1815 годъ привлекъ въ Вѣну все что̀ было тогда самаго изящнаго въ средѣ европейскихъ знаменитостей, блестящихъ салонныхъ умовъ и людей извѣстныхъ своими высокими политическими дарованіями. Это придавало городу необыкновенное оживленіе, яркость и веселость.
Конгрессъ приходилъ къ концу. Эмигранты-роялисты готовились переселиться въ возвращенные имъ замки, русскіе воины — вернуться къ своимъ покинутымъ очагамъ, а нѣсколько недовольныхъ Поляковъ — перенести въ Краковъ свои грезы о свободѣ подъ покровомъ той сомнительной независимости которая уготована была имъ тройною заботой князей Меттерниха и Гарденберга и графа Нессельроде.
Подобно тому какъ подъ конецъ оживленнаго бала изъ общества, за мигъ предъ тѣмъ многочисленнаго и шумнаго, остается иной разъ лишь нѣсколько человѣкъ желающихъ еще повеселиться, нѣкоторыя лица, очарованныя прелестью австрійскихъ дамъ, не спѣшили укладываться, отлагая отъѣздъ свой со дня на день.
Веселое это общество, къ которому принадлежалъ и я, собиралось раза два въ недѣлю въ замкѣ вдовствовавшей княгини Шварценбергъ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ города, за мѣстечкомъ Гитцингъ. Изящно барскій тонъ хозяйки дома, ея граціозная любезность и тонкій умъ имѣли для гостей ея невыразимую привлекательность.
Утро наше посвящалось прогулкамъ; обѣдали мы всѣ вмѣстѣ, либо въ замкѣ, либо гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ, а по вечерамъ, сидя у не ярко пылавшаго камина, бесѣдовали и разказывали другъ другу разныя исторіи. Говорить о политикѣ было строго воспрещено. Всѣмъ она жестоко надоѣла, и разказы наши почерпались или изъ повѣрій и преданій родной тому или другому изъ насъ страны, или изъ нашихъ личныхъ воспоминаній.
Однажды вечеромъ, когда уже всѣ кое-что поразказали и воображеніе каждаго изъ насъ находилось въ томъ напряженномъ состояніи коему такъ способствуютъ обыкновенно полумракъ и наступающее внезапно общее молчаніе, маркизъ д’Юрфе, старый эмигрантъ, котораго мы всѣ очень любили за его почти юношескую веселость и остроуміе, воспользовался этою наставшею минутой молчанія и заговорилъ:
— Разказы ваши, господа, сказалъ онъ, — весьма необыкновенны, конечно, но мнѣ сдается что въ нихъ нѣтъ главнаго: именно, вашего личнаго въ нихъ участія. Я не знаю, видѣлъ ли изъ васъ кто самъ, собственными глазами, тѣ сверхъестественныя явленія о которыхъ только-что сообщалось намъ и можетъ ли онъ подтвердить ихъ своимъ честнымъ словомъ?
Мы должны были согласиться что никто изъ насъ сдѣлать это не могъ, и старикъ продолжалъ, оправляя свое жабо:
— Что до меня, господа, то я знаю одинъ лишь случай въ этомъ родѣ, но случай этотъ такъ страненъ, страшенъ и главное достовѣренъ что его одного достаточно чтобы навести ужасъ на воображеніе самаго недовѣрчиваго человѣка. Я къ несчастію самъ былъ тутъ и свидѣтелемъ, и дѣйствующимъ лицомъ, и хотя я обыкновенно не люблю о немъ вспоминать, но на сей разъ охотно разкажу вамъ этотъ случай если только дадутъ мнѣ на это дозволеніе прелестныя дамы наши.
Согласіе немедленно послѣдовало общее. Нѣсколько пугливыхъ взоровъ обратились, правду сказать, по направленію къ свѣтящимся четырехугольникамъ которые начинала выводить луна на гладкомъ паркетѣ покоя гдѣ мы находились, но вскорѣ маленькій кружокъ нашъ сдвинулся потѣснѣе, и всѣ замолкли въ ожиданіи повѣсти маркиза. Онъ вынулъ изъ золотой табатерки щепотку табаку, медленно потянулъ ее и началъ такъ:
— Прежде всего, mesdames, я попрошу у васъ извиненія если въ теченіе моего разказа мнѣ случится говорить о своихъ сердечныхъ дѣлахъ чаще нежели прилично это человѣку моихъ лѣтъ. Но упоминать о нихъ я долженъ для большей ясности моего разказа. Впрочемъ, старости простительно иногда забываться, и никто кромѣ васъ не будетъ въ томъ виноватъ, mesdames, если въ вашемъ кругу я воображу себя на мигъ опять молодымъ человѣкомъ. Итакъ, скажу вамъ безъ дальнѣйшихъ оговорокъ что въ 1769 году я былъ страстно влюбленъ въ хорошенькую герцогиню де-Грамонъ. Эта страсть, которую я въ ту пору почиталъ неизмѣнно глубокою, не давала мнѣ покоя ни днемъ, ни ночью, а герцогиня, какъ большинство хорошенькихъ женщинъ, своимъ кокетствомъ удваивала мои мученія, такъ что наконецъ въ минуту досады я рѣшился испросить и получилъ дипломатическое порученіе къ Молдавскому господарю, у котораго шли тогда переговоры съ Версальскимъ кабинетомъ о дѣлахъ имѣвшихъ въ ту пору для Франціи нѣкоторую важность. Наканунѣ моего отъѣзда я отправился къ герцогинѣ. Она приняла меня уже не такъ насмѣшливо какъ прежде и заговорила съ нѣкоторымъ волненіемъ:
— Д’Юрфе, вы поступаете безумно. Но я васъ знаю, и знаю что вы никогда не измѣните разъ принятому вами рѣшенію. Итакъ, я васъ прошу лишь объ одномъ: примите этотъ маленькій крестъ какъ знакъ моей искренней дружбы и носите его до вашего возвращенія сюда. Это семейная святыня наша, которую всѣ мы высоко цѣнимъ.
Съ галантностью, пожалуй даже неумѣстною въ эту минуту, я поцѣловалъ не семейную святыню, а прелестную ручку подававшую мнѣ ее, и надѣлъ на шею вотъ этотъ крестъ котораго уже не снималъ съ тѣхъ поръ.
Не стану утомлять васъ, mesdames, ни подробностями моего путешествія, ни наблюденіями своими надъ Венграми и Сербами, этимъ бѣднымъ, но храбрымъ и честнымъ народомъ, который, несмотря на все свое порабощеніе Турками, не забылъ ни своего достоинства, ни своей прежней независимости. Достаточно если скажу вамъ что выучась какъ-то по-польски въ пору одного моего довольно продолжительнаго пребыванія въ Варшавѣ, я скоро справился и съ сербскимъ языкомъ, такъ какъ эти два нарѣчія, какъ и русское съ чешскимъ, составляютъ лишь вѣтви одного и того же языка называемаго славянскимъ.
Я разумѣлъ такимъ образомъ уже достаточно по-сербски чтобы меня понимали, когда однажды очутился въ одной деревушкѣ, названіе которой для васъ безразлично. Я нашелъ хозяевъ дома въ которомъ остановился въ какомъ-то смятеніи, показавшемся мнѣ тѣмъ болѣе страннымъ что это было въ воскресенье, день когда Сербы предаются различнымъ удовольствіямъ — пляскамъ, стрѣльбѣ въ цѣль, борьбѣ и т. п. Приписавъ настроеніе моихъ хозяевъ какому-нибудь только-что случившемуся несчастію, я уже собрался было покинуть ихъ, когда ко мнѣ подошелъ человѣкъ лѣтъ тридцати, высокій ростомъ, внушительнаго вида, и взялъ меня за руку…
— Войди, войди, чужеземецъ, сказалъ онъ, — не пугайся нашей грусти; ты поймешь ее когда узнаешь отчего она происходитъ.
И онъ разказалъ мнѣ что его престарѣлый отецъ, по имени Горша, человѣкъ безпокойнаго и буйнаго нрава, поднялся однажды утромъ съ постели и, снявъ со стѣны длинную турецкую винтовку, „Дѣти“, сказалъ онъ своимъ двоимъ сыновьямъ, Георгію и Петру, „я ухожу въ горы къ храбрецамъ которые гоняются за собакой Алибекомъ (такъ звали одного турецкаго разбойника, разорявшаго въ то время окрестность). Ждите меня десять дней; если же я въ десятый день не вернусь, отслужите по мнѣ паннихиду, потому что, значитъ, я буду убитъ. Если же, прибавилъ старый Горша, принимая серіозный видъ, если (чего васъ Боже избави) я приду по истеченіи означенныхъ десяти дней, ради спасенія вашего не впускайте меня къ себѣ. Приказываю вамъ тогда забыть что я отецъ вамъ и пронзить меня осиновымъ коломъ, что̀ бы я ни говорилъ и что̀ бы ни дѣлалъ; потому тогда вернувшійся будетъ уже не я, а проклятый вурдалакъ, пришедшій за тѣмъ чтобы высосать кровь вашу.“
Кстати будетъ сказать вамъ, mesdames, что вурдалаки — „вампиры“ славянскихъ народовъ — не что иное по мѣстному мнѣнію какъ тѣла умершихъ, выходящія изъ могилъ чтобы высосать кровь живыхъ. Вообще ихъ обычаи тѣ же что̀ и у вампировъ другихъ странъ, но есть у нихъ, кромѣ того, особенность дѣлающая ихъ еще болѣе опасными. Вурдалаки, mesdames, высасываютъ предпочтительно кровь своихъ ближайшихъ родныхъ и лучшихъ друзей которые, умерши, въ свою очередь превращаются въ вампировъ, такъ что, говорятъ, въ Босніи и Герцеговинѣ есть цѣлыя деревни, жители коихъ — вурдалаки.
