Армянская поэзия XIX века, как и вообще вся новая армянская литература, разделяется на две главные ветви: на восточную, к которой принадлежат поэты, выставленные российскими армянами, культурным центром которых был Тифлис, отчасти Москва и Петербург, и западную, представленную поэтами, уроженцами Турецкой Армении и вообще — Малой Азии, жившими и действовавшими в Константинополе, Смирне и др. городах, в новейшее время — в крупных европейских центрах, вроде Парижа. У каждой из этих двух ветвей есть свои отличительные особенности; так, напр., турецко-армянские поэты всегда придавали особенное значение заботе о красоте и изяществе формы, иногда даже в ущерб внутреннему содержанию стихотворений; поэты, выставленные российскими армянами, наоборот, отводили в своём творчестве видное место идейному и тенденциозному элементу, подчас не обращая особенного внимания на тщательную отделку слога. Первые были, по большей части, почитателями французской поэзии и в разное время подражали Гюго, Ламартину, Мюссэ, Коппэ, Верлэну, Бодлэру, Роденбаху и др. поэтам; вторые были многим обязаны воздействию русской поэзии, лучших произведений Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Огарёва, Надсона, из иностранных авторов увлекались Байроном, Шиллером, Гейне, а также и некоторыми французскими поэтами, с идейною окраскою творчества, вроде Гюго или Беранже. Если закавказские поэты до последнего времени лишены были возможности правдиво и ярко отражать в своём творчестве участь армянского народа в пределах России, то страдания турецких армян затрагивались ими гораздо смелее и полнее, чем константинопольскими поэтами, имевшими дело с турецкою цензурою. Наконец, необходимо иметь в виду, что литературный армянский язык и поэтический слог в пределах России во многих отношениях отличаются от турецко-армянской литературной речи.
Обращаясь к новой армянской поэзии, к творчеству поэтов, действовавших во второй половине XIX века и в начале XX, мы коснёмся сперва восточной их группы, естественно более близкой и интересной для русского читателя, хотя бы потому, что она развивалась под известным воздействием русской литературы, отражала подчас те же идеалы и стремления, которые воодушевляли лучших русских поэтов новейшего времени. Вплоть до наших дней поэтическое творчество, очень часто носившее тенденциозный, патриотический и гражданский характер, занимало очень видное место в литературе российских армян. Многие литераторы, с гораздо бо́льшим успехом выступавшие в качестве прозаиков, напр., романисты Абовян (1806—1848), питомец дерптского университета, автор популярного, составившего эпоху романа «Раны Армении», и Раффи (1832—1888), автор ряда боевых, тенденциозных романов и повестей, изображающих угнетение турецких армян, или публицист-шестидесятник М. Налбандян, сотрудник московского прогрессивного журнала «Северное Сияние», впоследствии знакомый и почитатель Герцена и Бакунина, — пробовали свои силы, но уже с меньшим успехом, и в сфере поэтического творчества, вдохновляясь немецкими романтиками, Беранже, Огаревым и др.
Наряду с этим, у российских армян было и несколько даровитых поэтов по призванию, оказавших могущественное воздействие на окружающее общество. Таков был, напр., Рафаэл Патканян (1836—1892), родившийся и проведший значительную часть жизни в Нахичевани на Дону, сын образованного священника Габриэла Патканяна, редактировавшего одно время журнал «Арарат», и двоюродный брат петербургского профессора-ориенталиста К. П. Патканова, воспитанник дерптского и петербургского университетов, издавший в 1855 году вместе с двумя другими лицами первый сборник стихотворений и продолжавший писать стихи почти вплоть до самой своей смерти. Среди стихотворных произведений Патканяна найдутся юмористические, любовные, анакреонтические, написанные в духе народного творчества и т. д., но наибольший интерес представляют патриотические, проникнутые национальною идеей и обличительные. Если в 50—60-ых годах Патканян создал такие идейные вещи, как «Слёзы Аракса» (переведено на 4 языка), поэма «Смерть храброго Вардана Мамиконьяна» (с знаменитою песнью Вардана «И теперь нам молчать?»), «Чужестранка и армянский юноша», «Песня матери Агаси» и др., то, начиная с русско-турецкой войны 1877—78 г., пробудившей в сердцах многих армянских патриотов надежду на скорое избавление отчизны от турецкого гнёта, он отразил в длинном ряде горячих, воодушевленных стихотворений бедственную участь армян в Турции. Насколько эти стихотворения потрясли и захватили читающую публику, видно из того, что отдельный сборник их, так называемые «Свободные песни», напечатанный (в 1879 году) в количестве 8.000 экземпляров, разошёлся в несколько месяцев.
Приближаясь к народной речи, Патканян передает, иногда — устами самих жертв турецкого произвола, забитых, безгласных ванцев или мушцев, их горькие сетования и мольбы о помощи («Ванская молитва», «Ванское Отче наш», «Одна из тысячи», «Старик-ванец» и др.). Нередко он возмущается покорностью и малодушием тех, кто страдает, не думая о сопротивлении («Плач мушцев») и выказывает сочувствие смелым порывам и начинаниям, стремлению к стойкой борьбе за свободу, вере в свой народ и его призвание («Песня ванской матери», «Песня ванского поселянина», «Новое поколение мушцев», «Ванский удалец» и др.). В иных стихотворениях Патканян выражает своё негодование или скорбь при виде холодного, безучастного отношения Европы, точнее: европейской дипломатии, к участи гонимых армян («Армянская кровь», «Протест против Европы», «Новый год», «Вздохи турецких армян» и т. д.); стихотворения этой категории стали особенно часто выходить из-под пера Патканяна, когда он убедился, что его надежды и мечты не сбылись, что война и последовавший за нею Берлинский конгресс не принесли ничего существенного его несчастному, всеми забытому народу, а только «переложили цепи, снятые с славянских народов, на армян».
