1. Великий Князь, Наследник и Цесаревич (1818—1855)
І. Детство • II. План воспитания • III. Отрочество • IV. Юность • V. Помолвка и женитьба • VI. Государственная и военная деятельность Цесаревича
2. Император (1855—1881)
I. Война • II. Мир • III. Коронация • IV. Сближение с Франциею • V. Внешняя политика на Западе и на Востоке • VI. Присоединение Амура и Уссури и покорение Кавказа • VII. Освобождение крестьян • VIII. Тысячелетие России • IX. Польская смута • X. Мятеж в Царстве Польском и в Западном крае • XI. Дипломатический поход на Россию • XII. Государственные преобразования • XIII. Дела внутренние • XIV. Внешняя политика • XV. Соглашение трех Императоров • XVI. Завоевание Средней Азии • XVII. Преобразование армии и флота • XVIII. Финансы и народное хозяйство • XIX. Церковь, просвещение, благотворительность • XX. Восточный кризис • XXI. Вторая Восточная война • XXII. Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс • XXIII. Внешние сношения после войны • XXIV. Крамола • XXV. Последний год царствования • XXVI. Кончина
XV.
Соглашение трех Императоров.
1871—1876.
В пятилетие, истекшее с окончания франко-немецкой войны до начала смут на европейском Востоке, приведших к войне России с Турцией за освобождение балканских славян, внутренняя законодательная деятельность правительства ограничивается развитием и постепенным распространением на окраины Империи реформ, первоначально введенных лишь в губерниях, управляемых на общем основании. Так судебные уставы вводятся: в 1871 году — в девяти губерниях Северо-Западного и Юго-Западного края, в 1873 — в губерниях Пермской и Вологодской, в 1875 — в Дагестанской области и в Царстве Польском, а Земские Учреждения — в земле Войска Донского; в 1872 году общее Городовое Положение применено в Петербурге, Москве, Одессе и в Закавказском крае.
В высших правительственных кругах неоднократно возникали предположения о возбуждении и разрешении других существенных государственных вопросов, в направлении охранительном, главными представителями коего, в советах Императора Александра, являлись шеф жандармов, граф Шувалов, и министр внутренних дел, Тимашев. Последний внес еще в 1870 году в Государственный Совет проект об объединении губернской администрации, с значительным расширением предоставленной губернаторам власти, но проект этот не встретил сочувствия в прочих ведомствах и остался без последствий. Другой вопрос, поднятый в следующем 1871 году, по почину бывшего наместника кавказского, князя Барятинского, был вопрос о замене общинного крестьянского землевладения личным. Фельдмаршал находил, что как общинное владение, так и круговая порука, служат лишь к ободрению праздности, к развращению крестьян и к задержке всякого экономического успеха. Он писал Государю, что если при первоначальном введении крестьянской реформы, благоразумие требовало придерживаться существующих фактов и не изменять разом всего, то теперь настала пора для руки, воздвигнувшей здание, дать и ключ к нему. „Последнее слово реформы, — утверждал князь, — будет сказано, когда полное освобождение русского народа дойдет до отдельной личности. Поощрите частную собственность крестьян, и вы задушите зародыши коммунизма, упрочите семейную нравственность и поведете страну по пути прогресса. Нет прочнее гарантии для законного преуспеяния, как собственность и свобода личности“. На письмо фельдмаршала отвечал по Высочайшему повелению граф П. А. Шувалов, сопровождавший Императора в путешествии по Кавказу и писавший Барятинскому из Гуниба: „Воспользовавшись досугом во время нашего плавания по Волге, я счастлив, что могу с настоящей минуты предсказать серьезную будущность великой, полезной идее, вами покровительствуемой, т.е. упразднению второго рабства, быть может худшего, чем крепостное — общинного пользования землей. Его Величество, сочувствуя содержанию вашего письма, повелел мне написать министру внутренних дел, что он, во время своего путешествия, выслушав несколько жалоб по этому поводу, желает чтобы дело было подвергнуто обсуждению Комитета Министров, не в председательстве Государя, но тотчас по возвращении его в Петербург. На мой взгляд, этого совершенно достаточно, чтобы дать нам возможность взять дело в свои руки; а чтобы не придать этому важному вопросу характера партийной борьбы, даже в среде правительственной, я представил Государю, как полезно было бы в настоящем случае совещание с земскими собраниями, ввиду преимущественного экономического значения вопроса, что и входит в круг деятельности земства. Я не сомневаюсь, что значительное большинство собраний выскажется в смысле ваших взглядов и тогда дело будет выиграно, вопреки всем петербургским „красным“, которые, при этом случае, не преминут дать большое сражение, так как все их будущие надежды погибнут с уничтожением этой социальной и социалистической язвы“.
В связи с вопросом об общине находился и вопрос об установлении, вместо крестьянской волости, волости всесословной, разрабатывавшийся в среде комиссии о губернских и уездных учреждениях, образованной при министерстве внутренних дел. Но все эти и им подобные дела не достигли законодательного разрешения и окончательно сошли с очереди по оставлении в 1874 году графом Шуваловым поста шефа жандармов и по назначении его послом при великобританском Дворе.
Тем не менее, над разработкой многих частных преобразований по всем частям управления трудились многочисленные комиссии, учрежденные при разных ведомствах. В 1869 году по одному министерству внутренних дел, таких комиссий действовало 18; по министерствам: государственных имуществ — 4, путей сообщения — 6, юстиции — 1, морскому — 3, по ведомству православного исповедания — 4, по ІІ Отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии — 3, по Собственной канцелярии по делам Царства Польского — 1, а с тремя самостоятельными комиссиями, не включенными ни в одно из ведомств, всего — 43 комиссии.
Один из насущнейших вопросов, вызванных широким распространением среди учащейся молодежи социально-революционных учений, был разрешен законом 19-го мая 1871 года, о согласовании деятельности корпуса жандармов с участием чинов судебного ведомства в расследовании государственных преступлений. Другой немаловажной мерой было выделение города С.-Петербурга в отдельное градоначальство, с переименованием начальника столицы, генерал-адъютанта Трепова, из обер-полицмейстеров в с.-петербургского градоначальника. Тогда же обнародован акт Высочайшей милости и снисхождения к лицам, привлеченным к ответственности за участие в государственных преступлениях и подвергшимся наказаниям по суду или административным распоряжениям. 13-го мая 1871 года, в день крещения Царского внука, Великого Князя Георгия Александровича, Государь даровал большие облегчения каторжным и ссыльнопоселенцам из государственных преступников, и под известными условиями, разрешил возвращение в Европейскую Россию из Сибири значительного числа административно-ссыльных.
Летом 1871 года, Император Александр предпринял обычную поездку за границу, для лечения водами в Эмсе, куда проследовал через Берлин и Веймар, и где ждала его Императрица. Его Величество оставался в этом городе четыре недели — с 30-го мая по 23-е июня. С императором Вильгельмом Государь виделся в Берлине, а в Эмсе посетили его великие герцоги Ольденбургский и Саксен-Веймарский с супругой. Александр Николаевич навестил сначала в Кобленце, а потом в Баден-Бадене императрицу германскую. Окончив курс лечения в Эмсе, он отдохнул пять дней в замке Петерсталь, близ Дармштадта, а проездом оттуда в Фридрихсгафен, остановился в Страсбурге, и осмотрел тамошнюю крепость.