Аббатъ Августинъ Кольмэ въ своемъ любопытномъ сочиненіи о привидѣніяхъ приводитъ страшные тому примѣры. Германскіе императоры назначали много разъ цѣлыя коммиссіи для разслѣдованія случаевъ вампиризма. Вели слѣдствія, вырывали изъ земли трупы которые оказывались налитыми кровью, ихъ сжигали на площадяхъ, предварительно пронзивъ имъ сердце. Свидѣтельства должностныхъ лицъ присутствовавшихъ при этихъ казняхъ утверждаютъ что они слышали какъ трупы стонали, когда палачъ вонзалъ имъ въ сердце колъ. Сохранились формальныя, клятвенныя показанія этихъ лицъ, скрѣпленныя подписью ихъ и печатью.
Принимая это во вниманіе, вамъ не трудно будетъ, mesdames, понять какое дѣйствіе произвели слова Горши на его сыновей. Оба кинулись къ его ногамъ, умоляя пустить ихъ за него въ горы, но онъ вмѣсто всякаго отвѣта повернулъ имъ спину и удалился затянувъ припѣвъ какой-то старой эпической пѣсни. Въ тотъ день когда я пріѣхалъ въ ихъ деревню кончался срокъ назначенный Горшей, и мнѣ теперь не трудно было объяснить себѣ тревогу его дѣтей.
Это была хорошая и честная семья. Георгій, старшій изъ сыновей, съ мужественными и правильными чертами лица, казался человѣкомъ рѣшительнымъ и серіознымъ. Онъ былъ женатъ и имѣлъ двоихъ дѣтей. У брата его, Петра, красиваго восемнадцатилѣтняго юноши, въ выраженіи лица было болѣе мягкости чѣмъ отваги; онъ былъ повидимому любимцемъ своей меньшей сестры Зденки, которую можно было по истинѣ назвать типомъ славянской красоты. Кромѣ этой неоспоримой во всѣхъ отношеніяхъ красоты, меня сразу поразило въ ней какое-то отдаленное сходство съ герцогиней де-Грамонъ: въ особенности какая-то характерная черточка на лбу, которую я встрѣтилъ въ жизни только у этихъ двухъ особъ; эта черточка, пожалуй, сразу могла и не понравиться, но становилась неотразимо обаятельною когда къ ней поприглядишься…
Былъ ли я тогда ужъ черезчуръ молодъ, или это сходство соединенное съ оригинальнымъ и наивнымъ умомъ Зденки было въ самомъ дѣлѣ такъ неотразимо, но только я, не поговоривъ съ нею и двухъ минутъ, уже чувствовалъ къ ней такую симпатію которая угрожала превратиться въ чувство болѣе нѣжное, еслибъ я продлилъ свое пребываніе въ этой деревушкѣ.
Мы всѣ сидѣли за столомъ, на которомъ былъ поставленъ творогъ и кринка съ молокомъ. Зденка пряла, ея невѣстка готовила ужинать дѣтямъ игравшимъ тутъ же въ пескѣ. Петръ съ кажущеюся безпечностью посвистывалъ чистя ятаганъ, длинный турецкій ножъ. Георгій, облокотясь о столъ и подперевъ руками голову, не сводилъ глазъ съ большой дороги, не говоря ни слова.
Я же, смущенный общимъ тоскливымъ настроеніемъ, смотрѣлъ невесело на вечернія облака окаймлявшія золотистую глубь неба и на монастырь высившійся изъ-за недальняго сосноваго лѣса.
Этотъ монастырь, какъ я узналъ потомъ, когда-то славился своею чудотворною иконой Божіей Матери, которую, по преданію, ангелы принесли и повѣсили на вѣтвяхъ дуба. Но въ началѣ прошлаго столѣтія, Турки вторглись въ страну, передушили монаховъ и разорили обитель. Оставались однѣ стѣны да часовня, гдѣ служилъ какой-то отшельникъ; онъ же показывалъ путешественникамъ развалины и давалъ пріютъ богомольцамъ ходившимъ на поклоненіе отъ одной святыни къ другой и любившимъ оставаться въ монастырѣ Божіей Матери подъ дубомъ. Какъ сказано, все это узналъ я въ послѣдствіи, такъ какъ въ тотъ вечеръ голова моя была занята уже отнюдь не археологіей Сербіи. Какъ часто случается когда дашь волю воображенію, я весь углубился въ воспоминанія о прежнихъ дняхъ, о прекрасной порѣ моего дѣтства, о моей милой Франціи которую я покинулъ для отдаленнаго и дикаго края.
Думалъ я и о герцогинѣ де-Грамонъ и, чего грѣха таить, думалъ и о нѣкоторыхъ другихъ современницахъ вашихъ бабушекъ, mesdames, образы которыхъ какъ-то помимо воли стучались въ двери моего сердца вслѣдъ за образомъ прелестной герцогини.
Вскорѣ я забылъ и о своихъ хозяевахъ, и объ ихъ тревогѣ.
Вдругъ Георгій прервалъ молчаніе.
— Жена, сказалъ онъ, — въ которомъ часу старикъ ушелъ?
— Въ восемь часовъ, отвѣчала жена; — я слышала какъ ударили тогда въ монастырскій колоколъ.
— Хорошо, продолжалъ Георгій, — теперь стало-быть не болѣе половины восьмаго.
И онъ замолкъ, снова вперивъ взоръ на большую дорогу уходившую въ лѣсъ.
Я забылъ вамъ сказать, mesdames, что когда Сербы подозрѣваютъ кого-нибудь въ вампиризмѣ, они избѣгаютъ называть его по имени или прямо упоминать о немъ, потому что такимъ образомъ его вызываютъ изъ могилы. Поэтому съ нѣкоторыхъ поръ Георгій, говоря объ отцѣ, не называлъ его иначе какъ старикъ.
Нѣсколько минутъ длилось молчаніе; вдругъ одинъ изъ мальчиковъ сказалъ Зденкѣ, дергая ее за передникъ:
— Тетя, когда же дѣдушка вернется домой?
Георгій отвѣчалъ на этотъ неумѣстный вопросъ пощечиной.
Ребенокъ заплакалъ, а маленькій его братъ сказалъ съ удивленнымъ и испуганнымъ видомъ:
— Зачѣмъ ты, батя, запрещаешь говорить намъ о дѣдушкѣ?
Другая пощечина заставила его умолкнуть. Дѣти разревѣлись, а семья принялась креститься. Въ эту минуту часы въ монастырѣ медленно пробили восемь. Только-что раздался первый ударъ часовъ, какъ мы увидѣли выходившую изъ лѣса и приближавшуюся къ намъ человѣческую фигуру.
— Это онъ! слава Богу! воскликнули разомъ Зденка, Петръ и его невѣстка.
— Сохрани насъ Боже, торжественно сказалъ Георгій, — какъ узнать, миновали или нѣтъ назначенные имъ десять дней?
Всѣ въ ужасѣ на него взглянули. Между тѣмъ человѣческая фигура подходила все ближе. То былъ высокій старикъ съ сѣдыми усами, съ блѣднымъ и строгимъ лицомъ, съ трудомъ тащившійся съ помощью палки. По мѣрѣ того какъ онъ приближался, Георгій становился все мрачнѣе. Подойдя къ намъ, новоприбывшій остановился и обвелъ свою семью взоромъ который, казалось, ничего не видѣлъ, — до того были тусклы и впалы его глаза.
— Ну, сказалъ онъ глухимъ голосомъ, — что̀ же никто не встаетъ встрѣчать меня? Что̀ значитъ это молчаніе? Не видите вы развѣ что я раненъ?
Дѣйствительно, лѣвый бокъ у старика былъ весь въ крови.
— Поддержи же отца, сказалъ я Георгію, — а ты, Зденка, дай ему чего-нибудь подкрѣпиться, иначе онъ сейчасъ лишится силъ!
— Отецъ, сказалъ Георгій подходя, къ Горшѣ, — покажи мнѣ свою рану, я въ нихъ толкъ знаю и перевяжу тебѣ ее…
Онъ только-что собрался скинуть съ него верхнюю одежду какъ старикъ грубо оттолкнулъ его и схватился за бокъ обѣими руками.
— Оставь, неуклюжій, сказалъ онъ, — ты мнѣ только больнѣе сдѣлалъ.
— Стало-быть ты въ сердце раненъ! воскликнулъ весь блѣдный Георгій; — снимай, снимай платье, нужно это, слышишь, нужно!
Старикъ всталъ и выпрямился во весь ростъ.
— Берегись, сказалъ онъ глухо, — только тронь меня, я тебя прокляну!
