Рѣчные поборы. — Лучшій способъ отдѣлаться отъ нихъ. — Эгоизмъ береговыхъ владѣльцевъ. — Надписи. — Нехристіанскія чувства Гарриса. — Какъ Гаррисъ поетъ комическую арію. — Безсовѣстное поведеніе двухъ испорченныхъ молодыхъ людей. — Полезная справка. — Джорджъ покупаетъ балалайку.
Мы остановились въ тѣни Кемпрунскаго парка и позавтракали. Тутъ есть хорошенькое мѣстечко, — лужайка на берегу рѣки въ тѣни развѣсистыхъ ивъ. Только что мы принялись за третье блюдо — бутерброды съ ветчиной, — какъ явился какой-то малый въ кургузомъ пиджакѣ, съ коротенькой трубкой и освѣдомился, извѣстно ли намъ, что мы находимся на чужой землѣ. Мы отвѣчали, что недостаточно занимались этимъ вопросомъ, чтобы прійти къ опредѣленному заключенію, но если онъ ручается словомъ джентльмена, что мы дѣйствительно на чужой землѣ, то мы готовы повѣрить ему.
Онъ сказалъ, что ручается, и мы поблагодарили его; но онъ все-таки продолжалъ приставать къ намъ, и, повидимому, вовсе не былъ удовлетворенъ, такъ что мы, наконецъ, спросили, не нужно ли ему еще чего-нибудь, а Гаррисъ, человѣкъ вообще радушный, предложилъ ему бутербродъ съ ветчиной.
Должно быть, онъ принадлежалъ къ какому-нибудь обществу воздержанія отъ бутербродовъ съ ветчиной, потому что отказался отъ предложенія почти свирѣпо, точно ему нанесли кровное оскорбленіе, и прибавилъ, что его обязанность выпроводить насъ отсюда.
Гаррисъ отвѣчалъ, что разъ это его обязанность, то она должна быть исполнена, и спросилъ, какими именно средствами думаетъ онъ привести ее въ исполненіе. Гаррисъ, что называется, здоровый дѣтина — рослый, плечистый, плотный, и потому незнакомецъ, смѣривъ его взглядомъ, объявилъ, что пойдетъ и скажетъ хозяину, а затѣмъ вернется и броситъ насъ обоихъ въ воду.
Разумѣется, мы больше не видали его, и, разумѣется, ему просто хотѣлось получить шиллингъ. Есть на берегахъ Темзы цѣлая группа людей, которые въ теченіе лѣта таскаются по берегамъ и затѣваютъ исторіи, съ цѣлью получить извѣстную контрибуцію. Они выдаютъ себя за посланныхъ отъ владѣльцевъ. Самое лучшее средство отдѣлаться отъ подобныхъ господъ — объявить свою фамилію и адресъ и предоставить хозяину привлечь васъ къ отвѣтственности и доказать передъ судомъ, что вы нанесли ущербъ его землѣ тѣмъ, что сидѣли на ней. Но большинство людей такъ лѣнивы и робки, что предпочитаютъ потакать мошенничеству вмѣсто того, чтобы положить ему конецъ, проявивъ немного твердости.
Въ тѣхъ случаяхъ, когда хозяева дѣйствительно повинны въ такомъ эгоизмѣ, ихъ слѣдовало бы выводить на чистую воду. Дѣйствительно, эгоизмъ береговыхъ владѣльцевъ растетъ сь каждымъ годомъ. Дай имъ волю, и они совсѣмъ закроютъ доступъ на рѣку Темзу. Съ небольшими притоками они такъ и дѣлаютъ, втыкая колья въ дно рѣки, протягивая цѣпи отъ мели до мели и вывѣшивая запрещенія на каждомъ деревѣ.
Видъ такихъ надписей приводитъ меня въ бѣшенство. Мнѣ бы хотѣлось сорвать доску съ надписью съ дерева и колотить ею хозяина по головѣ до тѣхъ поръ, пока не вышибу изъ него духъ, а затѣмъ похоронить его и укрѣпить доску на могилѣ вмѣсто надгробнаго памятника.