Государь с Императрицею целую неделю провели у сестры, королевы виртембергской, Ольги Николаевны, в летней резиденции ее на Констанцком озере. Туда явилась к нему депутация из 17 делегатов от протестантских обществ Европы и Америки с ходатайством в пользу свободы совести, якобы нарушаемой, в русских прибалтийских областях, по отношению к эстам и латышам. Император не принял ни депутации, ни привезенных ею адресов, но направил ее к находившемуся в Фридрихсгафене, канцлеру, князю Горчакову, который объявил депутатам, что начала веротерпимости и свободы совести составляют предмет убеждения Его Величества и что Государь останется верным примеру своих предков, занесших эти убеждения на все страницы истории России; что означенная история представляет в этом отношении явление, которому подобного нет в летописях других стран; наконец, что помянутые начала — одно из достославных отличий России, которое она желает сохранить, но что ручательством в том должно служить делегатам исключительно доверие, ими же самими выраженное, к великодушию русского Императора. Князь Александр Михайлович присовокупил, что удовлетворение выраженных делегатами просьб имело бы последствием отмену некоторых законов Империи и что самый прием депутации Государем представился бы вмешательством в наши внутренние дела, „а мы, — заключил канцлер, — не можем допустить даже и тени такого вмешательства с чьей бы то ни было стороны“.
Отвезя Императрицу в Югенгейм, где посетил Их Величества император германский, Государь предпринял обратный путь в Россию и через Берлин и Александрово 14-го июля прибыл в Варшаву.
В Царстве Польском продолжалось слияние этого края с Империей. Весной 1871 года, за окончательным введением в действие указов 19-го февраля 1864 года о поземельном устройстве крестьян и за передачей гражданских в Царстве управлений в непосредственное заведование министерств, упразднен, как „исполнивший свое назначение“, учредительный комитет, с состоявшей при нем юридической комиссией. Выражая наместнику благодарность за успешную и плодотворную деятельность этого комитета за семь лет его существования, император писал графу Бергу: „Утверждение в Царстве Польском общих условий государственного устройства и гражданской жизни составляет существенную и непременную потребность общего государственного единства. Я твердо уверен, что следуя и впредь по указанному мною пути, с той же бдительной неуклонностью, вы будете постоянно иметь в виду непреложность намерений моих относительно полного слияния Царства Польского с прочими частями государства“.
В четырехдневное пребывание в Варшаве, Император Александр явил участникам последнего польского мятежа новый знак Монаршей милости, дозволив эмигрантам из уроженцев Царства Польского и Западного края, самовольно удалившимся за границу, возвратиться, если пожелают, в отечество, с тем, чтобы, подобно тому, как это было установлено после восстания 1830 — 31 годов, дела о них разбирались в подлежащих судебных учреждениях, решения коих, по постановлении приговора, повергались бы, вместе с участью подсудимых, на Высочайшее благоусмотрение.
20-го июля Их Величества возвратились в Петергоф, а после обычного лагерного сбора в Красном Селе в конце августа Государь совершил путешествие на Кавказ — край, не посещенный им, если не считать кратковременного объезда черноморской береговой полосы в 1861 году, с самого воцарения.
Император поехал туда в сопровождении двух старших сыновей, проведя три дня в Москве, кружным путем, вниз по Волге, останавливаясь в Нижнем Новгороде, Казани, Симбирске, Самаре, Саратове и Астрахани. Переезд через Каспийское море совершил он на пароходе „Цесаревна Мария“, и 7-го сентября высадился на кавказский берег в Петровске. Его Величество направился затем вглубь замиренного Дагестана и через Темир-Хан-Шуру, проследовал в Гуниб. „С высоты Гуниба, — телеграфировал Государь фельдмаршалу князю Барятинскому, — повторяю тебе мое душевное спасибо за услуги твои, оказанные России покорением всего Восточного Кавказа и пленением самого Шамиля. Сожалею только, что не могу тебя здесь лично обнять, что исполняю мысленно. Я вполне всем доволен и в восхищении от новых дорог. Погода самая благоприятная“.
По Дагестану и Чечне Государь ехал с одним конвоем из туземной милиции. Через укрепление Воздвиженское и Слепцовскую станицу 19-го сентября достиг он до Владикавказа, и на другой день торжественно въехал в Тифлис. В столице Грузии он провел пять дней, а оттуда, чрез Боржом, Кутаис и Поти, 30-го сентября вернулся к ожидавшей его Императрице в Ливадию.
Радужные впечатления, вынесенные из трехнедельного объезда Кавказа и Закавказья, Император Александр выразил в следующем рескрипте Августейшему брату Великому Князю Михаилу Николаевичу: „Ваше Императорское Высочество. В 1862 году я признал за благо призвать вас к высшей государственной и военной деятельности, в званиях наместника на Кавказе и главнокомандующего кавказской армией. С тех пор важные и существенные изменения совершились в этом отдаленном крае, вверенном мною вашему попечению. С именем Вашего Императорского Высочества неразрывно будут связаны в истории Кавказа воспоминания о последних боевых подвигах русских войск, закончивших в 1864 году покорение западной части края. С окончанием Кавказской войны предстояло выполнить новую задачу, не меньшей государственной важности: окончательно умиротворить покоренные народы и утвердить над горскими племенами нашу нравственную власть, которая составляет верный залог спокойного обладания страной. Справедливо оценяя всю важность этой задачи, Ваше Императорское Высочество посвятили ей особенные ваши заботы. Целый рад мероприятий, задуманных и исполненных под непосредственным вашим руководством, привел к водворению в горских обществах прочного порядка и настолько подвинул гражданское их развитие, что ныне признано возможным многие из них подчинить общим с русским населением гражданским учреждениям. Посетив ныне Кавказский край и осмотрев войска кавказской армии, я с удовольствием убедился, что неутомимые труды и заботы Вашего Императорского Высочества принесли благие плоды, вполне оправдавшие мое всегдашнее к вам доверие. Все, что я видел на Кавказе, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что страна твердо поставлена на путь к дальнейшему преуспеванию в гражданском и общественном отношении, в неразрывной связи с прочими частями Империи. В войсках кавказской армии я нашел все то, что можно требовать от войск в мирное время. Молодецкий вид солдат, отличное состояние всех отраслей строевого их образования, порядок, находчивость и ловкость, с которыми были произведены все передвижения и действия, как малых, так и больших частей войск, всех родов оружия, дают мне полную уверенность, что войска кавказские, под ближайшим руководством Вашего Императорского Высочества, стремясь в мирное время совершенствоваться в деле военного образования, готовы, в случае нужды, показать себя на деле достойными славных преданий боевой кавказской армий. Отъезжая ныне с Кавказа, я уношу в душе самое отрадное воспоминание о всем, мною виденном. Мне истинно приятно выразить Вашему Императорскому Высочеству мою душевную признательность за ваши долголетние труды и заботы о благоустройстве вверенного вам края и за отличное состояние вверенных вам войск. Искренно вас любящий и благодарный брат и друг, Александр“.
Приняв в Ливадии молодого сербского князя Милана, явившегося туда в сопровождении регента Ристича, Император Александр возвратился в Петербург в последних числах октября. К Георгиевскому празднику прибыла из Германии депутация новопожалованных кавалеров русского Военного Ордена, во главе которой находились кавалеры 2-й степени, русские фельдмаршалы, принц Фридрих-Карл и граф Мольтке. На обеде в Зимнем дворце 26-го ноября Государь произнес следующий тост: „За здоровье его величества императора-короля Вильгельма, старшего кавалера ордена св. Георгия и кавалеров нашего Военного Ордена его храброй армии, достойных представителей которой я горжусь видеть сегодня между нами. Желаю и надеюсь, что тесная дружба, нас связывающая, увековечится в будущих поколениях, а равно боевое братство наших обеих армий, существующее со времени навсегда достопамятного: в нем я вижу лучший залог для сохранения мира и законного порядка в Европе“.
Ни политическому значению новосозданной Германской империи, ни личной дружбе, связывавшей Императоров Александра и Вильгельма, не отвечало более взаимное дипломатическое представительство при обоих Дворах, вследствие чего решено было миссии в Петербурге и Берлине преобразовать в посольства. Русский посланник при прусском Дворе, Убри, возведен в звание посла, а послом императора германского при русском Императоре назначен князь Рейс, 2-го декабря 1871 года вручивший Государю свои верительные грамоты.
