1. Великий Князь, Наследник и Цесаревич (1818—1855)
І. Детство • II. План воспитания • III. Отрочество • IV. Юность • V. Помолвка и женитьба • VI. Государственная и военная деятельность Цесаревича
2. Император (1855—1881)
I. Война • II. Мир • III. Коронация • IV. Сближение с Франциею • V. Внешняя политика на Западе и на Востоке • VI. Присоединение Амура и Уссури и покорение Кавказа • VII. Освобождение крестьян • VIII. Тысячелетие России • IX. Польская смута • X. Мятеж в Царстве Польском и в Западном крае • XI. Дипломатический поход на Россию • XII. Государственные преобразования • XIII. Дела внутренние • XIV. Внешняя политика • XV. Соглашение трех Императоров • XVI. Завоевание Средней Азии • XVII. Преобразование армии и флота • XVIII. Финансы и народное хозяйство • XIX. Церковь, просвещение, благотворительность • XX. Восточный кризис • XXI. Вторая Восточная война • XXII. Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс • XXIII. Внешние сношения после войны • XXIV. Крамола • XXV. Последний год царствования • XXVI. Кончина
VII.
Освобождение крестьян.
1855—1861.
Крымская война обнаружила неудовлетворительное состояние многих отраслей государственного управления, улучшение которых Император Александр II считал своей ближайшей задачей, как можно заключить из собственноручной его надписи на отчете министра внутренних дел за первый год царствования: „Читал с большим любопытством и благодарю, в особенности, за откровенное изложение всех недостатков, которые, с Божией помощью и при общем усердии, надеюсь, с каждым годом будут исправляться“.
Великим общественным злом представлялось молодому Государю крепостное право, об упразднении которого уже неоднократно помышляли его предшественники. С самого воцарения Александр Николаевич твердо решился осуществить благие намерения Императрицы Екатерины, Императоров Александра и Николая и совершить то, перед чем отступили они, ввиду трудностей, с которыми сопряжено было проведение в жизнь законодательной меры, затрагивавшей и видоизменявшей все стороны государственного и бытового строя России. Приступить к ней полагал он не иначе как с согласия и при деятельном участии дворянства, не сомневаясь в готовности его принести эту жертву на алтарь отечества. Таково значение первого обращения его к петербургским дворянам на другой же день по вступлении на престол, когда, принимая их депутацию, он выразил надежду, что „дворянство будет в полном смысле слова настоящим благородным сословием, в начале всего добра“.
Милостивое расположение к дворянству Император Александр проявил вскоре по следующему поводу. В последние годы царствования Николая I по представлению министра внутренних дел Д. Г. Бибикова распространено на Северо-Западный край действие инвентарных правил, определявших взаимные отношения крепостных крестьян к их владельцам, в том виде, в каком правила эти были введены Бибиковым в крае Юго-Западном, в бытность его генерал-губернатором киевским, подольским и волынским, невзирая на возражения против этой меры, предъявленные Цесаревичем в Западном комитете, членом коего состоял Его Высочество. Распоряжение это возбудило крайнее неудовольствие помещиков-поляков, которые, тотчас по воцарении Александра II, прислали в Петербург депутацию, чтобы ходатайствовать об его отмене. Государь уважил их просьбу, и 14-го мая 1855 года состоялось Высочайшее повеление об уничтожении прежних инвентарей и о замене их другими, составленными по новым правилам, которые имели быть изданы по рассмотрении в Государственном Совете. Одновременно последовало увольнение Бибикова и назначение министром внутренних дел С. С. Ланского, который в первом своем циркуляре к губернским предводителям дворянства, предварительно представленном на усмотрение Государя и удостоившемся его утверждения, уведомляя о своем назначении, заявлял, что гордится тем, что со званием министра внутренних дел сопряжена высокая обязанность быть представителем у престола Его Императорского Величества доблестного российского дворянства, издревле знаменитого своей преданностью к царственному дому, пламенной любовью к отечеству, и ныне, во время тяжких испытаний, одушевленного теми же возвышенными чувствами, присовокупил, что Государь повелел министру ненарушимо охранять права, дарованные венценосными его предками дворянству как сподвижнику державной власти и твердой опоре отечества.
Между тем с первых дней царствования смутные толки о желании нового Государя освободить крестьян от крепостной зависимости стали распространяться как в русском обществе, среди помещиков, так и между крестьянами, возбуждая в тех и в других волнение, настолько сильное, что Император Александр признал необходимым при первом представившемся случае разъяснить дворянам истинный смысл своих намерений. Вскоре по заключении парижского мира, 30-го марта 1856 года, Государь воспользовался кратковременным пребыванием в Москве, чтобы, принимая представителей дворянства Московской губернии, обратиться к ним со следующими словами: „Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращение разных неосновательных толков по предмету столь важному, я считаю нужным объявить вам, что я не имею намерения сделать это теперь. Но, конечно, и сами вы знаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу. Прошу вас, господа, думать о том, как бы привести это в исполнение. Передайте слова мои дворянству, для соображения“.
В царской речи к московским дворянам ясно высказаны как личный взгляд Государя на крепостное право, так и желание, чтобы дворянство взяло на себя почин в деле его уничтожения. Необходимым условием успеха считал Император, чтобы нигде не был нарушен законный порядок и чтобы впредь до издания новых законоположений помещичьи крестьяне не выражали нетерпения и оставались в полном повиновении у своих господ. Вот почему в циркуляре к губернаторам и губернским предводителям дворянства, служившем как бы пояснением Высочайшего манифеста о заключении мира, министр внутренних дел, пригласив дворян оказать содействие к призрению отставных и бессрочноотпускных нижних чинов, которые по оставлении службы возвратились бы на родину и поселились на их землях, выражал такую надежду: „Узнав в военной службе на опыте, что одна лишь строгая подчиненность поддерживает порядок, столь необходимый для общественного спокойствия, сии заслуженные воины неукоризненным поведением своим подадут добрый пример служившим в государственном ополчении ратникам, возвращающимся ныне в первобытное свое состояние и к прежним их занятиям, а также своим односельцам-крестьянам, которым постоянно должно быть внушаемо, что мирные их занятия и исполнение общественных повинностей равномерно приносит пользу государству, но что малейшее отклонение от законного порядка и от повиновения помещичьей власти подвергнет их гневу Государя и будет преследуемо со всей строгостью“.
О задуманном им преобразовании Император Александр совещался с ближайшими к нему государственными людьми, преимущественно с министром внутренних дел С. С. Ланским, представившим ему, вскоре по возвращении из Москвы, записку „О постепенном стремлении к освобождению помещичьих крестьян“. Поводом к этому докладу послужило внесение министром в Государственный Совет представления об ограничении раздробления дворянских населенных имений. Считая дело это тесно связанным с общим крестьянским вопросом, вполне сочувствовавший видам Государя, Ланской предлагал начертать последовательный план действий, не упуская ни одного случая, могущего, прямо или косвенно, содействовать осуществлению царского замысла. „Дозвольте, всемилостивейший Государь, — писал он в заключение доклада, — выразить откровенно мысль, которая, по разумению моему, должна служить основой столь великого и важного дела: начав его, нельзя ни останавливаться, ни слишком быстро идти вперед; надо действовать осторожно, но постоянно, не внимая возгласам как пылких любителей новизны, так и упорных поклонников старины, а прежде всего надо начертать план постепенных действий правительства, в руководство постановленным от него властям“.
Соглашаясь с министром, Император приказал сосредоточить в министерстве внутренних дел все дела об устройстве помещичьих крестьян, которые производились в разных ведомствах в разное время. Из этого материала поручено было товарищу министра внутренних дел Левшину составить историческую записку о крепостном праве и о законодательных мерах, принятых правительством для ограничения этого права, со времен Петра Великого.
Тогда же было решено воспользоваться съездом в Москву на коронацию предводителей дворянства со всех концов России, чтобы вступить с ними в доверительные переговоры о скорейших и удобнейших способах приведения в исполнение Высочайшей воли.
Мера эта не привела к ожидаемым результатам. В конце 1856 года Ланской доложил Государю, что, несмотря на слова, сказанные им в Москве московскому дворянству и на подобные же увещания, обращенные с тех пор Его Величеством к некоторым предводителям дворянства, являвшимся в С.-Петербурге, несмотря также на собственные его, министра, неоднократные внушения предводителям, что пора приняться за дело, все подобные приглашения остались без последствий, и что дворяне продолжают отговариваться тем, что не знают, на каких началах правительство желает устроить дело, а сами придумать не могут. Тогда Император признал своевременным передать возбужденный им вопрос на соображение и обсуждение высших государственных сановников, пользовавшихся особым его доверием. С этой целью он учредил, под личным своим председательством, негласный Комитет, в состав которого вошли: председатель Государственного Совета князь Орлов, с правом председательства в Комитете в отсутствие Государя; министры: внутренних дел — Ланской, Императорского двора — граф Адлерберг, финансов — Брок и государственных имуществ — заменивший больного Шереметева — М. Н. Муравьев; главноуправляющие: путями сообщения — Чевкин и II отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф Блудов; шеф жандармов князь Долгоруков и члены Государственного Совета: князь Гагарин, барон Корф и генерал-адъютант Ростовцов. Заведование делами Комитета было вверено государственному секретарю Буткову.
Император Александр сам открыл заседания Комитета 3-го января 1857 года. Пригласив присутствовавших сохранять все, что будет происходить в их собраниях, в глубочайшей тайне, Его Величество заявил, что вопрос о крепостном праве давно уже занимает правительство; что предками его в разное время принимались разные меры к устройству и улучшению быта крепостных крестьян, но меры эти, вследствие обстоятельств, не имели желаемого успеха, что крепостное состояние отжило свое время и что лично его предмет этот озабочивает с самого вступления на престол. В заключение Государь поставил вопрос: следует ли принять какие-либо решительные меры к освобождению крепостных крестьян?
Присутствовавшие единогласно отвечали, что вопрос о крепостном состоянии, по мнению их, действительно требует разрешения; что помещики вообще предполагают в правительстве намерение изменить настоящие отношения их к крестьянам, но, не зная сущности этих намерений, находятся оттого в тревожном состоянии; что, со своей стороны, крестьяне ожидают в пользу свою мероприятий правительства и полагают, что осуществлению их препятствуют помещики; что толки о свободе в настоящее время хотя и не составляют чего-либо нового, а суть явление обыкновенное, повторяющееся в начале каждого царствования, но что нельзя не сознаться, что повторение этих толков может наконец породить опасность для спокойствия государства; что меры, до сих пор принимавшиеся правительством к облегчению выхода крестьян из крепостной зависимости, как-то: указы 1803 года о свободных хлебопашцах и 1842 года об обязанных крестьянах, не имели успеха, и число освобожденных на основании означенных постановлений крестьян оставалось чрезвычайно ограниченным; что сам покойный Император Николай смотрел на положение об обязанных крестьянах как на меру временную, переходную, а потому члены Комитета полагают, что ныне настало время к пересмотру всех постановлений о крепостных крестьянах, с целью изыскания наилучших способов к освобождению их от крепостной зависимости, но с должной осторожностью и постепенностью.
По приказанию Его Величества Блудов прочел составленную Левшиным историческую записку о всех предшествовавших мероприятиях правительства в отношении помещичьих крестьян, заключавшуюся изложением главных оснований, которые, по мнению министерства внутренних дел, должны быть приняты для скорейшего устройства их быта. Основания эти были выражены в трех вопросах, предложенных на усмотрение Комитета: 1) Останется ли вся земля по-прежнему во владении помещиков? 2) Если останется право владения за помещиками, то должно ли быть ограждено право крестьян пользоваться землей, им отведенной, т. е. может ли помещик безусловно согнать со своей земли освобожденных поселян, или должен подчиниться законным ограничениям? 3) Могут ли помещики надеяться получить от правительства какое-либо вознаграждение как за личность освобождаемых крестьян, так и за земли, им отведенные?
Закрывая первое заседание, Император задачу учрежденного им негласного Комитета определил так: рассмотрение крестьянского вопроса и составление по оному предположений.
Первым распоряжением Комитета было вытребовать обратно из министерства внутренних дел все сосредоточенные в нем производства по крестьянскому делу, протоколы разных комитетов, учрежденных в Николаевское царствование, а также некоторые частные проекты освобождения крестьян, появившиеся в рукописях, из которых в особенности обратили на себя общественное внимание записки Кавелина, Самарина, Кошелева, давно уже посвятивших себя литературной разработке этого вопроса. Из всех помянутых материалов управляющий делами Комитета Бутков принялся составлять синоптическую ведомость; самое же рассмотрение проектов Комитет возложил на особую комиссию из трех своих членов: князя Гагарина, Ростовцова и барона Корфа. Последние два обратились к Государю с просьбой уволить их от этой обязанности, ссылаясь, Ростовцов — на совершенное незнакомство с крестьянским бытом, Корф — на то, что, не владея поместьями собственно в русских губерниях, не может судить о нуждах русских крестьян. Но Император не согласился на их желание и просил исполнить возложенные на них обязанности, по мере сил и возможности.
В рассмотрении протоколов и записок — их набралось более ста — прошли зимние месяцы 1857 года. К весне члены комиссии сообщили друг другу свои работы и выводы, но между ними оказалось такое разногласие во взглядах, что они не могли придти к общему заключению, и каждый внес отдельно свою записку в Комитет, который постановил: сообщить все три записки прочим членам для прочтения и соображения. Тогда же записки эти были отправлены к находившемуся за границей Государю.
В Киссингене Александр Николаевич сообщил их графу Киселеву. „Крестьянский вопрос, — сказал ему Государь по этому поводу, — меня постоянно занимает. Надо довести его до конца. Я более чем когда-либо решился, и никого не имею, кто помог бы мне в этом важном и неотложном деле“. Занося царские слова в свой дневник, Киселев замечает: „Вообще, мне показалось, что Государь совершенно решился продолжать дело освобождения крестьян, но его обременяют и докучают со всех сторон, представляя препятствия и опасения“.
Действительно, большинство членов негласного Комитета, деятели минувшего царствования — князь Орлов, князь Долгоруков, граф Адлерберг, князь Гагарин, граф Панин, генерал Муравьев — недоверчиво относились к задуманному Государем преобразованию, считая его и преждевременным, и обильным опасными последствиями. Усилия их клонились к тому, чтобы, по возможности, затормозить дело, а если и осуществить, то в самых ограниченных размерах. Зато в Царской семье два лица обнаруживали горячее ему сочувствие. То были: Великий Князь Константин Николаевич и Великая Княгиня Елена Павловна. Не менее ревностное усердие к делу освобождения проявляло и министерство внутренних дел, в лице старца Ланского и ближайших его сотрудников, товарища министра Левшина и директора хозяйственного департамента Н. А. Милютина. Пока негласный Комитет, не без предвзятого намерения, замедлял ход дела, подвергая его всевозможным проволочкам, в министерстве внутренних дел выработаны были ответы на вопросы, предложенные в первой его исторической записке. Вторая записка, помеченная 26-м июля 1857 года, была одновременно внесена в Комитет и повергнута на Высочайшее воззрение. В ней министр заявлял, что считает своей обязанностью „высказать личные свои ответы“ на им же предложенные в Комитете вопросы. Он находил, что хотя, с точки зрения юридической, право собственности помещиков на землю неотъемлемо, и потому нельзя отвергать право каждого помещика удалить со своей земли всех поселенных, не принадлежащих ему крестьян, но что на обязанности правительства лежит „пещись об общем спокойствии и противиться тому, что может нарушить оное, обратив миллионы людей в бесприютных бродяг“. Для соглашения этих двух противоположных требований министр предлагал поступить так, как было поступлено в других государствах, как само русское правительство поступило в Прибалтийском крае, а именно: сохранить право собственности на землю за помещиками, а за крестьянами — право пользоваться землей. Такое разрешение вопроса министр признавал достаточным на первый раз. Относительно вознаграждения помещиков за людей и за землю Ланской не отрицал, что, с той же юридической точки зрения, право собственности помещиков на личность крестьян несомненно, но вознаграждение за потерю этого права считал невозможным, как для правительства, так и для крестьян, утверждая, что все проекты финансовых оборотов, которые были бы для сего предмета придуманы, рано или поздно лопнули бы как мыльные пузыри. „Гораздо удобнее, — развивал он мысль свою, — ни тем, ни другим не обманывать себя и теперь же прямо взглянуть на предмет, представляющийся в чудовищном виде, вспомнив, что ни в одной стране рабство не было выкуплено правительством. Остзейские бароны добровольно и безвозмездно отказались от крепостного права на крестьян. Русское дворянство сделает то же“. Личный выкуп Ланской предлагал заменить выкупом крестьянской усадьбы. „Есть предмет, — рассуждал он, — который для крестьянина важнее нивы, его питающей: это жилище, укрывающее его от непогод и сосредоточивающее в себе все домашние его интересы. Дать ему свободу без нивы можно; дать ее без жилища, без гнезда, без уверенности, что оно будет согревать его и семью, пока они живы, и между тем оставить привязанным к одному месту — было бы не человеколюбиво. Приняв это за систему, надо идти к тому, чтобы с освобождением помещичьих крестьян дать право собственности на оседлость или усадьбу, то есть на жилище, с принадлежащими ему строениями, с огородом и хотя небольшим выгоном для мелкого скота. Уплата за усадьбу должна производиться крестьянами по срокам, в течение известного времени, от 10-ти до 15-ти лет. До истечения этого переходного периода, не должно объявлять крестьянина свободным по имени, но на самом деле между тем привести его мерами законодательными из раба в человека, только крепкого земле, дабы потом окончательно его освободить“. Таким способом, по мнению министра, разрешался и вопрос о вознаграждении помещиков за полевую крестьянскую землю. „Земли, — доказывал он, — которыми крестьяне будут только пользоваться, не владея ими, и за это платить помещику деньгами или работой, не могут считаться отчужденными и потому не вызывают ни с чьей стороны никакого денежного вознаграждения помещику; за земли же, уступленные дворянством с усадьбами освобожденным крестьянам, сии последние выплатят, как объяснено, в сроки, всю определенную сумму. Следовательно, ни одна часть этого переворота не требует от правительства прямых денежных расходов или выпуска каких-либо особого рода бумаг“. В заключение министр излагал свой взгляд на порядок ведения дела. По мнению его, оно было „так огромно, важно и в некоторых отношениях разнообразно, что нельзя двигать его одновременно во всех концах России: недостанет на то ни времени, ни сил одних и тех же лиц“. Поэтому Ланской предполагал производить введение нового порядка постепенно по губерниям или по районам, начав с губерний западных и пограничных, которые, по соседству со странами, где крепостное состояние уже уничтожено, более подготовлены к принятию свободы как в нравственном, так и в экономическом смысле. Для первого опыта на изложенных им основаниях министр указывал на губернии Ковенскую, Гродненскую и Виленскую, подчиненные одному генерал-губернатору, который по Высочайшей воле уже приготовляет все к необходимому изменению.