Я сообщилъ объ этомъ Гаррису, и тотъ объявилъ, что въ немъ подобныя надписи возбуждаютъ еще болѣе свирѣпыя чувства: онъ желалъ бы убить не только человѣка, повѣсившаго надпись, но и его семью, друзей и родственниковъ, а въ заключеніе сжечь его домъ. Мнѣ показалось, что онъ хватаетъ черезъ край, и я высказалъ ему это, но онъ возразилъ:
— Нисколько! Я готовъ истребить ихъ всѣхъ и пропѣть комическую арію надъ ихъ трупами.
Эти кровожадныя намѣренія рѣшительно смутили меня. Инстинктъ справедливости никогда не долженъ превращаться въ мстительность. Мнѣ хоть и пришлось потратить много краснорѣчія, но въ концѣ концовъ удалось обратить Гарриса къ болѣе человѣколюбивымъ взглядамъ: онъ обѣщалъ мнѣ пощадить родственниковъ, друзей и семью и сказалъ, что не будетъ пѣть комической аріи надъ ихъ трупами.
Если бы вы хоть разъ слышали, какъ Гаррисъ поетъ комическую арію, вы поняли бы, какую услугу я оказалъ человѣчеству. Пунктъ помѣшательства Гарриса — убѣжденіе, что онъ умѣетъ пѣть комическія пѣсни, тогда какъ друзья его убѣждены въ томъ, что онъ этого не умѣетъ и никогда не сумѣетъ и что не слѣдуетъ ему позволять этого.
Если Гаррису случится быть въ компаніи и его просятъ пѣть, онъ отвѣчаетъ: „О, я, знаете, могу пѣть только комическія аріи“; но отвѣчаетъ такимъ тономъ, который заставляетъ предполагать, что эти-то аріи онъ исполняетъ божественно.
— О, прекрасно, — отвѣчаетъ хозяйка дома, — спойте, пожалуйста, мистеръ Гаррисъ.
Гаррисъ встаетъ и подходитъ къ фортепіано съ лучезарнымъ видомъ великодушнаго человѣка, готоваго осчастливить ближнихъ.
— Тише, тише, господа! — говоритъ хозяйка гостямъ. — Мистеръ Гаррисъ споетъ комическую арію.
— О, чудесно! — бормочатъ гости и передаютъ эту новость другъ другу, собираются со всего дома въ гостиную, садятся въ кружокъ и пріятно улыбаются въ ожиданіи.
И вотъ Гаррисъ начинаетъ.
Для комической аріи не требуется большого голоса. Вы не ожидаете отъ пѣвца особенно правильной фразировки и вокализаціи. Вы не взыщете, если онъ оборвется на слишкомъ высокой нотѣ и закончитъ ее, поднявъ палецъ кверху. Вы не взыщете, если онъ отстанетъ или обгонитъ аккомпаниментъ и посреди пѣсни заспоритъ съ піанистомъ, а потомъ повторитъ стихъ съ начала. Но вы, во всякомъ случаѣ, разсчитываете услышать пѣсню.
Вы никакъ не ожидаете, что пѣвецъ помнитъ только три первыя строчки перваго куплета и будетъ повторять ихъ, пока не наступитъ очередь хора.
Вы никакъ не ожидаете, что пѣвецъ остановится на половинѣ стиха, ухмыльнется и скажетъ, что это ужасно досадно, но чортъ его побери, если онъ помнитъ, какъ дальше; а затѣмъ, пропустивъ часть пѣсни, вдругъ вспомнитъ и, не говоря дурного слова, вернется къ началу. Вы не ожидаете… Да лучше я приведу вамъ образчикъ Гаррисова пѣнія.