Ослабевавшее здоровье Императрицы Марии Александровны вызвало ранней весной 1872 года отъезд ее с тремя младшими детьми на Южный берег Крыма. В конце марта прибыл в Ливадию и Государь, который, проведя две недели в кругу царственной семьи, к Пасхе возвратился в Петербург, но в начале мая снова поехал в Ливадию и вернулся в столицу к 30-му числу этого месяца, дню чествования двухсотлетней годовщины рождения Петра Великого. Событие это было торжественно отпраздновано богослужением в соборах Петропавловском и Исаакиевском. По докладу министра народного просвещения, Император Александр учредил премии за научные труды в память бессмертного Преобразователя России и повелел издать все акты и бумаги, вышедшие из под его пера. В тот же день объявлено повременным изданиям об отмене силы предостережений, коим они подверглись не менее, как за год до памятного юбилея, т.е. ранее 30-го мая 1871 года.
В начале июня Государь съездил на три дня в Москву, а в половине июля отправился в Ливадию, где оставался до 10-го августа.
Внимание его привлекали происшествия, совершавшиеся в области внешней политики, в особенности, начавшее обнаруживаться вскоре по окончании франко-немецкой войны, примирение и даже сближение Австро-Венгерской монархии с Германской империей.
В виды Бисмарка никогда не входил разлад с державой, столь долго игравшей первенствующую роль в Германии, и ближайшей задачей прусского министра было лишь вытеснить Австрию из состава Германского союза, чтобы поставить Пруссию на ее место во главе его. С первых дней вступления своего в должность первого советника короля Вильгельма, он, в доверительных беседах с австрийским посланником в Берлине, убеждал венский Двор добровольно уступить Пруссии главенство в Германии и перенести центр тяжести монархии Габсбургов в Пешт, другими словами — на Восток. С таким же предложением обратился он к императору Францу-Иосифу тотчас после войны 1866 года, предлагая ему поддержку и союзную помощь Германии для осуществления давних видов Габсбургского дома на „тыльные“ балканские области (Hinterlander), сопредельные с Далмацией — Боснию и Герцеговину. Предложения эти были отклонены, пока в Вене питали еще надежду возвратить Австрии прежние вес и значение в Германии при содействии Наполеона III. Но после разгрома империи Бонапартов, там уже стали внимательнее относиться к неоднократно повторенным Бисмарком предложениям дружбы и союза. Препятствием на этом пути оставался еще руководивший внешней политикой императора Франца-Иосифа, личный соперник немецкого канцлера, граф Бейст. Но в конце 1871 года Бейст пал, и преемником ему в качестве „общего“ министра иностранных дел назначен председатель совета венгерских министров, граф Андраши. Дипломатия князя Бисмарка издавна поддерживала с Венгрией дружеские сношения и в 1870 году влияние Андраши не было чуждо решению императора Франца-Иосифа не выходить из пределов строжайшего нейтралитета. С водворением мадьярского министра во главе венской государственной канцелярии, между Веной и Берлином возобновились оживленные переговоры, результатом коих было принятие австро-венгерским монархом приглашения в конце августа 1872 года посетить императора германского в собственной его столице.
Крупную эту политическую новость сообщил Императору Александру в доверительном письме чтец императора Вильгельма, Шнейдер. Будучи давним и ревностным сторонником тесного союза Пруссии с Россией, он не ограничился сообщением важного известия, но заключил письмо свое выражением пожелания, чтобы Император Александр сам прибыл в Берлин ко времени, когда ожидали туда императора Франца-Иосифа. Единению монархов России, Пруссии и Австрии, рассуждал Шнейдер, Европа, после продолжительных и разорительных войн с французской революцией и преемником ее Наполеоном I, обязана была пятьюдесятью годами глубокого мира. Конечно было бы невозможно, да и бесцельно, воскресить Священный союз, но съезд в Берлине трех Императоров положил бы основание союзу полезному, и даже весьма полезному. В завещании своем, король Фридрих-Вильгельм III сказал: „Пусть прежде всего Пруссия, Россия и Австрия никогда не разъединяются, ибо их согласие составляет краеугольный камень великого европейского союза“, и слова эти могут оправдаться снова. Пруссия вправе гордиться тем, что осталась неизменной по отношению к России и таким образом соблюла завет „справедливого“ короля. Напротив, Австрия, виновная в Шварценберговой неблагодарности, в Ольмюце и в решениях франкфуртского сейма 1866 года, не может прямо смотреть в лицо обеим прежним своим союзницам. С ее стороны свидание является чем-то в роде обязательного завтрака (déjeuner de rigueur) после дуэли. А каково будет спасительное впечатление, произведенное таким съездом трех Императоров на враждебные элементы в Европе, обнаружится скоро.
Мысли, высказанные Шнейдером, давно уже не были в ходу при берлинском Дворе и во многом находились в прямом противоречии с политикой князя Бисмарка. Но они как нельзя более отвечали личным взглядам и предпочтениям Императора Александра. К тому же, с удалением Бейста, значительно улучшились отношения венского Двора к петербургскому. Князь Горчаков приветствовал назначение графа Андраши выражением ему полного доверия, как бы в противоположность чувствам, которые внушал его предшественник. По всем означенным причинам, Государь, при ближайшем свидании с германским послом, спросил его: „Разве меня не хотят видеть в Берлине?“. Принц Рейсс поспешил донести об этом императору Вильгельму и желаемое приглашение тотчас же было отправлено в Петербург. Со своей стороны, император австрийский командировал в русскую столицу дядю своего, эрцгерцога Вильгельма, чтобы условиться о тройственном свидании.
10-го августа, Император Александр отплыл из Ливадии в Керчь и Таганрог. В Новочеркасске, принимая высших чинов войска донского, он открыл им побудительную причину съезда своего с императорами германским и австрийским: „В настоящую минуту, я никакой опасности для нас не предвижу. Для большего еще обеспечения мира, я решился предпринять поездку за границу и надеюсь, что она не останется без результата для нас“. Через Харьков, Чугуев, Елисаветград и Вержболово, Его Величество 25-го августа прибыл в Берлин в сопровождении многочисленной и блестящей свиты, в состав которой входили: Великие Князья — Наследник Цесаревич, Владимир Александрович и Николай Николаевич, канцлер князь Горчаков, фельдмаршал граф Берг, министр Императорского Двора граф А. В. Адлерберг и шеф жандармов граф Шувалов. На другой день в прусскую столицу приехал и император Франц-Иосиф с министром иностранных дел, графом Андраши.
Начался пышный ряд празднеств, военных и придворных: парады, спектакли, охоты, торжественный обед в Белой зале королевского замка, за которым император Вильгельм произнес тост за своих Августейших гостей. В ответ на него, император австрийский поднял кубок за императора и императрицу германских, а Император Александр — „за здоровье храброй прусской армии“. Тем временем, между тремя первенствующими министрами, Горчаковым, Бисмарком и Андраши, происходили ежедневные совещания, приведшие к следующему соглашению: три Монарха считают своей общей задачей поддержание мира Европы. Но тогда же между Германией и Австрией состоялся и другой уговор, оставшийся тайной для русской дипломатии: первая обязалась содействовать второй в доставлении ей вознаграждения на Балканском полуострове за понесенные в Германии и Италии земельные утраты.
Три Императора, проведя пять дней в дружественном общении, расстались 30-го августа, в день именин русского Государя, который из Вержболова направился чрез Мендибож, Бендеры и Одессу, прямо в Ливадию, куда прибыл 10-го сентября. Проведя шесть недель на Южном берегу Крыма, Его Величество в конце октября возвратился в Царское Село, а месяц спустя переехал на жительство в Зимний дворец.