Между тем Государь возвратился из первой в 1857 году поездки своей в чужие края. Недовольный бездействием негласного Комитета в его отсутствие, он, чтобы оживить его деятельность, назначил членом оного Великого Князя Константина Николаевича. Его Высочество, со свойственным ему рвением, принялся за дело. Последовал ряд совещаний его с остававшимися в Петербурге членами Комитета: Орловым, Ланским, Чевкиным и Ростовцовым, так как Долгоруков, Блудов и Муравьев находились в отлучке. В этих совещаниях сговорились относительно главных начал будущего преобразования. Предположено: 1) определить от издания нового положения десятилетний срок, по истечении которого крестьяне будут совершенно свободны; 2) в течение этого переходного периода наделить крестьян усадьбой, т. е. огородом, конопляником и выгоном в полную личную собственность, с некоторым вознаграждением помещиков, которое определится положением; надел усадьбы в черноземных губерниях сделать небольшой и увеличить оный в северных, на том основании, что в этих последних главное значение имеет не земля, а труд, и, следовательно, крестьянину легче выплатить большее вознаграждение; 3) в продолжение того же периода часть пахотной земли оставить во временном владении крестьян, на условиях, которые будут определены положением, т. е. за оброк или барщину; после же десяти лет вся пахотная земля должна остаться в руках помещиков, с которыми крестьяне насчет пользования ею могут определять условия по своему усмотрению.
Наконец после трех бурных заседаний, происходивших 14-го, 17-го и 18-го августа, Комитет постановил: улучшение быта помещичьих крестьян произвести с должной осторожностью и постепенностью, и для сего исполнение оного разделить на три периода. Первый период посвятить собранию всех необходимых данных, недостающих у Комитета и без которых невозможно составить предположение на прочных основаниях. Собрание этих данных поручить министру внутренних дел, через сношение с местными властями и опытными помещиками, но без огласки. В течение же первого периода издать указ о дозволении дворянам отпускать их крестьян на волю целыми селениями, на разных условиях, независимо от правил для свободных хлебопашцев и обязанных крестьянах, по добровольному взаимному соглашению, с утверждения правительства, для чего подготовить проект условий и представить в Государственный Совет проект смягчения некоторых помещичьих прав. Во втором периоде составить на основании собранных министром внутренних дел сведений проект положения о помещичьих крестьянах. Третий период назвать окончательным, т. е. окончательного устройства крестьян. Под журналом Комитета, заключавшим это постановление, подписались все наличные члены, за исключением князя Гагарина, оставшегося при особом мнении, и Государь сделал на нем следующую собственноручную надпись: „Исполнить. Относительно же разногласия разделяю мнение большинства. Да поможет нам Бог вести это важное дело с должной осторожностью к желаемому результату. Искренно благодарю гг. членов за первый их труд и надеюсь и впредь на их помощь и деятельное участие во всем, что касается до сего жизненного вопроса“.
Во исполнение Высочайше утвержденного постановления Комитета были составлены и разосланы его членам следующие четырнадцать вопросов о некоторых частных законодательных мерах для подготовления общего решения: 1) Можно ли дозволить крепостным людям вступать в брак без согласия помещиков? 2) Можно ли дать помещичьим людям право приобретать собственность без согласия помещиков? 3) Можно ли ограничить права помещиков относительно разбора споров и жалоб между их крестьянами? 4) В какой мере можно ограничить права помещиков относительно наказания крестьян? 5) Должно ли лишить помещиков права переселять крестьян в Сибирь? 6) Следует ли ограничить права помещиков относительно отдачи крестьян в рекруты? 7) Должно ли лишить помещиков права вмешательства в отправление крестьянских повинностей и податей? 8) Какие принять меры для более точного определения повинностей крепостных крестьян их помещикам? 9) Можно ли допустить жалобы крепостных крестьян на их помещиков? 10) Можно ли дать помещичьим крестьянам право выкупаться на волю за особо определенную цену? 11) Какие меры должно принять ныне же для уменьшения дворовых людей? 12) Какие принять меры для большего успеха в заключении взаимных соглашений между помещиками и крестьянами? 13) Независимо от всех изложенных выше мер, не следует ли принять ныне же еще некоторые меры для облегчения как крепостного состояния, так и взаимных соглашений между помещиками и крестьянами? 14) Каким порядком приступить к исполнению тех облегчительных мер, кои Комитетом будут окончательно избраны и Государем утверждены? — Члены Комитета приглашались доставить ответы на эти вопросы не позже половины ноября. Но к этому времени в ходе крестьянского дела неожиданно произошла существенная перемена, видоизменившая как порядок его ведения, так и самое его направление.
В конце октября прибыл в Петербург виленский генерал-губернатор Назимов и привез адрес на Высочайшее имя от дворян трех северо-западных губерний: Виленской, Гродненской и Ковенской, с выражением желания освободить своих крепостных крестьян, хотя и без земли. Комитет готов был принять это предложение, но Государь на то не согласился и потребовал немедленного разрешения дела на основаниях, изложенных в записке министра внутренних дел от 26-го июля: усадебной оседлости, предоставленной крестьянам в собственность, и отведения им полевых угодий в пользование за повинности.
Обсуждению этого вопроса посвящено было три заседания Комитета, плодом коих был подписанный Императором Александром в Царском Селе 20-го ноября 1857 года следующий рескрипт на имя генерал-адъютанта Назимова:
„В губерниях Ковенской, Виленской и Гродненской были учреждены особые комитеты из предводителей дворянства и других помещиков, для рассмотрения существующих там инвентарных правил. Ныне министр внутренних дел довел до моего сведения о благих намерениях, изъявленных сими комитетами, относительно помещичьих крестьян означенных трех губерний. Одобряя вполне намерения сих представителей Ковенской, Виленской и Гродненской губерний как соответствующие моим видам и желаниям, я разрешаю дворянскому сословию оных приступить теперь же к составлению проектов, на основании коих предположения комитетов могут быть приведены в действительное исполнение, но не иначе как постепенно, дабы не нарушить существующего ныне хозяйственного устройства помещичьих имений. Для сего повелеваю:
1) Открыть теперь же в губерниях Ковенской, Виленской и Гродненской по одному в каждой приготовительному комитету, а потом, для всех трех губерний вместе, одну общую комиссию, в городе Вильне.
2) Каждому губернскому комитету состоять под председательством губернского предводителя дворянства из следующих членов: а) по одному от каждого уезда губернии, выбранному из среды себя дворянами, владеющими в том уезде населенными имениями, и б) двух опытных помещиков той же губернии, по непосредственному назначению начальника оной.
3) Общей комиссии состоять из следующих лиц: а) двух членов каждого из трех губернских комитетов, по их выбору; б) одного опытного помещика из каждой губернии по вашему назначению, и в) одного члена от министерства внутренних дел. Председателем комиссии предоставляется вам назначить одного из ее членов, принадлежащих к местному дворянству.
Губернские комитеты, по открытии их, должны приступить к составлению, по каждой губернии, в соответственность собственному вызову предводителей дворянства, подробного проекта об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян оной, имея при этом в виду следующие главные основания:
1) Помещикам сохраняется право собственности на всю землю, но крестьянам оставляется их усадебная оседлость, которую они приобретают в течение определенного времени в свою собственность посредством выкупа; сверх того, предоставляется в пользование крестьян надлежащее, по местным удобствам, для обеспечения их быта и для выполнения их обязанностей перед правительством и помещиком количество земли, за которое они или платят оброк, или отбывают работу помещику.
2) Крестьяне должны быть распределены на сельские общества, помещикам же предоставляется вотчинная полиция.
3) При устройстве будущих отношений помещиков и крестьян должна быть надлежащим образом обеспечена исправная уплата государственных и земских податей и денежных сборов.
Развитие сих оснований и применение их к местным обстоятельствам каждой из трех означенных губерний предоставляется губернским комитетам. Министр внутренних дел сообщит вам свои соображения, могущие служить пособием комитетам при их занятиях. Комитеты сии, окончив свой труд, должны представить оный в общую комиссию. Комиссия, обсудив и рассмотрев все предположения губернских комитетов, а также сообразив их с изложенными выше основаниями, должна постановить окончательное по всему делу заключение и составить проект общего для всех трех губерний положения, с нужными по каждой изъятиями или особыми правилами. Поручая вам главное наблюдение и направление сего важного дела вообще во вверенных вам Ковенской, Виленской и Гродненской губерниях, я предоставляю вам дать как губернским комитетам сих трех губерний, так и общей комиссии нужные наставления для успешного производства и окончания возлагаемых на них занятий. Начальники губерний должны содействовать вам в исполнении сей обязанности. Составленный общей комиссией проект вы имеете, со своим мнением, препроводить к министру внутренних дел для представления на мое усмотрение. Открывая таким образом дворянскому сословию Ковенской, Виленской и Гродненской губерний средства привести благие его намерения в действие на указанных мною началах, я надеюсь, что дворянство вполне оправдает доверие, мною оказываемое сему сословию призванием его к участию в сем важном деле, и что, при помощи Божией и при просвещенном содействии дворян, дело сие будет кончено с надлежащим успехом. Вы и начальники вверенных вам губерний обязаны строго наблюдать, чтобы крестьяне оставались в полном повиновении помещикам, не внимали никаким злонамеренным внушениям и лживым толкам“.
Высочайший рескрипт сопровождался одобренным Государем пояснительным отношением министра внутренних дел к виленскому генерал-губернатору. В нем, между прочим, выражалось, что предположенное в рескрипте улучшение быта помещичьих крестьян означает освобождение их от крепостной зависимости после переходного срока, высший предел которого определен в двенадцать лет. Ланской изложил также свои соображения о выкупе крестьянами усадебной оседлости, о распределении между помещиками и крестьянами как земли, так и повинностей, наконец, о прекращении продажи, дарения или переселений крестьян на новые места, а также обращения их в дворовые.
Как рескрипт, так и отношение министра не предназначались к обнародованию. Но Государь сам возвестил о принятой важной мере представлявшемуся ему воронежскому губернатору, вследствие чего было решено обе эти бумаги препроводить при циркуляре Ланского губернаторам и губернским предводителям дворянства, „для сведения и соображения“, на случай, если бы дворяне прочих губерний пожелали последовать примеру, поданному дворянством Северо-Западного края.
Такое желание было уже высказано дворянством С.-Петербургской губернии еще в конце прошлого царствования, представившим в министерство внутренних дел свои предположения о введении инвентарных правил, определяющих взаимные отношения помещиков к крестьянам. В начале 1857 года оно возобновило свое о том ходатайство, поступившее в негласный Комитет и остававшееся там до осени без движения. Теперь признали его вполне достаточным поводом, чтобы в Высочайшем рескрипте на имя с.-петербургского генерал-губернатора разрешить и петербургским дворянам открыть губернский комитет для составления проекта положения об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян столичной губернии, на основаниях, тождественных с теми, что были указаны в рескрипте генерал-адъютанту Назимову.
Несколько дней спустя, 9-го октября, Императору представлялись уездные предводители с губернским предводителем, графом П. П. Шуваловым, во главе для принесения благодарности за посещение Государем бала, данного петербургским дворянством по случаю бракосочетания Великого Князя Михаила Николаевича. Его Величество воспользовался этим случаем, чтобы обратиться к ним со следующими словами: „Благодарю вас, господа, за вчерашний вечер, который доставил большое удовольствие и мне, и всей моей семье. Я вам очень благодарен. Мне приятно видеть вас у себя. Теперь нужно поговорить о предмете большой важности, должно подумать о деле, требующем полного внимания вашего. Генерал-губернатор собирал вас и объявил вам мое желание, мою твердую волю. Мне кажется, что правила, мною предначертанные, не стеснительны для обеих сторон. Пополнения и разъяснения, которые окажутся нужными, будут уже делом комитета под председательством вашим“. Последние слова относились к губернскому предводителю, обращаясь к которому, Государь прибавил: „Я уверен, что вы вашим усердием и заботливостью достигнете цели“. „Я привык надеяться на все дворянство, — продолжал Император, — и предоставил вашей губернии начать это дело. Знаю, что много будет труда, но я надеюсь на вас и поручаю вам это дело. Надеюсь, что вы примете в нем искреннее участие и обратите внимание ваше на класс людей, заслуживающий, чтобы положение его было правильно обеспечено. Нельзя было медлить долее; должно было заняться теперь же этим предметом, не откладывая его вдаль. Моя непременная воля, чтобы это было исполнено“. В заключение речи Государь присовокупил: „В данных вам основаниях возлагается на обязанность мирских обществ призрение престарелых и увечных, но не выражено довольно ярко. Мое желание — чтобы воины, послужившие отечеству и уволенные при расформировании некоторых частей армии, как люди, пролившие кровь свою и получившие на службе увечья или доказавшие готовность свою пожертвовать собой для отечества, также были призрены теми обществами, которыми были сданы. Участь этих людей не менее заслуживает вашей заботливости, и потому прошу непременно об этом подумать. В имениях удельных и государственных на этот предмет обращено уже внимание, и участь этих людей отчасти уже устроена. Оставить этих людей на произвол судьбы невозможно, а потому и в этом отношении я полагаюсь на вас. Прощайте, господа, я твердо надеюсь на вас“.
Обращение Государя к петербургским дворянам огласило, так сказать, предпринятое им преобразование во всеобщее сведение. Вслед за тем были обнародованы в газетах Высочайшие рескрипты генерал-губернаторам виленскому и с.-петербургскому. Из них вся Россия узнала, что упразднение крепостного состояния — вопрос бесповоротно решенный самодержавной волей.
Первым откликнулось на царский призыв нижегородское дворянство. 17-го декабря оно подписало всеподданнейший адрес, в котором выразило единодушное желание „принесть Его Императорскому Величеству полную готовность исполнить его священную волю на основаниях, какие Его Величеству благоугодно будет указать“. В ответ на этот адрес последовал на имя начальника нижегородской губернии Высочайший рескрипт одинакового содержания с рескриптом генерал-губернаторам виленскому и с.-петербургскому, но в котором Государь, в самых милостивых выражениях, благодарил нижегородских дворян за благой их почин в великом деле. „Поручаю вам, — писал он губернатору А. Н. Муравьеву, — объявить сему благородному сословию мое совершенное удовольствие за новое доказательство всегдашней готовности нижегородского дворянства содействовать исполнению намерений правительства, устремляемых ко благу общему. Мне в особенности было приятно видеть, что оно первое поспешило воспользоваться случаем дать пример сей готовности изъявлением усердного желания способствовать, зависящими от него средствами, предпринимаемому ныне важному и, как можно, при благословении Всевышнего, надеяться, равно полезному для всех в государстве состояний делу“.
Вслед за Нижним-Новгородом высказалась и Москва. „Московское дворянство, — гласил адрес на Высочайшее имя, состоявшийся 7-го января 1858 года, — постоянно движимое чувствами беспредельной любви и преданности к Престолу и отечеству, во все времена принимало живейшее участие в достопамятных событиях России, утверждавших в Империи, славу и величие русского народа, и ныне, исполненное глубочайшей признательности к Государю Императору за всемилостивейшее Его Величества доверие, оказанное дворянскому сословию всей Империи, по предмету устройства быта помещичьих крестьян, изъявляет и со своей стороны полную готовность содействовать благим намерениям Августейшего Монарха и просить всемилостивейшего соизволения на открытие комитета для составления проекта правил, которые комитетом будут признаны общеполезными и удобными для местностей московской губернии“. Последняя оговорка усугубила неудовольствие Государя за проявленную московским дворянством медленность, и в ответном рескрипте московскому генерал-губернатору, составленном в выражениях холодных, отклонено притязание москвичей о предоставлении их губернскому комитету права составить проект положения на основаниях, какие сам он признает общеполезными и удобными. Рескрипт требовал, чтобы проект положения для московской губернии „был составлен на тех же главных началах, кои указаны дворянству других губерний, изъявившему прежде желание устроить и улучшить быт своих крестьян“.
