Мнѣ казалось, что это очень остроумная выдумка съ моей стороны.
Я замѣтилъ, однако, что большинство гостей тоже, какъ и я, смотрѣли на молодыхъ людей. Они тоже улыбались, когда тѣ улыбались, и хохотали, когда тѣ хохотали; а такъ какъ молодые люди улыбались и хохотали, и заливались смѣхомъ почти все время, то было очень весело.
Тѣмъ не менѣе, германскій профессоръ казался недовольнымъ. Когда мы въ первый разъ засмѣялись, лицо его выразило изумленіе, точно онъ никакъ не ожидалъ смѣха. Мы нашли это очень забавнымъ: мы знали, что комизмъ зависитъ главнымъ образомъ отъ серьезности исполненія. Дай онъ замѣтить хоть чѣмъ-нибудь, что находитъ арію смѣшной, пропалъ бы весь эффектъ. Итакъ, мы продолжали смѣяться, а его удивленіе мало-помалу превратилось въ негодованіе и раздраженіе; онъ сердито посматривалъ на насъ (не на студентовъ, которыхъ не видѣлъ, такъ какъ они стояли за его спиной). Мы такъ и покатывались. Мы говорили другъ другу, что просто умремъ со смѣха. Пѣсня сама по себѣ потѣшна, а эта мрачная серьезность, — о, это слишкомъ!
При послѣдней строфѣ онъ самъ себя превзошелъ. Онъ метнулъ на насъ такой свирѣпый взглядъ, что если бы студенты не предупредили насъ о германской манерѣ пѣнія, мы бы просто струсили, и вложилъ столько тоски въ послѣднюю строфу, что мы расплакались бы, если бы не знали, что это комическая пѣсня.
Онъ кончилъ среди оглушительныхъ взрывовъ хохота. Мы божились, что въ жизнь свою не слыхали ничего забавнѣе. Мы удивлялись, какъ это могутъ говорить, будто нѣмцы лишены юмора, когда у нихъ есть такія вещи. Мы спрашивали у профессора, отчего онъ не переведетъ пѣсню на англійскій языкь, чтобы дать возможность людямъ, не знающимъ нѣмецкаго, послушать истинно комическую арію.