На Георгиевский праздник пригласил он приехать в Петербург второго брата императора Вильгельма, принца Карла прусского, получившего незадолго до того, по случаю исполнившегося пятидесятилетия со дня назначения его шефом русского полка, орден св. Георгия 2-й степени. В свите принца находился и Шнейдер. Отпуская своего чтеца, старец-император поручил ему передать царственному племяннику, что он „крайне несчастлив“ (kreuz-unglucklich) что не может сам совершить поездку в Россию, но что ему еще нужно беречь себя, вследствие повреждения ноги минувшим летом в Гастейне. Когда, при представлений Александру Николаевичу, Шнейдер исполнил поручение своего государя, передав в точности его слова, Его Величество отвечал: „Ну, так я вам скажу, что я „крайне счастлив“, потому что дядя Карл привез мне уверение, что я увижу здесь императора в будущем мае. Он сообразит свою поездку с посещением венской всемирной выставки и, конечно, будет чувствовать себя здесь как дома. Да, он дома здесь, в этих покоях! У меня везде по близости его портреты. Посмотрите тут: это еще принц Вильгельм, в мундире гвардейской кавалерии померанского ландвера, там — новейший портрет шефа моего драгунского полка, а далее, в Знаменной зале — он же, на большой картине парада в Потсдаме“.
В Георгиев день Императоры русский и германский обменялись следующими телеграммами: „Благоволите принять поздравление всех кавалеров св. Георгия с орденским праздником, на котором мы были бы счастливы видеть вас присутствующим. Присутствие Карла — большая радость для меня. Я позволил себе назначить его, как инспектора артиллерии, шефом нашей артиллерийской бригады гренадерского корпуса. С гордостью ношу вот уже три года ваш голубой крест, который вручен был мне, от вашего имени, несчастным Альбрехтом — (принц этот скончался летом 1872 года) — в нынешний день, Александр“. На депешу последовал ответ из Берлина: „Благодарю вас от души за вашу дорогую телеграмму и за новую милость, которую вы соблаговолили оказать Карлу, столь же осчастливленному ею, сколько и признательному за нее. У меня тяжело на сердце от того, что не могу быть в Петербурге в настоящий день. Я уже получил телеграмму от Орденского полка, на которую отвечал тотчас же. Спасибо за воспоминание об Альбрехте. Вильгельм“.
Вильгельм I сдержал обещание и весной 1873 года посетил царственного племянника в Петербурге. Императору германскому был оказан столь же торжественный, сколько и радушный прием. 14-го апреля Государь встретил его в Гатчине, вместе с Наследником Цесаревичем и Великими Князьями Константином и Михаилом Николаевичами. В Петербурге, на вокзале Варшавской железной дороги ждал его, во главе войск гвардии, Великий Князь Николай Николаевич; в Зимнем дворце — все прочие члены Императорского дома. Императрица Мария Александровна отсутствовала. Болезненное состояние вынудило Ее Величество еще в начале марта отправиться с Августейшей дочерью в Сорренто.
В Вержболове почетный караул со знаменем был от Кексгольмского гренадерского, короля Фридриха-Вильгельма III прусского, полка; в Гатчине — от драгунского полка Военного Ордена; на вокзале в Петербурге — от Калужского полка. Все эти полки, коих Августейший гость состоял шефом, были к его приезду вызваны в Петербург и, вместе с гвардией, расположены шпалерами по пути от вокзала до Зимнего дворца, под общим начальством Великого Князя Николая Николаевича. Во дворце почетный караул был от 1-й роты лейб-гвардии Преображенского полка. Несметная толпа народа наполняла площадь перед дворцом. Она оглашала ее кликами „ура!“ при проезде Их Величеств, а также, когда оба императора появились на дворцовом балконе.
Первый выезд императора Вильгельма на следующий день 16-го апреля был в Петропавловский собор, где он поклонился гробницам Николая І и любимой сестры своей, Императрицы Александры Феодоровны. Поутру он принимал фельдмаршалов князя Барятинского и графа Берга, ординарцев от шефских полков; обедал в Аничковом дворце у Наследника Цесаревича. В этот день Государь посетил находившихся в свите императора германского, князя Бисмарка и графа Мольтке.
17-го апреля, в день рождения Государя, император Вильгельм, в мундире гренадерского Кексгольмского прусского полка и с георгиевской лентой, присутствовал при торжественном богослужении в большой церкви Зимнего дворца. После завтрака на дворцовой площадке происходил развод с церемонией от Прусского полка, вслед за тем император германский принимал членов дипломатического корпуса. Обед был на половине императора Вильгельма.
После обеда пред дворцом собрались соединенные оркестры всех гвардейских полков, в числе 1300 музыкантов и 480 барабанщиков. Они исполнили несколько музыкальных пьес, причем русские военные и народные мелодии сменялись прусскими. Пять электрических солнц освещали исполнителей и, наводнявшую площадь, несметную толпу.
18-го апреля, принимая адрес от депутации проживающих в Петербурге германских подданных, император Вильгельм произнес речь, в которой, выставил на вид великое историческое значение совершившегося объединения Германии. В тот же день происходил смотр императорских конюшен и обед на собственной половине Его Величества, к коему приглашены были свита германского императора и члены немецкого посольства. День заключился балом в Эрмитаже.
19-го апреля император Вильгельм посетил инженерные академию и училище и рассматривал в музее их модели наших крепостей. „Высокий гость русского Государя, — повествует биограф графа Тотлебена, — обратил особенное внимание на прекрасную модель Севастопольской осады. По желанию Императора Александра, Тотлебен делал необходимые пояснения, которые в отношении к Севастополю превратились в лекцию, продолжавшуюся полтора часа времени. Император Вильгельм с величайшим вниманием, стоя, выслушал импровизацию защитника Севастополя, и расставаясь с ним, выразил Тотлебену полнейшее удовольствие, пожаловав ему, в знак признательности, орден pour le merite“. Оба Императора обедали у Великого Князя Михаила Николаевича, а вечер провели на бале, данном с.-петербургским дворянством в зале своего собрания, в честь Августейшего гостя.
20-го апреля происходил большой парад на Царицыном лугу. После парада Императоры и все члены царствующего дома, а из немецких гостей — Бисмарк, Мольтке и Рейсс, завтракали у принца Петра Георгиевича Ольденбургского. Одновременно был предложен завтрак и 500 воспитанницам женских институтов, смотревших на парад из дома Его Высочества. Вечером в Большом театре состоялся парадный спектакль для приглашенных.
21-го апреля, в день посвященный воспоминанию о покойной Императрице Александре Феодоровне, утром была панихида в Петропавловском соборе у гробницы Государыни, а в четыре часа Их Величества, в сопровождении избранной свиты, отбыли в Царское Село. Там император Вильгельм посетил прежде всего покои в Александровском дворце, где провела последние дни жизни и скончалась любимая сестра его. По осмотре затем арсенала, обед был подан в Большом дворце. К вечеру Высочайшие гости возвратились в столицу.
В воскресенье 22-го апреля германский император присутствовал при богослужении в лютеранской церкви св. Петра, затем — при разводе от Калужского, имени своего, полка, наконец, в большом утреннем концерте в Дворянском собрании, данном в пользу с.-петербургского немецкого благотворительного общества. В 6 часов, в Николаевской зале Зимнего дворца состоялся парадный обед на 636 приглашенных. За этим обедом Государь произнес следующий тост на французском языке: „Здоровье его величества императора и короля Вильгельма, моего лучшего друга! В дружбе, нас соединяющей, которую мы унаследовали от наших родителей и которую, надеюсь, передадим нашим детям, я усматриваю для Европы лучший залог мира, в коем все нуждаются и которого все желают. Да сохранит Господь его величество еще на многие лета и да даст ему наслаждаться в мире и спокойствии его успехами и славой. Таковы искреннейшие желания моего сердца!“ Император Вильгельм отвечал также по-французски: „Августейшие слова, которые Ваше Величество изволили произнести, останутся навсегда запечатленными в моем глубоко тронутом и признательном сердце. Эта признательность относится равномерно к дружескому приему, сделанному мне лично вами и встреченному мной в вашем государстве. Чувства и желания, Вашим Величеством выраженные, суть также и мои. Да услышит их Всевышний для благоденствия наших народов и для упрочения европейского мира!“
23-го апреля, в день тезоименитства Великой Княгини Александры Петровны, оба Императора завтракали у Великого Князя Николая Николаевича, обедали в Зимнем дворце. День заключился балом у Цесаревича и Цесаревны.