С первых чисел марта и до октября стали поступать адресы от дворянств прочих губерний, в ответ на которые следовали Высочайшие рескрипты. Всюду открытие комитетов обставлено было торжественностью, приличествовавшей важности дела. Духовные пастыри говорили поучительные слова, начальники губерний и председатели комитетов, губернские предводители дворянства произносили прочувствованные речи, на дворянских обедах пили здоровье Первоначальника великого преобразования, почтившего дворянство актом Царского к нему доверия.
Со дня обнародования первого рескрипта генерал-адъютанту Назимову не предстояло более надобности окружать тайной существование негласного Комитета. 8-го января 1858 года состоялось Высочайшее повеление об учреждении, в непосредственном ведении и под председательством Государя, „Главного Комитета по крестьянскому делу для рассмотрения постановлений и предположений о крепостном состоянии“. Членами этого Комитета назначены все прежние члены Комитета негласного, причем Брока заменил вскоре заместивший его во главе министерства финансов Княжевич. Распоряжение это обнародовано Правительствующим Сенатом при указе от 18-го февраля.
По мере появления Высочайших рескриптов в ответ на адресы дворянства — издавались пояснительные отношения министра внутренних дел. Дополнением им служил ряд циркуляров, хотя и подписанных Ланским, но составленных в Главном Комитете, через который в силу Высочайшего повеления должны были отныне проходить все распоряжения министерства внутренних дел по крестьянскому вопросу. В одном из этих циркуляров, министр предупреждал, что в пояснительных его отношениях, как в прежних, так и в настоящих, не должно искать подробной программы, обязательной для губернских комитетов; что мысли и предположения, им высказанные, следует принимать не как предрешения подлежащих их обсуждению вопросов, а лишь как советы, принять или не принять которые зависит от усмотрения комитетов. „Неизменными и неприкосновенными, — заключал министр, — должны остаться лишь главные начала сего устройства, в Высочайших рескриптах указанные. В сих началах, то есть в обеспечении помещикам их собственности, а крестьянам прочной оседлости и надежных средств к жизни и к исполнению их обязанностей заключается то незыблемое основание, на котором должно воздвигнуться и утвердиться предначинаемое великое дело“.
Между тем настоятельная потребность в положительной программе для занятий губернских комитетов стала ощущаться самими комитетами, состав коих был донельзя разнообразный. В них участвовали люди всех общественных положений и всех оттенков мнений, от мелкопоместных дворян до представителей знатнейших родов, от низших чиновников и субалтерн-офицеров до высших придворных, военных и гражданских званий, от лиц, едва умевших читать и писать, до профессоров и академиков, наконец, от ревностных защитников крепостного права, до убежденных поборников полного и немедленного освобождения крестьян с землей. Возложенное на губернские комитеты дело затрагивало и материальные интересы дворянства, и политическое его значение; сверх того, оно было едва ли не первым в России опытом обсуждения, в выборных собраниях, государственного и общественного вопроса первостепенной важности. При таких условиях, когда естественно разгорались страсти, росло и распространялось всеобщее возбуждение. Министерство внутренних дел, сознавая необходимость преподать губернским комитетам единообразное наставление, составило „проект плана работ по устройству крестьянского быта“. В этой программе, ясно указана цель преобразования: освобождение крестьян с землей, и вместе с тем предрешены в пользу крестьян вопросы о повинностях, о размере надела, о выкупе усадебной оседлости, о праве крестьян переходить на другие земли и в другие сословия, о полной независимости их от помещиков в делах семейных, имущественных, хозяйственных и т. п. Внесенный Ланским на рассмотрение Главного Комитета министерский проект не был утвержден, и составление новой программы поручено члену Комитета генерал-адъютанту Ростовцову, на иных основаниях, менее тягостных для помещиков и сохранявших за ними, в известных пределах, пользование их вотчинными правами.
Так, впервые, деятельно выступил в крестьянском вопросе многолетний ближайший сотрудник Государя по управлению военно-учебными заведениями, лицо, пользовавшееся полным его расположением и доверием, скоро поставленное им во главе всего дела. Не подлежит сомнению, что Александр Николаевич сам убедил Ростовцова принять более ревностное участие в трудах Главного Комитета и вообще изучить и обсудить вопрос во всех подробностях. В это время Ростовцов довольно близко придерживался еще взглядов большинства своих сочленов по Главному Комитету, и это отразилось на первом труде его. Составленная им программа все дело передавала в руки губернских комитетов, не только составление положений о крестьянах, но и приведение их в действие. Применение положений к отдельным имениям имели произвести и объявить крестьянам сами владельцы имений и, сверх того, на губернские же комитеты, уже после приведения новых положений в исполнение, возлагалось „начертание сельского устава, определявшего все подробности крестьянского быта“. Таким образом, занятия комитетов делились на три периода: составление положений, введение их в действие, начертание сельского устава. Для окончания работ первого периода определялся шестимесячный срок, в продолжение которого должно было быть составлено „Положение об улучшении быта помещичьих крестьян“ каждой губернии, обнимающее нижеследующие предметы, по однообразной для всех комитетов форме: 1) переход крестьян из крепостного состояния в срочнообязанное; 2) сущность срочнообязанного положения; 3) поземельные права помещиков; 4) усадебное устройство крестьян; 5) надел крестьян землей; 6) повинности крестьян; 7) устройство дворовых людей; 8) образование крестьянских обществ; 9) права и отношения помещиков; 10) порядок и способы исполнения. Большая часть этих вопросов была уже предрешена в программе, и притом — в смысле более или менее благоприятном для помещиков. Так, в Высочайших рескриптах упоминалось о предоставлении помещикам вотчинной полиции, а в пояснительных отношениях министра внутренних дел это основное начало развивалось следующим образом: „Крестьяне должны быть разделены на мирские общества, а заведование мирскими делами и мирская расправа предоставляется мирским сходам, составленным из крестьян, и мирским судам, под наблюдением и утверждением помещиков“. В программе Ростовцова мирское общество называется сельским и указывается, что составлено оно должно быть из крестьян одного имения, с помещиком в качестве „начальника общества“ во главе; о мирских же сходах и судах вовсе не упоминается. В этом звании помещику присваиваются обширные права: а) по сельскому благоустройству и порядку; б) по внутреннему управлению; в) по разбору взаимных жалоб и споров между крестьянами; г) по отправлению крестьянами повинностей и д) по надзору за правильным употреблением общественных капиталов, денежных и имущественных. Право собственности крестьян на усадьбы заменялось в программе потомственным пользованием, родом вечного польского чинша, а вместо упомянутого в рескриптах „надлежащего для обеспечения быта крестьян количества земли“ губернские комитеты обязывались лишь определить „наименьший размер надела“. Программу свою сам Ростовцов резюмировал в следующих двух главных положениях: 1) крестьянин делается лично свободным немедленно по утверждении положений, не ожидал, как предполагалось прежде, выкупа своей усадьбы, что отсрочило бы его освобождение на долгое время; 2) крестьянину предоставлено право бессрочного пользования усадьбой; выкуп ее предоставлен ему в право, а не в обязанность, и на неопределенный срок.
Программа Ростовцова была принята Главным Комитетом, утверждена Государем и по Высочайшему повелению разослана министром внутренних дел во все губернские комитеты „для руководства“.
Как при составлении программы для губернских комитетов, так и в прочих делах, подлежавших обсуждению Комитета, генерал-адъютант Ростовцов действовал в полном единомыслии с представителями большинства, председателем Орловым и министрами: юстиции — Паниным и государственных имуществ — Муравьевым. Всех их озабочивали последствия решенного Государем преобразования: опасались волнений как среди недовольных помещиков, так и среди неудовлетворенных крестьян, и в этих видах считали необходимым прочно организовать губернские и уездные учреждения для заведования крестьянским делом, установить волостные и сельские власти, а в особенности преобразовать и усилить земскую полицию. По уговору с Ланским решено было первое дело поручить министру юстиции, второе — министру государственных имуществ, третье — министру внутренних дел. Для совместного обсуждения этих важных предметов у трех министров происходили совещания, в присутствии Ростовцова, который взял на себя составление проекта о повсеместном назначении на время введения в действие новых положений генерал-губернаторов, с обширными полномочиями для поддержания общественного порядка и спокойствия. Составленные поименованными членами предположения были одобрены Главным Комитетом и с Высочайшего соизволения препровождены министром внутренних дел на заключение начальников губерний, которые приглашались доставить в двухмесячный срок отзывы о возможности, способах и порядке применения помянутых „главных начал“.
Вскоре после того, а именно в половине июля, Главный Комитет выделил из себя особую комиссию из четырех членов, об учреждении которой состоялось следующее Высочайшее повеление, определявшее круг ее обязанностей: 1) предоставить каждому губернскому комитету об улучшении быта крестьян, по составлении проекта в комитете, избрать по своему усмотрению и прислать в С.-Петербург двух членов для представления высшему правительству всех тех сведений и объяснений, кои оно признает нужным иметь при окончательном обсуждении и рассмотрении каждого проекта; 2) из шести западных губерний командировать в свое время в С.-Петербург по два члена не от губернских комитетов, но от общих комиссий: виленской и киевской; 3) о таком разрешении сообщить губернским комитетам, по мере их старания и окончания работ; 4) для предварительного рассмотрения поступающих из губернских комитетов проектов положений образовать при Главном Комитете особую комиссию; 5) в состав этой комиссии назначить Ланского, Панина, Муравьева и Ростовцова; 6) управление делами комиссии поручить статс-секретарю Государственного Совета Жуковскому под непосредственным ведением и надзором государственного секретаря; 7) предоставить комиссии, если она признает нужным, приглашать в свои заседания членов, губернскими комитетами командированных и требовать от них все необходимые для комиссии сведения, объяснения и мнения; 8) порядок рассмотрения проектов учредить в комиссии по ее усмотрению и распоряжению; 9) работы, комиссией оконченные, вносить на окончательное рассмотрение Главного Комитета и 10) предоставить Главному Комитету право, если он признает нужным, приглашать и в свои заседания членов, командированных губернскими комитетами, а также требовать от них нужные сведения и объяснения.
Таким образом, в продолжение первой половине 1858 года изменилось направление крестьянского дела в смысле охранительном, и взгляды большинства Главного Комитета, по-видимому, одержали верх над началами, усвоенными министерством внутренних дел. Но последнее не унывало и старалось, по мере возможности, второстепенными распоряжениями снова направить дело на прежний путь. Не без его влияния и участия проведены меры, имевшие хотя косвенное, но все же весьма существенное значение для окончательного разрешения крестьянского вопроса.
Незадолго до появления Высочайшего рескрипта, решено упразднение последних остатков военных поселений, и бывшие пахотные солдаты перечислены сначала в удельное ведомство, а потом и в заведование министерства государственных имуществ, на правах свободных поселян. Летом 1858 года удельные крестьяне сравнены с прочими свободными сословиями во всех личных и имущественных правах, и к концу года как удельным, так и государственным крестьянам дозволено переходить из одного сословия в другое без всякого ограничения. Наконец, в следующем 1859 году права, предоставленные удельным крестьянам, распространены на крестьян всех государевых и дворцовых имений. Еще ранее при министерстве финансов учреждена особая комиссия для составления соображений об устройстве людей фабричных и горнозаводских.
Распоряжения эти состоялись по посторонним ведомствам, но и в сфере своей деятельности министерство внутренних дел не упускало ни единого случая, чтобы расчищать путь к довершению предпринятого преобразования. Так, оно успело провести через Главный Комитет несколько предупредительных мер против злоупотреблений помещичьей властью: о воспрещении перечислять крестьян в дворовые; об ограничении, а вскоре и полном прекращении приема в рекруты крестьян мелкопоместных дворян; о предварительном опросе отпускаемых на волю без земли крепостных крестьян относительно согласия их воспользоваться свободой; о стеснении права помещиков высылать крестьян в Сибирь, переносить их усадьбы или переселять их на новые места. Целью всех этих мер было лишить помещиков способов к обезземелению крестьян. В доверительном циркуляре к губернским предводителям, одобренном Государем, Ланской пригласил их внушить дворянам, без официальной огласки, „что для собственной их пользы весьма желательно, дабы усадебная оседлость крестьян оставалась в теперешнем их положении“. Изменена была также форма купчих крепостей на недвижимые населенные имения, причем предписано заносить в них о продаже самых имений, села, деревни, угодья, а не людей, с припиской лишь, что при данном имении состоит по последней ревизии такое-то число крестьян и дворовых.
Одним из главных доводов противников реформы было утверждение, что она не обойдется без волнений, которые могут перейти в общий бунт крестьян. В обществе и при Дворе распространялись слухи о частных случаях беспорядков, вызванных неповиновением крестьян помещикам в ожидании воли. В действительности случаи эти были крайне редки: по сведениям министерства внутренних дел, со дня обнародования Высочайших рескриптов и по 12-е июля 1858 года их было не более 70 на всем пространстве России, прекращенных внушениями начальства и полицейскими мерами, и только в девяти случаях пришлось прибегнуть к содействию военных команд. К тому же почти 10% этих беспорядков были вызваны распоряжениями помещиков о переселении крестьян. Данные эти, доведенные до сведения Государя в еженедельных записках, содействовали успокоению опасений, которые пытались возбудить в уме его некоторые приближенные.
К концу июля 1858 года большая часть членов Главного Комитета разъехалась из Петербурга. Выдвинутый на первый план доверием к нему Императора, генерал-адъютант Ростовцов отправился в четырехмесячный отпуск за границу, чтобы там, в тиши уединения, вникнуть в дело, к участию в котором он призван был Монаршей волей и к которому сам считал себя недостаточно подготовленным. Отсутствие главных комитетских деятелей побудило Ланского, минуя Главный Комитет, войти непосредственно с докладом к Государю по важному недоразумению, возникшему в нижегородском губернском комитете. В среде его произошел раскол: большинство высказалось за личный выкуп крестьян, меньшинство, с председательствовавшим губернским предводителем, — против. Последнее, не желая присутствовать при постановлении, которое считало незаконным, вышло из состава комитета, а большинство решило продолжать свои занятия, избрав нового председателя. Государь утвердил представление министра, заключавшееся в следующем: 1) отстранить в губернских комитетах всякое суждение о выкупе личности; 2) все постановления нижегородского комитета, со дня избрания нового председателя, считать недействительными; 3) членам, участвовавшим в этих постановлениях, сделать выговор; 4) избранного председателя исключить из состава комитета; и 5) предписать губернатору вновь открыть комитет в законном его составе.
Несколько дней спустя, ободренный согласием Императора с его взглядами на нижегородское дело, Ланской решился представить Его Величеству составленную в министерстве внутренних дел записку с возражениями на проект Ростовцова об учреждении временных генерал-губернаторов. На министерство это было возложено Главным Комитетом составление инструкций для последних, которых предполагалось облечь обширными полномочиями. В записке Ланского выражалось мнение, что нельзя составить предположенную инструкцию без существенных изменений в общем административном порядке и даже в законах; самая мера признавалась нецелесообразной и положительно вредной, и все это было высказано в форме крайне резкой, в едком и задорном, чисто полемическом тоне.
