рой я существую не как для себя сущий, а как непосредственное по­нятие, я живу и обладаю органическим телом, основано на понятии жизни и понятии духа как души, — на моментах, которые заимство­ваны из натурфилософии и антропологии.

Я обладаю этими членами, этой жизнью лишь постольку, поскольку я этого хочу; животное не может само себя изувечить или покончить с со­бою, а человек может.

Прибавление. Животные, правда, владеют собою; их душа владеет их телом, но они не имеют никакого права на свою жизнь, потому что они ее не волят.

§ 48

Тело, поскольку оно есть непосредственное наличное бытие, не адэкватно духу; для того чтобы оно было его покорным органом и одушевленным сродством, он должен вступить во владение им (§ 57). Но для других я представляю собою нечто по существу своему сво­бодное в своем теле, каким я его непосредственно имею.

Примечание. Лишь потому, что я живу в теле как свободное «я», нельзя злоупотреблять этим живым наличным бытием, превращая его во вьючное животное. Поскольку я живу, моя душа (понятие и, взятая в более высоком смысле, то, что свободно) и тело не отделены друг от друга; последнее есть наличное бытие свободы и я ощущаю в нем. Лишь безъидейный, софистический рассудок может проводить такое различение, по которому вещь в себе, душа не задевается иди не угне­тается, когда обходятся дурно с телом и существование лица нахо­дится во власти другого лица. Я могу от моего существования уйти в себя и превратить это существование в нечто внешнее, — могу держать особенное ощущение на почтительном расстоянии от себя и быть свободным в цепях. Но это — моя воля; для другого же я существую в моем теле; для другого я свободен лишь как свободный в [75]наличном бытии — вот тожественное предложение (см. мою «Wissen­schaft der Logik», т. 1, стр. 49 и сл.). Насилие, совершенное другими над моим телом, есть насилие, совершенное надо мною.

То обстоятельство, что благодаря тому, что я ощущаю, задевание моего тела, насилие над ним непосредственно задевает меня как что-то действительное и имеющееся налицо, и составляет разницу между личным оскорблением и ущербом моей внешней собственности, в ка­ковой моя воля не так непосредственно присутствует, не так непосред­ственно действительна.

§ 49

По отношению к внешним вещам разумное состоит в том, чтобы я обладал собственностью, а аспект особенного обнимает собою субъ­ективные цели, потребности, произвол, таланты, внешние обстоятель­ства и т. д. (§ 45); от всего этого зависит обладание лишь как таковое; но в сфере абстрактной личности этот особенный аспект еще не по­ложен тожественным со свободой. Чем я владею и как велико мое вла­дение, — это, следовательно, есть правовая случайность.

Примечание. В личности разные лица равны между собою, если угодно говорить о разных лицах там, где еще нет таких различий. Но это — бессодержательное тавтологическое предложение, ибо лицо есть абстрактное, и как таковое оно именно есть еще не обособленное и не положенное в определенном различии. — Равенство есть абстрактное рассудочное тожество, которое прежде всего имеет в виду рефлекти­рующее мышление, а значит, и умственная, духовная посредственность вообще, когда они натыкаются на отношение единства к некоторому различию. Здесь равенство означало бы равенство абстрактных лиц как таковых, вне которых, именно поэтому, остается все, что относится к владению, этой почве неравенства. — Часто выставлявшееся требова­ние равенства в распределении земли, а то еще и всех остальных имуществ, есть тем более пустая и поверхностная рассудочность, что в эту особенность входят не только случайности внешней природы, но так же и весь объем духовной природы как в ее бесконечных особенностях и различиях, так и в ее развившемся в организм разуме. — Нельзя говорить по поводу неравного распределения владений и состояний о несправедливости природы, ибо природа несвободна и потому ни справедлива, ни несправедлива. Что все люди должны иметь возмож­ность обладать состоянием, которое позволяло бы им удовлетворять свои потребности, есть частью моральное требование, и высказанное в такой неопределенной форме, оно есть, правда, благое пожелание, [76]но вообще, подобно всем благим пожеланиям, не является объективно сущим желанием, — частью же наличность достаточных средств существования есть нечто другое, чем владение и входит в другую сферу, сферу гражданского общества.

Прибавление. Помимо этого, равенство, которое хотели бы ввести, скажем, в отношении распределения имуществ, нарушилось бы через короткое время, так как состояние зависит от трудолюбия. Но того, что не может быть осуществлено, и не следует осуществлять. Ибо люди, разумеется, равны, но лишь как лица, т. е. в отношении источ­ника их владения. Из этого вытекает, что каждый человек должен был бы обладать собственностью. Если поэтому мы желаем говорить о равенстве, то мы должны рассматривать именно это равенство. Но определение особенности, вопрос о том, как велика собственность, которой я владею, выходит за пределы этого равенства. Здесь ложно утверждение, будто справедливость требует, чтобы доля собствен­ности одного была равна доле собственности другого. Скорее, наоборот: особенность есть то, в чем находит себе место как раз не­равенство, и равенство было бы здесь несправедливо. Совершенно вер­но, что люди часто жадны к имуществу других, но это именно про­тивно праву, ибо право есть то, что остается безразличным к особен­ности.

§ 50

Что вещь принадлежит тому, кто случайно первым по времени вступил во владение ею, это — само собой разумеющееся, излишнее определение, так как второй не может вступать во владение тем, что уже есть собственность другого.

Прибавление. Предшествовавшие определения касались, главным образом, положения, согласно которому личность должна обладать наличным бытием в собственности. Что первый, завладевший имуще­ством, есть также собственник, вытекает из вышесказанного. Первый есть собственник по праву не благодаря тому, что он первый, а пото­му, что он — свободная воля, ибо лишь благодаря тому, что после него приходит другой, он становится первым.

§ 51

Для собственности, как для представляющей собою наличное бы­тие личности, недостаточно моего внутреннего представления, что нечто есть мое, и моей внутренней воли, чтобы нечто было моим, а требуется еще для этого овладение ею. В наличное бытие, которое [77]вышеуказанное воление благодаря этому получает, входит также и распознаваемость ее для других. — Что вещь, во владение кото­рой я могу вступить, должна быть бесхозяйной, это (как в § 50) — само собой разумеющееся отрицательное определение или, скорее, связано с предвосхищаемым отношением к другим.