24-го апреля Августейший гость осматривал Эрмитаж и особенное внимание обратил на музей Керченских древностей. В два часа на Царицыном лугу происходило в его присутствии ученье 1-го батальона л.-гв. Семеновского полка и драгун Военного Ордена. Обедали оба Императора в Михайловском дворце у Великой Княгини Екатерины Михайловны. В этот день, по первоначальной программе, должен был состояться отъезд германского императора. Но, уступая настояниям своего Державного племянника и друга, его величество отложил его еще на два дня.
25-го апреля Вильгельм I воспользовался свободным утром, чтобы в сопровождении посла своего при русском Дворе, принца Рейса, совершить прогулку по городу. Он присутствовал на смотре столичной пожарной команды, произведенном на Дворцовой площади и на ученье сводной пехотной бригады из полков: Прусского и Калужского на Царицыном лугу; обедал в Мраморном дворце у Великого Князя Константина Николаевича. В этот день был большой бал в немецком посольстве у князя Рейса, гостями коего были оба Императора и все прочие Высочайшие особы.
26-го апреля, после двенадцатидневного пребывания в русской столице, император Вильгельм выехал из Петербурга. Государь и все Великие Князья провожали его до Гатчины. Там, после обеда во дворце, в четыре часа пополудни произошла на вокзале железной дороги трогательная сцена расставания. Монархи несколько раз поцеловались и обнялись, потом — как рассказывает свидетель, — император германский, с наклоненной головой, с растроганным лицом, быстрыми шагами направился к вагону, не оборачиваясь.
Не один старец-император показывал себя глубоко тронутым торжественностью и задушевностью приема. По общему свидетельству очевидцев, никогда князь Бисмарк не обнаруживал более чарующей любезности, чем во дни, проведенные им в Петербурге в 1873 году. „Насколько известно, — пишет один из биографов немецкого канцлера, — во все время этого пребывания вовсе не было речи о политике; даже в обращении с князем Горчаковым, князь Бисмарк являлся более старым и близким знакомым петербургского общества, человеком, постоянно удостоенным особой милости и благоволения Царя, чем чужестранным министром. Благодаря памяти, приводившей всех в изумление, бывший прусский посланник припоминал тысячу происшествий, больших и малых, случившихся в продолжение годов, проведенных вместе; не только чиновники посольства, но все лица, важные и неважные, с коими он находился в сношениях в период с 1859 по 1862 год, были узнаны им, и он приветствовал их и напоминал им о былом человеке, который с тех пор преобразил мир“.
Хотя посещение императором Вильгельмом его дарственного друга и племянника и носило преимущественно родственный и семейный отпечаток, но событию этому нельзя отказать и в важном политическом значении, так как оно знаменовало высшую степень проявления дружбы, около столетия связывавшей Государей России и Пруссии. Такое именно значение придавали событию в Европе. Так оценивал его и полуофициальный орган немецкого канцлера, берлинская „Provinzial-Correspondenz“: „Общность взглядов, создавшая союз Пруссии и России в 1863 году во время польского восстания, была исходной точкой той нынешней политики обоих государств, которая по поводу великих событий последних лет проявила свое могущество. Начиная от поведения России в Шлезвиг-Голштинском вопросе и до важных доказательств сочувствия, данных Императором Александром Германии в продолжение последней войны, все содействовало тому, что означенный союз стал крепче прежнего“. Еще определеннее высказался в том же смысле сам князь Бисмарк, перед отъездом из Петербурга повторивший многим из своих русских друзей и знакомых следующие знаменательные слова: „Если бы я мог только допустить мысль, что стану когда-нибудь враждебно относиться к Императору и к России, то я почел бы себя изменником (Si j’admettais seulement la pensée d’être jamais hostile a l’Empereur et a la Russie, je me considèrerais comme un traitre).
Несколько дней спустя, по отъезде германского императора, в Петербург прибыл шах персидский и провел здесь пять дней. Проводив его, Император Александр сам отправился в Вену, отвечая на приглашение императора Франца-Иосифа посетить венскую всемирную выставку. Его Величеству сопутствовали Цесаревич, Цесаревна и Великий Князь Владимир Александрович, а кроме обычной свиты — канцлер князь Горчаков. Государь оставался в австрийской столице целую неделю — с 20-го по 27-е мая, причем в честь его, при Дворе и в венском обществе дан был ряд блестящих празднеств. Из Вены Александр Николаевич, чрез Штутгарт, поехал в Эмс, где съехался с возвратившейся из южной Италии Августейшей супругой. В замке Югенгейме 29-гоиюня состоялась помолвка Великой Княжны Марии Александровны со вторым сыном королевы великобританской, принцем Альфредом, герцогом Эдинбургским.
На возвратном пути в Россию, в Варшаве присоединился к царскому поезду дядя императора Франца-Иосифа, генерал-инспектор австро-венгерской армии, фельдмаршал эрцгерцог Альбрехт, ехавший для присутствования на Красносельских маневрах. Государь пожаловал по этому случаю победителю при Кустоцце орден св. Георгия 1-й степени.
Осень Их Величества по обыкновению провели в Ливадии. По возвращении Государя в Петербург, 24-го ноября состоялось в его присутствии торжественное освящение памятника, воздвигнутого Императрице Екатерине II на площади Александринского театра.
1873 год заключился знаменательным рескриптом Императора Александра министру народного просвещения, графу Д. А. Толстому, возлагавшим на дворянство ближайшее наблюдение за народным образованием. „В постоянных заботах моих о благе моего народа, — писал Государь, — я обращаю особенное мое внимание на дело народного просвещения, видя в нем движущую силу всякого успеха и утверждение тех нравственных основ, на которых зиждутся государства. Дабы способствовать самостоятельному и плодотворному развитию народного образования в России, я утвердил в 1871 и 1872 годах составленный, согласно с такими моими видами, устав средних учебных заведений вверенного вам ведомства, долженствующих давать вполне основательное, общее образование юношеству, готовящемуся к занятиям высшими науками, а не предназначающих себя к оным — приспособлять к полезной практической деятельности. Заботясь равно о том, чтобы свет благого просвещения распространялся во всех слоях населения, я повелел учредить институты и семинарии для приготовлений наставников народных училищ городских и сельских; вместе с тем, самые училища эти должны получить указанное им правильное устройство и развитие, сообразно с потребностями времени и замечаемым в настоящую пору повсеместно в Империи стремлением к образованию. Я надеюсь, что ожидаемое, вследствие сего, значительное размножение народных училищ распространит в населении, вместе с грамотностью, ясное разумение божественных истин учения Христова, с живым и деятельным чувством нравственного и гражданского долга. Но достижение цели, для блага народа столь важной, надлежит предусмотрительно обеспечить. То, что в предначертаниях моих должно служить к истинному просвещению молодых поколений, могло бы при недостатке попечительного наблюдения, быть обращаемо в орудие нравственного растления народа, к чему уже обнаружены некоторые попытки, и отклониться от тех верований, под сенью коих в течение веков собралась, крепла и возвеличилась Россия. Как лицо, призванное моим доверием к осуществлению моих предначертаний по части народного просвещения, вы усугубите всегда вас отличавшее рвение к тому, чтобы положенные в основу общественного воспитания начала веры, нравственности, гражданского долга и основательность учения были ограждены и обеспечены от всякого колебания. Согласно с сим, я вменяю в непременную обязанность и всем другим ведомствам оказывать в сем деле полное содействие. Дело народного образования, в духе религии и нравственности, есть дело столь великое и священнее, что поддержанию и упрочению его в сем истинно-благом направлении должны служить не одно только духовенство, но и все просвещеннейшие люди страны. Российскому дворянству, всегда служившему примером доблести и преданности гражданскому долгу, по преимуществу предлежит о сем попечение. Я призываю верное мое дворянство стать на страже народной школы. Да поможет оно правительству бдительным наблюдением на месте к ограждению оной от тлетворных и пагубных влияний. Возлагая на него и в сем деле мое доверие, я повелеваю вам, по соглашению с министром внутренних дел, обратиться к местным предводителям дворянства, дабы они, в звании попечителей начальных училищ в их губерниях и уездах, и на оснований прав, которые им будут предоставлены особыми о том постановлениями, способствовали ближайшим своим участием к обеспечению нравственного направления этих школ, а также к их благоустройству и размножению“.