Гаррисъ (стоя передъ роялемъ и обращаясь къ публикѣ). Это, знаете, старинная вещица. Вамъ, знаете, она, вѣроятно, извѣстна! Но я только ее и помню. Это пѣсня судьи изъ „Дѣтскаго Передника“… или нѣтъ, не изъ „Дѣтскаго Передника“… а изъ… знаете, изъ… Ну, словомъ, изъ другой оперы. Припѣвъ нужно пѣть хоромъ; вы всѣ должны принимать въ немъ участіе.
(Ропотъ одобренія и выраженіе безпокойства по поводу умѣнья пѣть въ хорѣ. Блестящее исполненіе прелюдіи къ пѣсни судьи изъ „Тяжбы“ нервнымъ піанистомъ. Наступаетъ моментъ начать пѣніе. Гаррисъ не замѣчаетъ его. Нервный піанистъ начинаетъ снова прелюдію, въ то жо время Гаррисъ начинаетъ пѣть арію лорда изъ „Дѣтскаго Передника“. Нервный піанистъ пытается аккомпанировать ему изъ „Тяжбы“, чувствуетъ, что ничего не выходитъ, пробуетъ сообразить, въ чемъ дѣло, теряетъ голову и останавливается).
Гаррисъ (любезнымъ тономъ). Ничего, ничего, продолжайте.
Нервный піанистъ. Я боюсь, что тутъ какое-то недоразумѣніе. Что такое вы пѣли?
Гаррисъ (рѣзко). Да пѣсню судьи изъ «Тяжбы». Развѣ вы не знаете ея?
Одинъ изъ друзей Гарриса (съ другого конца комнаты). Да нѣтъ же, пустая голова, вы пѣли арію адмирала изъ „Дѣтскаго Передника“.
(Продолжительный споръ между Гаррисомъ и другомъ Гарриса о томъ, что именно Гаррисъ пѣлъ. Въ концѣ концовъ другъ замѣчаетъ, что въ сущности неважно, что именно будетъ пѣть Гаррисъ, лишь бы онъ пѣлъ. Гаррисъ проситъ піаниста начать снова. Піанистъ играетъ прелюдію къ аріи адмирала, а Гаррисъ, выждавъ удобный, по его мнѣнію, моментъ, затягиваетъ).
Гаррисъ. „Когда я былъ молодъ, я былъ адвокатомъ“.
(Общій взрывъ хохота, принимаемый Гаррисомъ за комплиментъ. Піанистъ, вспомнивъ о своей женѣ и дѣтяхъ, отказывается отъ неравной борьбы и уходитъ; его мѣсто занимаетъ господинъ съ болѣе крѣпкими нервами).
Новый піанистъ (весело). Ну, дружище, ѣы начинайте, а я буду слѣдовать за вами. Не стоитъ возиться съ прелюдіей.
Гаррисъ (начиная понимать, въ чемъ дѣло, смѣясь). Ей Богу, виноватъ. Конечно, я спуталъ двѣ пѣсни. Знаете, это Дженкинсъ сбилъ меня съ толку. Начнемъ же.
(Поетъ; голосъ его исходитъ точно изъ погреба и кажется первымъ симптомомъ наступающаго землетрясенія).
„Когда я былъ молодъ, служилъ я въ конторѣ“.
(Піанисту). Поживѣе, дружище; вы слишкомъ отстали, повторимъ еще разъ.
(Снова поетъ первую строчку, на этотъ разъ высокимъ фальцетомъ. Общее удивленіе со стороны слушателей. Нервическая старая барыня у камина разражается слезами; ее уводятъ).
Гаррисъ (продолжаетъ):
„Я полъ подметалъ, подметалъ я окошки“.
„Я“…
Нѣтъ, нѣтъ, я чистилъ окошки и натиралъ полъ… нѣтъ, не натиралъ, — подметалъ… тьфу, сбился совсѣмъ. И я… я… ну, да лучше хватимъ припѣвъ (поетъ).
„Такъ онъ ползъ — ползъ — ползъ — ползъ — ползъ и до чина адмиральскаго допо-олзъ“.