Прибавление. Лицо вкладывает свою волю в вещь, — вот в чем состоит понятие собственности, и все дальнейшее есть именно его реа­лизация. Мой внутренний акт воли, который говорит: нечто есть мое, должен быть распознаваем также и для других. Если я делаю какую-нибудь вещь моей собственной, то я ей сообщаю предикат, который должен проявляться в ней во внешней форме, а не застревать толь­ко в моей внутренней воле. Между детьми часто случается, что против овладения вещью другими выдвигают соображение, что они еще рань­ше хотели этого; но для взрослых этого хотенья недостаточно, ибо форма субъективности должна быть удалена и она должна доработать­ся до объективности.

§ 52

Овладение делает материю вещи моей собственностью, так как материя сама по себе не принадлежит себе.

Примечание. Материя оказывает мне противодействие (да она только и есть это оказание мне противодействия), т. е. она показывает мне свое абстрактное для-себя-бытие, только как абстрактному, а именно как чувственному духу (чувственное представление превратно считает чувственное бытие духа конкретным, а разумное — абстракт­ным), но в отношении воли и собственности в этом для-себя-бытии ма­терии нет истины. Овладение как внешнее деяние, через которое осу­ществляется всеобщее право присвоения вещей природы, вступает в условия физической силы, хитрости, ловкости, вообще — в условия опосредствования, которыми нечто телесно овладевается. Сообразно качественным различиям вещей природы преодоление их и вступ­ление во владение ими имеет бесконечно многообразное значение и столь же бесконечно многообразную ограниченность и случайность. Да и помимо этого, род и стихийное как таковое не суть предметы единичной личности; дабы стать таковыми и сделаться доступными овладению, они должны сначала стать разрозненными (одно вдыхание воздуха, глоток воды). В невозможности вступить во владение внешним родом и стихийным как таковым следует рассматривать как по­следнее, основное, не внешнюю физическую невозможность, а то, что лицо как воля определяет себя как единичность и, в качестве [78]лица, есть вместе с тем непосредственная единичность и, следовательно, оно как таковое также и относится ко внешнему, как к единичностям (§ 13, примечание § 43). — Поэтому овладевание и внешнее владение всегда оказываются бесконечным образом более или менее неопреде­ленными и несовершенными. Но никогда материя не бывает без су­щественной формы и лишь через последнюю она есть нечто. Чем боль­ше я присваиваю себе эту форму, тем больше я вступаю в действитель­ное владение вещью. Употребление в пищу средств питания представ­ляет собою проникновение во внутрь и изменение той их качественной природы, благодаря которой они были до употребления их в пищу тем, чем они были. Развитие, совершенствование моего органического тела, выработка в нем умений, так же как и развитие моего духа, есть также более или менее совершенное вступление во владение и проник­новение; дух я могу наиболее совершенно сделать своим. Но это дей­ствительное овладение отлично от собственности как таковой, которая завершается свободною волею. Перед последнею у вещи нет ника­кого отстаиваемого и сохраняемого для себя самостоятельного свое­образия, хотя во владении как внешнем отношении все же еще остается нечто внешнее. Пустую абстракцию материи без свойств, которая в собственности остается якобы собственной вне меня и вещи, мысль должна преодолеть.

Прибавление. Фихте поставил вопрос: делается ли материя моей, если я ее формирую? Согласно ему, если я изготовил из золота бокал, то другой должен был бы иметь право забрать золото, если только он этим не нанесет ущерба моей работе. Хотя в представлении и можно отделять их друг от друга, все же это различение есть на самом деле пустое ухищрение, ибо если я вступаю во владение полем и обрабаты­ваю его, то моей собственностью является не только борозда, но и остальная связанная с этим земля. Я хочу вступить во владение имен­но этой материей, этим целым; она поэтому не остается бесхозяйной, не остается своей собственной. Ибо хотя материя и остается вне формы, которую я придал предмету (материи), форма все же есть знак того, что вещь должна быть моей. Она поэтому не остается вне моей воли, вне того, чего я желал. Здесь поэтому нет ничего, во владение чем мог бы вступить другой.

§ 53

Более точные определения собственности даются отношением воли к вещи. Собственность есть α) непосредственно вступление во владение, поскольку воля имеет свое наличное бытие в вещи как в чем-то [79]положительном; β) поскольку вещь есть нечто отрицательное в отношении воли, последняя имеет свое наличное бытие в вещи как в чем-то, что должно быть отрицаемо, — потребление; γ) рефлексия воли из вещи в себя — отчуждение; это — положительное, отрицательное и бес­конечное суждение воли о вещи.

а) Вступление во владение
§ 54

Вступление во владение есть частью непосредственный физический захват, частью формирование, частью одно лишь обозначение.

Прибавление. Эти способы вступления во владение содержат в себе движение вперед от определения единичности к определению всеобщности. Физический захват может иметь место лишь по отно­шению к единичной вещи, между тем как обозначение есть, напротив, вступление во владение через представление. Я отношусь при этом к себе как представляющий и разумею, что вещь в ее целости — моя, а не только та часть, во владение которой я могу физически вступить.

§ 55

α) Физический захват есть с чувственной стороны наиболее совершен­ный способ, так как я непосредственно присутствую в этом владении, и, следовательно, моя воля точно так же непосредственно познаваема; но этот способ вступления во владение вообще лишь субъективен, временен и в высшей степени ограничен как по объему, так и вследст­вие качественной природы предметов. — Посредством связи, в кото­рую я могу привести нечто с вещами, ставшими моими собственными раньше, или посредством связи, в которую нечто случайно вступает с ними каким-нибудь иным образом, или посредством других опосред­ствований объем этого способа вступления во владение несколько расширяется.