Содержание записки и особенно встречавшиеся в ней обороты речи разгневали Императора, который возвратил записку Ланскому, испещренную пространными собственноручными замечаниями на полях, ярко характеризующими взгляд Александра Николаевича как на предпринятое им преобразование, так и вообще на задачи внутреннего управления, его цели и средства. На утверждение министра, что народ не только не сопротивляется, но вполне сочувствует намерениям правительства, Государь возразил: „Все это так, пока народ находится в ожидании, но кто может поручиться, что когда новое положение будет приводиться в исполнение и народ увидит, что ожидание его, т. е. свобода, по его разумению, не сбылась, не настанет ли для него минута разочарования? Тогда уже будет поздно посылать отсюда особых лиц для усмирения. Надобно, чтобы они были уже на местах. Если Бог помилует и все останется спокойно, тогда можно будет отозвать всех временных генерал-губернаторов и все войдет опять в законную колею“. Против успокоительных уверений записки, что не должно опасаться важных затруднений, Государь написал: „Напротив, того-то и должно опасаться“; что крестьяне спокойно будут ожидать утверждения положений — „дай Бог! но этой уверенности, по всему до меня доходящему, я не имею“; что спокойствие народа тогда только надежно, когда оно есть плод удовлетворения законных потребностей и всеобщего довольства — „да, но, к несчастию, наше положение и административная организация еще далеки от этого“. В особенности возмутило Государя суждение, высказанное в записке, что можно обойтись без чрезвычайных мер, если только самые положения будут составлены в видах государственной пользы. „Какие же другие виды могут быть?“ — вопрошал он и, соглашаясь с мнением министра, что успех крестьянского дела будет зависеть от верного практического соглашения прав и выгод помещиков и крестьян, приписал: „совершенно так“. Утверждение записки, что последствием учреждения генерал-губернаторов окажется возбуждение в народе мысли, что правительство ему не доверяет, а это вызовет подобное же чувство недоверия народа к правительству, Император опровергал самым положительным образом: „В этом я вовсе не согласен, ибо мы не должны от себя скрывать, что Россия входит в новую, еще небывалую эру, и потому на будущее преступно было бы правительству смотреть, так сказать, сложа руки. Так мы должны быть готовыми ко всему, и в этом случае предусмотрительность должна успокоить, а не тревожить. Эти все опасения возбуждены людьми, которые желали бы, чтобы правительство ничего не делало, дабы им легче было достигнуть их цели, то есть ниспровержения законного порядка“. На замечание министра, что правительству нет надобности ставить себя в оборонительное положение и что оно, с полной уверенностью в общее спокойствие, может держаться законного способа действий, Государь строго возразил: „Дело не в оборонительном положении, а в том, чтобы дать более власти местному начальству. Никогда и речи не было о незаконном способе действия, но в экстренных случаях должны быть принимаемы и экстренные меры. У нас, к сожалению, довольно было примеров пагубных последствий нераспорядительности местных властей, привыкших в одному формализму и совершенно теряющихся в подобных случаях“. Доводы министра: что единоличная власть генерал-губернаторов поведет за собою произвол, который даже в отдаленном крае, какова Сибирь, старались ограждать советами, — вызвали замечание: „По теории это прекрасно, но не на практике“; что в два предыдущих царствования каждый раз, когда возникала мысль о повсеместном учреждении генерал-губернаторов, мера эта была отвергаема. — „Это так, но не должно забывать, что мы теперь находимся не в нормальном положении“; что несвойственно изменять иерархические отношения с той единственной целью, чтобы сделать возможной власть временную и притом личную. — „Я тут ничего несвойственного не вижу; ибо дело идет о временном учреждении, долженствующем кончиться с окончательным введением нового устройства крестьян. Обыкновенный административный порядок этим не изменится, а учреждается только временно новая полицейская власть“. Опасение министра о возникновении столкновений и пререканий между властями постоянными и чрезвычайными Государь отвергал, заметив, что „столкновений и пререканий быть не должно, ибо в инструкции временных генерал-губернаторов должен быть положительно определен круг их действий“. Другое опасение, что власть губернаторов упадет до низкого значения несамостоятельных чиновников и они принуждены будут заботиться не столько об управлении губернией, сколько об угождении генерал-губернаторам, — оспаривалось так: „С этим я также не согласен, ибо дело не в угождении, а в исполнении приказаний лиц, облеченных от меня особыми полномочиями“. Власть генерал-губернаторов — говорилось в записке — не имеет никаких условий к усовершенствованию администрации. „Власть генерал-губернаторов, — разъяснял Император, — как я ее понимаю, должна быть основана совсем на других началах“. Большая часть доводов, изложенных в записке, представленной Государю, служила лишь более или менее благовидными предлогами, истинный же повод к сопротивлению министерства внутренних дел предположенной мере усмотрел Государь в заключении министра, что власть генерал-губернаторов уничтожит начало, в силу которого представлялось губернским по крестьянским делам расправам, или присутствиям, как они названы впоследствии, — решать окончательно и без апелляций все споры между помещиками и крестьянами. Против этого места Его Величество начертал: „Слова эти, кажется, довольно объясняют дело“. Далее министр находил, что и губернаторы имеют право обращаться к военному начальству с требованием содействия; Государь же пояснял: „В этом и будет разница, ибо генерал-губернаторы должны будут сами действовать, а не обращаться с просьбой к военному начальству“. Против общего заключения записки Император написал: „Это собственно гражданский или канцелярский взгляд и вовсе несогласный с моим“. Согласился только Государь с мнением министра, что необходимо озаботиться возвышением власти губернаторов. „Этим и должно заняться для будущего“, — замечал он, а против предложения предоставить губернаторские места наиболее способным из членов губернских комитетов, не стесняясь чинами, сделал надпись: „Весьма будет полезно“. Зато все резче становились его замечания на заключительные представления министра. Министр: Составление инструкции генерал-губернаторам преждевременно, так как не составлены еще крестьянские положения и не утверждены проектированные учреждения по крестьянским делам. Государь: „Это значит, отложить ее до того, когда в ней не будет уже нужды или когда будет поздно“. Министр: Предполагается предоставить генерал-губернаторам для сохранения общественного порядка употреблять не одни только законные меры, но „все без разбора средства“. Государь: „Не понимаю, как такая мысль может войти в голову человеку, знающему мой образ мыслей и мои желания“. Министр: Генерал-губернаторы будут преувеличивать опасность из желания придать себе новую важность и значение. Государь: „Надеюсь, что лица, которые будут для сего выбраны мною и облечены полным моим доверием, вполне его оправдают“. Министр: Генерал-губернаторов, если они будут учреждены, нельзя освободить от текущих и маловажных дел, ибо они, чтоб не уронить своей власти, обязаны будут принимать: прошения, жалобы, письма и т. п. Государь: „Непременно должно их от этого освободить. Жалобы, им приносимые, должны ими передаваться губернаторам“. Министр: При введении крестьянского положения следовало бы временно освободить губернатора от председательства во всех подвластных ему учреждениях. Государь: „Здесь предполагается именно то, что я хочу сделать для временных генерал-губернаторов“. Министр: Следовало бы ассигновать особые суммы в распоряжение губернаторов на экстраординарные расходы. Государь: „Будет излишне с учреждением временных генерал-губернаторов“. Министр, перечислив предположенные им меры к расширению власти губернаторов, замечал: все эти меры достаточны для поддержания порядка и повиновения. Государь: „Я их не считаю достаточными без учреждения временных генерал-губернаторов“. Министр: В случае каких-либо особых местных затруднений всегда можно будет командировать уполномоченных и доверенных лиц. Государь: „Вот почему я желаю, чтобы подобные лица были уже на местах“. Решение свое Император выразил в последнем замечании: „Все сии соображения не изменяют моего убеждения в необходимости и пользе учреждения временных генерал-губернаторов“, а общее впечатление, произведенное на него запиской — в следующем обращении к Ланскому: „Я прочел все с большим вниманием и должен вам откровенно сказать, что записка эта сделала на меня весьма грустное впечатление. Она верно составлена не вами, а кем-нибудь из директоров департаментов или канцелярии, которым предполагаемое новое учреждение крепко не нравится, ибо должно ослабить их власть и то значение, которым они привыкли пользоваться и часто употреблять во зло“.
Строгая отповедь Государя заставила призадуматься старца Ланского. Полагая, что он лишился Высочайшего доверия, министр внутренних дел заготовил уже письмо к Императору с просьбой об увольнении от должности, но на ближайшем докладе Государь был с ним так приветлив и ласков, что Ланской не счел нужным просить об отставке. Его Величество обнял министра, выразив при этом надежду, что он „не сердится“, а когда министр заметил, что в иностранных газетах уже назначают ему преемника, то Император успокоил его уверением, что если служба его будет более не нужна, то он, Ланской, первый о том узнает.
Самая мера назначения генерал-губернаторов на время введения в действие новых положений о крестьянах, мера, которая была предположена Ростовцовым и которую с таким жаром отстаивал Государь, не была приведена в исполнение. Осенью 1858 года Главный Комитет постановил приступить к ее рассмотрению, когда поступит проект инструкций временным генерал-губернаторам, составление коих, вместо министра внутренних дел, было поручено государственному секретарю. Но помянутая инструкция никогда не была составлена, и все дело кануло в воду. Не трудно угадать причину снисходительного отношения Императора к Ланскому, в котором Его Величество ценил министра, наиболее искренно расположенного к делу, столь близкому сердцу Государя.
В начале августа 1858 года, предпринимая путешествие по разным внутренним губерниям, Александр Николаевич пожелал воспользоваться этим, дабы лично убедиться в положении крестьянского дела в провинции и снова гласно высказать свою непременную волю о доведении его до благополучного конца. Уже в первую свою поездку на север России, в июне того же года, Государь, принимая в Вологде местных дворян, выразил губернскому предводителю уверенность, что вологодское дворянство, всегда отличавшееся своей преданностью Престолу, и ныне, в общем деле, будет споспешествовать исполнению его предначертаний. Затем, выйдя к прочим представлявшимся ему дворянам, он повторил те же слова, прибавив: „Господа, я надеюсь, что вы совершенно сочувствуете моим желаниям и будете способствовать общей пользе по крестьянскому делу, а затем улучшите быт крестьян ваших, нераздельно с общей выгодою“.
Во вторую поездку, продолжавшуюся более месяца, Император произнес целый ряд речей при приеме дворянства посещенных им губерний.
В Твери Император впервые возвестил о вызове в Петербург уполномоченных от губернских комитетов. „Господа, — сказал он, — я очень счастлив, что имею случай выразить мою благодарность тверскому дворянству, которое уже неоднократно доказало мне свою преданность и готовность, вместе с другими губерниями, всегда содействовать общему благу. Вы это доказали во время последней войны, при составлении ополчения, и мне памятны жертвы дворян. Теперь я вам поручил важное для меня и для вас — дело крестьян. Надеюсь, что вы оправдаете мое доверие. Лицам, из среды вашей выбранным, поручено заняться этим важным делом. Обсудите его, обдумайте зрело, изыщите средства, как лучше устроить новое положение для крестьян, устройте, применяясь к местности так, чтобы было безобидно и для них, и для вас, на тех главных основаниях, которые указаны о моих рескриптах. Вы знаете, как ваше благосостояние мне близко к сердцу; надеюсь, что вам также дороги интересы ваших крестьян; поэтому я уверен, что вы будете стараться устроить так, чтобы было безобидно для вас и для них. Я уверен, что могу быть покоен: вы меня поддержите и в настоящем деле. Когда ваши занятия кончатся, тогда положения комитета поступят через министерство на мое утверждение. Я уже приказал сделать распоряжение, чтобы из ваших же членов было избрано двое депутатов для присутствия и общего обсуждения в Петербурге — при рассмотрении положений всех губерний в Главном Комитете. В действиях нам разойтись нельзя; наши цели одни — общая польза России. Я оставляю вас в полной уверенности, что вы оправдаете мои ожидания и мое к вам доверие; убежден, что вы мне будете содействовать, а не препятствовать“.
В Костроме: „Господа, костромская губерния по историческим воспоминаниям близка семье моей, и мы считаем ее родной, поэтому-то мне особенно приятно находиться среди вас после прошествия двадцати лет. Вчерашний прием тронул меня. Благодарю вас за готовность, с какою вы встретили желание мое улучшить быт крестьян. Этот близкий сердцу моему вопрос слишком важен для будущности России. Надеюсь, что вы в этом, так сказать, жизненном вопросе оправдаете вполне мои ожидания, применением главных начал, выраженных в моих рескриптах, к местным условиям, покончите его, при помощи Божией, без обиды как для себя, так и для крестьян. Для объяснений ваших выводов я позволяю вам избрать из среды себя двух депутатов, которые должны будут по окончании работ комитета здесь, на месте, прибыть в Петербург для окончательного пересмотра предложений ваших. Надеюсь, что вы оправдаете мое к вам доверие. Еще благодарю вас, господа, за оказанное вами усердие в прошедшую войну, за службу вашу и за ваши пожертвования“.
В Нижнем Новгороде: „Господа, я рад что могу лично благодарить вас за усердие, которым нижегородское дворянство всегда отличалось. Где отечество призывало, там оно было из первых. И в минувшую тяжкую войну вы откликнулись первыми и поступали добросовестно; ополчение ваше было из лучших. И ныне благодарю вас за то, что вы первые отозвались на мой призыв в важном деле улучшения крестьянского быта. По этому самому я хотел вас отличить и принял депутатов ваших, генерала Шереметева и Потемкина. Я поручил им благодарить вас и передать вам мои виды и желания; не сомневаюсь, что они это исполнили. Вы знаете цель мою: общее благо; ваше дело — согласить в этом важном деле частные выгоды свои с общей пользой. Но я слышу с сожалением, что между вами возникли личности, а личности всякое дело портят. Это жаль, устраните их; я надеюсь на вас; надеюсь, что их более не будет и тогда общее дело это пойдет. Я знаю, что вы трудитесь усердно, что уже много вами сделано; идите вперед. Сегодня оканчивается срок ваших занятий, но знаю, что труд ваш еще не готов. Я согласен продлить этот срок до 1-го октября; но к октябрю вы окончите, в этом я не сомневаюсь, не так ли, господа? Я полагаюсь на вас, я верю вам, вы меня не обманете… Путь указан, не отступайте от начал, изложенных в моем рескрипте и выданной вам программе. Труд ваш будет рассмотрен в Главном Комитете, но я дозволил вам представить его через двух избранных вами членов, которым вы поручите объяснить выводы свои в той мере, как это будет согласоваться с общим благом. Господа, делайте так, чтобы вам хорошо и другим не худо; думайте о себе, думайте и о других. Я вам верю и надеюсь, что вы оправдаете мое к вам доверие. Исполнив и окончив труд этот добросовестно, вы мне еще раз докажете вашу любовь и преданность и то бескорыстное стремление свое к общему благу, которым нижегородское дворянство отличалось. Считаю себя счастливым, что после двадцати одного года последнего моего здесь пребывания опять нахожусь ныне среди вас“.
Во Владимире Государь выразил неудовольствие дворянам по поводу предпринятого одним из них насильственного переселения своих крестьян в Сибирь и строго прибавил: „Надеюсь, что слова мои не останутся втуне“.
Еще строже звучала царская речь, обращенная к московскому дворянству. Тамошний губернский комитет постановил: разуметь под „усадебной оседлостью“ одно только крестьянское строение. Государь принял дворян в самый последний день пребывания своего в первопрестольной столице и произнес при этом следующее: „Мне, господа, приятно, когда я имею возможность благодарить дворянство, но против совести говорить не в моем характере. Я всегда говорю правду и, к сожалению, благодарить вас теперь не могу. Вы помните, когда я, два года тому назад, в этой самой комнате говорил вам о том, что рано или поздно надобно приступить к изменению крепостного права и что надобно, чтобы оно началось лучше сверху, нежели снизу. Мои слова были перетолкованы. После того я об этом долго думал и, помолясь Богу, решился приступить к делу. Когда, вследствие вызова петербургской и литовских губерний, даны мной рескрипты, я, признаюсь, ожидал, что московское дворянство первое отзовется, но отозвалось нижегородское, а московская губерния — не первая, не вторая, даже не третья. Это мне было прискорбно, потому что я горжусь тем, что я родился в Москве, всегда ее любил, когда был Наследником, люблю ее теперь как родную. Я дал вам начала и от них никак не отступлю…“ Перечислив главные основания, изложенные в рескриптах, Император продолжал: „Я люблю дворянство, считаю его первой опорой Престола. Я желаю общего блага, но не желаю, чтоб оно было в ущерб вам; всегда готов стоять за вас, но вы для своей же пользы должны стараться, чтобы вышло благо для крестьян. Помните, что на московскую губернию смотрит вся Россия. Я готов всегда сделать для вас все, что могу; дайте же мне возможность стоять за вас. Понимаете ли, господа? Я слышал, что комитет много уже сделал; я читал извлечения из его занятий; многое мне кажется хорошо; одно я заметил, что написано об усадьбах. Я под усадебной оседлостью понимаю не одни строения, но и всю землю. Еще раз повторяю, господа, делайте так, чтоб я мог стоять за вас. Этим вы оправдаете мою к вам доверенность“.
Из Москвы Александр Николаевич отправился в Смоленск и там снова обратился к представившимся ему дворянам в самых милостивых выражениях: „Мне приятно, господа, находиться среди вас и лично благодарить дворянство смоленское за преданность Престолу и Отечеству, которую оно неоднократно доказывало как прежде, так и в 1812 году и в последнюю войну. Мне приятно благодарить вас за готовность, выраженную вами в крестьянском деле. Мои предместники и, в особенности, покойный родитель мой, всегда оказывали внимание смоленскому дворянству; вы имеете документ его благоволения к вам, который был писан за несколько дней до его смерти; можно сказать, он и на смертном одре думал о вас (при этих словах на глазах Государя навернулись слезы). Одна из ваших дам поднесла матери моей образ для благословения меня, когда я имел честь командовать войсками, защищавшими столицу. Этот образ всегда при мне и служит, так сказать, новой связью, которая еще крепче соединяет меня с вами. Теперь вы собраны по крестьянскому делу. Это необходимо для благосостояния вашего, крестьян ваших и всей России. Займитесь им дельно и на указанных в моем рескрипте началах, обделайте это дело так, чтобы оно было безобидно для вас и для крестьян ваших. Я уверен: вы не обманете моих ожиданий и оправдаете мою к вам доверенность“.
Не меньшая похвала расточалась в речи Государя к виленским дворянам: „Господа, очень рад, что могу лично благодарить вас за живое участие, которое вы принимали во время последней войны, а равно и за радушие, оказанное вами моей гвардии. Но это для вас не ново. Я сам был свидетелем в 1849 году, как вы принимали гвардию. Благодарю вас за сердечный и радушный прием. Весьма рад видеть вас собравшимися здесь и быть между вами. Благодарю вас за участие, принимаемое вами в деле улучшения быта крестьян. Вы первые показали пример, и вся Империя за вами последовала. Я уверен, что вы ответите ожиданиям правительства и будете всегда и во всем помогать мне. Еще раз благодарю вас за прием и повторяю, что мне приятно видеть себя окруженным вами. Я надеюсь на вас“.