Теперь хоръ — нужно повторить двѣ послѣднія строчки!
Общій хоръ:
„Такъ онъ ползъ — ползъ — ползъ — ползъ — ползъ и до чина адмиральскаго допо-олзъ“.
Гаррисъ совершенно не понималъ, что разыгрываетъ роль шута и надоѣдаетъ людямъ, которые не сдѣлали ему никакого вреда. Онъ исренно воображаетъ, что доставилъ всѣмъ удовольствіе, и обѣщаетъ спѣть еще пѣсенку послѣ ужина.
Начавъ разговоръ о комическихъ аріяхъ, я вспомнилъ одинъ довольно курьезный случай, который стоитъ разсказать здѣсь, такъ какъ онъ бросаетъ свѣтъ на внутреннюю сущность человѣческой природы.
Собралась очень приличная и образованная компанія. Всѣ мы были одѣты съ иголочки, вели изящную бесѣду и чувствовали себя очень хорошо, — всѣ, исключая двухъ студентовъ, весьма обыкновенныхъ молодыхъ людей, которые только что вернулись изъ Германіи и, видимо, чувствовали себя не въ своей тарелкѣ. Дѣло въ томъ, что мы были слишкомъ умны для нихъ. Наша блестящая, но изысканная бесѣда и наши великосвѣтскіе тосты были имъ не по плечу. Вообще наша компанія была не для нихъ. Имъ не слѣдовало бы и соваться въ нее. Впослѣдствіи всѣ согласились съ этимъ.
Мы играли morceaux изъ старыхъ германскихъ мастеровъ. Мы толковали о философіи и этикѣ. Мы ухаживали за барышнями съ игривымъ достоинствомъ. Мы даже отпускали остроты — въ самомъ изысканномъ тонѣ.
Послѣ ужина одинъ изъ насъ декламировалъ французскую поэму, и мы нашли ее восхитительной; затѣмъ одна изъ дамъ пропѣла испанскую балладу, при чемъ нѣкоторые изъ насъ прослезились, — такъ она была трогательна.
Тогда встали упомянутые двое молодыхъ людей и спросили, случалось ли намъ когда-нибудь слышать, какъ г-нъ Шлоссенъ-Бошенъ (онъ только что пріѣхалъ и находился внизу въ столовой) поетъ комическую нѣмецкую пѣсню.
Никому изъ насъ не приходилось этого слышать.
Молодые люди сказали, что это самая забавная пѣсня, какая только была сочинена когда-нибудь, и что они, если угодно, попросятъ г-на Шлоссена-Бошена спѣть ее, такъ какъ хорошо съ нимъ знакомы. Они увѣряли, что пѣсня такъ забавна, что когда г-нъ Бошенъ спѣлъ ее передъ германскимъ императоромъ, то онъ (германскій императоръ) катался со смѣху.
Они прибавили, что г-нъ Бошенъ поетъ ее неподражаемо, съ такимъ мрачнымъ видомъ, точно читаетъ трагическій монологъ, и отъ этого она становится еще забавнѣе. Ни звукомъ, ни жестомъ не выдаетъ онъ комизма; это испортило бы впечатлѣніе. Напротивъ, его серьезность, почти паѳосъ, придаетъ ей неотразимую комичность.
Мы сказали, что рады послушать, что мы не прочь посмѣяться, и они отправились внизъ за г-номъ Шлоссенъ-Бошеномъ.
Повидимому, тотъ согласился очень охотно, такъ какъ явился немедленно и усѣлся за фортепіано безъ всякихъ дальнѣйшихъ приглашеній.
— О, это чертовски забавная вещь! Вы надорвете животики, — шептали молодые люди, обходя публику, и помѣстились въ самой безопасной позѣ за спиной профессора.
Г-нъ Шлоссенъ-Бошенъ самъ себѣ аккомпанировалъ. Прелюдія вовсе не имѣла комическаго характера. Это была грустная, мрачная мелодія. Отъ нея скорѣе мурашки бѣгали по тѣлу; но мы рѣшили, что это германская манера, и готовились повеселиться.