Примечание. Механические силы, оружие, инструменты расширя­ют область моей власти. — Такие связи, как например, омывание моей земли морем, рекой, наличие граничащей с моей закрепленной собственностью земли, годной для охоты, пастбища и других родов пользований, наличие камней и других минеральных залежей под моим пахотным полем, сокровищ в моем земельном участке или под ним и т. д., или такие связи, которые получаются лишь во времени и случайно (как, например, часть так называемых естественных прира­щений, наносов и т. п. также и вещи, выброшенные на берег), — все это суть правда, приращение к моему имуществу, но в качестве органического отношения, они не суть внешнее приращение к другой, обладаемой мною вещи и представляет собою поэтому нечто совершенно иное, чем другие приращения; [80]все это суть возможности, частью позволяющие одному владельцу скорее, чем другому, вступить во владение некоторым предметом, отчасти же прибавившееся может рассматриваться как несамостоя­тельная акциденция вещи, к которой она прибавилась (Foetura). Все это — внешние сплете­ния, не связанные узами понятия и жизненности. Они представляют собою поэтому удел рассудка и положительного законодательства; первый приводит и взвешивает основания за и против, а второе дает решения, сообразуясь с бòльшей или меньшей существенностью или несущественностью отношений.

Прибавление. Вступление во владение есть нечто спорадическое. Я не могу вступить во владение чем-то бóльшим, чем то, к чему я при­касаюсь своим телом. Но из этого получается второе следствие, а имен­но, что внешние предметы имеют более широкое протяжение, чем то, которое я могу охватить. Вступая таким образом во владение каким-нибудь предметом, я нахожу, что с ним находится в связи также и нечто другое. Я выполняю вступление во владение посредством руки, но область последней может быть расширена. Рука есть тот ве­ликий орган, которым не обладает животное, и то, что я охватываю им, может само стать средством, которым я хватаю дальше. Когда я владею чем-нибудь, рассудок тотчас же приходит к заключению, что моим является не только непосредственно владеемое, но и связан­ное с ним. Здесь должно делать свои постановления положитель­ное право, ибо из понятия нельзя ничего больше выводить.

§ 56

β) Посредством формирования определение, что нечто есть мое, получает самое по себе устойчивую внешность и перестает быть ограниченным моим наличием в этом пространстве и в этом времени, а также и наличием моего знания и воления.

Примечание. Придание формы есть постольку вступление во вла­дение, наиболее соответственное идее, потому что оно соединяет в себе субъективное и объективное; помимо же этого оно бесконечно раз­лично сообразно различиям качественной природы предмета и разли­чию субъективных целей. — Сюда входит также формирование ор­ганического, в котором то, что я над ним проделываю, не остается как нечто внешнее, а ассимилируется: обработка земли, возделывание [81]растений, приручение и питание животных, ухаживание за ними; далее опосредствующие приспособления для пользования стихий­ными материями или силами, устроенное воздействие одной материи на другую и т. д.

Прибавление. Это придание формы может эмпирически принять разнообразнейшие виды. Поле, которое я обрабатываю, получает благодаря этому форму. В отношении неорганических предметов формирование не всегда прямое. Если я, например, строю ветряную мельницу, то я не придал формы воздуху, но я делаю форму для поль­зования воздухом, которого не имеют права отнимать у меня на том основании, что я не придал формы ему самому. Щажение мною дичи тоже может рассматриваться как придание формы, ибо это — пове­дение, имеющее в виду сохранение предмета. Дрессировка животных представляет собою, разумеется, более прямое, непосредственное, более исходящее от меня формирование.

§ 57

Человек по своему непосредственному существованию есть сам по себе нечто природное, внешнее своему понятию; лишь через усовершенствование своего собственного тела и духа, главным же образом благодаря тому, что его самосознание постигает себя как свободное, он вступает во владение собою и становится собствен­ностью себя самого и по отношению к другим. Это вступление во вла­дение представляет собою, наоборот, также и осуществление, превра­щение в действительность того, чтò он есть по своему понятию (как возможность, способность, задаток), благодаря чему оно также только теперь полагается как то, что принадлежит ему, а также толь­ко теперь полагается как предмет и различается от простого самосознания, благодаря чему оно делается способным получить форму вещи (ср. примечание § 43).

Примечание. Утверждение, что рабство (во всех его ближайших обоснованиях — физической силой, взятием в плен на войне, спа­сением и сохранением жизни, воспитанием, оказанными благодеяни­ями, собственным согласием раба и т. п.) правомерно, затем утвер­ждение, что правомерно господство как исключительно только право господ вообще, а также и все исторические воззрения на правовой характер рабства и господского сословия основываются на точке зре­ния, которая берет человека как природное существо, берет его вообще со стороны такого существования (куда входит также и произвол), которое не адэкватно его понятию. Напротив, утверждение, об [82]абсолютной неправоте рабства отстаивает понятие человека как духа, как в себе свободного, и односторонне в том отношении, что принимает чело­века как свободного от природы или, что одно и то же, принимает за истинное — понятие как таковое, в его непосредственности, а не идею. Эта антиномия, как и всякая антиномия, покоится на формальном мы­шлении, которое фиксирует и утверждает оба момента идеи порознь, каждый сам по себе, и, следовательно, не соответственно идее и в его неистинности. Свободный дух в том-то и состоит (§ 21), что он не есть одно лишь понятие или в себе, а снимает этот самому ему свойственный формализм, и, следовательно, свое непосредственное природное суще­ствование и дает себе существование лишь как свое, свободное существо­вание. Та сторона антиномии, которая утверждает свободу, обладает поэтому тем преимуществом, что она содержит в себе абсолютную исходную точку истины, но лишь — исходную точку, между тем как другая сторона, останавливающаяся на лишенном понятия существо­вании, ни в малейшей степени не содержит в себе точки зрения разум­ности и права. Стадия (Der Standpunkt) свободной воли, которой на­чинается право и наука о праве, уже пошла дальше неистинной стадии, в которой человек есть как природное существо и лишь как в себе сущее понятие и потому способен быть рабом. Это прежнее, неистинное явле­ние касается лишь того духа, который еще находится в стадии своего сознания. Диалектика понятия и лишь непосредственного сознания свободы вызывает в нем борьбу за признание и отношение господства и рабства (см. «Phänomenologie d. Geistes», стр. 115 и сл., и «Encyclop. d. philos. Wissensch.», § 430 и сл.). А от понимания, в свою очередь, самого объективного духа, содержания права, лишь в его субъектив­ном понятии и, значит, также и от понимания положения, глася­щего, что человек в себе и для себя не предназначен для рабства как исключительно лишь долженствования, — от этого нас пре­дохраняет познание, что идея свободы истинна лишь как госу­дарство.