Со всех концов России дворянство, в ряде всеподданнейших адресов, с единодушным одушевлением откликнулось на царский призыв, выражая благодарность за оказанное ему доверие и готовность исполнить Высочайшую волю. „История русского дворянства, — писали в адресе своем дворяне московские, — свидетельствует, что не вещественно выгодные сословные льготы, ныне упраздняемые великими преобразованиями Вашего Императорского Величества, но дарованное ему грамотой Екатерины II, значение дворянство ставит выше всего“.
1-го января 1874 года обнародован манифест о введении в России всеобщей воинской повинности. Начинался он следующими словами: „В постоянной заботливости о благе нашей Империи и даровании ей лучших учреждений, мы не могли не обратить внимания на существовавший до сего времени порядок отправления воинской повинности. По действовавшим доныне узаконениям, повинность эта возлагалась лишь на мещан и крестьян и значительная часть русских подданных изъята была от обязанности, которая должна быть для всех одинаково священна. Такой порядок, сложившийся при иных обстоятельствах, не согласуясь с изменившимися условиями государственного быта, не удовлетворяет и настоящим военным требованиям. Новейшие события доказали, что сила государства не в одной численности войска, но преимущественно, в нравственных и умственных его качествах, достигающих высшего развития лишь тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело“. Манифест излагал историю совершившегося преобразования, к разработке которого приступлено в 1870 году, и упоминал с признательностью о сочувственном отклике дворянства и других, не подлежавших рекрутству, сословий, выразивших радостное желание разделить с остальным народом тягости обязательной военной службы. „Мы приняли эти заявления, — свидетельствовал Государь, — с отрадным чувством гордости и благоговейной признательностью к Провидению, вручившему нам скипетр над народом, в котором любовь к Отечеству и самоотвержение составляют заветное, из рода в род переходящее, достояние всех сословий“. Перечислив главные основания нового устава, привлекающего к участию в отправлении воинской повинности все мужское население Империи, без допущения денежного выкупа или замены охотниками, по жеребью определяющему раз навсегда, кто обязан идти на действительную службу и кто от нее свободен, — манифест заключался так: „Утвердив, составленный согласно с сими основаниями Устав о воинской повинности и призывая подданных наших, именем дорогой всем нам Отчизны, к ревностному исполнению возложенных на них обязанностей, мы не имеем намерения отступить от начал, которым неуклонно следовали во все наше царствование. Мы не ищем, как не искали до сих пор, блеска военной славы и лучшим жребием, ниспосланным нам от Бога, почитаем вести Россию к величию путем мирного преуспеяния и всестороннего внутреннего развития. Устройство могущественной военной силы не остановит и не замедлит этого развития; оно, напротив, обеспечит правильный и непрерывный ход оного, ограждая безопасность государства и предупреждая всякое посягательство на его спокойствие. Даруемые же ныне важные преимущества молодым людям, получившим образование, да будут новым орудием к распространению в народе вашем истинного просвещения, в котором мы видим основание и залог его будущего благоденствия“.
Все подготовительные меры к немедленному введению в действие нового Устава о воинской повинности были приняты заблаговременно, и первый призыв новобранцев, на основании этого Устава, состоялся осенью того же 1874 года.
11-го января совершено бракосочетание дочери Императора, Великой Княжны Марии Александровны, с герцогом Эдинбургским, в присутствии Августейших родителей и всех членов Царской семьи, а также прибывших к этому дню братьев жениха, принца Валлийского и принца Артура. После совершения обряда, Государь с новобрачными съездил в Москву, но остался там всего лишь три дня, спеша возвратиться в Петербург, чтобы принять императора австрийского, впервые посещавшего северную русскую столицу.
Император Франц-Иосиф прибыл в Петербург 1-го февраля, в сопровождении своего министра иностранных дел, графа Андраши, и провел там одиннадцать дней. В честь его состоялся, при Дворе и в высшем обществе, ряд празднеств, независимо от военных торжеств. На парадном обеде в Зимнем дворце, происходившем 3-го февраля, Государь в следующих словах приветствовал своего Августейшего гостя: „Пью за здоровье друга моего, императора Франца-Иосифа, которого мы радуемся видеть посреди нас. В дружбе, связывающей нас обоих с императором Вильгельмом и с королевой Викторией, усматриваю я самый верный залог мира в Европе, столь всеми желаемого и для всех необходимого“. Император австрийский отвечал: „Преисполненный благодарности за дружеский прием, здесь мною встреченный, и искренно разделяя убеждения и чувства, только что выраженные Августейшим другом моим, я пью за здоровье Его Величества Императора, Ее Величества Императрицы и всего Августейшего дома. Да будет над ними благословение Божие!“
Проведя в Петербурге день своего рождения, Император Александр 19-го апреля выехал за границу. В Берлине, в присутствии его, состоялось обручение второго его сына, Великого Князя Владимира Александровича, с принцессой Марией Мекленбург-Шверинской, а в Штутгарте — бракосочетание племянницы, Великой Княжны Веры Константиновны с герцогом Вильгельмом Виртембергским. Посетив в Амстердаме короля нидерландского, по случаю двадцатипятилетия со дня его свадьбы, Государь спешил в Англию, чтобы быть свидетелем супружеского счастья любимой дочери. Его Величество отплыл из Флиссингена 1-го мая и в тот же день высадился на берег в Дувре, а к вечеру прибыл в Виндзорский замок. Там и в Лондоне, в Букингемском дворце, Государь оставался целые девять дней, чествуемый в семейном королевском кругу, при Дворе и в обществе, как дорогой и желанный гость. При приеме дипломатического корпуса, он выразился, что политика России заключается в сохранении мира на материке Европы и что он надеется, что европейские правительства соединятся между собой для этой общей цели; а на завтраке, данном в честь его лондонским лорд-мэром в Гильдголле, благодарил за гостеприимный, сердечный прием, оказанный в Англии, как его Августейшей дочери, так и ему самому, и выразил надежду, что эти заявления любви со стороны английского народа еще теснее скрепят узы дружбы, соединяющие Россию и Великобританию, ко взаимной пользе обоих государств.
На возвратном пути из Англии, Император Александр навестил в Брюсселе короля и королеву бельгийцев, и четыре недели провел в Эмсе, куда в то же время прибыл для лечения император Вильгельм. Государь съехался с Императрицей в Югенгейме, где собрался, по случаю прибытия Августейшей невесты Великого Князя Владимира Александровича, семейный круг, в котором принял участие и император германский. Оттуда Его Величество заехал в Веймар к двоюродному брату, великому герцогу, и через Дрезден и Варшаву, 30-го июня, возвратился в Царское Село.