Я не понимаю нѣмецкаго языка. Обучался ему въ школѣ, но въ два года забылъ все, до послѣдняго словечка и никогда не раскаивался въ этомъ. Но я не хотѣлъ, чтобы другіе замѣтили мое невѣжество, и придумалъ довольно удачное средство для этого. Я внимательно слѣдилъ за студентами. Когда они улыбались, я тоже улыбался; когда они хохотали, я тоже хохоталъ, а по временамъ усмѣхался уже отъ себя, чтобы показать, что оцѣниваю тонкости юмора, для другихъ недоступныя.
Мнѣ казалось, что это очень остроумная выдумка съ моей стороны.
Я замѣтилъ, однако, что большинство гостей тоже, какъ и я, смотрѣли на молодыхъ людей. Они тоже улыбались, когда тѣ улыбались, и хохотали, когда тѣ хохотали; а такъ какъ молодые люди улыбались и хохотали, и заливались смѣхомъ почти все время, то было очень весело.
Тѣмъ не менѣе, германскій профессоръ казался недовольнымъ. Когда мы въ первый разъ засмѣялись, лицо его выразило изумленіе, точно онъ никакъ не ожидалъ смѣха. Мы нашли это очень забавнымъ: мы знали, что комизмъ зависитъ главнымъ образомъ отъ серьезности исполненія. Дай онъ замѣтить хоть чѣмъ-нибудь, что находитъ арію смѣшной, пропалъ бы весь эффектъ. Итакъ, мы продолжали смѣяться, а его удивленіе мало-помалу превратилось въ негодованіе и раздраженіе; онъ сердито посматривалъ на насъ (не на студентовъ, которыхъ не видѣлъ, такъ какъ они стояли за его спиной). Мы такъ и покатывались. Мы говорили другъ другу, что просто умремъ со смѣха. Пѣсня сама по себѣ потѣшна, а эта мрачная серьезность, — о, это слишкомъ!
При послѣдней строфѣ онъ самъ себя превзошелъ. Онъ метнулъ на насъ такой свирѣпый взглядъ, что если бы студенты не предупредили насъ о германской манерѣ пѣнія, мы бы просто струсили, и вложилъ столько тоски въ послѣднюю строфу, что мы расплакались бы, если бы не знали, что это комическая пѣсня.
Онъ кончилъ среди оглушительныхъ взрывовъ хохота. Мы божились, что въ жизнь свою не слыхали ничего забавнѣе. Мы удивлялись, какъ это могутъ говорить, будто нѣмцы лишены юмора, когда у нихъ есть такія вещи. Мы спрашивали у профессора, отчего онъ не переведетъ пѣсню на англійскій языкь, чтобы дать возможность людямъ, не знающимъ нѣмецкаго, послушать истинно комическую арію.
Тогда г-нъ Шлоссенъ-Бошенъ вскочилъ въ бѣшенствѣ. Онъ осыпалъ насъ ругательствами на нѣмецкомъ языкѣ (насколько могу судить, послѣдній какъ нельзя болѣе годится для этой цѣли), подпрыгивалъ, потрясалъ кулаками и выкрикивалъ намъ всѣ англійскія ругательства, какія только зналъ.
Онъ увѣрялъ, что ни разу въ жизни не былъ такъ оскорбленъ.
Оказалось, что это вовсе не комическая арія. Въ ней говорилось о дѣвушкѣ, которая жила въ Гарцкихъ горахъ и пожертвовала жизнью, чтобы спасти душу своего возлюбленнаго; и онъ умеръ и встрѣтился съ ея душой, а затѣмъ въ послѣдней строфѣ его душа обманула ея душу и улетѣла съ другой душой… кажется такъ, можетъ быть, я и ошибаюсь въ подробностяхъ… но, во всякомъ случаѣ, очень грустная исторія. Г-нъ Бошенъ пропѣлъ однажды эту арію передъ германскимъ императоромъ и онъ (германскій императоръ) плакалъ, какъ малое дитя. Онъ (г-нъ Бошенъ) утверждаетъ, что это самая мрачная, трагическая арія во всемъ нѣмецкомъ репертуарѣ.