Прибавление. Если твердо придерживаться той стороны антиномии, согласно которой человек в себе и для себя свободен, то этим выно­сится осуждение рабству. Но то обстоятельство, что некто находится в рабстве, коренится в его собственной воле, точно так же как в воле са­мого народа коренится его угнетение, если оно имеет место. Рабство или угнетение суть, следовательно, неправое деяние не только тех, которые берут рабов, или тех, которые угнетают, а и самих рабов и угнетаемых. Рабство есть явление перехода от природности человека к подлинно нравственному состоянию: оно явление мира, в котором [83]неправда еще есть право. Здесь неправда имеет силу и занимает не­обходимое свое место.

§ 58

γ) Вступление во владение, не действительное само по себе, а лишь представляющее мою волю есть знак на вещи, который должен означать, что я вложил в нее свою волю, Это вступление во владение очень неопределенно по предметному объему и по значению.

Прибавление. Вступление во владение посредством обозначения есть наиболее совершенное, ибо и другие виды вступления во владение содержат в себе более или менее действие знака. Когда я захватываю какую-нибудь вещь или придаю ей форму, то последний смысл этих актов есть также знак, а именно, знак для других, чтобы исключить их из владения и чтобы показать им, что я вложил свою волю в вещь. Понятие знака состоит именно в том, что вещь считается не тем, что она есть, а тем, что она должна означать. Кокарда означает, например, что носящий ее является гражданином определенного государства, хотя цвет не находится ни в какой связи с народом и он изображает не себя, а народ. Тем, что человек может давать знак и приобретать посредством него имущество, он именно показывает свое господство над вещами.

в) Потребление вещи
§ 59

Через вступление во владение вещь получает предикат: «моя», и воля находится в положительном отношении к ней. Но в этом то­жестве вещь положена точно так же и как некое отрицательное, и моя воля в этом определении есть особенная воля, потребность, каприз и т. п. Но моя потребность как особенность некоей воли есть положи­тельное, то, что получает удовлетворение, а вещь как в себе отрица­тельное есть лишь для потребности и служит ей. Потребление есть, именно, та реализация моей потребности посредством изменения, уничтожения, потребления вещи, благодаря которой обнаруживается ее лишенная самости природа, — вещь таким образом выполняет свое назначенце.

Примечание. Что потребление есть реальная сторона и действитель­ность собственности, это — истина, которая предносится представле­нию, когда оно рассматривает собственность, из которой не делают употребления, как мертвую и бесхозяйную, и при неправомер­ном овладении последней указывает, как на основание такого овла­дения, на то обстоятельство, что собственник не употребляет ее. — [84]Но на самом деле воля собственника, согласно которой вещь принад­лежит ему, есть первая субстанциальная основа, и ее дальнейшее определение, употребление, есть лишь явление и особый способ видо­изменения, не имеющий такого значения, как эта основа.

Прибавление. Если я, пользуясь знаком, вступаю вообще во вла­дение вещью в общем виде, то в употреблении содержится еще более общее отношение, так как в нем вещь в своей особенности не получает признания, а подвергается мною отрицанию. Вещь низведена на сте­пень средства удовлетворения моей потребности. Когда я и вещь ощущаемся вместе, то для того чтобы мы стали тожественны, один из нас должен потерять свое качество. Но я — живой, волящий и поистине утверждающий; вещь же, напротив, есть нечто природное. Она поэтому должна погибнуть, а я сохраняю себя, чтò представляет собою вообще преимущество и разум органического.

§ 60

Пользование вещью при непосредственном захвате есть само по себе единичное вступление во владение. Но, поскольку пользование основывается на длительной потребности и представляет собою по­вторяющееся пользование возобновляющимся продуктом, поскольку также оно ограничивает себя в видах получения снова этого продукта, постольку эти и другие подобного рода обстоятельства превращают единичное непосредственное овладение в знак того, что оно должно иметь значение общего вступления во владение и, следовательно, значение вступления во владение стихийною и органическою основой или другими условиями таких продуктов.

§ 61

Так как субстанция вещи самой по себе, представляющейся моей собственностью, есть внешность, т. е. ее несубстанциальность, — она по отношению ко мне не является конечной целью в самой себе (§ 42), и эта реализованная внешность есть потребление, которое я из нее делаю, или пользование ею, — то все потребление или пользование представляет собою вещь во всем ее объеме, так что если мне принад­лежит право на первое, то я — собственник вещи, от которой за пре­делами всего объема потребления ничего не остается такого, что могло бы быть собственностью другого.

Прибавление. Отношение между пользованием и собственностью — есть такое же самое, как отношение между субстанцией и акциден­цией, между внутренним и внешним, между силой и ее проявлением. [85]Последнее существует лишь постольку, поскольку оно проявляется; поле есть поле лишь постольку, поскольку оно дает урожай. Кто поэтому пользуется полем, тот собственник всего его, и признание еще другого собственника самого предмета представляет собой лишь пустую абстракцию.

§ 62

Поэтому мое право лишь на частичное или временное потребле­ние, так же как и на частичное или временное владение (как то, что само представляет собою частичную или временную возможность потреблять вещь), отлично от права собственности на самое вещь. Если бы весь объем потребления был моим, а абстрактная собствен­ность принадлежала бы другому, то вещь, как моя, была бы совершен­но проникнута моей волей (предшествующий параграф и § 52) и вместе с тем в ней было бы нечто совершенно непроницаемое для моей воли, а именно воля, и к тому же пустая воля другого; я был бы для себя как положительная воля объективным в вещи и вместе с тем не объектив­ным, — получилось бы абсолютно противоречивое отношение. Собствен­ность есть поэтому по существу свободная, полная собственность.