Петръ сталъ между Георгіемъ и отцомъ.
— Оставь его, ты видишь онъ страдаетъ.
— Не перечь ему, сказала жена, — ты знаешь, онъ этого никогда не терпѣлъ.
Въ эту минуту мы увидали возвращавшееся домой стадо, шедшее по направленію къ дому въ цѣломъ облакѣ пыли. Не узнала ли собака сопровождавшая стадо своего стараго хозяина, или что̀ другое повліяло на нее, но лишь только замѣтила она Горшу, она остановилась, ощетинилась и зарычала вся дрожа, точно видѣла что-либо необыковенное.
— Что̀ съ этимъ псомъ? сказалъ старикъ, все болѣе и болѣе хмурясь, — что̀ все это значитъ? Что̀ я чужимъ сталъ въ своей семьѣ? Десять дней въ горахъ развѣ такъ меня измѣнили что собственныя мои собаки не узнаютъ меня?
— Слышишь? сказалъ Георгій женѣ.
— Что̀, Георгій?
— Онъ самъ сказалъ что десять дней миновали.
— Да нѣтъ же, вѣдь онъ пришелъ въ назначенный срокъ.
— Ладно, ладно; знаю я что̀ нужно дѣлать!
— А проклятый лесъ все еще воетъ… Застрѣлить его! воскликнулъ Горша. — Слышите?
Георгій не пошевелился, а Петръ, со слезами на глазахъ, всталъ, поднялъ отцовскую винтовку и выстрѣлилъ въ собаку которая покатилась въ пыли.
— Это любимица моя была, сказалъ онъ шепотомъ; — не знаю зачѣмъ потребовалось отцу чтобъ ее убили.
— Затѣмъ что она этого стоила, отвѣчалъ Горша. — Но свѣжо стало; я хочу подъ крышу.
Пока все это происходило, Зденка приготовила старику напитокъ состоявшій изъ водки вскипяченой съ грушами, медомъ и изюмомъ, но старикъ съ отвращеніемъ оттолкнулъ его отъ себя. То же самое отвращеніе обнаружилъ онъ и къ бараньему боку съ рисомъ, который поставилъ предъ нимъ Георгій, и ушелъ сидѣть въ уголъ, бормоча какія-то непонятныя слова.
Сосновыя дрова пылали подъ очагомъ и освѣщали своимъ дрожащимъ блескомъ лицо старика, которое было такъ блѣдно и изнурено что не будь этого освѣщенія — могло бы показаться лицомъ мертвеца. Зденка подошла и сѣла рядомъ съ нимъ.
— Отецъ, сказала она, — ты ничего не ѣшь и отдохнуть не хочешь; разкажи же намъ что-нибудь о подвигахъ своихъ въ горахъ.
Говоря это дѣвушка знала что затрогиваетъ самую чувствительную струну старика, такъ какъ онъ любилъ поговорить о битвахъ и стычкахъ съ Турками. И точно, улыбка мелькнула на его блѣдныхъ губахъ, но глаза остались безучастными, и онъ отвѣчалъ, гладя рукой прекрасные бѣлокурые волосы дочери:
— Хорошо, Зденка, я разкажу тебѣ что̀ видѣлъ въ горахъ, только не теперь, не согодня: я усталъ. Одно скажу тебѣ, Алибека нѣтъ въ живыхъ, и погибъ онъ отъ руки твоего отца. Если же кто въ этомъ сомнѣвается, продолжалъ старикъ, окинувъ взоромъ семью, — то вотъ доказательство!
И онъ, раздернувъ верхъ мѣшка висѣвшаго у него за спиной, вынулъ оттуда окровавленную голову, которой впрочемъ не уступало и его собственное лицо въ мертвенной синеватости. Мы съ ужасомъ отъ нея отвернулись, но Горша, отдавъ ее Петру, сказалъ: — На, прикрѣпи ее надъ дверью нашего дома; пусть всякій прохожій знаетъ что Алибекъ убитъ и дороги очищены отъ злодѣевъ, если не считать султанскихъ янычаръ!
Петръ повиновался съ отвращеніемъ.
— Теперь мнѣ все понятно, сказалъ онъ; — бѣдная собака рычала потому что почуяла мертвое тѣло!
— Да, она почуяла мертвое тѣло, мрачно подтвердилъ Георгій который незамѣтно вышелъ между тѣмъ и вернулся теперь держа что-то въ рукѣ, что̀ онъ поставилъ въ уголъ; мнѣ показалось что это былъ колъ.
— Георгій, сказала ему вполголоса жена, — неужели ты хочешь…
— Братъ, вмѣшалась сестра, — что̀ у тебя на умѣ!.. Нѣтъ, нѣтъ, ты этого не сдѣлаешь, не правда ли?..
— Оставьте меня, отвѣчалъ Георгій, — самъ я знаю что̀ дѣлать и ничего лишняго не сдѣлаю.
Между тѣмъ уже наступила ночь, и семья отправилась спать въ ту часть дома, которая отдѣлялась отъ моей комнаты тонкою перегородкой. Признаюсь, все что̀ я видѣлъ въ тотъ вечеръ сильно подѣйствовало на мое воображеніе. Я задулъ свой свѣтильникъ. Мѣсяцъ глядѣлъ прямо въ низкое окно моей комнаты, близехонько отъ моей кровати и кидалъ на полъ и на стѣну голубоватые отсвѣты, почти такъ же какъ вотъ здѣсь въ настоящую минуту, mesdames. Мнѣ хотѣлось спать, но я не могъ. Я приписалъ это лунному свѣту и сталъ искать чего-нибудь чѣмъ бы завѣсить окно, но ничего не нашелъ; а между тѣмъ за перегородкой послышались мнѣ голоса. Я сталъ прислушиваться.
— Ложись, жена, говорилъ Георгій, — и ты, Петръ, да и ты, Зденка. Не тревожитесь ни о чемъ, я самъ посижу вмѣсто васъ.
— Но, Георгій, отвѣчала жена, — скорѣе же мнѣ бы не ложиться; ты всю прошлую ночь работалъ и вѣрно усталъ. Да къ тому же мнѣ присмотрѣть надо за старшимъ мальчикомъ. Ты знаешь что онъ со вчерашняго дня недужится!
— Будь покойна и ложись; я посижу за насъ обоихъ.
— Братецъ, сказала Зденка своимъ тихимъ и ласковымъ голосомъ, — кажется, совсѣмъ никому не нужно сидѣть: отецъ спитъ и посмотри какой у него спокойный видъ.
— Ни жена, ни ты, никто изъ васъ ничего не смыслитъ! отвѣчалъ Георгій тономъ не допускавшимъ никакихъ возраженій, — говорю вамъ, ложитесь и оставьте меня на сторожѣ.
За этимъ воцарилось глубочайшее молчаніе. Скоро и я почувствовалъ какъ вѣки мои отяжелѣли и сонъ сковалъ меня.
И вотъ, вижу я, дверь въ мою комнату тихо отворяется и входитъ старикъ Горша. Но я скорѣе догадываюсь объ его присутствіи чѣмъ вижу его, потому что въ той комнатѣ, откуда онъ вышелъ, темно. Мнѣ чудится что онъ своими угасшими глазами ищетъ угадать мои мысли и слѣдитъ за моимъ движеніемъ. Вотъ онъ движетъ одною ногой, вотъ поднялъ другую. Затѣмъ съ величайшею осторожностью, неслышными шагами, онъ подходитъ ко мнѣ. Еще мгновеніе, онъ дѣлаетъ прыжокъ, и вотъ онъ подлѣ моей кровати… Я испытывалъ невыразимый ужасъ, но какая-то непобѣдимая сила дѣлала меня недвижимымъ. Старикъ нагнулся надо мной и приблизилъ свое блѣдное лицо къ моему такъ близко что я чувствовалъ его могильное дыханіе. Я сдѣлалъ тогда неестественное усиліе и проснулся обдаваясь холоднымъ потомъ… Въ комнатѣ никого не было; но взглянувъ въ окно я различилъ старика Горшу, который съ той стороны прильнулъ лицомъ къ стеклу и не спускалъ съ меня своихъ страшныхъ глазъ. У меня достало силы не закричать и оказалось настолько присутствія духа что я не вскочилъ съ постели, будто и не видалъ ничего. Между тѣмъ, повидимому, старикъ приходилъ только за тѣмъ чтобъ удостовѣриться сплю ли я, и не имѣлъ намѣренія войти; пристально посмотрѣвъ на меня, онъ отошелъ прочь отъ окна, и я слышалъ какъ онъ принялся ходить въ сосѣдней комнатѣ. Георгій заснулъ и храпѣлъ такъ что чуть стѣны не дрожали. Въ это время закашлялъ ребенокъ, и я услыхалъ голосъ Горши:
— Ты нс спишь, мальчуганъ? сказалъ онъ.
— Нѣтъ, дѣдушка, отвѣчалъ ребенокъ, — и мнѣ бы очень хотѣлось съ тобой поговорить.
— А, поговорить хочешь… о чемъ же станемъ мы говорить?
— Мнѣ бы хотѣлось чтобы ты разказалъ мнѣ какъ ты воевалъ съ Турками, потому и я бы охотно пошелъ съ ними подраться.