Положеніе было затруднительное, истинно затруднительное. Что мы могли отвѣтить? Мы отыскивали взглядами молодыхъ людей, сыгравшихъ съ нами такую штуку, но они улизнули тотчасъ по окончаніи пѣсни.
Такъ кончился нашъ вечеръ. Мнѣ ни разу не приходилось видѣть, чтобы вечеръ кончался такъ безшумно, такъ смирно. Мы даже не простились другъ съ другомъ. Мы потихонько, одинъ за другимъ, спустились съ лѣстницы, стараясь дежаться въ тѣни; шопотомъ спрашивали у прислуги наши пальто и шляпы, сами отворяли дверь и, выскользнувъ изъ дома, спѣшили скрыться за угломъ, стараясь избѣгать другъ друга.
Съ тѣхъ поръ я потерялъ всякій интересъ къ нѣмецкимъ аріямъ.
Въ половинѣ четвертаго мы достигли шлюза Сенбери. Рѣка здѣсь очень живописна, а шлюзъ очарователенъ; только не пытайтесь пройти его на веслахъ противъ теченія.
Однажды я попытался сдѣлать это. Я гребъ, а двое парней сидѣли у руля, и я спросилъ у нихъ, удастся ли мнѣ справиться съ теченіемъ; а они отвѣчали, что навѣрно удастся, если я хорошенько приналягу на весла.
Мы находились какъ разъ подъ небольшимъ пѣшеходнымъ мостомъ между двумя плотинами, когда они сказали это, и вотъ я наклонился надъ веслами и началъ грести.
Я гребъ великолѣпно. Я мѣрно взмахивалъ веслами. Я пустилъ въ дѣло руки, ноги, спину. Я работалъ быстро, ловко, изящно, очень стильно. Мои друзья, сидѣвшіе у руля, говорили, что на меня просто смотрѣть пріятно. Прошло минутъ пять; я думалъ, что мы уже близко къ концу, и оглянулся. Мы находились подъ мостомъ, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я началъ грести, и эти два идіота заливались самымъ нелѣпымъ хохотомъ! Я зубами скрипѣлъ отъ злости, убѣдившись, что мы стоимъ на одномъ мѣстѣ. Съ тѣхъ поръ я предоставляю другимъ плавать противъ сильнаго теченія въ шлюзахъ.
Мы доплыли до Вальтона. Какъ и у большинства прибрежныхъ городовъ, только небольшой уголокъ его спускается къ рѣкѣ, такъ что съ лодки можно принять его за деревушку. Единственные два города между Лондономъ и Оксфордомъ, которые можно видѣть съ рѣки, — Виндзоръ и Абингдонъ. Всѣ остальные прячутся подальше отъ берега и показываютъ вамъ развѣ одну улицу: я очень благодаренъ имъ за такую скромность, такъ какъ предпочитаю берега, одѣтые лѣсомъ или лугами.
Даже Ридингъ, дѣлающій все возможное, чтобы изгадить рѣку, настолько порядоченъ, что скрываетъ отъ вашего взора свое уродливое лицо.
Цезарь, навѣрное, что-нибудь устраивалъ въ Вальтонѣ: лагерь или укрѣпленіе, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Цезарь, кажется, не пропускалъ ни одной рѣки. Елизавета тоже. Отъ женщины никуда не уйдешь. Кромвель и Брадшо (не авторъ путеводителя, а главный совѣтникъ корола Карла) тоже побывали здѣсь. Вмѣстѣ они бы составили хорошую компанію.