Примечание. Различение между правом на полный объем потреб­ления и абстрактной собственностью принадлежит пустому рас­судку, для которого идея — здесь идеей служит единство собствен­ности или даже личной воли вообще и ее реальности — не есть истин­ное, и который, напротив, признает чем-то истинным эти два момента в их отрозненности друг от друга. Это различение, как действительное отношение есть поэтому отношение пустого господства, которое (если мы будем говорить о помешательстве не только в том случае, когда представление субъекта находится в непосредственном противоречии с его действительностью) могло бы быть названо помешательством лич­ности, потому что мое в одном и том же объекте должно было бы ока­заться без всяких опосредствований одновременно моей единичной исключающей волей и другой единичной исключающей волей. В In­stitut. libr. II tit. IV говорится: «usufructus est jus alienis rebus utendi, fruendi salva rerum substantia». (Пользование доходами есть право пользоваться чужой вещью и извлекать из нее выгоду, сохраняя ее субстанцию). Дальше там сказано: «ne tamen in universum inutiles essent proprietates, semper abscedente usufructu: placuit certis modis extingui usumfructum et ad proprietatem reverti». — («Однако, чтобы не было бесполезной собственности, навсегда отрезанной от поль­зования доходами, решили некоторым образом упразднить [86]пользование доходами и превратить в собственность») «Placuit» («реши­ли») — как-будто бы только каприз или решение дали этому пустому различению смысл посредством последнего постановления. Proprietas semper abscedente usufructu («собственность, навсегда отрезанная от пользования доходами») не только была бы inutilis — она вовсе не была бы уже proprietas. — Пояснять другие различения ви­дов самой же собственности, как например, деление собственности на res mancipi и пес mancipi, на dominium Quiritarium и Bonitarium и т. п., здесь не место, так как они не имеют отношения к какому бы то ни было определению понятия собственности и представляют собою лишь исторические тонкости этого права. — Но отношения dominii directi и dominii utilis эмфитетического договора и дальнейшие от­ношения между ленными имениями с их наследными и другими по­земельными оброками и т. п. в их многообразных определениях, когда такие повинности не подлежат выкупу, — эти отношения, с одной стороны, содержат в себе вышеуказанное определение и, с дру­гой, не содержат его именно постольку, поскольку с dominio utili (владением пользованием) связаны повинности, благодаря чему domi­nium directum (владение непосредственно вещью) становится, вместе с тем также и dominium utile. Если бы такие отношения не содер­жали в себе ничего больше, кроме вышеуказанного различения в его строгой абстрактности, в нем противостояли бы друг другу соб­ственно не двое владельца (domini), а собственник и пустой владелец. Но благодаря повинностям здесь находятся в отношении друг к другу два собственника. Они, однако, не находятся между собой в отношениях общей собственности. Но отношения, в которых они на­ходятся, ближе всего ведут к последним. Этот переход начинается уже в том случае, когда в dominium directum исчисляется доход и послед­ний рассматривается как существенная сторона этого dominium, так что, следовательно, то, что не поддается подсчету, господство над собственностью, раньше признававшееся наиболее благородным, ставится ниже utile, которое в этом случае есть разумное.

Уже полтора тысячелетия назад расцвела благодаря христиан­ству свобода лица и стала, хотя и у незначительной части человече­ства, всеобщим принципом. Свобода же собственности, можно сказать, лишь со вчерашнего дня кое-где получила признание в качестве прин­ципа. — Вот пример из всемирной истории, показывающей нам, какой длительный срок нужен духу для того, чтобы сделать шаг вперед в своем самосознании, — пример, который может быть противопо­ставлен нетерпеливости мнения. [87]

§ 63

Потребляемая вещь единична в потреблении, определена по каче­ству и количеству и находится в соотношении с специфической потреб­ностью. Но ее специфическая годность, как определенная количест­венно, сравнима с другими вещами той же годности, равно как и спе­цифическая потребность, удовлетворением которой она служит, есть вместе с тем потребность вообще и в качестве таковой может быть срав­нена по своей особенности с другими потребностями; соответственно этому также и вещь становится сравнимой с другими вещами, которые удовлетворяют другим потребностям. Эта ее всеобщность, простая определенность которой проистекает из частного характера вещи, но так, что вместе с тем абстрагируются от ее специфического ка­чества, есть ценность вещи, в которой ее истинная субстанциальность определена и есть предмет сознания. В качестве полного собственника вещи я — собственник как ее ценности, так и ее потребления.

Примечание. Собственность ленного владельца отличается от обыч­ной собственности тем, что он является собственником лишь потреб­ления вещи, а не ценности ее.

Прибавление. Качественное исчезает здесь в форме количествен­ного. А именно, говоря о потребности, я указываю титул, под который можно подводить самые разнообразные вещи, и то, чтò есть общего в них, является основанием того, что я их теперь могу измерять. Мысль здесь, следовательно, движется от специфического качества вещи к безразличию этой определенности, следовательно, к количе­ству. Нечто подобное происходит и в математике. Когда я определяю, например, что такое круг, что такое эллипсис и парабола, то я вижу, что они оказываются специфически различными. Несмотря на это, мы определяем различие этих разных кривых лишь количественно, а именно так, что имеет значение лишь количественное различие коэфициентов, эмпирических величин. В собственности количественная определенность, выступающая из качественной определенности, есть ценность. Качественное дает здесь определенное количество для из­мерения количества, и как таковое оно одновременно и сохраняется, и снимается. Когда мы обращаем внимание на понятие ценности, тогда сама вещь рассматривается лишь как знак, и она имеет значение не сама по себе, а как то, чего она стоит. Вексель, например, не пред­ставляет собою своей бумажной природы, а есть лишь знак другого, всеобщего — ценности. Ценность вещей может быть очень различной в отношении потребности. Но если мы желаем выразить не [88]специфическую, а абстрактную сторону ценности, то это будут деньги. Деньги являются представителем всех вещей, но так как они не представляют собою самой потребности, а суть лишь знак последней, то они сами, в свою очередь, управляются специфической ценностью, которую они в своем качестве абстрактного лишь выражают. Можно вообще быть собственником какой-нибудь вещи, не став вместе с тем собственником ее ценности. Семья, не имеющая права продать или зало­жить свое имение, не является хозяином ценности. Но так как эта форма собственности не соответствует понятию о последней, то такие ограничения (ленные, заповедные имения) большей частью исчезают.