— Я подумалъ объ этомъ, дитятко, и принесъ маленькій ятаганъ который дамъ тсбѣ завтра.
— Ахъ, дѣдушка, дай лучше сейчасъ, ты вѣдь не спишь.
— Отчего, мальчуганъ, ты со мной днемъ не говорилъ?
— Оттого что отецъ запретилъ.
— Онъ остороженъ, твой отецъ. Такъ тебѣ хочется ятаганчикъ получить?
— Очень хочется, только не здѣсь, потому отецъ можеть проснуться.
— Гдѣ же?
— А выйдемъ отсюда, дѣдушка, на улицу, потихонечку; чтобы никто не слыхалъ.
Мнѣ послышалось будто Горгаа глухо засмѣялся, а мальчикъ принялся вставать.
Я не вѣрилъ въ вампировъ, но кошмаръ выдержанный мной сейчасъ подѣйствовалъ на мои нервы и, не желая упрекать себя потомъ въ чемъ бы то ни было, а всталъ и ударилъ кулакомъ въ перегородку. Ударъ мой былъ такъ силенъ что могъ бы, казалось, разбудить и семерыхъ спящихъ арабской сказки, но въ семьѣ никто не проснулся.
Я кинулся къ двери, рѣшись спасти ребенка, но нашелъ ее запертою снаружи, а замокъ не уступилъ моимъ усиліямъ. Пока я старался выломать дверь, я увидалъ въ окно старика проходившаго мимо съ ребенкомъ на рукахъ.
— Вставайте, вставайте! кричалъ я изо всѣхъ силъ, потрясая перегородку ударами кулаковъ. Тогда только Георгій проснулся.
— Гдѣ старикъ? спросилъ онъ.
— Ступай скорѣе, кричалъ я, — онъ унесъ вашего ребенка. Однимъ ударомъ ноги Георгій вышибъ дверь которая, какъ и моя, оказалась запертою снаружи, и бросился бѣжать по направленію къ лѣсу. Я насилу разбудилъ Петра, его невѣстку и Зденку. Мы собрались предъ домомъ, и чрезъ нѣсколько минутъ ожиданія увидали возвращавшагося Георгія съ мальчикомъ на рукахъ. Онъ нашелъ его безъ чувствъ на большой дорогѣ, но мальчикъ скоро пришелъ въ себя и не казался больнѣе прежняго. На вопросы онъ отвѣчалъ что дѣдушка ему ничего не сдѣлалъ, что они вышли вмѣстѣ чтобы лучше поговорить, но только что очутились на воздухѣ, мальчикъ лишился чувствъ самъ не помнитъ какъ. А Горша исчезъ.
Остальную часть ночи мы, конечно, уже провели безъ сна.
На слѣдующее утро я узналъ что по рѣкѣ которая пересѣкала большую дорогу въ четверти мили отъ деревни шелъ ледъ, что бываетъ здѣсь осенью и весной. Переправа стала невозможною на нѣсколько дней, и мнѣ нечего было и думать объ отъѣздѣ. Впрочемъ, еслибъ я и могъ уѣхать, то все-таки любопытство, да и другое чувство при этомъ удерживали меня. Чѣмъ болѣе я видѣлъ Зденку, тѣмъ болѣе чувствовалъ къ ней влеченіе. Я, mesdames, не изъ тѣхъ людей которые вѣрятъ во внезапную и непреодолимую страсть, столь часто встрѣчаемую въ романахъ; но думаю что бываютъ случаи когда любовь развивается быстрѣе нежели обыкновенно. Оригинальная красота Зденки, ея странное сходство съ герцогиней де-Грамонъ, отъ которой я бѣжалъ изъ Парижа и которую теперь находилъ тутъ, въ живописномъ костюмѣ, говорящую на чуждомъ, звучномъ языкѣ, это характерная черточка на лбу, изъ-за которой я двадцать разъ хотѣлъ лишить себя жизни, — все это, соединенное съ особенностію моего положенія и всѣмъ тѣмъ чудеснымъ, среди чего очутился я, теперь способствовало развитію въ душѣ моей такого чувства которое при другихъ обстоятельствахъ сказалось бы лишь вскользь и слегка.
Въ теченіе дня я услыхалъ какъ Зденка говорила меньшому брату:
— Что̀ ты обо всемъ этомъ думаешь, Петро? Неужели и ты подозрѣваешь отца?
— Я не смѣю его подозрѣвать, тѣмъ болѣе что мальчикъ говоритъ что онъ ему не сдѣлалъ никакого вреда. А если онъ и исчезъ такъ внезапно, то ты вѣдь знаешь что и ранѣе этого онъ всегда такъ дѣлалъ и никогда никому не отдавалъ отчета въ своихъ отлучкахъ.
— Знаю, отвѣчала Зденка, — а потому нужно спасти его: ты вѣдь знаешь Георгія…
— Знаю, знаю. Говорить съ нимь безполезно; а вотъ мы спрячемъ колъ его, а за другимъ онъ не пойдетъ; по сю сторону горъ вѣдь ни одной осины не найти.
— Да, да, спрячемъ колъ, но только не скажемъ объ этомъ дѣтямъ; они проболтались бы при Георгіи.
— Осторожно надо, конечно, сказалъ Петръ, и они разошлись.
Наступила ночь; о старикѣ Горшѣ не было ни слуху, ни духу. Я, какъ наканунѣ, лежалъ у себя на кровати, и луна полнымъ свѣтомъ заливала комнату. Когда сонъ уже началъ путать мои мысли, я вдругъ какъ бы инстинктивно почувствовалъ близость старика. Я открылъ глаза и увидалъ его блѣдное лицо прильнувшее къ окну. На сей разъ я хотѣлъ встать, но это оказалось невозможнымъ: члены мои были точно парализованы. Пристально посмотрѣвъ на меня, старикъ отошелъ отъ окна, и я слышалъ какъ онъ обошелъ вокругъ дома и постучался въ окно комнаты гдѣ спали Георгій съ женой. Ребенокъ зашевелился и простоналъ во снѣ. На нѣсколько времени все затихло, потомъ снова раздался стукъ въ окошко. Ребенокъ снова застоналъ и проснулся.
— Это ты, дѣдушка? проговорилъ онъ.
— Я , отвѣчалъ глухой голосъ; — я принесъ тебѣ ятаганчикъ.
— Да я не смѣю уйти, отецъ запретилъ!
— Тебѣ и не зачѣмъ уходить изъ дому, открой мнѣ только окошко и поцѣлуй меня!
Ребенокъ всталъ, и я услыхалъ какъ отворилось окно. Тогда, собравъ всѣ овои силы, я соскочилъ съ постели и сталъ колотить въ перегородку. Георгій тотчасъ же проснулся и всталъ. Я услышалъ какъ онъ ругнулся; жена его громко вскрикнула, а чрезъ мигъ весь домъ стоялъ кругомъ обомлѣвшаго ребенка… Горша исчезъ какъ наканунѣ. Съ трудомъ привели мы мальчика въ чувство, но онъ былъ очень слабъ и еле дышалъ. Бѣдняжка не зналъ причины своего обморока. Мать и Зденка приписывали его страху ребенка что его застали въ запрещенномъ разговорѣ съ дѣдушкой. Я ничего нс говорилъ. Когда малютка успокоился, всѣ кромѣ Георгія снова улеглись.
На зарѣ я услыхалъ что Георгій будитъ жену, потомъ они стали шептаться; къ нимъ присоединилась Зденка, и я различалъ ясно что женщины плакали.
Ребенокъ умеръ. Прохожу молчаніемъ отчаяніе семьи. Между тѣмъ никто не приписывалъ его смерти старику Горшѣ. По крайней мѣрѣ открыто этого никто не говорилъ.
Георгій молчалъ, но выраженіе его лица, всегда пасмурное, было теперь страшно. Старикъ не показывался дня два. Въ ночь на третьи сутки (когда похоронили малютку) мнѣ показалось что кто-то бродитъ вокругъ дома и точно кто-то зоветъ по имени оставшагося въ живыхъ мальчика. Мнѣ показалось даже что на мгновеніе старикъ Горша заглянулъ въ мое окошко, но я не могъ дать себѣ отчета, было ли это на самомъ дѣлѣ, или мнѣ только представилось, такъ какъ въ ту ночь луна была задернута тучами. Я все-таки счелъ нужнымъ сообщить объ этомъ Георгію. Тотъ сталъ допытываться у ребенка, который отвѣчалъ что дѣйствительно слышалъ какъ его звалъ дѣдушка и что онъ видѣлъ его въ окно. Георгій строго-на-строго приказалъ сыну разбудить себя какъ только старикъ появится вновь…
Всѣ эти обстоятельства нисколько не мѣшали развиваться чувству нѣжности моей къ Зденкѣ.
Днемъ я не могъ говорить съ ней наединѣ. Когда наступила ночь, мысль о близкомъ отъѣздѣ болѣзненно заныла во мнѣ. Комната Зденки была отдѣлена отъ моей сѣнями, которыя съ одной стороны вели на улицу, а съ другой во дворъ. Хозяева мои уже улеглись, когда мнѣ пришла мысль пойти побродить по деревнѣ чтобы нѣсколько разсѣяться. Выйдя въ сѣни, я увидалъ что дверь въ комнату Зденки была пріотворена.