Царское путешествие по России в августе и сентябре 1858 года знаменует важную эпоху в развитии крестьянского вопроса. Оно дало делу сильный толчок, послужив поводом к гласному выражению непременной воли Государя, бесповоротной решимости его совершить освобождение крепостных крестьян. Сам Император вынес из своей поездки вполне благоприятные впечатления. Он убедился, что не встретит со стороны дворянства упорной и систематической оппозиции; что в среде этого сословия немало лиц, пламенно сочувствующих идее освобождения; что народ, повсюду встречавший его выражением неподдельного восторга, проникнуть бесконечным, благоговейным чувством преданности и признательности к державному Освободителю. Александр Николаевич вернулся в Петербург, в половине октября, в самом светлом и радужном настроении. При первом свидании с министром внутренних дел он сказал ему: „Мы с вами начали крестьянское дело и пойдем до конца, рука об руку“.
Почти одновременно с Государем возвратился в Петербург из заграничного отпуска и генерал-адъютант Ростовцов. Досуг свой он посвятил изучению крестьянского вопроса и мысли свои о его разрешении изложил в четырех всеподданнейших письмах, писанных, с разрешения Его Величества, из Вильдбада, Карлсруэ и Дрездена. „Не знаю как благодарить вас, — писал он в первом письме, — за мое временное отдохновение; в водовороте Петербурга я никогда не мог бы так сосредоточиться. На исход вопроса я смотрю с надеждой крепкой. Познакомившись с заграничными способами устройства крестьян, я убедился, что ни один из них для России не годится… России подлежат две задачи: первая — собственно освобождение, вторая — наделение крестьян землею“. Ростовцов не считал возможным правительственный выкуп крестьянской земли, по неимению на то финансовых средств, да, сверх того, замечал он, русский крестьянин „не понял бы бинома для выкупа земли в несколько десятков лет и сказал бы: вот те и свобода, оброка надбавили!“ Поэтому он полагал, согласно состоявшимся уже и Высочайше утвержденным постановлениям Комитета, „по невозможности освободить крестьян ни с землей, ни без земли, оставить им при освобождении дома их, огороды и их пашни в постоянное пользование. Затем личная свобода должна дать крестьянину свободу труда как источник дальнейшего духовного развития и улучшения материального“.
Во втором письме, развивая начала, изложенные в первом, Ростовцов ставит три условия, по мнению его, необходимые для обеспечения новому порядку предсказанного им успеха: чтобы крестьяне действительно почувствовали облегчение в своем положении; чтобы помещики успокоились; чтобы местные власти ни минуты не колебались. „Для сего, — поясняет он, — необходимо, чтобы патриархальная власть помещика, державшая доселе в спокойствии всю Россию, но при новом порядке вещей уже невозможная, заменилась другой, надежной властью, т. е. совокупными действиями мира, помещика и правительства; чтобы достоинство помещика было в глазах крестьян возвышено и чтобы отношения крестьян и к помещику, и к местному начальству, и между собой были определены, и определены точно“.
Дальнейшие предположенные им мероприятия Ростовцов сопровождает в третьем письме следующими соображениями: „С молитвой и любовью изложил я все, что имею счастие при сем Вашему Величеству представить. Чрезвычайно трудно интересы поставить в равновесие без столкновений. Это самая важная задача в нашем деле. Не знаю, до какой степени Бог сподобил меня успеть в этом… Но это только канва, требующая развития… Дай Бог, Государь, чтобы Комитет и вы одобрили эти главные начала… Надобно быть чрезвычайно осторожным в изложении подробностей. Главную осмотрительность следует соблюдать в постановлениях для местной общины и в определении рода наказаний по приговору мира. И то, и другое каждая община определит сама, лучше всяких законодательных теорий. О наказаниях телесных не следует упоминать: это будет пятно для освобождения, да и есть места в России, где оные, к счастью, не у потребляются“.
Четвертое письмо посвящено рассмотрению вопроса о выкупе, о котором Ростовцов изменил свое мнение, не только перестав отвергать его возможность, но советуя правительству сказать ему широкое содействие под условием, однако, чтобы выкуп не был обязателен ни для помещиков, ни для крестьян. Письмо заключалось апологией крестьянской общины как вернейшего средства обеспечить помещику взимание оброка, а правительству — податей и повинностей с крестьян.
Изложенные живым, образным языком, не лишенным в своеобразии своем красноречивой убедительности, мысли и предположения Ростовцова пришлись как нельзя более по душе Государю. В них видел он отражение собственных взглядов, беспристрастное, чуждое всякого доктринерства отношение к обоим сословиям, искреннее желание согласовать их обоюдные интересы в смысле общего блага России. С этого времени доверие Александра Николаевича к Ростовцову укрепилось навсегда и никакие посторонние влияния не могли уже поколебать его впоследствии. К обсуждению его предположений Государь пригласил в Гатчину, где в те дни находился Двор, другого верного своего сотрудника Ланского. На этих совещаниях решено: главнейшие из обсуждаемых мер провести в Главном Комитете, в личном присутствии Императора и под его председательством.
Рассмотрению предположений генерал-адъютанта Ростовцова Комитет посвятил четыре заседания, происходившие 18-го октября, 19-го, 24-го и 29-го ноября, в продолжение коих Государь ни разу не покидал председательского кресла.
Он открыл первое заседание заявлением, что в настоящем положении крестьянского вопроса, когда работы некоторых губернских комитетов уже оканчиваются и должны поступить на рассмотрение Главного Комитета и учрежденной при нем комиссии, считает необходимым определить порядок или последовательность занятий их по этому важному делу вообще.
Признавая в письмах, писанных ему из-за границы Ростовцовым, „много весьма дельных и полезных мыслей и предположений“.
Его Величество пригласил Комитет приступить к обсуждению извлечений из этих писем, составленных самим Ростовцовым в систематическом порядке, напечатанных и предварительно разосланных членам Комитета.
Дав высказаться всем присутствовавшим, Государь повелел Комитету „принять к надлежащему руководству“ следующие правила:
1) При рассмотрении и впоследствии при обнародовании всех законодательных по настоящему делу работ соблюсти непременно три условия: чтобы крестьянин немедленно почувствовал, что быт его улучшен; чтобы помещик немедленно успокоился, что интересы его ограждены, и чтобы сильная власть ни на минуту на месте не колебалась, отчего ни на минуту же общественный порядок не нарушился. 2) Следуя этому правилу, предоставить министру внутренних дел ныне же, особым циркуляром, предварительно рассмотренным Главным Комитетом, предложить всем губернским комитетам, чтобы они при представлении составленных ими проектов непременно объяснили во всей подробности, чем состояние помещичьих крестьян улучшается в будущем, объявив комитетам, что в справедливости их показаний Государь Император вполне полагается на их дворянскую честь. 3) По мере поступления в министерство внутренних дел оконченных губернскими комитетами проектов, министерство это должно рассматривать каждый проект отдельно, проверив притом: нет ли в нем каких-либо отступлений от Высочайше утвержденных начал и указаний; нет ли отступлений вообще от духа государственных узаконений и действительно ли улучшается ими быт помещичьих крестьян и в чем именно? 4) Проекты губернских комитетов вносятся министерством внутренних дел с его отметками в Главный Комитет, где поступают на предварительное рассмотрение особой комиссии. 5) Каждый из губернских проектов может рассматриваться отдельно, по мере поступления, но утверждение и обнародование всех вообще губернских положений должны быть сделаны в одно и то же время по всей России. Для сличения единства системы и коренных постановлений и для употребления лучших мыслей каждой губернии на пользу всех, от ближайшего усмотрения комиссии и Главного Комитета будет зависеть, при окончательном своде всех губернских проектов и частных замечаний на них, составить одно общее для всей России положение, с необходимыми, по разным местностям, дополнениями, изменениями и частными положениями. 6) Сверх этого положения, Главный Комитет и комиссия составляют и рассматривают разные законоположения, необходимые для успешного действия губернских положений. 7) Относительно этих законоположений Главный Комитет указывает и рассматривает основные их черты или главные начала, по Высочайшем утверждении коих они передаются в подлежащие министерства для подробного изложения и обработки, поверяются II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии в смысле юридическом, затем снова вносятся в Главный Комитет и наконец представляются, с заключением его, на окончательное утверждение Государя Императора. 8) От усмотрения Главного Комитета зависит определять, по соображении с предположениями генерал-адъютанта Ростовцова, какие из упомянутых законоположений должны быть изданы и приведены в действие прежде издания губернских или общего положений, какие в одно с ним время и какие после? 9) При окончательной обработке всех вообще положений должны быть приняты в соображение все полезные мысли губернских комитетов. 10) Как комиссии, так и Главному Комитету предоставляется право приглашать в свои заседания, для необходимых объяснений и совещаний, не только членов, избранных от губернских комитетов, но и всех тех лиц, кои своими познаниями о сельском хозяйстве и быте крестьян могут принести пользу рассматриваемому делу, а также некоторых губернаторов и назначенных губернаторами членов губернских комитетов.
Выслушав Высочайшее повеление, Главный Комитет положил принять его к надлежащему исполнению, но самое обсуждение предположений Ростовцова отложил до того времени, когда соответствующие проекты губернских комитетов и вообще разных ведомств поступят на его рассмотрение. При этом относительно предположений об устройстве уездного управления и полиции, а также учреждений для разбора недоразумений и споров между помещиками и крестьянами занесено в журнал особое Высочайшее повеление, разрешавшее членам, при рассмотрении означенных мер в Комитете, не стесняться тем, что главные их начала одобрены Государем Императором, но высказать свое мнение против всех возражений и замечаний, с полною откровенностью.
По обсуждении в трех заседаниях Комитета мыслей и соображений, изложенных во всеподданнейших записках Ростовцова, Государь повелел принять их за главные основания, коими комиссия и Комитет должны впредь руководствоваться: комиссия — при рассмотрении проектов губернских комитетов, а Главный Комитет — проектов комиссии. Впрочем, комиссии предоставлялось, в случае если бы она признала какие-либо предположения губернских комитетов хотя и несогласными с указанными основаниями, но действительно полезными и заслуживающими быть принятыми во внимание, представлять о таких предположениях на Высочайшее усмотрение через Главный Комитет. Предложенные Императором последнему „для руководства“ правила были следующие:
1) При обнародовании нового положения о помещичьих крестьянах предоставляются сим крестьянам права свободных сельских сословий, личные по имуществу и по праву жалобы. 2) Крестьяне сии входят в общий состав свободного сельского сословия в государстве. 3) Крестьяне распределяются на сельские общества, которые должны иметь свое мирское управление. Для всех губерний мирское управление обязательно только в отношении административном; в тех же из губерний или уездов, где, по народному обычаю, уже существует общинное пользование угодьями, мирское управление заведует и сими угодьями. 4) Власть над личностью крестьянина, по исполнению или по нарушению им обязанностей члена сельского общества, сосредоточивается в миру и его избранных. При определении подробностей устройства мира и учреждений, посредством коих он должен действовать, а также отношений мира к помещику, обратить внимание: а) на постановления по сему предмету в Своде Законов и б) на IX главу программы, данной в руководство губернским комитетам, сообразив, может ли сия глава оставаться в своей прежней силе или следует ее изменить? 5) Помещик должен иметь дело только с миром, не касаясь личностей. 6) Мир отвечает круговой порукой за каждого из своих членов по отправлению повинностей казенных и помещичьих. 7) Необходимо стараться, чтобы крестьяне постепенно делались поземельными собственниками. Для сего следует: а) сообразить, какие именно способы могут быть предоставлены со стороны правительства для содействия крестьянам к выкупу поземельных их угодий, и б) определить время прекращения срочнообязанного положения крестьян. При сем Государь Император соизволил Высочайше повелеть: а) чтобы с будущего 1859 года все превышение в доходах с государственных имуществ против настоящего поступало на содействие помещичьим крестьянам к выкупу их угодий; б) чтобы комиссия сообразила, можно ли прекращение срочнообязанного положения определить так: срочнообязанное положение прекращается как для мира вообще, так и для крестьянина отдельно, когда они или целыми обществами, или поодиночке выкупят у помещика ту землю, которая вследствие Высочайших рескриптов будет им определена в пользование, или когда крестьянин выкупит у помещика такие угодья, которые на основании тех же рескриптов могут обеспечить ему исправную уплату податей и повинностей. 8) При обнародовании положения постановить, что земли населенные, принадлежащие дворянам, могут приобретаться и впредь, на основании существующих постановлений, лицами всех сословий; если же на земле будут водворены крестьяне, то лица, не имеющие ныне права владеть имениями, могут приобретать покупкой и такие земли, с тем только, чтобы при самой покупке имения, одновременно с совершением купчей, крестьяне, в имении водворенные, получили бы в собственность усадьбы, пахотные земли и прочие угодья за выкуп, по полюбовному соглашению. При этом обсудить и определить меры, кои должны быть приняты для ограждения крестьян от притеснений со стороны покупщика, особенно при уплате определенного по взаимному соглашению выкупа. 9) Подобные же условия предоставить заключать и самим помещикам, буде пожелают. 10) Мелкопоместным дворянам, кои при освобождении крестьян понесут убытки или расстройство в хозяйстве, оказать некоторое пособие со стороны правительства. 11) При рассмотрении губернских проектов сообразить и определить способы и порядок устройства дворовых людей. 12) Способствовать всеми возможными мерами к ограждению большого сельского хозяйства, но без стеснения личной свободы крестьянина и без нарушения тех прав, кои будут им дарованы, оказывая всемерно покровительство устройству и малых хозяйств, дабы сохранить нашу земледельческую промышленность и устранить всякое опасение в доставлении хлеба, нужного для продовольствия войск и городов, и поддержать нашу хлебную торговлю с иностранными государствами. В заключение Государь Император изволил предоставить комиссии, в тех случаях, когда при исполнении возложенных на нее обязанностей, встретятся вопросы, требующие разъяснения, входить с представлением в Главный Комитет, коему испрашивать на такие вопросы разрешение Его Величества.
Между тем губернские комитеты усердно работали над порученным им делом, хотя в среде их и обнаружились существенные разногласия, распространявшиеся на самые коренные начала преобразования. Ясно обозначились при этом три направления: вовсе не сочувствующих освобождению, стремившихся осуществить его с соблюдением сословного дворянского интереса и, наконец, желавших уничтожения крепостного права, оставляя без ограждения интересы помещиков. Большинство почти всюду составлялось из сторонников первых двух направлений, но и представители третьего образовали довольно значительное меньшинство. К составу этого меньшинства почти повсеместно принадлежали члены комитетов, не по выбору дворян, а по назначению от правительства. Пререкания между большинством и меньшинством замедлили ход занятий губернских комитетов, из которых большая часть не окончила своих работ в установленный срок. Тем не менее с конца 1858 года стали поступать в министерство внутренних дел проекты губернских комитетов, обыкновенно в двух редакциях: большинства и меньшинства. Первым представил свои труды нижегородский комитет, вторым — петербургский, третьим — симбирский. По рассмотрении их в земском отделе они были переданы в комиссию при Главном Комитете, в которой разбор их взял на себя Ростовцов. Скоро выяснилось, что такой порядок рассмотрения губернских проектов, при большом их числе — по два, а иногда и по три на каждую губернию, и существенных между ними разногласиях, — превышает силы четырех членов комиссии. В министерстве внутренних дел давно было сознано это неудобство и уже в октябре составлено предположение об учреждении при министерстве двух специальных комиссий: одной — для рассмотрения первой, общей для всех губерний части крестьянских положений, и другой, для второй части — по разным местностям или полосам.
Генерал-адъютант Ростовцов, со своей стороны, внес в комиссию предположения, сходные с проектом министерства внутренних дел, и лишь дополненные предложением третьей, финансовой комиссии для составления положения о выкупе.
В начале февраля 1859 года особая комиссия при Главном Комитете, одобрив мысли Ланского и Ростовцова, представила на утверждение Государя заключение свое об учреждении помянутых комиссий, названных редакционными, на что и последовала следующая Высочайшая резолюция: „Исполнить, но с тем чтобы председательство в редакционных комиссиях было поручено генерал-адъютанту Ростовцову, если он согласится принять эту обязанность на себя“. На докладе председателя Главного Комитета, князя Орлова, о согласии Ростовцова, Государь собственноручно начертал: „Искренно благодарю его, что он принял на себя эту тяжелую обузу. К благородным его чувствам я давно привык. Да поможет ему Бог оправдать мое доверие и мои надежды“.
Члены редакционных комиссий разделялись на две категории: одна состояла из чиновников, командированных разными ведомствами, а именно: министерствами внутренних дел, юстиции, государственных имуществ и финансов, а также II Отделением Собственной Его Величества Канцелярии, другую составляли так называемые „эксперты“, из помещиков, большей частью членов губернских комитетов, по выбору председателя. Среди первой группы выделялись оба „непременных члена“: управляющий делами Главного Комитета Жуковский и управляющий Земских отделом министерства внутренних дел Соловьев, но в особенности Н. А. Милютин, ближайший сотрудник и доверенное лицо Ланского, по ходатайству его, хотя и не без затруднений, ввиду известного его либерального образа мыслей, назначенный по увольнении Левшина исправляющим должность товарища министра внутренних дел.