В продолжение 1874 года, состоялось несколько важных перемен в составе высшего государственного управления. Еще в предшедшем году, по смерти генерал-адъютанта Зеленого, преемником ему в звании министра государственных имуществ, назначен бывший министр внутренних дел П. А. Валуев, причем расширен круг деятельности вверенного ему министерства включением в состав оного лесного департамента и государственного коннозаводства. В должности председателя Комитета Министров, умершего князя П. П. Гагарина заместил генерал-адъютант П. Н. Игнатьев. По смерти графа Берга, упразднена должность наместника Царства Польского и главным начальником Привислянского края определен в звании генерал-губернатора, генерал-адъютант Коцебу. Во главе министерства путей сообщения управление которым, по увольнении в 1871 году графа Владимира Алексеевича Бобринского, было вверено графу Алексею Павловичу Бобринскому, последнего заменил вице-адмирал Посьет. Наконец, отправление графа Шувалова послом в Лондон, повлекло за собой назначение шефом жандармов генерал-адъютанта Потапова, а генерал-губернатором Северо-Западного края — генерал-адъютанта Альбединского. Тогда же упразднена должность новороссийского генерал-губернатора, а два года спустя и должность генерал-губернатора в Прибалтийском крае.
Вскоре по совершившемся 16-го августа бракосочетании Великого Князя Владимира Александровича с Великой Княжной Марией Павловной, Государь и Императрица отправились в Ливадию, откуда Ее Величество, сопровождаемая Наследником Цесаревичем, выехала в Англию, чтобы потом всю зиму провести в Сан-Ремо, близ Ниццы. Император оставался в Крыму до половины ноября и вернулся в столицу к Георгиевскому празднику.
Между тем, в Брюсселе собралась, по приглашению русского Двора, международная конференция из представителей шести великих держав, а также Бельгии, Дании, Испании, Греции, Нидерландов, Португалии, Швейцарии, Швеции и Турции. Предметом ее совещаний был, составленный в русском министерстве иностранных дел, проект конвенции об определении законов и обычаев войны, разделявшийся на четыре отдела: о правах воюющих сторон в отношении друг друга; о правах воюющих сторон в отношении частных лиц; о сношениях между воюющими сторонами и о репрессалиях. По мысли нашего дипломатического ведомства, обнимающее эти вопросы соглашение между державами, вызванное интересами человеколюбия, должно было быть дальнейшим шагом по пути, на который вступили они подписанием договоров: в 1864 году в Женеве о Красном Кресте и в 1868 году в С.-Петербурге о разрывных пулях. Но такая попытка обратить в обязательные постановления некоторые отвлеченные начала международного права не имела успеха. Представители европейских держав на брюссельской конференции, ввиду обнаружившихся между ними существенных разногласий, не пришли к соглашению и разошлись, подписав протокол, в котором выразили лишь желание, чтобы труды их послужили основанием к окончательному разрешению их правительствами возбужденных на конференции вопросов. Резкий отказ Англии продолжать переговоры по существу предмета, представлявшегося лондонскому Двору, да и многим из других участвовавших в брюссельских совещаниях держав, стеснением законного права обороны государства в случае неприятельского в него вторжения, положил делу конец, а предположенная по тем же вопросам вторая конференция в Петербурге — не состоялась.
25-го марта совершилось в области духовной важное, издавна подготовленное событие: воссоединение с православной церковью последней греко-униатской епархии в России — Холмской. В день Благовещения, депутация, состоявшая из администратора епархии, протоиерея Поппеля, соборных протоиереев и всех благочинных Люблинской и двух уездов Седлецкой губерний, а также из выборных от прихожан, вручила императору в Зимнем дворце всеподданнейшее о том прошение и соборное постановление епархиального духовенства. „Выслушав с особенным удовольствием, — отвечал Государь, — ваши заявления, я прежде всего благодарю Бога, которого благодать внушила вам благую мысль возвратиться в лоно Православной Церкви. К ней принадлежали предки ваши и она, в настоящее время, с распростертыми объятиями, принимает вас. Благодарю вас за то утешение, которое вы мне доставили, верю вашей искренности, и уповаю на Бога, что Он подкрепит вас на том пути, который вы ныне добровольно избрали“.
Император Александр готовился предпринять обычную поездку за границу для пользования водами в Эмсе, когда на долю его выпало выступить решающим посредником в зарождавшейся между Германией и Францией, распре и спасти мир Европы от грозившей ему опасности.
Взаимные отношения Германии и Франции начали обостряться очень скоро по окончании франко-немецкой войны. Уже в 1874 году упоминание несколькими французскими епископами, в окружных посланиях к своей пастве, об утраченных Францией Лотарингии и Эльзасе, послужило поводом к грозным протестам берлинского Двора. Но главной причиной его раздражения была изумительная быстрота, с которой Франция оправилась от своих поражений и восстановила разгромленные в 1870—71 годах, военные свои силы. Весной 1875 года в дипломатических кругах Берлина и в официозной немецкой печати усиленные вооружения Франции выдавались за желание ее возобновить борьбу с Германией, тогда как в Париже подозревали самого князя Бисмарка в намерении напасть на Францию, прежде, чем она успеет преобразовать и усилить свою армию и укрепить границу. Понятна тревога, возбужденная во французском правительстве этими опасениями. Герцогу Деказу, вскоре по избрании маршала Мак-Магона президентом французской республики занявшему пост министра иностранных дел, единственным спасением представлялось обращение к покровительству русского Императора. В начале апреля, возвратившийся из отпуска, французский посол в Петербурге, генерал Лефло, обратил внимание князя Горчакова на опасность, угрожавшую Фравции из Берлина. Канцлер отрицал предполагаемые у Бисмарка намерения, приписывая толки о войне желанию его повлиять на депутатов рейхстага с целью добыть их согласие на потребованные имперским правительством новые военные кредиты, но в виде заключения преподал такой совет: „будьте сильны, очень сильны (il faut vous rendre forts, très forts). Тогда посол ознакомил министра с полученными французским правительством доверительными сведениями, сводившимися к тому, что решенное в Берлине нападение на Францию непременно состоится не далее, как в следующем сентябре, и заключил выражением надежды, что Император Александр и его канцлер не допустят до такого насилия, гибельного не только для Франции, но и для всей Европы. Князь Горчаков успокоил Лефло уверением, что Россия сделает все, от нее зависящее, чтобы склонить берлинский Двор к умеренности и к миру, и что сам Государь воспользуется своим предстоящим проездом через Берлин, чтобы повлиять в этом смысле на императора Вильгельма.