Я невольно остановился.
Знакомый шорохъ платья заставилъ забиться мое сердце. Вслѣдъ за этимъ до меня донеслась напѣваемая въ полголоса пѣсня. Это было прощанье со своею красавицей одного сербскаго краля, отправлявшагося на войну.
„О мой юный тополь“, говорилъ старый краль, „я ухожу на войну и ты забудешь меня.
„Деревья растущія у подножія горы стройны и гибки, но стройнѣе и гибче твой юный станъ. Красны ягоды рябины что колышетъ вѣтеръ, но уста твои алѣе рябиновыхъ ягодъ! А самъ я что̀ старый дубъ безъ листьевъ и борода моя бѣлѣе чѣмъ пѣна Дуная! И ты забудешь меня, сердце мое, и умру я съ тоски, потому не посмѣетъ ворогъ убить стораго краля“.
И отвѣчала красавица: „Клянусь остаться тебѣ вѣрною и не забыть тебя во вѣкъ. Если нарушу я клятву, то приди по смерти своей и высоси изъ сердца моего кровь“.
И сказалъ старый краль: „Аминь!“ И ушелъ онъ на войну. И красавица его скоро забыла!…“
Тутъ Зденка замолкла, точно боялась кончать пѣсню. Я уже болѣе не сдерживалъ себя. Этотъ нѣжный выразительный голосъ былъ положительно голосъ герцогини де-Грамонъ… Забывъ все на свѣтѣ, я толкнулъ дверь и вошелъ. Зденка только-что сняла съ себя что-то въ родѣ казакина, чтб носятъ тамъ женщины. Одна шитая золотомъ и краснымъ шелкомъ рубашка и пестрая юпка стянутая у таліи облекали теперь ея стройные члены. Ея прекрасныя бѣлокурыя косы были расплетены, и въ этой полуодеждѣ еще обаятельнѣе рисовалась предо мной ея красота. Не разсердясь повидимому на меня за мое внезапное вторженіе, она однако смутилась и слегка покраснѣла.
— Ахъ, зачѣмъ ты пришелъ, заговорила она, — и что̀ подумаютъ обо мнѣ если застанутъ насъ вмѣстѣ?
— Зденка, жизнь моя, будь покойна, сказалъ я ей, — все кругомъ спить, только одинъ кузнечикъ въ травѣ, да стрекоза въ воздухѣ могутъ услышать то что̀ нужно мнѣ сказать тебѣ.
— Уйди, уйди, милый, увидитъ насъ братъ — я погибла!
— Зденка, я не уйду отсюда до тѣхъ поръ пока ты не обѣщаешь мнѣ любить меня всегда какъ обѣщала своему кралю красавица въ твоей пѣснѣ. Я скоро уѣзжаю, Зденка; кто знаетъ, когда мы снова увидимъ другъ друга? Зденка, я люблю тебя больше души своей, больше спасенія моего… Жизнь и кровь моя — твои… Неужели ты не дашь мнѣ и часа времени?
— Многое можетъ случиться въ теченіе часа, задумчиво отвѣтила Зденка, но оставила свою руку въ моей; — ты не знаешь моего брата, продолжала она, вздрагивая, — у меня есть предчувствіе что онъ придетъ.
— Успокойся, Зденка моя, сказалъ я ей, — братъ твой усталъ отъ безсонныхъ ночей, его убаюкалъ вѣтеръ что̀ шелеститъ въ деревьяхъ; глубокъ его сонъ, длинна наша ночь, и я прошу у тебя только часа!.. А потомъ прости и можетъ-быть навсегда.
— О нѣть, нѣтъ, не навсегда! живо заговорила Зденка и отшатнулась отъ меня, будто испугавшись своего голоса.
— О Зденка, воскликнулъ я, — тебя одну я вижу, тебя лишь слышу, я болѣе не воленъ въ себѣ, я послушенъ какой-то высшей власти, прости мнѣ, Зденка!
И какъ безумный я прижалъ ее къ сердцу.
— Нѣтъ, ты не другъ мнѣ, сказала она, вырываясь изъ моихъ рукъ и забилась въ глубь комнаты. Не знаю что̀ отвѣчалъ я ей въ эту минуту, такъ какъ самъ испугался вдругъ своей смѣлости, не потому чтобъ она въ подобныхъ случаяхъ не помогала мнѣ, а потому что, несмотря па увлеченіе страсти, я повиновался неотразимому чувству уваженія къ невинности Зденки.
Правда, я попытался было начать какія-то медовыя любезности, которыя имѣли вообще успѣхъ у красавицъ тогдашняго времени, но вскорѣ самъ устыдился ихъ и умолкъ, видя что молодая дѣвушка въ простотѣ своей и не догадывалась даже о томъ смыслѣ этихъ рѣчей который вамъ, mesdames, вижу по вашимъ улыбкамъ, понятенъ съ полуслова.
Итакъ, я стоялъ предъ нею, не зная что̀ дѣлать, какъ вдругъ она вздрогнула и устремила въ окно испуганный взоръ. Я слѣдилъ за направленіемъ ея глазъ и ясно увидалъ стараго Горшу, смотрѣвшаго на насъ въ окошко.
Въ ту же минуту я почувствовалъ какъ тяжелая рука опустиласъ мнѣ на плечо.
Я обернулся. То былъ Георгій.
— Что̀ ты здѣсь дѣлаешь? спросилъ онъ меня.
Смущенный этимъ внезапнымъ обращеніемъ, я указалъ ему на его отца, который все еще стоялъ у окна и исчезъ лишь только Георгій его замѣтилъ.
— Я услыхалъ старика и пришелъ предупредить сестру твою, сказалъ я.
Георгій посмотрѣлъ на мена такъ, будто хотѣлъ проникнуть взглядомъ до самой глубины моей души. Затѣмъ взявъ меня за руку, онъ привелъ меня въ мою комнату и вышелъ не сказавъ ни слова.
На слѣдующій день семья сидѣла предъ дверью дома, за столомъ уставленнымъ молочною пищей.
— Гдѣ мальчикъ? спросилъ Георгій.
— На дворѣ, отвѣчала мать; — онъ играетъ въ свою любимую игру, воображаетъ что дерется съ Турками.
Только-что выговорила она это, мы, къ нашему крайнему изумленію, увидали огромную фигуру стараго Горши, медленно шедшаго къ намъ изъ лѣсу, точь-въ-точь какъ это было въ день моего пріѣзда.
— Милости просимъ, батюшка, промолвила еле слышно его невѣстка.
— Милости просимъ, батюшка, повторили тихо Зденка и Петръ.
— Батюшка, сказалъ Георгій твердымъ голосомъ, но весь измѣнившись въ лицѣ, — мы ждемъ тебя чтобы ты прочелъ молитву!
Старикъ отвернулся, сдвинувъ брови.
— Сію же минуту читай молитву, повторилъ Георгій, — да перекрестись, или.... клянусь Св. Георгіемъ…
Зденка и ея невѣстка нагнулись къ старику умоляя его прочитать молитву.
— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ, отвѣчалъ тотъ; — онъ не смѣетъ мнѣ приказывать, а если будетъ настаивать на своемъ, я прокляну его!
Георгій всталъ и бросился въ домъ. Онъ вскорѣ ворнулся съ бѣшенствомъ во взглядѣ.
— Гдѣ колъ? закричалъ онъ; — куда вы дѣли колъ?
Зденка и Петръ переглянулись.
— Трупъ! сказалъ тогда Георгій старику, — что̀ ты сдѣлалъ съ моимъ старшимъ сыномъ? Отдай мнѣ сына, трупъ!
Такъ говоря овъ становился вое блѣднѣе, и глаза его разгоралась полымемъ.
Старикъ смотрѣлъ на него недобрыхъ взглядомъ и не шевелился.
— Да гдѣ же этотъ колъ, колъ гдѣ? воскликнулъ Георгій. — Пусть на голову того кто его спряталъ обрушатся всѣ несчастья которыя насъ ждутъ.
Въ ату минуту раздался веселый смѣхъ меньшаго мальчика, и онъ выѣхалъ къ намъ верхомъ на огромномъ колу, который волочилъ за собой, крича такъ какъ кричатъ Сербы вступая въ бой съ непріятелемъ.
При этомъ появленіи Георгій вспыхнулъ весь, выхватилъ у ребенка колъ и бросился на отца. Тотъ испустилъ какой-то ревъ и кинулся бѣжать по направленію къ лѣсу съ такою быстротой что по его годамъ это казалось сверхъестественнымъ.
Георгій гнался за нимъ черезъ поле, и они вскорѣ исчезли у насъ изъ виду.