§ 64

Приданная владению форма и знак суть сами по себе, без субъек­тивного присутствия воли, внешние обстоятельства, и единственно лишь присутствие воли и составляет их значение и ценность. Но это присутствие, которое представляет собою потребление, пользование, или какое-либо другое обнаружение воли, имеет место во времени, в отношении которого объективность есть продолжение существова­ния этого обнаружения. Вез такого продолжения существования вещь, как покинутая действительностью воли и владения, становится бес­хозяйной. Я поэтому теряю или приобретаю собственность посред­ством давности.

Примечание. Давность поэтому введена в право не по внешнему соображению, противному строгому праву, не по тому именно сообра­жению, что этим отрезывается возможность возникновения споров и недоразумений, которые могли бы быть внесены в право собствен­ности старыми притязаниями, колебля таким образом ее прочность и т. д. Давность основана на определении реальности собственности, на необходимости, чтобы имело место волеизъявление обладать такой-то вещью. — Публичные памятники суть национальная собственность, или, правильнее сказать, они, как и произведения искусства вообще в отношении пользования, имеют значение благодаря пребываю­щей в них душе воспоминаний и чести, имеют силу как живые и само­стоятельные цели; но, оставленные этой душой, они становятся для нации с этой стороны бесхозяйными и случайной частной собственностью, как например, греческие, и египетские произведения искусства в Турции. — Право собственности семьи писателя на его произведения теряется вследствие давности по такого же рода осно­ваниям; они становятся бесхозяйными в том смысле, что они (противоположно тому, что происходит с вышеуказанными [89]памятниками) переходят во всеобщую собственность, а со стороны особенного пользования вещью — в случайное частное владение. — Простой участок земли, освященный в качестве гробницы или сам по себе пред­назначенный на вечные времена к неупотреблению, содержит в себе пу­стой, не присутствующий произвол, нарушением которого не нарушает­ся ничего действительного и уважение к которому и не может быть поэтому гарантировано.

Прибавление. Давность основана на предположении, что я перестал рассматривать вещь как свою. Ибо для того чтобы нечто оставалось моим, требуется продолжение существования моей воли, а последнее сказывается в потреблении или хранении. В эпоху реформации утрата ценности общественных памятников очень часто обнаруживалась касательно поминальных вкладов. Дух старого вероисповедания, т. е. поминальных вкладов, отлетел, и поэтому можно было вступить во владение ими как собственностью.

с) Отчуждение собственности
§ 65

Я могу отчуждать от себя свою собственность, так как она моя лишь постольку, поскольку я в нее вкладываю свою волю, — так что я отставляю от себя свою вещь как бесхозяйную (derelinquere) или предоставляю ее для владения воле другого, — но я могу это сделать лишь постольку, поскольку сама вещь по своей природе есть нечто внешнее.

Прибавление. Если давность есть отчуждение с не прямо выражен­ной волей, то истинное отчуждение есть волеизъявление, что я отныне не хочу рассматривать вещь как мою. Все в целом может рассматри­ваться еще и так, что отчуждение есть истинное овладение вещью. Непосредственное вступление во владение есть первый момент соб­ственности. Собственность приобретается также и посредством потреб­ления, и третий момент есть единство этих двух моментов, есть овла­дение посредством отчуждения.

§ 66

Неотчуждаемы поэтому те блага или, вернее, те субстанциаль­ные опредеяения, и также не погашаются давностью права на те субстанциальные определения, которые составляют собственнейшую мою личность и всеобщую сущность моего самосознания, равно как [90]неотчуждаема и моя личность вообще, моя всеобщая свобода воли, нравственность, религия.

Примечание. Что то, чтò дух есть согласно своему понятию или в себе, он представляет собою также и в наличном бытии и для себя (следовательно, личность, способная обладать собственностью, обладает также и нравственностью, религией), — эта идея есть само его понятие (как causa sui, т. е. как свободная причина, он есть нечто такое, cujus natura non potest concipi nisi existens (чья природа не мо­жет быть представляема иначе, как существующая). (Спиноза, «Этика», стр. 1 опред. 1.) Именно в этом понятии, согласно которому он есть то, что́ он есть, лишь через себя самого и как бесконечное возвращение в себя из природной непосредственности своего наличного бытия, — в этом именно понятии и заключается возможность антагонизма между тем, что́ он есть лишь в себе, a не также и для себя. (§ 58), и между тем, что́ он, наоборот, есть лишь для себя, а не в себе (в воле — злое); в том же заключается возможность отчуждения личности и ее субстан­циального бытия — происходит ли это отчуждение бессознательно или с ясно выраженным намерением. — Примерами отчуждения лич­ности служат рабство, крепостничество, неспособность обладать собственностью, несвобода в овладении этой собственностью и т. д.; отчуждение разумности интеллекта, морали, нравственности, религии происходит в суеверии, в признании за другими авторитета и право­мочия определять за меня и предписывать мне, какие поступки я должен совершать (когда кто-нибудь определенно нанимается на гра­беж, убийство и т. д. и на возможность преступления), что́ я должен считать долгом совести, религиозной истиной, и т. д. — Право на такое неотчуждаемое не теряется вследствие давности, ибо акт, по­средством которого я вступаю во владение моей личностью и субстан­циальной сущностью, акт, посредством которого я сделал себя право­способным и вменяемым, моральным, религиозным, изъемлет эти определения из той внешней сферы, которая одна лишь и сообщала им способность быть владением другого. Со снятием внешности отпа­дают определения времени и все те основания, которые могут быть заимствованы из моего прежнего согласия или попустительства· Это мое возвращение в себя самого, посредством чего я себя делаю су­ществующим как идея, как правовое и моральное лицо, снимает преж­нее отношение и прежнюю несправедливость, которую я и другой совершили в отношении моего понятия и разума тем, что позволяли обращаться и обращались с бесконечным существованием самосозна­ния как с чем-то внешним. — Это мое возвращение в себя вскрывает [91]противоречие, заключающееся в том, что я отдал другим во владение мою правоспособность, мою нравственность, мою религиозность, т. е. именно то, чем я сам не владел, и чтó с той поры, как начинаю владеть им, по существу уже существует лишь как мое, а не как нечто внешнее.