Несколько дней спустя, Император Александр, приняв генерала Лефло в частной аудиенции, выразил ему удовольствие по поводу состоявшегося принятия французским национальным собранием конституционного закона, как залога правительственной устойчивости и прочности. Посол воспользовался этим, чтобы противопоставить успокоению умов во Франции ту тревогу; что возбуждают в ней задорные выходки немецкой дипломатии и ее руководителя. „Я понимаю эту тревогу, — возразил Император, — и скорблю о ее причинах. Впрочем, я убежден, что Германия далека от мысли начать войну и что все эти достойные сожаления происки Бисмарка суть не что иное, как хитрость, к которой он прибегает, чтобы утвердить власть за собой распространением веры в свою необходимость, посредством возбуждения призрачных опасностей. Я знаю достоверно, что император Вильгельм — решительный противник всякой новой войны, а если б его не стало, то, я думаю, наследный принц воспротивится ей не менее отца. Во всяком случае, будьте уверены, что я, подобно вам, желаю мира и что ничем не пренебрегу для того, чтобы помешать его нарушению“. „Франция питает эту надежду, Государь, — отвечал Лефло; — для предотвращения опасностей, ей угрожающих, она рассчитывает на могущественное вмешательство Вашего Величества, так как ваше слово пользуется ныне таким весом в Европе“. Посол прибавил, что России делает честь то значение, которого она достигла среди мира, не прибегая к пушечным выстрелам, благодаря единственно мудрости ее правительства и личному характеру Государя, мнение которого будет, конечно, уважено в Берлине. Император заметил, что если французы жалуются на усиленные вооружения немцев, то и немцы имеют основание быть недовольными такими же вооружениями французов. Выслушав возражение посла, что сравнение это не вполне верно, по той причине, что война только усилила военную мощь Германии, тогда как она совершенно расстроила французскую армию, Его Величество продолжал: „Это правда! Я ее вполне признаю и не только не порицаю вас, но совершенно напротив. Тем не менее, повторяю вам опять: нельзя объявить вам войны, доколе вы сами не подадите к тому серьезного повода, а вы такого не дадите. Если же бы вышло иначе, то есть, если бы Германия вздумала выступить в поход без причины или под вздорными предлогами, то она поставила бы себя перед Европой в то же положение, как Бонапарт в 1870 году, и, — заключил Император, — она сделала бы это на свой риск и страх. А потому не тревожьтесь, генерал, и успокойте ваше правительство. Передайте ему мою надежду, что отношения наши останутся всегда такими же, как ныне, совершенно искренними (cordiales). Вы знаете, как высоко мое уважение к вам. Я питаю к вам полное доверие и верю всему, что вы мне говорите. Имейте же такое же доверие ко мне. Интересы наших обоих государств тождественны, и если,— чему я отказываюсь верить, — настанет день, когда вам будет угрожать серьезная опасность, то вы узнаете о ней очень скоро, и узнаете от меня“.
Что опасения французского правительства не были вполне лишены основания, в Петербурге убедились, когда прибыл туда один из ближайших и довереннейших сотрудников князя Бисмарка, советник имперского ведомства иностранных дел, Радовиц, на которого возложено было поручение осведомиться под рукой, какое положение займет Россия, в случае возобновления враждебных действий между Германией и Францией? В беседах с русскими государственными людьми немецкий дипломат намекал довольно прозрачно, что за дружественный нейтралитет Германия согласна отплатить России содействием всем ее видам на Востоке. Но внушения эти остались без отголоска. Радовицу дали понять, что русский Двор не питает никаких честолюбивых замыслов, и на Востоке, как и на Западе, желает лишь одного: мира и соблюдения территориального status quo, с возможным лишь облегчением бедственной участи христианских подданных султана.
Между тем, герцог Деказ, получив от генерала Лефло донесение об объяснениях его с князем Горчаковым и с самим Императором, и ободренный их успехом, поручил послу сделать еще шаг, с целью обеспечить Франции поддержку России, в случае столкновения с Германией. Он сообщил ему, что в Берлине заметно некоторое успокоение и результат этот приписывал внушениям русского Двора. „От Императора Александра, — писал он, — зависит довершить и упрочить свое дело. Я часто говорил вам, что в моих глазах русский Император есть верховный хранитель мира вселенной. В настоящую минуту он может утвердить его надолго словами, которые он произнесет проездом в Берлине, и той энергией, с которой выразит свою волю не допустить, чтобы мир этот был нарушен… Если я не успокоен в той мере, в какой желает это и советует князь Горчаков, то, конечно, не вследствие сомнения в поддержке, которую окажет вам, против гибельных стремлений, его Государь, ни в решающем значении его вмешательства, лишь бы только оно состоялось вовремя. Но потому именно, что миролюбивая его воля хорошо известна в Берлине, потому что там хорошо знают, что он станет энергично протестовать против злобных намерений, — я и опасаюсь, что они будут от него тщательно скрыты и что будет в один прекрасный день принято решение, которое поставит его лицом к лицу с совершившимся фактом. Я потеряю это опасение и чувство безопасности, испытываемое мною, будет полно, если только Его Величество соблаговолит объявить, что он почтет нечаянность (une surprise) за оскорбление, и что он не позволит совершиться этому беззаконию. Одно это слово утвердит мир вселенной, и слово это будет достойно Императора Александра. Что до меня касается, то я не поколеблюсь присовокупить к тому, что было так справедливо сказано вами в подтверждение наших мирных решений, готовность дать Царю всякое ручательство, какое только он признает нужным, против какого-либо замысла о нападении, против малейшего нарушения всеобщего мира, в твердой решимости повергнуть на Августейшее его посредничество всякий спор, который может возникнуть, и таким образом, поставить под охрану его мудрости то успокоение сердец и интересов, которое принято им под свое достославное покровительство. Его Величество изволил вам сказать, что в час опасности мы будем предупреждены, и предупреждены им самим. Мы принимаем уверение в том с тем большим доверием, что в этот день мы обратимся к его заботливости. Но, если Император не будет сам предуведомлен заранее, то он соблаговолит признать, что и он явится обманутым и застигнутым врасплох; что он, таким образом окажется невольным сообщником западни, нам поставленной. А потому я питаю веру, что он отомстит за оскорбление, ставшее для него личным, и защитит своим мечом тех, которые положились на его поддержку“.
Письмо герцога Деказа, с многочисленными приложениями, было сообщено в подлиннике генералом Лефло князю Горчакову, который тотчас же довел его до сведения Государя. На другой день канцлер возвратил его послу при следующей записке: „Император вручил мне сам приложенные бумаги и поручил благодарить вас за этот знак доверия. Его Величество присовокупил, что подтверждает все сказанное им вам на словах“.
Тотчас было послано русскому послу в Лондоне приказание условиться с великобританским Двором об общих мерах к поддержанию мира. Встретясь с французским послом на разводе, за два дня до своего отъезда за границу, Император Александр повторил ему выражение благодарности за выказанное ему доверие, похвалил умеренность и благоразумие французской дипломатии ввиду немецких придирок, и заключил так: „Все это, надеюсь, уладится. Во всяком случае, вы знаете, что я вам сказал: я этого не забуду и сдержу обещание“.
26-го апреля Государь выехал из Царского Села и остановился на два дня в Берлине. В разговорах с императором Вильгельмом и с Бисмарком он категорически заявил, что заботы Франции о своей безопасности не могут служить поводом к нападению на нее. Старец-император поспешил ответить, что и не помышляет о нарушении мира, а Бисмарк свалил вину на Мольтке и на военную партию. Как бы то ни было, князь Горчаков мог телеграфировать из Берлина русским представителям при иностранных Дворах: „Отныне мир обеспечен!“
Узнав о содержании этой циркулярной телеграммы, князь Бисмарк не сдержал перед русским канцлером выражения своей досады. Он старался уверить его, что никогда миру и не грозила опасность со стороны Германии, что убеждение в противном свидетельствует лишь о впечатлительности французов и о пылком их воображении, но тут же прибавил: „Вы, конечно, не будете иметь повода радоваться тому, что рисковали потерять нашу дружбу ради пустого удовлетворения собственного тщеславия. Скажу вам открыто: я добрый друг моих друзей и враг моих врагов“. За то Деказ писал к Лефло в Петербург: „В первый раз за последние шесть лет Европа пробудилась. Послушная голосу России, она заявила о себе в общем соглашении, и заявление это было решающим… Успокоенные на счет настоящего, мы можем, кажется, взирать на будущее с некоторым доверием. Император Александр заставит уважать свое дело, и Европа приучилась уже следовать за ним“.
Личная размолвка Горчакова с Бисмарком не отразилась на взаимных отношениях Императоров Александра и Вильгельма. Дядя навестил племянника во время пребывания его в Эмсе, а на возвратном пути в Россию встретил русского Государя в Эгере и проводил его до границы Саксонии — император Франц-Иосиф. Лето Александр Николаевич провел в Петергофе и в Красносельском лагере, осень — в Ливадии, и вместе с Императрицей, к концу ноября, возвратился в Петербург.