Солнце уже зашло когда Георгій вернулся домой, блѣдный какъ смерть, со взъерошенными волосами. Онъ сѣлъ къ огню, и мнѣ показалось что зубы у него стучали. Никто не осмѣлился его разспрашивать. Когда наступилъ часъ когда семья обыкновенно расходилась, онъ, казалось, вполнѣ овладѣлъ своею прежнею энергіей; отозвавъ меня въ сторону, онъ сказалъ мнѣ самымъ непринужденнымъ тономъ:
— Дорогой гость, я былъ на рѣкѣ, она очистилась ото льда, проѣздъ есть, и ничто не задерживаетъ тебя здѣсь болѣе. Тебѣ нѣтъ надобности прощаться съ моею семьей, прибавилъ онъ взглянувъ на Зденку. — Она тебѣ моими устами желаетъ всякаго благополучія а надѣется что и ты о насъ сохранишь доброе воспоминаніе. Завтра чѣмъ свѣтъ ты найдешь лошадь свою осѣдланною и проводника готоваго пуститься съ тобой въ путь. Прощай, вспоминай иногда своихъ хозяевъ и прости имъ если твоя жизнь у нихъ не была такою спокойною какъ бы ты желалъ.
Жесткія черты Георгія въ эту минуту казались почти дружелюбными. Онъ проводилъ меня въ мою комнату и пожалъ мнѣ руку въ послѣдній разъ. Потомъ снова вздрогнулъ, и снова зубы его застучали точно отъ холоду.
Оставшись одинъ, я и не подумалъ ложиться, какъ вы себѣ легко можете представить. Разныя мысли тѣснились въ моей головѣ. Я уже нѣсколько разъ въ жизни любилъ. Я испыталъ припадки и нѣжности, и досады, и ревности, но никогда еще, даже во время разлуки съ герцогиней де-Грамонъ, я не ощущалъ такой тоски какая въ настоящую минуту сжимала мнѣ сердце. Еще солнце не взошло какъ я уже облекся въ свое дорожное платье и думалъ сдѣлать послѣднюю попытку увидаться со Зденкой, но Георгій уже ждалъ меня въ сѣняхъ. Всякая возможность свиданія съ ней исчезла.
Я вскочилъ на лошадь и далъ ей шпоры. Я обѣщалъ себѣ на возвратномъ пути изъ Яссъ завернуть въ эту деревню, и эта надежда, хотя и отдаленная, мало-по-малу развѣяла мои грустныя мысли. Я уже съ удовольствіемъ думалъ о своемъ возвращеніи, и разыгравшееся воображеніе заранѣе рисовало мнѣ сладостныя подробности, какъ вдругъ неожиданное движеніе моей лошади чуть не выбило меня изъ сѣдла. Конь сталъ, вытянулъ переднія ноги и фыркнулъ какъ бы чуя близкую опасность. Я внимательно оглядѣлся во всѣ стороны и увидѣлъ шагахъ во ста отъ насъ волка рывшагося въ землѣ. Замѣтивъ насъ, онъ бросился бѣжать. Я вонзилъ шпоры въ бока моего скакуна и заставилъ его двинуться съ мѣста. Я увидалъ тогда на томъ мѣстѣ гдѣ рылся волкъ свѣже вырытую яму. Кромѣ того, мнѣ показалось что тамъ на нѣсколько вершковъ надъ землей торчалъ колъ. Впрочемъ я этого за вѣрное не утверждаю, такъ какъ очень быстро проѣхалъ мимо этого мѣста.
Здѣсь маркизъ остановился и взялъ щепотку табаку.
— Какъ, и все? спросили дамы.
— Увы, не все! отвѣчалъ д'Юрфе. — То что̀ мнѣ теперь придется вамъ разказывать, мнѣ очень тяжело вспоминать, и я дорого бы далъ чтобъ освободить себя отъ этого воспоминанія. Дѣла по которымъ я прибылъ въ Яссы задержали меня тамъ долѣе нежели я предполагалъ. Для приведенія ихъ къ концу требовалось полгода. Какъ вамъ сказать? Печальная истина, но тѣмъ не менѣе все-таки истина что на свѣтѣ нѣтъ прочныхъ чувствъ. Успѣхъ моихъ переговоровъ, одобренія получаемыя мной отъ Версальскаго кабинета, словомъ, политика, эта противная политика, надѣлавшая намъ столько хлопотъ, и за это послѣднее время не преминула ослабитъ въ моемъ сердцѣ воспоминанія о Зденкѣ. Къ тому же, прибавьте что супруга господаря Молдавскаго, красавица и въ совершенствѣ владѣвшая нашимъ языкомъ, стала видимо отличать меня изъ среды другихъ молодыхъ иностранцевъ находившихся въ то время въ Яссахъ. Воспитанный въ правилахъ французской любезности, съ гальскою кровью въ жилахъ, я не могъ конечно отвѣчать неблагодарностью на лестные для меня знаки вниманія красавицы, и въ видахъ интересовъ Франціи, которой имѣлъ честь быть представителемъ при ея супругѣ, постарался усердно доказать насколько почиталъ пріятнѣйшимъ для себя долгомъ повиноваться желаніямъ его прекрасной половины. Настоящія выгоды моего отечества я всегда разумѣлъ, mesdames, какъ вы видите…
Отозванный на родину, я возвращался тою же дорогой которою ѣхалъ въ Яссы.
Я болѣе не думалъ ни о Зденкѣ, ни объ ея семьѣ, когда однажды ѣдучи полемъ услыхалъ гдѣ-то колоколъ прозвонившій восемь разъ. Звукъ его показался мнѣ какъ бы знакомымъ, и мой проводникъ сказалъ мнѣ что звонятъ въ ближней обители. Я спросилъ какъ она называется, и узналъ что то былъ монастырь Божіей Матери подъ дубомъ. Я немедленно пришпорилъ лошадь, и вскорѣ очутился у монастырскихъ вратъ. Отшельникъ впустилъ насъ и указалъ помѣщеніе для пріѣзжихъ, но оно было биткомъ набито богомольцами, и я спросилъ нельзя ли найти ночлегъ гдѣ-нибудь въ деревнѣ.
— Да и не одинъ найдется, отвѣчалъ тяжело вздыхая отшельникъ; — благодаря проклятому Горшѣ, тамъ много пустыхъ домовъ стало.
— Что̀ это значитъ? Развѣ старый Горша еще живъ?
— Нѣть, онъ-то должнымъ порядкомъ лежитъ въ сырой землѣ пронзенный коломъ въ сердце… Но онъ высосалъ кровь внуку, маленькому сыну Георгія. Мальчикъ пришелъ однажды ночью плача и говоря что ему холодно и просилъ чтобъ его впустили. Дура мать, несмотря на то что сама его хоронила, не имѣла духа отправить его снова на кладбище и впустила его. Онъ тогда бросился на нее и засосалъ ее до смерти. Когда ее схоронили, она въ свою очередь пришла за кровью своего меньшаго сына, потомъ высосала кровь у мужа и у деверя. Всѣхъ постигла одна участь.
— А Зденка? спросилъ я трепетно.
— Ну, эта помѣшалась съ горя, бѣдняжка! Лучше и не говорить о ней…
Отвѣтъ старика былъ загадоченъ, но у меня не стало духа спрашивать далѣе.
— Вампиризмъ заразителенъ, продолжалъ отшельникъ; — много семей въ деревнѣ страдаютъ имъ, много семей вымерло до послѣдняго члена, и если хочешь послушаться меня, останься на ночь въ монастырѣ; если тебя въ деревнѣ и не съѣдятъ вурдалаки, такъ все же натерпишься столько страху что голова твоя посѣдѣетъ какъ лунь прежде чѣмъ успѣю я прозвонить къ заутрени. Я хоть и бѣдный монахъ, продолжалъ онъ, — но щедроты путешественниковъ даютъ мнѣ возможность заботиться о всѣхъ ихъ нуждахъ. Есть у меня отличный творогъ и такой изюмъ что у тебя отъ одного вида его слюнки потекутъ; найдется и нѣсколько бутылокъ токайскаго, которое не уступитъ и тому что̀ подается за столомъ его святѣйшества патріарха…
Мнѣ показалось что въ эту минуту говорилъ скорѣе трактирщикъ чѣмъ отшельникъ, что онъ нарочно разказалъ мнѣ обо всѣхъ этихъ ужасахъ чтобы вызвать меня къ подражанію въ щедротахъ тѣмъ странникамъ которые давали святому человѣку возможность заботиться объ ихъ нуждахъ. Да и притомъ слово страхъ производило на меня всегда то же дѣйствіе какъ на боеваго коня звукъ трубы. Мнѣ бы самого себя стало стыдно еслибъ я тотчасъ затѣмъ не собрался въ путь. Мой проводникъ дрожа попросилъ позволенія остаться въ монастырѣ, на что̀ я охотно согласился.
Я употребилъ около получаса чтобы добраться до деревни, которую нашелъ пустою. Нигдѣ ни огонька, ни пѣсни. Молча проѣхалъ я мимо всѣхъ этихъ домовъ, по большей части мнѣ знакомыхъ, и достигъ наконецъ избы Георгія. Было ли то романическимъ чувствомъ или просто юношескою смѣлостью, только я рѣшился ночевать здѣсь.