Николай Милютин принадлежал к кружку молодых чиновников передового направления, заявивших о себе деятельным участием в трудах и занятиях географического общества, председателем которого состоял Великий Князь генерал-адмирал. Тесная дружба связывала его с прочими участниками этого кружка: Головниным, Рейтерном, князем Д. А. Оболенским, А. А. Абазой. Все они горячо сочувствовали делу освобождения, но Милютин, по служебному своему положению, по неограниченному доверию, которое питал к нему Ланской, более других имел возможность воздействовать, в смысле своих убеждений, на ход и развитие крестьянского вопроса. Великая Княгиня Елена Павловна выражала ему живое сочувствие и оказывала деятельное покровительство.
Со времени возвращения из заграничной поездки, сойдясь с Ланским и действуя в полном с ним согласии, Ростовцов выразил большую предупредительность к товарищу министра внутренних дел, доверив ему указать на тех лиц, которых надлежало пригласить в редакционные комиссии в качестве экспертов, и выбор Николая Милютина, естественно, пал на его единомышленников, членов меньшинства губернских комитетов, по большей части, не избранных в состав их дворянами, а назначенных от правительства. „Почтеннейший Юрий Федорович, — писал он самому даровитому из них, Самарину, — в дополнение к официальному поручению, уже отправленному на ваше имя, мне поручено обратить к вам дружеское воззвание и от себя. С радостью исполняю это поручение, в надежде, что вы не отклоните от себя тяжелой, но приятной обязанности довершить великое дело, которому мы издавна были преданы всей душой“. Сообщив имена членов, назначенных в редакционные комиссии, „эксперты и министерские члены, — продолжал Милютин, — имеют совершенно равные права и обязанности. Депутаты же, призываемые из губернских комитетов, вероятно, будут иметь голос лишь совещательный. Могу вас вполне удостоверить, что основания для работ широки и разумны. Их может по совести принять всякий, ищущий правдивого и мирного разрешения крепостного права. Отбросьте все сомнения и смело приезжайте сюда. Мы будем, конечно, не на розах: ненависть, клевета, интриги всякого рода, вероятно, будут нам препятствовать. Но именно поэтому нельзя нам отступить перед боем, не изменив всей прежней нашей жизни. Идя в комиссию, я более всего рассчитывал на ваше сотрудничество, на вашу опытность, на ваше знание дела. При всей твердости моих убеждений я встречаю тысячу сомнений, для разрешения которых нужны советы и указания практиков. Здесь вы нужнее, чем где-либо. Обнимаю вас от всей души, в надежде на радостное свидание“. Самарин не замедлил откликнуться на этот горячий призыв.
Как в Высочайшем повелении, так и в указе Сената об учреждении редакционных комиссий Ростовцов был назван их „председателем и непосредственным начальником“. Хотя этими узаконениями и устанавливались две комиссии: одна для составления общего, другая — местных положений, но председателю представлялось право дать им внутреннее устройство по его ближайшему усмотрению, соответственно пользе и важности порученного комиссиям дела, а потому Ростовцов слил обе комиссии в одно общее присутствие, а членов распределил по трем отделениям: административному, хозяйственному и юридическому, к которым присоединил, в виде четвертого отделения, образованную несколько позже финансовую комиссию для изыскания мер к производству выкупа крестьянских наделов.
Первое заседание общего присутствия состоялось в большой зале 1-го кадетского корпуса 4-го марта. Два дня спустя все находившиеся уже в Петербурге члены редакционных комиссий были представлены председателем Государю в Зимнем дворце. „Я желаю только блага России“, — сказал им Император. — „Вы призваны, господа, совершить большой труд. Я буду уметь оценить его. Это дело щекотливое, я знаю. Мой выбор пал на вас; обо всех вас я слышал от вашего председателя; он мне всех рекомендовал. Я уверен, что вы любите Россию, как я ее люблю, и надеюсь, что исполните все добросовестно и оправдаете мое к вам доверие. На случай сомнения и недоразумений при исполнении моих предначертаний посредником между вами и мной будет ваш председатель. Он будет доводить обо всем происходящем до моего сведения. Я надеюсь, что с вами мы приведем это дело к благополучному окончанию. Да поможет вам Бог в этой трудной работе, а я вас не забуду. Прощайте“. Те же пожелания и надежды выразил Государь и членам экспертам, прибывшим впоследствии в Петербург по вызову председателя и представлявшимся ему в Петергофе 8-го августа, прибавив: „Господа, я благодарю вас за ваши труды и надеюсь на ваше усердие. Желаю, чтобы вы сделали хорошо и для помещиков, и для крестьян, как до сих пор видел я это в ваших трудах. Делать нужно не спеша и не тянуть“.
В первых заседаниях общего присутствия редакционных комиссий Ростовцов изложил программу предстоявших им занятий, предложив при начертании положений руководствоваться извлечениями из его всеподданнейших писем, а также запиской его: „Ход и исход крестьянского вопроса“ и дополнением к ней, на котором Государь собственноручно надписал: „Главные основания совершенно согласны с моими мыслями“. Сущность предложений председателя сводилась к следующим основным началам: 1) освободить крестьян с землей; 2) конечной развязкой освобождения считать выкуп крестьянами их наделов у помещиков; 3) оказать содействие делу выкупа посредничеством, кредитом или финансовыми операциями правительства; 4) избегнуть, по возможности, регламентаций срочнообязанного периода или сократить переходное состояние; 5) барщину уничтожить законодательным порядком через три года, переводом крестьян на оброк, за исключением только тех, которые сами того не пожелают; 6) дать самоуправление освобожденным крестьянам в их сельском быту. Большинство членов комиссии находилось по этим вопросам в полном единомыслии с председателем.
Ростовцов доводил до Высочайшего сведения подробности о ходе занятий в комиссиях, представляя Государю все журналы их заседаний и главнейшие из докладов отделений. Его Величество читал их с большим вниманием, о котором свидетельствуют собственноручные надписи на полях, поправки ошибок и даже опечаток, вкравшихся в печатные журналы комиссий.
Скоро Императору Александру пришлось личным вмешательством разрешить спор между большинством комиссий и двумя их членами, графом Шуваловым и князем Паскевичем, по одному из важнейших вопросов: что, считать окончанием крепостного периода? Ростовцов разъяснил, что по воле Государя твердо им выраженной, свобода крестьян должна исходить от помещиков, как это определено в рескриптах: дворянство изъявило желание дать свободу крестьянам, потому что она исходит от него, и Государь желает остаться верным первой своей мысли. Комиссия постановила, согласно с предложением председателя, признать концом срочнообязанного переходного периода выкуп, хотя и не обязательный, крестьянских полей и угодий. Граф Шувалов и князь Паскевич не согласились с этим постановлением, отказались подписать журнал и требовали занесения в него их отдельного мнения: чтобы со времени положительного разрешения имущественных отношений помещиков и крестьян право собственности помещиков и право пользования крестьян вошло немедленно в состав общих гражданских прав и чтобы вопрос о выкупе был поставлен совершенно отдельно от определения личных и имущественных прав крестьян. Председатель и большинство комиссии, находя это мнение „противным Высочайшей воле“, допускали его занесение не в общий, а только в особый журнал. Решение их утверждено Высочайшим повелением, состоявшимся по докладу Ростовцова: в печатные журналы, рассылаемые для общего сведения, мнения, поданные членами отдельно от большинства, не помещать, дабы избежать всякого проявления разномыслия комиссий, как органов правительства, но вносить их, вместе с постановлением большинства, в комиссию Главного Комитета в виде приложений. Тогда граф Шувалов и князь Паскевич подали прошения об увольнении их от звания членов редакционных комиссий. Просьбу эту Ростовцов не преминул повергнуть на воззрение Государя, и в особой записке выяснил сущность разногласия между большинством комиссий и двумя членами.
Государь отнесся к делу с вниманием, подобающим важности этого первого столкновения в среде редакционных комиссий двух противоположных направлений. Он утвердил решение большинства, как явствует из надписи Ростовцова на журнале общего присутствия: „Государь Император изволил читать постановления комиссий, одобрить и вообще все их действия найти совершенно верными основным началам, Высочайше данным им в руководство 28-го мая 1859 года в Царском Селе“. При этом председатель удостоверил членов, „что Государь читал наши журналы два раза, излагая мне конфиденциально свои виды и взгляды на дело, из чего можно было заключить, что он так знаком с вопросом и понимает его, как только понимают его, может быть, сами члены комиссий“. Но выслушав одну сторону, Император считал справедливым познакомиться и с мнением другой и, приняв Шувалова и Паскевича в частной аудиенции, написал Ростовцову: „После личного объяснения я потребовал от них письменного и полного разъяснения их мнения, с тем чтобы они прислали его мне, в собственные руки. Поэтому увольнением их повременить, впредь до дальнейшего приказания“. Несколько дней спустя состоялось Высочайшее повеление об окончательном обсуждении в общем присутствии редакционных комиссий мнения Шувалова и Паскевича о значении и способах прекращения срочнообязанного положения, изложенного в представленной ими всеподданнейшей записке. Сущность разногласия с большинством члены меньшинства так определили в заключении своей записки: „По смыслу предложения генерал-адъютанта Ростовцова, окончательное освобождение крестьянского сословия постановлено в зависимость от выкупа, который хотя и предполагается в виде добровольной меры, но, составляя единственный общий исход крестьянскому вопросу, тем самым принимает характер принудительный; по вашему же убеждению, необходимо, чтобы действительное освобождение крестьян с правом бессрочного поземельного пользования было достигнуто в определенный и непродолжительный срок, независимо от выкупа, который при содействии государственного кредита должен быть безусловно предоставлен добровольному соглашению помещиков и крестьян“.
Обсуждение записки двух членов возбудило горячие прения в чрезвычайном заседании общего присутствия комиссий, в котором Ростовцов устранил от себя председательство. Ораторы большинства — Милютин, Соловьев, князь Черкасский — возражали графу Шувалову и князю Паскевичу, что освобождение крестьян без обеспечения их земельными наделами, которые, с согласия помещиков, могли бы переходить к крестьянам путем организованного правительством выкупа, было бы только номинальным освобождением, а в сущности — оставлением их в полной экономической зависимости от помещиков, в вечно обязательных к ним отношениях, неизбежных, когда одно лицо пользуется собственностью другого, и в административном им подчинении, подобно тому как в прибалтийских и привислянских губерниях. Члены большинства полагали, что правильная организация выкупа установленных на долгие сроки неизменных повинностей может одна только положить предел неудобному и могущему породить ряд непрерывных столкновений, переходному положению, которое сопряжено с продолжением неприятной для крестьян барщины и сложного урочного положения, обставленного дисциплинарными взысканиями, и есть в сущности продолжение крепостного права, в несколько измененной форме. К этим соображениям члены-эксперты из помещиков присовокупили другие, еще более веские доводы. Крепостное право — рассуждали они — только тогда падет быстро, когда помещики будут убеждены, что регулированные законом наделы поступят в бесповоротное пользование крестьян, за определенные так же законом неизменные повинности, и в таком случае нельзя сомневаться, что помещики сами, и притом весьма быстро, пойдут навстречу организованной правительством выкупной операции, представляющей единственный окончательный выход из крепостных отношений. Здравому смыслу и духу русского дворянства, расставшегося уже с крепостным правом, совершенно соответствует не тянуть длинной канители обязательных отношений, а принять сразу бесповоротное решение и затем уже устраивать свое хозяйство на новых началах, при помощи тех оборотных капиталов, которые даст дворянству организованный правительством выкуп.
Перенесенные на такую чисто принципиальную почву прения не могли привести к соглашению. Шувалов и Паскевич, с одной стороны, большинство комиссий — с другой, остались при прежних своих мнениях. На журнале общего присутствия Государь положил следующую резолюцию: „Исполнить по мнению большинства, но желаю, чтоб и два члена оставались в комиссии, надеясь, что, принеся в жертву свое личное мнение, они с прежним усердием будут участвовать в работах комиссий для довершения великого дела, ей порученного“.
Согласие свое со взглядами большинства редакционных комиссий на разрешение крестьянского вопроса Император Александр еще определеннее выразил в замечаниях на заключительную докладную записку князя Паскевича, представленную ему два месяца спустя, по возвращении его из поездки по Южной и Западной России. Против утверждения члена меньшинства, что правительство во что бы то ни стало хочет сделать из крестьян поземельных собственников, Государь написал, что это — существенное условие, от которого он „ни под каким видом не отойдет“; против предположения о предоставлении крестьянам права отказа от земли: „и тогда помещики будут сгонять их с земли и пустят ходить по миру“; против замечания, что предположения редакционных комиссий могут быть введены только силой: „да, если дворянство будет продолжать упорствовать“; против предложения даровать крестьянам полную личную свободу через три года: „с первого дня по издании положения“; против слов, что выкуп должен быть добровольный: „иначе я его не допускаю“; наконец, против уверения Паскевича в добросовестности его убеждения: „верю, но сожалею о неправильности взгляда“.
Такому повороту в воззрениях Александра Николаевича на сущность задуманного преобразования немало способствовали обстоятельства, сопровождавшие вызов в Петербург и пребывание в столице членов, отряженных дворянскими губернскими комитетами для представления высшему правительству разъяснений по выработанным комитетами проектам положений об улучшении быта крепостных крестьян.
К концу июля 1859 года почти все губернские комитеты — 44 из 48 — окончили свои занятия и составили проекты положений, но так как и в их среде мнения разделились, то едва ли не каждый комитет представил в министерство внутренних дел по два проекта: один от большинства, другой — от меньшинства. Не сочувствуя направлению первых, министр Ланской озаботился, чтобы из вызванных в Петербург депутатов, по два от комитета, один был от большинства, другой от меньшинства. Но и эта мера показалась ему недостаточной, чтобы устранить коренной разлад между представителями губернских комитетов и членами редакционных комиссий, уже приступивших к составлению положений в направлении, совершенно отличном от того, которое преобладало в среде дворян-помещиков. „Нет никакого сомнения, — писал Ланской в доверительном докладе Государю, — что каждый из членов идет с намерением поддержать и, если можно, ввести в будущее положение о крестьянах свой взгляд на предмет. Не подлежит также сомнению, что поборники каждого направления выразят стремление действовать по взаимному между собой соглашению, стараться достигнуть изменения принятых правительством начал, не согласных с их мнением. Такое стремление не может не затормозить дела. Для спокойствия государства, для успешного окончания предпринятого преобразования главная работа должна состоять в том, чтобы мнения, рассеянно выраженные в разных комитетах, не слились бы в единомысленные и не образовавшиеся еще разноцветные партии, гибельные как для правительства, так и для народа. Посему стремление к образованию партий с самого начала должно быть положительно устранено“. Напомнив, что в силу Высочайшего повеления избранные комитетами члены вызываются для представлений правительству „тех сведений и объяснений, кои оно признает нужным иметь“, министр продолжал: „Правительству же полезно иметь от них справки не о коренных началах, которые признаны неизменными, не о развитии их, которое принадлежит самому правительству, а единственно только о применении проектированных общих правил к особенным условиям каждой местности. Посему не должно давать развиваться мечтаниям, будто бы избранные комитетами члены призываются для разрешения каких-либо законодательных вопросов или изменения в государственном устройстве. Уничтожение крепостного права есть дело уже решенное в благотворной мысли Вашего Величества и никакой перемене подлежать не может. Царское слово непоколебимо. Дело подданных осуществить это священное слово с тем же радушием и любовью, с какими оно произнесено вами, для блага современников и потомства“. Соглашаясь с мнением Ланского, Государь надписал на его докладе: „Нахожу взгляд этот совершенно правильным и согласным с моими собственными убеждениями. Прошу сообщить это генерал-адъютанту Ростовцову“.
Избранники губернских комитетов были разделены на две смены: депутаты от 21-й губернии вызваны в Петербург к концу августа; представители прочих губерний должны были последовать за ними несколько месяцев спустя, уже по оставлении столицы членами первого призыва.
Депутаты стали съезжаться в половине августа, а 25-го числа того же месяца были приглашены в общее присутствие редакционных комиссий. Председатель прочитал им Высочайше утвержденную инструкцию, определявшую круг и предел их деятельности, которая сводилась к обязанности давать письменные разъяснения на предложенные им редакционными комиссиями вопросы, а также разъяснения словесные, в заседаниях комиссий. Такое ограничение возбудило всеобщее неудовольствие депутатов. Коллективным письмом к Ростовцову они обратились с ходатайством об испрошении им Высочайшего соизволения иметь общие совещания с тем, чтобы все их соображения как по предъявленным им, так и вообще по существу крестьянского положения вопросам поступили на суд высшего правительства. В ответ на это письмо председатель редакционных комиссий сообщил депутатам следующее Высочайшее повеление: „Его Императорское Величество прежде и ныне не встречает препятствия к тому, чтобы члены губернских комитетов совещались между собой; в деле столь важном и столь близко касающемся интересов дворянства Государь Император изволит находить полезным, чтобы члены губернских комитетов помогали друг другу своей местной опытностью; но подобные частные совещания не должны иметь характера официального“. Далее, подтверждалось депутатам, чтобы они, в точности соображаясь с преподанной им инструкцией, не касались общих начал, а ограничивались применением их к своим местностям, и мнения свои представляли отдельно по каждой губернии. В заключение им снова обещалось, что все их ответы, без исключения, будут представлены на обсуждение Главного Комитета.