Прибавление. В природе вещей заключается абсолютное право раба добывать себе свободу; в природе же вещей лежит, что если кто-нибудь запродал свою нравственность, нанявшись на грабеж и убий­ство, то этот договор сам по себе не имеет никакой силы, и каждый обладает правом расторгнуть его. Точно так же обстоит дело с передачей моей религиозности священнику, являющемуся моим духовником, ибо такие интимные вопросы человек должен решать лишь сам с собою. Религиозность, часть которой отдается в руки другого, уже не есть религиозность, ибо дух един и он должен обитать во мне; мне должно принадлежать объединение в-себе- и для-себя-бытия.

§ 67

Отдельные произведения моих особенных, телесных и духовные умений и ограниченное во времени пользование ими и моими возмож­ностями деятельности я могу отчудить другому, так как они вследствие этого ограничения получают внешнее отношение к моей целостности и всеобщности. Отчуждением же посредством работы всего моего кон­кретного времени и целокупности моей продукции я сделал бы соб­ственностью другого лица то, чтó в них субстанциально, мою всеоб­щую деятельность и действительность, мою личность.

Примечание. Здесь перед нами такое же отношение, какое мы ви­дели выше, в § 61, между субстанцией вещи и ее пользованием; подобно тому как последнее отлично от первой лишь постольку, поскольку оно ограничено, точно так же и пользование моими силами отлично от них самих, и, следовательно, от меня лишь постольку, поскольку оно количественно ограничено: целостность проявления какой-нибудь силы есть сама эта сила; целостность акциденций — сама суб­станция; целостность обособлений — само всеобщее.

Прибавление. Указанное здесь различие представляет собой то различие, которое имеется между рабом и современной домашней прислугой или поденщиком. Афинский раб имел, может быть, более легкие обязанности и более духовную работу, чем обыкновенно наша прислуга, и все же он был рабом, потому что весь объем его деятель­ности был отчужден господину. [92]

§ 68

Своеобразное в духовной продукции может, благодаря способу его проявления, непосредственно перейти в такую внешность некоей вещи, которая теперь может быть точно так же произведена и другими, так что с ее приобретением теперешний собственник, помимо того, что он этим может присвоить сообщенные мысли или техническое изо­бретение (каковая возможность частью — в литературных произве­дениях — составляет единственное определение и ценность приобре­тения), делается вместе с тем владельцем общего приема и способа такого обнаружения и многообразного производства подобных вещей.

Примечание. В произведениях искусства форма воплощения мысли во внешнем материале представляет собою в качестве вещи в столь выдающейся степени своеобразие произведшего его индивидуума, что подражание такому произведению есть по существу продукт соб­ственного духовного и технического умения. В литературном про­изведении и также в техническом изобретении форма, благодаря ко­торой они суть внешние вещи, представляет собою нечто механическое, — в первом потому, что мысль дана в нем лишь в ряде разрозненных абстрактных знаков, а не в конкретных образах, во втором потому, что оно вообще имеет механическое содержание. Способ воспроизве­дения таких вещей как вещей принадлежит поэтому к числу обычных умений. — Между этими крайностями, между произведением искус­ства и ремесленной продукцией имеются, впрочем, промежуточные формы, которые имеют в себе больше то от одного, то от другого.

§ 69

Так как приобретатель такого продукта обладает полнотой потреб­ления и стоимости экземпляра как единичного, то он — полный и свободный собственник его как единичного, хотя автор произведения или изобретатель технического аппарата и остается собственником общего способа размножения этих продуктов и вещей; самого способа он непосредственно не отчудил и может сохранить его за собою как своеобразное проявление.

Примечание. В авторском и изобретательском праве следует ис­кать субстанциального не в том, что автор или изобретатель при от­чуждении отдельного экземпляра ставит произвольное условие, чтобы переходящая вместе с тем во владение другого возможность про­изводить в качестве вещей данные продукты не стала бы соб­ственностью другого, а осталась бы собственностью изобретателя. [93]Первый вопрос, который следует поставить, заключается в том, допустимо ли в понятии такое отделение собственности на вещь от данной вместе с последней возможности также и производить ее и не упраздняет ли такое разделение полную свободную собственность (§ 62), — и уже только после решения этого вопроса в утвердитель­ном смысле можно сказать, что от произвола первого духовного про­изводителя зависит, оставит ли он за собою эту возможность или от­чудит как некую ценность, или не будет придавать никакой цены ей самой по себе и вместе с отказом от единичной вещи откажется также и от нее. Своеобразие этой возможности состоит именно в том, что она представляет собою в вещи ту сторону, с которой вещь есть не только предмет владения, но также и имущества (см. ниже § 170 и сл.); это имущество заключается в том особом способе внешнего употребления, которое делается из вещи, и это употребление отлично и отделимо от употребления, к которому вещь непосредственно предназначена (оно не есть, как обыкновенно это выражают, accessio naturalis (естественное приращение) подобно foetura). Так как это отличие имеет место в том, что по природе своей делимо, во внешнем употреблении, то оставление за собою одной части при отчуждении другой части потреблений не есть сохранение за собою права собственности без utile. Чисто отрицатель­ным, но вместе с тем наипервейшим поощрением наук и искусств являет­ся принятие мер, имеющих своей задачей обеспечить ученых и художни­ков от воровства и оказать покровительство их собственности, подобно тому как наипервейшим и наиважнейшим поощрением промышленно­сти было обеспечение их от разбоя на большой дороге. — Впрочем, так как продукты духовной работы отличаются тем определением, что они воспринимаются другими индивидуумами и усвояются их представлением, памятью, мышлением, и проявления этих индиви­дуумов, посредством которых они, в свою очередь, также превращают выученное ими (ибо «выучить» не означает только с помощью памяти выучить наизусть слова — мысли других могут быть восприняты лишь посредством мышления, и последующее размышление есть также обучение) в отчудимую вещь, обладают какой-нибудь своеобразной формой, то они могут рассматривать как свою собственность возника­ющее благодаря этому достояние и требовать для себя права на такие произведения. Насаждение наук вообще, и определенное дело препо­давания в частности, представляют собою по своему назначению и выполняемой в них обязанности (определеннее всего это сказывает­ся в положительных науках, в учении той или иной церкви, в юрис­пруденции и т. п.) повторение твердо установленных, вообще уже [94]высказанных и воспринятых извне мыслей; следовательно, то же са­мое представляют собою сочинения, имеющие своей целью это учеб­ное дело и насаждение и распространение наук. Нельзя указать точное определение, которое установило бы, в какой мере особая форма, получающаяся в этих повторяющихся высказываниях, пре­вращает или не превращает сокровищницу научных знаний и, в особен­ности, мысли тех других ученых людей, которые еще сохранили за собою внешнюю собственность на продукты своего духовного твор­чества, в специальную духовную собственность воспроизводящего лица, — одним словом, нельзя указать в точном определении и, следовательно, нельзя установить юридически в особом законе, в какой мере такое повторение в литературном произведении является плагиатом. Плагиат должен был бы поэтому быть делом чести, и последняя должна была бы удерживать от него. — Законы против перепечаток достигают поэтому своей цели — юридического обеспе­чения собственности автора и издателя, в определенной, но очень огра­ниченной мере. Легкая возможность намеренно изменить кое-что в форме или придумать крохотное видоизменение в огромной науке, во всесторонней теории, являющейся творением другого, и даже одна невозможность дословной передачи мысли высказавшего ее первым при устном изложении воспринятого приводят не только к осущест­влению тех особых целей, для которых оказывается нужным такое повторение, но также и к бесконечно многообразным изменениям, которые налагают на чужую собственность более или менее поверх­ностную печать своего; это ясно показывают сотни и сотни компендиев, извлечений, хрестоматий и т. д., арифметики, геометрии, назидательные произведения и т. д., это показывает также и тот факт, что всякая но­вая мысль об издании критического журнала, альманаха, энциклопе­дического словаря, и т. д. тотчас же может быть повторена под тем ли или несколько измененным названием и может быть, вместе с тем, отстаиваема как нечто своеобразное. Благодаря этому выгода, которой автор ожидает от своего произведения или изобретательный предприниматель от своей новой мысли, превращается в ничто, и одни они или все вместе разоряются. — Что же касается влияния чувства чести на предотвращение плагиата, удивительно то, что мы больше уже не слышим выражения: плагиат или ученое воровство; надо, значит, полагать, что либо чувство чести оказало свое действие, по­кончило с плагиатом, либо плагиат перестал быть противным че­сти, и чувство этой противности исчезло, либо, наконец, крохотная выдумка и изменение внешней формы ставит себя так высоко, считает [95]себя столь оригинальным продуктом самостоятельной мысли, что мысль о плагиате не приходит даже в голову.