Я слѣзъ съ лошади и постучался у воротъ. Отвѣта не было. Я толкнулъ ворота, они растворились визжа петлями, и я вошелъ на дворъ. Привязавъ подъ какимъ-то навѣсомъ моего коня, не разсѣдлывая его, самъ я направился къ дому. Ни одна дверь не была заперта, а между тѣмъ въ домѣ, казалось, никто не жилъ. Комната Зденки имѣла видъ покинутой только наканунѣ. Нѣсколько платьевъ валялись еще на постели. Кое-какія золотыя вещицы подаренныя мною, и между прочими небольшой эмаленный крестикъ купленный мною въ Пештѣ, блестѣли на столѣ при свѣтѣ луны. Сердце во мнѣ невольно сжалось, несмотря на то что любовь давно миновала… Я вздохнулъ, завернулся покрѣпче въ плащъ свой и улегся на кровати. Меня вскорѣ одолѣлъ сонъ. Не помню подробностей, не знаю что привидѣлась мнѣ тутъ Зденка, прелестная, наивная и любящая какъ тогда, прежде. Я укорялъ себя, глядя на нее, за эгоизмъ свой и непостоянство. „Какъ же это могъ я, спрашивалъ я себя, забыть эту милую дѣвочку которая такъ любила меня?“ Мысль о ней вскорѣ смѣшалась съ воспоминаніемъ о герцогинѣ де-Грамонъ, и въ этихъ двухъ образахъ я уже видѣлъ одну и ту же особу. Я кинулся къ ногамъ Зденки и умолялъ ее о прощеніи. Все существо мое, вся душа преисполнились какимъ-то невыразимымъ ощущеніемъ грусти и счастья… Такъ снилось мнѣ, какъ вдругъ я наполовину проснулся отъ какого-то пріятнаго звука, подобнаго шелесту колосьевъ колеблемыхъ вѣтромъ. Мнѣ почудился говоръ этихъ колосьевъ и пѣніе птицъ, къ которымъ какъ бы примѣшивался отдаленный шумъ падающихъ водъ и тихій шопотъ древесныхъ листьевъ. Затѣмъ показалось мнѣ что всѣ эти звуки сливались воедино — въ шуршанье женскаго платья — и на этой мысли я остановился. Открывъ глаза, я увидалъ у своей кровати Зденку. Луна свѣтила такъ ясно что я хорошо могъ различать мельчайшія подробности этихъ дорогихъ мнѣ когда-то чертъ, но всю прелесть которыхъ я какъ бы понялъ только сейчасъ во снѣ. Мнѣ показалось что Зденка еще похорошѣла и развилась. На ней былъ тотъ же небрежный нарядъ, какъ въ тотъ разъ когда я видѣлъ ее одну: простая рубашка шитая золотомъ и шелкомъ и юпка стянутая у таліи.
— Зденка, воскликнулъ я, быстро подымаясь на моемъ ложѣ, — Зденка, ты ли это?
— Да, это я, отвѣчала она тихимъ и грустнымъ голосомъ, — да, это твоя Зденка, которую забылъ ты. Ахъ, зачѣмъ не вернулся ты раньше? Все теперь кончено; тебѣ нужно уѣзжать сейчасъ, еще мгновеніе — и ты пропалъ! Прощай, другъ мой, прощай навсегда!
— Зденка, сказалъ я, — ты перенесла много горя, мнѣ говорили; побесѣдуй со мной, тебѣ легче будетъ!
— О, другъ мой, не вѣрь всему что̀ тебѣ про насъ говорятъ, но уѣзжай, уѣзжай скорѣе, не то погибнешь, безвозвратно погибнетъ!…
— Но, Зденка, что̀ же угрожаетъ мнѣ? Неужели ты мнѣ не дашь и часу, одного часу, поговорить съ тобой?
Зденка вздрогнула и вдругъ словно вся перемѣнилась.
— Хорошо, сказала она, — часъ, одинъ часъ, не правда ли, какъ тогда когда я пѣла пѣсню о старомъ кралѣ и ты пришелъ ко мнѣ въ комнату… Ты этого хочешь? Хорошо, даю тсбѣ этотъ часъ… Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, вскликнула она вдругъ опять, слохватясь, — уходи, уходи!.. Бѣги скорѣе, уѣзжай, говорю тебѣ… Бѣги пока еще можешь.
Дикая энергіи одушевляла ея черты.
Мнѣ непонятна была причина заставлявшая ее говорить такъ, но она была такъ хороша что я рѣшилъ остаться помимо ея воли. Уступивъ, наконецъ, моимъ просьбамъ, она сѣла подлѣ меня, заговорила о прошломъ и призналась что полюбила меня съ перваго взгляда… И по мѣрѣ того какъ говорила она, мнѣ все яснѣе сказывалась какая-то странная перемѣна совершившаяся въ ней. Это была уже не та, знакомая мнѣ прежде, сдержанная, застѣнчивая, вѣчно краснѣющая дѣвушка. Въ движеніяхъ ея, въ блескѣ глазъ было что-то нескромное, не дѣвически смѣлое и вызывающее…
„Неужели возможно“, говорилъ я самъ себѣ, „что Зденка не была тою чистою и невинною дѣвушкой какою казалась она мнѣ подгода тому назадъ? Неужели она надѣвала только личину, изъ боязни брата? Неужели меня одурачила ея заемная скромность? Но тогда зачѣмъ же заставлять было меня уѣхать? Или это какое-нибудь утонченное кокетство? А я-то воображалъ что знаю ее!… А впрочемъ, не все ли равно! Если Зденка не Діана, какъ я воображалъ, такъ все же она можетъ быть сравнена съ другою богиней, не менѣе прелестною, а я со своей стороны предпочитаю конечно участь Адониса участи Актеона.“
Если эта классическая фраза сказанная мной самому себѣ кажется вамъ теперь не къ мѣсту, mesdames, то потрудитесь вспомнить что я имѣю удовольствіе разказывать вамъ случай происходившій въ 1769 году. Миѳологія была тогда въ духѣ времени, а я не имѣлъ претензіи опережать свой вѣкъ. Съ тѣхъ поръ многое измѣнилось, и еще очень недавно революція, уничтоживъ воспоминанія язычества въ одно время съ христіанскою религіей, возвела на ихъ мѣсто новое божество — Разумъ. Культъ этого божества никогда не былъ моимъ когда я находился въ женскомъ обществѣ, а въ то время о которомъ я говорю я тѣмъ менѣе былъ расположенъ приносить ему жертвы. Я безъ стѣсненія предался чувству которое влекло меня къ Зденкѣ и радостно отвѣчалъ на ея заигрыванія… Въ сладостномъ забытьи прошло нѣсколько времени, въ теченіе коего я, забавляясь между прочимъ примѣриваніемъ на Зденкѣ то одной, то другой изъ найденныхъ мной на ея столѣ драгоцѣнныхъ вещицъ, вздумалъ надѣть ей на шею эмалевый крестикъ о которомъ я имѣлъ уже случай упомянуть. Едва поднялъ я его надъ нею, Зденка отскочила вздрогнувъ.
— Довольно дурачества, милый, сказала она, — брось эти побрякушки и поговоримъ о тебѣ и о твоихъ намѣреніяхъ!
Смущеніе Зденки заставило меня невольно задуматься. Разглядывая ее пристальнѣе, я замѣтилъ что у нея на шеѣ не было, какъ прежде, тѣхъ образковъ и ладонокъ которые Сербы носятъ обыкновенно съ самаго ранняго дѣтства и до смерти.
— Зденка, сказалъ я, — гдѣ же всѣ образки которые носила ты на шеѣ?
— Потеряла, отвѣчала она нетерпѣливо и тотчасъ же перемѣнила разговоръ.
Во мнѣ заныло вдругъ какое-то смутное предчувствіе недобраго. Я собрался ѣхать. Зденка остановила меня.
— Какъ, сказала она, — ты просилъ у меня часа времени и уѣзжаешь едва проведя со мной нѣсколько минутъ?
— Зденка, отвѣтилъ я, — ты была права уговаривая меня уѣхать; я слышу шумъ и боюсь чтобы насъ не увидали съ тобой!
— Будь покоенъ, другъ мой, все спитъ кругомъ, и только кузнечикъ въ травѣ да стрекоза въ воздухѣ могутъ услышать что̀ я хочу сказать тебѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ, Зденка, я долженъ ѣхать…
— Постой, постой, заговорила Зденка, — я люблю тебя больше души своей, больше своего спасенія; ты сказалъ мнѣ что жизнь твоя и кровь — мои…
— Но братъ твой, Зденка… я предчувствую, онъ придетъ!
— Успокойся, сердце мое, брать мой спитъ убаюканный вѣтромъ что̀ шелеститъ въ деревьяхъ; глубокъ его сонъ, длинна эта ночь, и я у тебя прошу только часа!
Говоря это, Зденка была такъ хороша что безотчетный страхъ волновавшій меня сталъ уступать желанію остаться съ нею. Какая-то смѣсь боязни и невыразимой нѣги наполняла все существо мое. По мѣрѣ того какъ воля моя ослабѣвала, Зденка дѣлалась все нѣжнѣе, такъ что я рѣшился уступить, но быть однако насторожѣ. Но, увы! какъ я уже сказалъ, я бывалъ всегда благоразуменъ только наполовину, и когда Зденка, замѣтивъ мою сдержанность, предложила мнѣ согрѣться отъ ночнаго холода нѣсколькими глотками добраго вина пріобрѣтеннаго ею, говорила она, у отшельника, я согласился съ поспѣшностью заставившею ее улыбнуться. Вино произвело свое дѣйствіе. На второмъ стаканѣ, впечатлѣніе произведенное на меня эпизодомъ съ крестикомъ и образками совершенно изгладилось. Зденка въ своемъ небрежномъ нарядѣ, съ полурасплетенными бѣлокурыми волосами, въ блестѣвшихъ при свѣтѣ луны запястьяхъ, показалась мнѣ неотразимо прекрасною. Я болѣе не сдерживалъ себя и заключилъ ее въ свои объятія....