На другой день, 4-го сентября, депутаты приглашены были в Царское Село для представления Императору, который обратился к ним со следующей речью: „Господа, я очень рад вас видеть. Я призвал вас для содействия делу, равно интересному для меня и для вас, и успеха которого, я вполне уверен, вы столько желаете, сколько и я. С ним связано будущее благо России. Я уверен, что верное мое дворянство, всегда преданное Престолу, с усердием будет мне содействовать. Я считал себя первым дворянином, когда был еще Наследником, я гордился этим, горжусь этим и теперь и не перестаю считать себя в вашем сословии. С полным доверием к вам начал я это дело; с тем же доверием призвал вас сюда. Для разъяснения обязанностей ваших я велел составить инструкцию, которая вам предъявлена. Она возбудила недоразумения; надеюсь, что они разъяснились. Я читал ваше письмо, представленное мне Иаковом Ивановичем; ответ на него, вероятно, вам уже сообщен. Вы можете быть уверены, что ваши мнения мне будут известны: те, которые будут согласны с мнением редакционной комиссии, войдут в ее положение; все остальные, хотя бы и несогласные с ее мнением, будут представлены в Главный Комитет и дойдут до меня. Я знаю, вы сами убеждены, господа, что дело не может окончиться без пожертвований, но я хочу, чтобы жертвы эти были как можно менее чувствительны. Буду стараться вам помочь и жду вашего содействия, надеясь, что доверие мое к вам вы оправдаете не одними словами, а на деле. Прощайте, господа“. Воронежский депутат князь Гагарин отвечал, что дворяне готовы на жертвы, хотя бы они простирались до трети их достояния. Государь возразил: „Нет, таких значительных жертв я не требую. Я желаю, чтоб великое дело совершилось безобидно и удовлетворительно для всех“.
Александр Николаевич был, по-видимому, уверен, что личное его вмешательство восстановит мир и согласие между избранниками дворянских комитетов и редакционными комиссиями. Надежду свою на конечный успех он выразил проездом через Харьков, 16-го октября, тамошнему дворянству в таких словах: „Пользуюсь случаем, господа, находясь среди вас, чтобы лично вас благодарить еще раз за усердие, оказанное вами, и жертвы, принесенные вами в минувшую войну. Насчет крестьянского дела, в котором я также обратился с полной доверенностью к вашему участию и результатов которого и я, и вы ожидаем теперь, скажу вам, что оно подвигается вперед, хотя медленно, но добросовестно, и я надеюсь, что мы достигнем, с Божией помощью, окончания этого вопроса, как я того желаю, то есть чтобы было хорошо и вам, и крестьянам вашим. До свидания, господа, на балу. Я рад, что буду видеть сегодня ваше общество“.
Однако в отсутствие Государя из столицы, продолжавшееся более двух месяцев, отношения между дворянскими депутатами и редакционными комиссиями обострились еще сильнее прежнего. Первые были раздражены не только оповещением от министерства внутренних дел, что, по доставлении ими потребованных комиссиями объяснений, дальнейшее пребывание в Петербурге для них не обязательно, но еще более того оглашением в заграничной печати всеподданнейшей о них записки Ланского. Не обошлось и без личных пререканий между членами губернских комитетов, с одной стороны, и редакционных комиссий — с другой, в заседаниях общего присутствия. К тому же от депутатов не могло укрыться коренное различие в направлении трудов комиссий сравнительно с проектами положений, выработанными губернскими комитетами. Об этом существенном разномыслии Ростовцов, по возвращении Императора, откровенно довел до Высочайшего сведения в доверительном докладе, в котором писал между прочим: „Главное противоречие состоит в том, что у комиссий и у некоторых депутатов различные точки исхода: у комиссий — государственная необходимость и государственное право; у них — право гражданское и интересы частные. Они правы со своей точки зрения; мы — со своей. Смотря с точки гражданского права, вся зачатая реформа от начала до конца несправедлива, ибо она есть нарушение права частной собственности; но как необходимость государственная и на основании государственного права — реформа эта законна, священна и необходима. Огромное число врагов реформы, не уясняя себе этой неотложной необходимости, обвиняет и словесно, и письменно редакционные комиссии в желании обобрать дворян, а иные даже и в желании произвести анархию, называя некоторых из членов комиссий „красными“. Желать обобрать дворян было бы мыслью бесчестной и бесцельной, тем более что 8/10 из членов комиссий суть сами помещики, а некоторые из них и весьма богаты. Об обвинении последнем не стоит и говорить: оно придумано людьми, которые желали, чтоб именно их теории были приняты в руководство комиссиями и, видя иное, прибегли к клевете“. Изложив разновидность во взглядах самих членов губернских комитетов, почти ни в чем не согласных между собой, Ростовцов продолжал: „Главная цель комиссий — спасать Россию, и как средство для достижения этой цели — освободить крестьянина действительно, т. е. с надлежащим улучшением его быта, на основании Высочайшей вашей воли; произвести это паллиативно и рационально и не завязывать новых социальных узлов, которые пришлось бы впоследствии России, по примеру Европы, или распутывать, или разрубать. Смею думать, Ваше Величество, что главные основания редакционных комиссий верны; в подробностях есть еще, может быть, и много ошибок, и недомолвок, и неясностей; в этом последнем отношении мнения депутатов будут для нас очень полезны. Комиссии желали от всей души уравновешивать интересы крестьян с интересами помещиков. Если они равновесия этого доселе еще не достигли, если и есть, действительно, в иных правах некоторый перевес на стороне крестьян, то это происходит, конечно, уж не оттого, чтобы комиссий желали огорчить помещиков и чтоб они не уважали священных их прав, а, во-первых, оттого, что одна Минерва родилась прямо вооруженная, а главное, оттого, что при особенно затруднительных вопросах, как наклонить свои весы, комиссии иногда наклоняли их на сторону крестьян, и делали это потому, что наклонять весы потом, от пользы крестьян к пользе помещиков, будет много охотников и много силы, а наоборот — иначе, так что быт крестьян мог бы не улучшиться, а ухудшиться. Конечно, комиссии с радостью воспользуются всем для установления елико возможного равновесия. Комиссии, чуждые недобросовестного искательства популярности и авторского самолюбия, смотрят на дело освобождения не как на приходскую работу своей канцелярии, а как на дело: России — на благо, а вам — во славу“.
Со своей стороны, депутаты первого призыва обратились непосредственно к Государю с всеподданнейшими письмами, причем разделились на три группы: первый адрес был подписан 18-ю членами, второй — 5-ю, третий — одним. Но тогда как адрес шестнадцати ограничивался просьбой дозволить депутатам представить свои соображения на окончательные труды редакционных комиссий до поступления их в Главный Комитет, адрес пяти, исшедший от либерального меньшинства, далеко выступил за пределы крестьянского вопроса и возбудил ходатайство о коренном преобразовании государственного строя введением хозяйственно-распорядительного управления, общего для всех сословий, на выборном начале, и устного и гласного суда, независимого от администрации, а также свободы печати.
Такие неуместные и несвоевременные требования крайне раздражили Государя. "Дай Бог нам терпения, — писал он к опасно заболевшему Ростовцову, в ответ на его доверительный доклад, причем следующим образом отозвался о сущности сделанных ему представлений: — „Обзор положения святого нашего дела и различные мнения гг. членов от дворянских комитетов совершенно согласны со всеми сведениями, которые до меня доходят с разных сторон. Между тем, кроме Шидловского, я еще получил два адреса от 18-ти и 5-ти членов. Последний, в особенности, ни с чем не сообразен и дерзок до крайности. По выздоровлении вашем желаю, чтобы они были обсуждены в Главном Комитете, в моем присутствии. Если господа эти думают своими попытками меня испугать, то они очень ошибаются, я слишком убежден в правоте возбужденного вами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного. Но главный вопрос состоит в том, как его довершить? В этом, как и всегда, надеюсь на Бога и на помощь тех, которые, подобно вам, добросовестно желают этого, столь же искренно, как и я, и видят в этом спасение и будущее благо России. Не унывайте, как я не унываю, хотя часто приходится переносить много горя, и будем вместе молить Бога, чтобы он нас наставил и укрепил. Обнимаю вас от всей души. А.“.
Как ни велико было, однако, неудовольствие Государя на действия депутатов от губернских комитетов, он не распространял его на совокупность дворянского сословия, что и высказал ясно в речи, обращенной 10-го ноября к дворянам во Пскове, куда Его Величество нарочно отправился из Петербурга, чтобы принять предложенный ему от дворянства бал. На утреннем приеме Император выразился так: „Давно, господа, я желал посетить вас и очень рад, что мне наконец удалось исполнить это желание. Дворянство всегда с готовностью отвечало на Царский призыв. И я обращался к нему всегда с полным доверием. С тем же доверием я обратился к вам, господа, и в крестьянском деле, и благодарю вас, что, по примеру других, вы с сочувствием отозвались на этот призыв мой. Теперь это дело, с помощью Божией, приходит к концу, и я надеюсь, что вы будете ожидать окончания его с тем же доверием ко мне, с каким я обратился к вам, с полной уверенностью, что это дело будет окончено к общей взаимной пользе обеих сторон, чтоб интересы дворянства были сколько возможно гарантированы, а вместе с тем быт крестьян — действительно улучшен. Я убежден, что вы оправдаете мое доверие“. На другой день Император, принимая дворянскую депутацию, явившуюся благодарить Его Величество за присутствие на балу, высказался еще определеннее: „Помните, господа, мои вчерашние слова. Я уверен в вашем ко мне доверии и имею одинаковое к вам. Будьте уверены, что интересы ваши всегда близки к моему сердцу. Я надеюсь, что общими силами, с помощью Божией, мы достигнем желаемого конца в этом деле, к общей пользе. Прошу вас не верить никаким превратным толкам, которыми только хотят вас мутить, а верьте мне одному и моему слову“.
Между тем болезнь Ростовцова грозила ему близким концом. Он уже не мог выходить из дому, но продолжал председательствовать в общем присутствии редакционных комиссий, которое собирал у себя на квартире. В первых числах января 1860 года Яков Иванович слег в постель. У него назревал карбункул, и 5-го января врачи произвели ему первую операцию. Чувствуя приближение смерти, больной просил врачей, если положение его станет безнадежным, предупредить его о том, дабы он, прежде чем потерять сознание, имел еще время переговорить с Государем. Предсмертной его заботой было составление для Государя записки, которая явилась бы его завещанием по крестьянскому делу. Записка была составлена, но больной не был уже в состоянии подвергнуть ее окончательному просмотру. 5-го февраля Ростовцов скончался в присутствии самого Императора, к которому были обращены последние слова его: „Не бойтесь, Государь…“ Шесть дней спустя состоялось назначение нового председателя редакционных комиссий. Выбор Императора пал на министра юстиции, графа В. Н. Панина.
Весть о том произвела большую тревогу в среде членов комиссий. Панина считали за убежденного противника направления, восторжествовавшего в среде комиссий; ожидали, что под его руководством занятия их получат иной оборот. Но Государь, назначая Панина преемником Ростовцова, положительнейшим образом выразил ему свою непременную волю, чтобы ничего не было изменено в образе действий комиссий и чтобы предсмертная записка Иакова Ивановича служила им наставлением. „Помните все, что вы мне говорили, — сказал он ему по этому поводу; — на выраженных условиях только вверяю я вам это дело. Ведите все так, как было. Я всегда считал вас честным человеком, и мне в голову никогда не приходило, чтобы вы могли меня обмануть“. Со своей стороны, Панин уверял Великого Князя Константина Николаевича, что, каковы бы ни были его личные убеждения, он считает долгом верноподданного, прежде всего, подчинять их взгляду Императора. „Если я, — пояснял он, — какими-либо путями, прямо или косвенно, удостоверюсь, что Государь смотрит на дело иначе, чем я, — то я долгом сочту тотчас отступить от своих убеждений и действовать даже совершенно наперекор им и даже с большей энергией, как если бы я руководствовался моими собственными убеждениями“.
Непреклонную решимость довести предпринятое дело до конца в том направлении, которое было дано ему трудами редакционных комиссий, Государь с новой силой выразил в речи, которую произнес 21-го февраля при представлении в Зимнем дворце депутатов от 24-х губернских комитетов второго призыва. Поблагодарив присутствовавших представителей трех литовских губерний за пример, который они подали, „вызвавшись первые на общее дело“, Император, обращаясь ко всем прочим членам, сказал: „Мне остается повторить вам, господа, то, что губернские предводители, находящиеся между вами, уже от меня слышали. Вам известно, как святое дело это близко моему сердцу. Уверен, что и вы считаете его святым. У меня две цели, или, лучше сказать, одна — благо государства. Я убежден, что в том же самом заключается и ваша цель. Я хочу, чтоб улучшение быта крестьян было не на словах, а на деле, и чтоб переворот совершился без потрясений. Но для этого без некоторых пожертвований с вашей стороны обойтись невозможно. Я желаю, чтоб эти пожертвования были сколь возможно менее тягостны и обременительны для дворян. Для занятий ваших здесь составлена инструкция, которая определяет, в чем должна заключаться ваша прямая обязанность. Вы должны отвечать на вопросы, вам предложенные. Впрочем, если найдете нужным добавить к тому свои соображения, можете их выразить в отдельных мнениях, которые будут рассмотрены и доведены до моего сведения. Действуйте же единодушно к общей пользе. Мне известно, что носились нелепые слухи; они, вероятно, могли дойти до вас и здесь, будто я изменил свое доверие к дворянству — это ложь и клевета, не обращайте на это внимания, а верьте мне. При самом начале обратился я к дворянству с полным доверием. Обращаясь теперь с тем же доверием к вам, я надеюсь, что вы на деле оправдаете мои ожидания. Министр внутренних дел и граф Панин, которого я назначил председателем редакционной комиссии на место генерал-адъютанта Ростовцова, знают мысли мои и взгляд мой по этому вопросу. Они могут подробно передать их вам. Вы должны нам помочь, господа; с Богом же принимайтесь за дело“. Обратясь к графу Панину, Его Величество добавил: „Рекомендую вам сотрудников ваших. Я уверен, что они будут добросовестно работать. Прошу вести это дело к известным результатам обдуманно и осторожно, только отнюдь не затягивая и не откладывая его в долгий ящик. Прощайте, господа. Дай вам Бог успеха!“. Несколько дней спустя в одном из первых заседаний общего присутствия, происходивших под председательством Панина, председатель объявил членам редакционных комиссий признательность Государя „за их деятельность и постоянно успешные занятия, которыми они продолжают двигать работы“.
Занятия редакционных комиссий, руководимые новым председателем, хотя и не разделявшим всех воззрений своего предшественника, но честно сдержавшим слово, данное Государю, — пошли своим чередом, и с половины июля комиссии приступили к кодификации трудов своих. Император желал сколь возможно скорее привести их к концу и окончательным сроком изготовления проектов положений назначил 10-е октября. В этот день редакционные комиссии были закрыты, членам их „за неутомимые и усердные их труды“ объявлено Высочайшее благоволение, а составленные ими проекты положений и разных дополнительных правил о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, — числом двадцать, — внесены на рассмотрение Главного Комитета.
Император Александр пожелал лично выразить царскую признательность трудолюбивым участникам великого дела. 1-го ноября все бывшие члены редакционных комиссий были приглашены в Зимний дворец. „Я желал вас видеть, господа, — сказал Государь, — чтоб поблагодарить вас за ваши добросовестные труды, которые требовали больших усилий и большой деятельности. Работа ваша была огромная. Конечно, всякий человеческий труд должен иметь свои несовершенства. Вы сами это знаете; это очень хорошо знаю и я. Может быть, придется многое изменить; но во всяком случае, вам принадлежит честь первого труда, и Россия будет вам благодарна, а потому я желал от души поблагодарить вас, господа. Я надеюсь, что потом каждый из вас, в своем кругу, будет содействовать общему нам благу. Дело это слишком близко моему сердцу. Я уверен, что оно так же близко вам, как и мне. Еще раз благодарю вас от души. Вот и граф Панин, который заступил место Иакова Ивановича, не раз говорил мне о ваших добросовестных занятиях. (К графу Панину, пожав ему руку): Я и вас благодарю, граф. (Ко всем): Бог поможет нам кончить“.
За несколько дней до закрытия комиссий тяжкая болезнь князя Орлова лишила его возможности председательствовать в Главном Комитете в отсутствие Государя, отправившегося в Варшаву для свидания с австрийским императором и принцем-регентом прусским, вследствие чего Император назначил председательствующим в Комитете Великого Князя Константина Николаевича, более года, вследствие предпринятой поездки на Восток, не принимавшего участия в его занятиях.
Великий Князь генерал-адмирал горячо сочувствовал направлению, приданному крестьянскому вопросу Ростовцовым и редакционными комиссиями. Но прочие члены Главного Комитета не разделяли воззрений председателя на новые положения. Вполне сочувствовали им и деятельно их поддерживали только Ланской, граф Блудов и Чевкин. Другие три члена, Муравьев, князь Долгоруков и Княжевич, желали, напротив, внести в них существенные изменения. Их контрпроект, составленный директором департамента сельского хозяйства Валуевым, предлагал оставив за крестьянами, на первое время, существовавшие наделы, отсрочить окончательное разрешение устройства поземельных отношений между крестьянами и помещиками до обмежевания и кадастрирования всех владельческих дач. Князь Гагарин, поддерживаемый графом Адлербергом, настаивал на освобождении крестьян с обязательным наделом всего по одной десятине на душу и с предоставлением затем крестьянам найма остальных земель по добровольным с помещиками соглашениям. Наконец, сам бывший председатель редакционных комиссий граф Панин выражал несогласие с их проектами по четырем важным статьям: о вотчинной полиции помещиков; об ограничении прав собственности помещиков на предоставленные крестьянам в пользование земли; о бессрочном пользовании крестьян этими землями; об определении размера высших и низших наделов.