§ 70

Целостный охват внешней деятельности, жизнь не есть нечто внешнее по отношению к личности, так как последняя есть именно эта целостность и такова непосредственно. Отчуждение жизни или пожерт­вование ею есть скорее нечто противоположное наличному бытию этой личности. Я поэтому вообще не имею права на это отчуждение, и лишь некая нравственная идея, в которой эта непосредственно единичная личность в себе растворилась и которая есть ее действительная сила, имеет на это право, так что подобно тому, как жизнь как таковая непосредственна, так и смерть есть ее непосредственная отрицательность и поэтому должна быть получена или извне, как естественное явление природы, или от чужой руки, на службе идее.

Прибавление. Единичная личность есть во всяком случае, нечто подчиненное, которое должно посвятить себя нравственному целому. Поэтому, если государство требует жизни, то индивидуум должен отдать ее; но имеет ли человек право себя лишить жизни? Можно ближайшим образом рассматривать самоубийство как храбрость, но как дурную храбрость портных и служанок. Затем оно может рассматриваться как несчастье, так как к нему приводит душевный разлад. Главный вопрос однако в том, имею ли я на это право? От­вет будет гласить: я как этот индивидуум не являюсь хозяином моей жизнью, ибо целостный охват деятельности, жизнь, не есть не­что внешнее по отношению личности, которая сама непосредственно представляет собою эту целостность. Если поэтому говорят о праве, которое личность имеет на свою жизнь, то это — противоречие, ибо это означало бы, что лицо имеет право на себя. Но оно этого не имеет, ибо оно не стоит выше себя и не может само себя судить. Если Герку­лес сжег себя, если Брут бросился на свой меч, то это — поведение героя по отношению к своей личности; но когда вопрос ставится о простом праве убивать себя, то мы должны отказать в нем и героям.

Переход от собственности к договору
§ 71

В качестве определенного бытия наличное бытие есть по своему существу бытие для другого (см. выше примечание § 48); собственность с той стороны, с которой она в качестве внешней вещи представляет [96]собою некоторое наличное бытие, существует для других внешностей и в связи последних она есть необходимость и случайность. Но в ка­честве наличного бытия воли она как то, что есть для другого, есть лишь для воли другого лица. Это отношение воли к воле есть та своеобразная и подлинная почва, коренясь в которой свобода обладает наличным бытием. Это опосредствование, заключающееся в том, что обладаю собственностью уже не только посредством вещи и моей субъективной воли, а также и посредством другой воли и, следова­тельно, в некоей общей воле, составляет сферу договора.

Примечание. Разум делает необходимым, чтобы люди вступали между собою в договорные отношения — дарили, обменивали, торго­вали и т. п. — точно так же как он делает необходимым, чтобы они обла­дали собственностью (примечание § 45). Если для их сознания потреб­ность вообще, благожелательность, искание пользы и т. п. есть то, что приводит их к заключению договора, то в себе их приводит к этому разум, а именно, идея реального (т. е. имеющегося лишь в воле) на­личного бытия свободной личности. — Договор предполагает, что вступающие в него признают друг друга лицами и собственниками; так как он представляет собою отношение объективного духа, то мо­мент признания в нем уже наперед содержится и предполагается (ср. §§ 35; 57 примечание).

Прибавление. В договоре я обладаю собственностью посредством общей воли; разум, именно, заинтересован в том, чтобы субъективная воля сделалась всеобщей и поднялась до этого осуществления. Опре­деление данной воли остается, следовательно, в договоре, но в общно­сти с некоторой другой волей. Напротив, всеобщая воля здесь пока еще выступает в форме и образе общности.