Тогда, mesdames, произошло одно изъ тѣхъ таинственныхъ указаній, объясненія коимъ я никогда найти не могъ, но въ которыя опытъ заставилъ меня наконецъ повѣрить, хотя до тѣхъ поръ я далеко не былъ расположенъ допустить ихъ.
Я такъ сильно обнялъ Зденку что вслѣдствіе этого движенія одна изъ оконечностей креста, видѣннаго вами и надѣтаго на меня предъ отъѣздомъ моимъ изъ Парижа герцогиней де-Грамонъ, вонзилась мнѣ въ грудь. Боль которуюя испыталъ при этомъ была точно лучъ свѣта озарившій меня внезапно. Я глянулъ на Зденку — и увидалъ что надъ ея чертами, все еще прекрасными, витала смерть, что глаза ея ничего не видѣли и что улыбка ея была лишь судорогой агоніи на лицѣ мертвеца. Въ то же самое время я ощутилъ въ комнатѣ острый залахъ непритвореннаго склепа. Ужасная истина открылась мнѣ во всемъ безобразіи своемъ, и я слишкомъ поздно припомнилъ предостереженія отшельника. Я понялъ въ какомъ находился отчаянномъ положеніи и почувствовалъ что все зависѣло отъ моей смѣлости и присутствія духа. Я отвернулся отъ Зденки чтобы не дать ей замѣтить того что вѣроятно выражалось на лицѣ моемъ. Взглядъ мой невольно обратился къ окну, и я увидалъ страшнаго Горшу, опиравшагося на окровавленный колъ и смотрѣвшаго на меня взглядомъ гіены. Въ другомъ окнѣ стоялъ Георгій, въ эту минуту ужасно походившій на отца. Оба они, казалось, слѣдили за каждымъ моимъ движеніемъ и было ясно что они бросятся на меня при малѣйшей попыткѣ бѣжать. Я сдѣлалъ поэтому видъ что не замѣтилъ ихъ, и имѣлъ на столько силы воли что продолжалъ все такъ же ласкать Зденку, будто ничего не случилось, но въ то же время только и думалъ какъ бы мнѣ спастись. Я видѣлъ что Горша и Георгій переглядываются со Зденкой и начинаютъ терять терпѣніе. И тутъ же во дворѣ послышались мнѣ женскій голосъ и плачъ дѣтей, но такіе ужасные что ихъ можно было скорѣе принять за вытье дикихъ кошекъ.
„Пора убираться, сказалъ я самъ себѣ, — и чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше!“
И обратясь къ Зденкѣ, я заговорилъ съ ней настолько громко чтобы страшные родственники ея могли слышать:
— Я усталъ, милая моя, мнѣ бы хотѣлось лечь и поспать нѣсколько часовъ, но надо прежде накормить мою лошадь. Прошу тебя, не уходи и подожди меня здѣсь.
Я приложилъ губы къ ея похолодѣвшимъ и блѣднымъ устамъ и вышелъ. Лошадь свою нашелъ я всю въ пѣнѣ и рвущеюся изъ-подъ навѣса. Ржаніе, которымъ она встрѣтила меня, обдало меня холодомъ, такъ какъ я боялся какъ бы оно меня не выдало. Но вурдалаки, слышавшіе конечно разговоръ мой со Зденкой, не трогались съ мѣста. Тогда я, удостовѣрясь что ворота не заперты, быстро вскочилъ въ сѣдло и вонзилъ сразу шпоры въ бока моего скакуна. Выскакавъ изъ воротъ, я успѣлъ только замѣтить что толпа собравшаяся вокругъ дома и стоявшая прильнувъ лицами къ стекламъ была весьма многочисленна. Полагаю что мой внезапный выѣздъ озадачилъ ихъ, такъ какъ въ первыя минуты затѣмъ я въ молчаніи ночи различалъ только однообразный топотъ несшагося подо мной коня.
Я уже готовъ былъ поздравить себя съ благополучнымъ концомъ этой исторіи, какъ вдругъ услыхалъ за собой шумъ подобный вою урагана въ горахъ. Тысячи голосовъ стонали, ревѣли и точно спорили другъ съ другомъ. Потомъ вдругъ все смолкло, и раздался какъ бы мѣрный гулъ и топотъ нѣсколькихъ бѣгущихъ пѣхотинцевъ.
Я подгонялъ шпорами коня моего до крови. Жилы мои чуть не разрывались отъ пожиравшаго меня лихорадочнаго огня, и между тѣмъ какъ всѣ усилія мои направлены были къ тому чтобы сохранить еще нѣкоторое присутствіе духа, я услыхалъ позади себя голосъ взывавшій ко мнѣ:
— Погоди, погоди, милый! Я люблю тебя болѣе души своей, болѣе своего спасенія! Постой, постой, твоя кровь — моя!
Въ то же время холодное дыханіе коснулось моихъ ушей и Зденка прыгнула на крупъ моей лошади.
— Сердце мое, душа моя! говорила она мнѣ: — я только тебя вижу, только тебя хочу; я не властна надъ собой, я повинуюсь высшей власти; прости меня, милый, прости меня!..
И, обвивъ меня руками, она старалась опрокинуть меня и укусить за горло. Страшная борьба завязалась между нами. Долго защищался я съ трудомъ, но наконецъ напрягъ всѣ силы, схватилъ Зденку одною рукой за поясъ, а другою за косы и, приподнявшись на стременахъ, швырнулъ ее на земь.
Тотчасъ затѣмъ силы оставили меня, и я впалъ въ бредъ. Тысячи безумныхъ и страшныхъ образовъ преслѣдовали меня, угрожая мнѣ. Сначала Георгій и братъ его Петръ все бѣжали по краямъ дороги и старались перерѣзать мнѣ путь. Имъ это не удавалось, и я радовался уже этому, когда обернувшись увидѣлъ стараго Горшу который, опираясь на свой колъ, дѣлалъ при помощи его неимовѣрные прыжки, подобно Тирольцамъ перекидывающимся черезъ обрывы. Но и Горша остался позади. Тогда невѣстка его, волочившая за собой двоихъ дѣтей, подкинула ему одного изъ нихъ, котораго онъ и поймалъ на остріе кола. Орудуя имъ какъ пращей, онъ изо всѣхъ силъ пустилъ ребенкомъ въ меня. Я избѣгъ удара, но дѣтенышъ со свирѣпою цѣпкостью бульдога такъ и вцѣпился въ шею моей лошади, и мнѣ еле-еле удалось оторвать и скинуть его. Горша кинулъ въ меня другимъ ребенкомъ, но этотъ свалился подъ копыта лошади, и она раздавила его… Не знаю что̀ было далѣе, но когда я очнулся — было уже свѣтло и я лежалъ на краю дороги, а рядомъ со мной издыхала моя лошадь.
Такъ кончилось, mesdames, это мое любовное похожденіе которое должно было, казалось бы, навсегда отбить у меня охоту искать новыхъ. Изъ остающихся въ живыхъ бабушекъ вашихъ нѣкоторыя могли бы сообщить вамъ насколько въ дѣйствительности сталъ я съ теченіемъ времени болѣе благоразумнымъ.
Какъ бы ни было, но я и теперь еще содрагаюсь при мысли что попадись я во власть моихъ враговъ — я бы въ свою очередь сталъ вампиромъ; но Провидѣніе не допустило до этого, и я, mesdames, не только не жажду вашей крови, но готовъ за васъ и всю свою отдать до послѣдней капли.
- ↑ Разказъ этотъ, вмѣстѣ съ другимъ, Свиданіе черезъ 300 лѣтъ (Le rendez-vous dans trois cents ans), заключающимся въ той же имѣющейся у меня тетради покойнаго графа А. К. Толстаго, принадлежатъ къ эпохѣ ранней молодости нашего поэта. Они написаны по-французски, съ намѣреннымъ подражаніемъ нѣсколько изысканной манерѣ и архаическими оборотами рѣчи conteur'овъ Франціи XVIII вѣка. Это придаетъ имъ въ оригиналѣ своеобразную прелесть, трудно передаваемую въ переводѣ, но читатели оцѣнятъ во всякомъ случаѣ, не сомнѣваюсь, самый интересъ помѣщаемаго здѣсь разказа и ту реальность ощущеній, если можно такъ выразиться, которую авторъ сумѣлъ ввести въ содержаніе чистаго вымысла. Фантастическій міръ производилъ съ юныхъ и до послѣднихъ лѣтъ на Толстаго неотразимое обаяніе… Въ тѣ же молодые его годы напечатанъ былъ имъ по-русски, въ маломъ количествѣ экземпляровъ и безъ имени автора, подобный же изъ области вампиризма разказъ подъ заглавіемъ Упырь, составляющій нынѣ величайшую библіографическую рѣдкость. Б. Маркевичъ.