Рассмотрению проектов положений Главный Комитет посвятил более сорока заседаний, продолжавшихся каждое свыше шести и даже семи часов. А. В. Головнин так описывает их в письме к князю Барятинскому: „Прения были очень горячие. Нужно отдать справедливость Великому Князю-председателю, что все члены пользовались полной свободой выражать свои мнения, и нужно прибавить, что по своей молодости, по своим физическим силам, уму и памяти, которыми природа так счастливо наделила Великого Князя, и по прилежанию он оказался лучше знающим дело, чем все члены. Дело затянулось благодаря бесконечным прениям, большому разномыслию среди членов наиболее влиятельных, а в особенности, по моему мнению, потому, что секретарь Комитета, г-н Бутков, до сих пор не успел еще раскрыть, который из членов наиболее могуществен, а следовательно, не знает, в чью пользу привести в движение всю силу канцелярии, силу, которая имеет действительную власть у нас. Император — возвратившийся между тем из Варшавы — остается безмолвным и бесстрастным и не позволяет догадываться, которому из различных мнений Его Величество симпатизирует. Вообще нужно сказать, что ведение Императором всего этого дела делает ему величайшую честь“.
Наконец Великому Князю удалось убедить графа Панина пристать к его мнению, к которому присоединился, уступая настояниям самого Государя, и граф Адлерберг. Таким образом составилось большинство в пользу проектов редакционных комиссий, которые и были приняты Главным Комитетом. Последнее соединенное заседание этого Комитета с советом министров происходило 26-го января 1861 года, под личным председательством Государя. Александр Николаевич благодарил большинство членов, подавших голос за проект положений, и особенно Великого Князя Константина Николаевича, которого несколько раз обнял и поцеловал. О редакционных комиссиях он отозвался, что на них сильно нападали, но большей частью совершенно несправедливо, главным образом, по незнанию дела; что труд их исполнен с большим знанием и большой добросовестностью. Затем Император объявил, что, допустив при обсуждении этого дела для всех и каждого полную свободу выражать свое мнение, он уже не дозволит никаких отмен, отлагательств и проволочек и хочет, чтобы дело было кончено непременно к 15-му февраля. „Этого, — сказал он, — я желаю, требую, повелеваю, — и прибавил: — Вы должны помнить, что в России издает законы самодержавная власть“. В заключение Император объявил, что по окончании дела об упразднении крепостного права сословие крестьян не должно оставаться разделенным на разные ведомства, но образовать одно целое, каким и было прежде, подчиненное одним законам и общим в государстве властям.
28-го января принятые Главным Комитетом проекты положений внесены на обсуждение общего собрания Государственного Совета. Заседание это Император Александр открыл следующей знаменательной речью:
„Дело об освобождении крестьян, которое поступило на рассмотрение Государственного Совета, по важности своей я считаю жизненным для России вопросом, от которого будет зависеть развитие ее силы и могущества. Я уверен, что вы все, господа, столько же убеждены, как и я, в пользе и необходимости этой меры. У меня есть еще другое убеждение, а именно, что откладывать этого дела нельзя; почему я требую от Государственного Совета, чтобы оно было им кончено в первую половину февраля и могло быть объявлено к началу полевых работ; возлагаю это на прямую обязанность председательствующего в Государственном Совете. Повторяю — и это моя непременная воля, — чтоб дело это теперь же было кончено. Вот уже четыре года, как оно длится и возбуждает различные опасения и ожидания как в помещиках, так и в крестьянах. Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства. Я не могу не удивляться и не радоваться и уверен, что и вы все так же радуетесь тому доверию и спокойствию, какое выказал наш добрый народ в этом деле. Хотя опасения дворянства, до некоторой степени, понятны, ибо они касаются до самых близких и материальных интересов каждого, при всем том я не забываю и не забуду, что приступ к делу сделан был по вызову самого дворянства, и я счастлив, что мне суждено свидетельствовать об этом перед потомством. При личных моих разговорах с губернскими предводителями дворянства и во время путешествий моих по России при приеме дворян я не скрывал моего образа мыслей и взгляда на занимающий всех нас вопрос и говорил везде, что это преобразование не может совершиться без некоторых пожертвований с их стороны и что все старание мое заключается в том, чтобы пожертвования эти были сколь возможно менее обременительны и тягостны для дворянства. Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в Государственный Совет, вы убедитесь, что все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано; если же вы найдете нужным в чем-либо изменить или добавить представляемую работу, то я готов принять ваши замечания; но прошу только не забывать, что основанием всего дела должно быть улучшение быта крестьян и улучшение не на словах только и не на бумаге, а на самом деле. Прежде чем приступить к подробному рассмотрению самого проекта, хочу изложить вкратце исторический ход этого дела. Вам известно происхождение крепостного права. Оно у нас прежде не существовало: право это установлено самодержавной властью и только самодержавная власть может его уничтожить, а на это есть моя прямая воля. Предшественники мои чувствовали все зло крепостного права и постоянно стремились если не к прямому его уничтожению, то к постепенному ограничению произвола помещичьей власти. С этой целью при Императоре Павле был издан закон о трехдневной барщине; при Императоре Александре, в 1803 г., — закон о свободных хлебопашцах; а при родителе моем, в 1842 г., указ об обязанных крестьянах. Оба последних закона были основаны на добровольных соглашениях, но, к сожалению, не имели успеха. Свободных хлебопашцев всего немного более 100000, а обязанных крестьян и того менее. Многие из вас, бывшие членами Совета при рассмотрении закона об обязанных поселянах, вероятно, припомнят те суждения, которые происходили в присутствии самого Государя. Мысль была благая, и если бы исполнение закона не было обставлено, может быть и с умыслом, такими формами, которые останавливали его действия, то введение в исполнение этого закона тогда же во многом облегчило бы настоящее преобразование. Покойный мой родитель постоянно был занят мыслию об освобождении крестьян. Я, вполне ей сочувствуя, еще в 1856 году, перед коронацией, бывши в Москве, обратил внимание предводителей дворянства Московской губернии на необходимость заняться улучшением быта крепостных крестьян, присовокупив к этому, что крепостное право не может вечно продолжаться и что потому лучше, чтобы преобразование это совершилось сверху, чем снизу. Вскоре после того, в начале 1857 года, я учредил, под личным моим председательством, особый Комитет, которому поручил заняться принятием мер к постепенному освобождению крестьян. В конце того же 1857 года поступило прошение от трех литовских губерний, просивших дозволения приступить прямо к освобождению крестьян. Я принял это прошение, разумеется, с радостью и отвечал рескриптом 20-го ноября 1857 года, на имя генерал-губернатора Назимова. В этом рескрипте указаны главные начала, на коих должно совершиться преобразование; эти главные начала должны и теперь служить основанием ваших рассуждений. Мы желали, давая личную свободу крестьянам и признавая землю собственностью помещиков, не сделать из крестьян людей бездомных и потому вредных как для помещика, так и для государства. Эта мысль служила основанием работ, представленных теперь Государственному Совету Главным Комитетом. Мы хотели избегнуть того, что происходило за границей, где преобразование совершалось почти везде насильственным образом; пример этому, весьма дурной, мы видели в Австрии, и именно в Галиции; безземельное освобождение крестьян в остзейских губерниях сделало из тамошних крестьян население весьма жалкое, и только теперь, после 40 лет, нам едва удалось улучшить их быт, определив правильные их отношения к помещикам. То же было и в Царстве Польском, где свобода была дана Наполеоном без определения поземельных отношений и где безземельное освобождение крестьян имело последствием, что власть помещиков сделалась для крестьян тяжелее, чем прежнее крепостное право. Это вынудило покойного родителя моего издать в 1846 году особые правила для определения отношений крестьян к помещикам и в Царстве Польском. Вслед за рескриптом, данным генерал-губернатору Назимову, начали поступать просьбы от дворянства других губерний, которым были даны ответы рескриптами на имя генерал-губернаторов и губернаторов, подобного же содержания с первым. В этих рескриптах заключались те же главные начала и основания и разрешалось приступить к делу на тех же указанных мною началах. Вследствие того были учреждены губернские комитеты, которым для облегчения их работ была дана особая программа. Когда после данного на то срока работы комитетов начали поступать сюда, я разрешил составить особые редакционные комиссии, которые должны были рассмотреть проекты губернских комитетов и сделать общую работу в систематическом порядке. Председателем этих комиссий был сначала генерал-адъютант Ростовцов, а по кончине его — граф Панин. Редакционные комиссии трудились в продолжение года и семи месяцев, и, несмотря на все нарекания, может быть, отчасти и справедливые, которым комиссии подвергались, они окончили свою работу добросовестно и представили ее в Главный Комитет. Главный Комитет под председательством моего брата трудился с неутомимой деятельностью и усердием. Я считаю обязанностью благодарить всех членов Комитета, а брата моего в особенности, за их добросовестные труды в этом деле. Взгляды на представленную работу могут быть различны. Потому все различные мнения я выслушиваю охотно, но я вправе требовать от вас одного: чтобы вы, отложив все личные интересы, действовали как государственные сановники, облеченные моим доверием. Приступая к этому важному делу, я не скрывал от себя всех тех затруднений, которые нас ожидали, и не скрываю их и теперь, но, твердо уповая на милость Божию и уверенный в святости этого дела, я надеюсь, что Бог нас не оставит и благословит нас кончить его для будущего благоденствия любезного нам отечества. Теперь с Божией помощью приступим к самому делу“.
„Государственный Совет в общем собрании, — гласит журнал этого достопамятного заседания, — выслушав с глубочайшим благоговением слова Его Императорского Величества и приняв к точному исполнению Высочайшую его волю, в том же заседании приступил к подробному обсуждению первых 20-ти статей проектов общего положения о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости“. Но выражения эти недостаточно передают глубокое впечатление, произведенное царской речью на слушателей, о котором так отозвался Головнин в письме к фельдмаршалу князю Барятинскому:
„Заседание Государственного Совета 28-го января останется памятным в истории России речью, которой Государь осветил разбирательство Совета по проекту освобождения. Эта речь доказала глубокое знание, которым обладает Император по отношению ко всему этому делу, доказала, насколько он имеет о нем ясное представление и обнаружила тот рациональный план, которому он следовал с полной твердостью. Эта речь поставила Государя бесконечно выше всех его министров и членов Совета. Он вырос безмерно, а они опустились. Отныне он приобрел себе бессмертие. Надо заметить, что эта речь не была разработана какой-либо канцелярией Совета, не была написана и прочитана, — нет, то была совершенно свободная импровизация, естественное представление мысли, которая давно созрела в голове“.
19-го февраля рассмотренные и одобренные Государственным Советом проекты положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, были поднесены на Высочайшее утверждение. В эту шестую годовщину своего воцарения, приложив к ним свою подпись, Император Александр возвестил о совершенном преобразовании манифестом, который останется в русской истории вечным и незыблемым памятником его царственной мудрости и попечительной заботливости о благе Богом вверенного ему народа.
„Божиим Провидением, — так начинается манифест, — и священным законом престолонаследия быв призваны на прародительский всероссийский Престол, в соответствие сему призванию, мы положили в сердце своем обет: обнимать нашей царской любовью и попечением всех наших верноподданных, всякого звания и положения, от благородно владеющего мечом на защиту отечества до скромно работающего ремесленным орудием, от проходящего высшую службу государственную до проводящего на поле борозду сохою или плугом“. Манифест напоминал о несостоятельности законоположений о крестьянах, потомственно укрепленных за помещиками, о неблагоприятных для благосостояния крестьян последствиях этого закрепощения, о недостаточности мер, принятых в три предшествовавших царствования для их устранения. „Таким образом, — заключал Государь, — мы убедились, что изменение положения крепостных людей на лучшее есть для нас завещание предшественников наших и жребий, чрез течение событий поданный нам рукою Провидения“. Манифест излагал ход развития крестьянского дела, обращение Царя к дворянству, труды губернских комитетов, составление положений, рассмотрение и утверждение их в высших государственных учреждениях — Главном Комитете и Государственном Совете. „В силу означенных новых положений, — объявлял манифест, — крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей“. Следовало перечисление главных оснований преобразования: сохранение за помещиками права собственности на землю с предоставлением крестьянам в постоянное пользование, за установленные повинности, усадебной оседлости и полевого надела; переходное состояние, в продолжение которого крестьяне именуются временнообязанными; право выкупа крестьянами усадеб и полей; полное освобождение в двухлетний срок дворовых людей; вновь установленный порядок общественного крестьянского управления. Манифест перечислял и новые учреждения для приведения в исполнение положений: губернские по крестьянским делам присутствия; мировых посредников; мирские и волостные правления; составление уставных грамот, определяющих взаимные отношения помещиков и крестьян. „Обращая внимание на неизбежные трудности предприемлемого преобразования, — продолжал манифест, — мы первее всего возлагаем упование на всеблагое Провидение Божие, покровительствующее России. За сим полагаемся на доблестную о благе общем ревность благородного дворянского сословия, которому не можем не изъявить от нас и от всего отечества заслуженной признательности за бескорыстное действование к осуществлению наших предначертаний. Россия не забудет, что оно добровольно, побуждаясь только уважением к достоинству человека и христианской любовью к ближним отказалось от упраздняемого ныне крепостного права и положило основание новой хозяйственной будущности крестьян. Ожидаем несомненно, что оно также благородно употребит дальнейшее тщание к приведению в исполнение новых положений, в добром порядке, в духе мира и доброжелательства, и что каждый владелец довершит в пределах своего имения великий гражданский подвиг всего сословия, устроив быт водворенных на его земле крестьян и его дворовых людей на выгодных для обеих сторон условиях и тем даст сельскому населению добрый пример и поощрение к точному и добросовестному исполнению государственных постановлений“. Выразив надежду, что взаимными добросовестными соглашениями разрешится большая часть затруднений и облегчится переход от старого порядка к новому и на будущее время упрочится взаимное доверие, доброе согласие и единодушное стремление к общей пользе, манифест обещал содействие правительства выкупу усадебных и полевых угодий крестьянам посредством выдачи ссуд. Затем, обращаясь к крестьянам, Император говорил: "Полагаемся и на здравый смысл нашего народа. Когда мысль правительства об упразднении крепостного права распространилась между неприготовленными к ней крестьянами, возникали было частные недоразумения. Некоторые думали о свободе и забывали об обязанностях. Но общий здравый смысл не поколебался в том убеждении, что и, по естественному рассуждению, свободно пользующийся благами общества взаимно должен служить благу общества исполнением некоторых обязанностей и, по закону христианскому, всякая душа должна повиноваться властям предержащим (Рим., XIII, І), воздавать всем должное, и в особенности кому должно, урок, дань, страх, честь (7), что законно приобретенные помещиками права не могут быть взяты от них без приличного вознаграждения или добровольной уступки; что было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответственной повинности. „И теперь с надеждою ожидаем, что крепостные люди при открывающейся для них новой будущности поймут и с благодарностью примут важное пожертвование, сделанное благородным дворянством для улучшения их быта. Они вразумятся, что, получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они становятся обязанными, пред обществом и пред самими собою, благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав. Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона. Довольство приобретается и увеличивается не иначе как неослабным трудом, благоразумным употреблением сил и средств, строгой бережливостью и вообще честной, в страхе Божием, жизнью. Исполнители приготовительных действий к новому устройству крестьянского быта и самого введения в сие устройство употребят бдительное попечение, чтобы сие совершалось правильным, спокойным движением, с наблюдением удобности времен, дабы внимание земледельцев не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий. Пусть они тщательно возделывают землю и собирают плоды ее, чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле постоянного пользования или на земле, приобретенной в собственность“.
Незабвенны заключительные слова манифеста: „Осени себя крестным знамением православный народ и призови с нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного“.
Манифест об освобождении крестьян 2-го марта объявлен Сенату, а в воскресенье, 5-го числа того же месяца, обнародован во всеобщее сведение в Петербурге, прочтением в церквах после обедни. На разводе в Михайловском манеже Государь сам прочитал манифест, встреченный громогласным и долго не смолкавшим „ура!“.
В самый день подписания этого акта Император Александр, в рескрипте на имя Великого Князя Константина Николаевича, изложил свой взгляд на значение величайшего из событий своего царствования. Выразив признательность августейшему брату и его сотрудникам — членам Главного Комитета, Государь писал: „Будущее известно единому Богу и окончательный успех предпринятого великого дела зависит от его святой, всегда благостной воли, но мы можем ныне же со спокойной совестью сказать себе, что нами употреблены для совершения оного все бывшие во власти нашей средства, и со смирением уповать, что покровительствующее любезному нашему отечеству Провидение благословит исполнение наших намерений, коих чистота ему известна“. В том же рескрипте Государь объявил об учреждении, под непосредственным его ведением и председательством Великого Князя Константина Николаевича, Главного Комитета „для устройства сельского состояния для всей Империи, на общих и однообразных началах“.
Актом этим завершилось великое дело освобождения, предпринятое и осуществленное Императором Александром, прославившее его царствование и обессмертившее его Имя.