Въ вальтонской церкви есть стальной „намордникъ для сварливыхъ“. Въ старыя времена такія штучки употреблялись для обузданія женскаго язычка. Съ тѣхъ поръ этотъ обычай оставленъ. Должно быть, сталь вздорожала, другой же матеріалъ не годится: слишкомъ непроченъ.
Есть въ этой церкви и гробницы, и я-таки побаивался, что Гаррисъ вздумаетъ навѣстить ихъ, но онъ, повидимому, забылъ объ этомъ, и мы благополучно проѣхали мимо. За мостомъ рѣка ужасно бурлитъ. Это придаетъ ей живописный видъ, но раздражаетъ васъ съ точки зрѣнія веселъ и руля и возбуждаетъ споры между гребцомъ и рулевымъ.
Далѣе вы проѣзжаете мимо Отлендскаго парка. Это знаменитое мѣсто. Генрихъ VIII отнялъ его у кого-то. Въ паркѣ есть гротъ, который вы можете осмотрѣть за небольшую плату и который считается весьма замѣчательнымъ, но я не видѣлъ въ немъ ничего особеннаго. Покойная герцогиня Іорская, жившая въ Отлендѣ, страстно любила собакъ и держала ихъ въ огромномъ количествѣ. Она устроила для нихъ особое кладбище, гдѣ ихъ погребено около пятидесяти штукъ и надъ каждой лежитъ надгробная плита съ надписью.
Что же по-моему, онѣ достойны этого не меньше, чѣмъ большинство людей.
Немного выше вальтонскаго моста происходила борьба между Цезаремъ и Кассивеланомъ. Кассивеланъ, желая затруднить Цезарю переходъ, понабилъ кольевъ въ дно рѣки (и, навѣрно, прибилъ къ нимъ надписи), но Цезарь тѣмъ не менѣе перешелъ рѣку.
Галифоръ и Шеппертонъ — два довольно живописныя мѣстечка, но ничего особеннаго собою не представляютъ. На шеппертонскомъ кладбищѣ есть могила съ плитой, на которой вырѣзана цѣлая поэма, и я ужасно боялся, что Гаррисъ вздумаетъ посѣтить ее. Я видѣлъ, что онъ бросаетъ жадные взгляды на пристань, и постарался отвлечь его вниманіе, сбивъ весломъ шляпу съ его головы. Стараясь поймать ее и негодуя на мою неловкость, онъ забылъ о любезныхъ ему могилахъ.
Подлѣ Уэйбриджа впадаютъ въ Темзу Уэй (маленькая красивая рѣчка, судоходная — для небольшихъ лодокъ — до Гильдфорда; одна изъ рѣкъ, которую я всегда мечталъ изслѣдовать и никогда не изслѣдовалъ), Бернъ и Басингтонскій каналъ. Шлюзъ находится противъ самаго города, и первое, что мы увидали, приближаясь къ нему, былъ жилетъ Джорджа, красовавшійся на плотинѣ; при ближайшемъ разсмотрѣніи оказалось, что и Джорджъ находится тутъ же, въ жилетѣ.
Монморанси залаялъ, я закричалъ, Гаррисъ загоготалъ; Джорджъ замахалъ шляпой и заоралъ. Сторожъ выскочилъ съ багромъ, очевидно, вообразивъ, что кто-нибудь упалъ въ воду, и, кажется, остался очень недоволенъ, убѣдившись, что все благополучно.
Джорджъ держалъ въ рукахъ какую-то странную штуку, обвернутую клеенкою. На одномъ концѣ она была круглая и плоская, съ длинной ручкой.
— Что это? — спросилъ Гаррисъ: — Сковорода?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Джорджъ съ страннымъ, дикимъ блескомъ въ глазахъ, — это нынче въ модѣ; всѣ на ней принялись играть. Это балалайка.
— Въ первый разъ слышу, что вы играете на балалайкѣ, — воскликнули Гаррисъ и я разомъ.
— Я собственно не играю, — отвѣчалъ Джорджъ, — но говорятъ, что это очень просто, и я захватилъ съ собой руководство.