Подобно лучшим армянским сатирикам и комическим писателям, чуждым национального самообожания, поэт не щадит тех соплеменников, представителей буржуазии, отчасти бюрократии, которые ничего не делают для своих братьев, иногда прибегают к недостойным компромиссам, чтобы жить припеваючи и собирать себе капитал, становятся беззастенчивыми ренегатами, нередко изображая из себя, однако, на словах — горячих патриотов и друзей народа («Армянин и армянская национальность», «Желание армян», «Патриот», «Амира», «Адрес султану от 36-ти эфенди-изменников», «Армянское проклятие», «Тем, кто меня не любит», и др.) В общем, Патканян — типичный поэт народной скорби и гнева, поэт-борец и обличитель, иногда, быть может, несколько односторонний и нетерпимый, но всегда искренний, убеждённый, любящий свободу, способный вести за собою лучшую, наиболее отзывчивую часть общества.
Известность другого выдающегося поэта, выставленного российскими армянами, Смбата Шах-Азиза (род. в 1841 г.), уроженца села Аштарак, Эриванской губ., получившего образование в московском Лазаревском Институте, принимавшего участие в «Северном Сиянии», бывшего затем в течение долгих лет весьма популярным преподавателем армянского языка и словесности в том же институте и занимающегося вплоть до наших дней публицистическою деятельностью (отдельные книги и брошюры, написанные прозою и посвящённые жгучим вопросам народной жизни), — основывается главным образом на его поэме «Скорбь Леона» (1864 г.). Эта поэма, с одной стороны, является отражением «эпохи великих реформ» и связанного с нею оживления и обновления русского общества, с другой — принадлежит к самым поздним отголоскам поэзии Байрона, — оказавшей сильное влияние на армянского писателя, особенно его «Чайльд-Гарольда», которым Шах-Азиз зачитывался и восторгался, наряду с «Евгением Онегиным» и вообще творчеством Пушкина. Можно отметить сходство и в общем тоне и настроении («Скитания и грустные думы Леона») и в отдельных приёмах и деталях (вставные речи или песни, вроде «Прощания Леона со своей возлюбленной», частые обращения автора к читателю, резкие переходы от шутки к пафосу и обличениям; желание познакомить читателя с любимыми авторами главного героя, оказавшими на него влияние и т. д.). Всё это не мешает, однако, армянской поэме во многих отношениях быть вполне самобытным произведением, тесно связанным с насущными вопросами национальной жизни.
Герой поэмы, тонко чувствующий и увлекающийся юноша-идеалист Леон, уезжает из Москвы, где он получил образование и изведал первую пламенную любовь, в Закавказье и Турецкую Армению, надеясь трудиться и приносить пользу, но находит там только сон, застой, эгоистические инстинкты, беспросветный мрак, страдания, развалины. Под влиянием всего виденного и испытанного им на родине (в Турецкой Армении он, сверх того, становится очевидцем турецких и курдских бесчинств и зверств), Леон, и раньше склонный к меланхолии и тоске, предаётся разочарованию, отчаянию, начинает сомневаться в будущности своего народа, обращается к нему, особенно к некоторым его классам, с укорами, обличениями, сетованиями. Устами Леона, являющегося двойником самого Шах-Азиза, в поэме обличаются материалистические вкусы, алчность и индифферентизм купеческого класса, невежество и чисто мирские наклонности духовенства, отсутствие хороших учителей и педагогов, господство пропитанных схоластикою школ, угнетение или уродливое воспитание женщин («Параллель между армянками V и XIX века»), оторванность литературы и науки от жизни. В то же время Леон высказывается в пользу построенного на европейских основах воспитания, женской эмансипации, развития нового, для всех понятного литературного языка, живой, отзывчивой к народным нуждам словесности, выражает сочувствие тем, кто борется с рутиною, отрешается от шовинизма и стремится к свету. В четвёртой песне, в сильной, потрясающей форме, изображено трагическое положение утративших смелые порывы и способность к борьбе турецких армян, на которое поэт обратил особое внимание под влиянием гарибальдийского движения и возрождения Италии (увлечение Гарибальди отразилось и в стихотворении «Итальянки и итальянцы»). Есть в поэме немало мест, замечательных и в чисто художественном отношении, красивых и изящных по форме.
Мелкие стихотворения Шах-Азиза также написаны по большей части красивым, образным языком. Одни из них носят чисто лирический характер, прославляют любовь с необычною для армянской поэзии того времени силою и увлекательностью или отражают воспоминания поэта о родине и горячо любимой матери, с которою он должен был расстаться, уезжая надолго в Москву («Грёзы любви», «Гибель любви», «Таинственная ночь», «Первая любовь», «Повесть любви», «Слёзы девушки», «Сон», «Аштарак», «Последнее прости»). Другие принадлежат к числу идейных, тенденциозных или философских вещей, частью опять окрашенных байроновскою скорбью (напр, «Моё сердце объято тоской»), нередко содержащих в себе протест против нетерпимости, фанатизма, невежества, порабощения женщины, политического индифферентизма и в значительной степени навеянных русскою литературою и публицистикою 50—60-ых годов («Нелюбознательность», «Участь народа», «Иезуиты и Зейтун», «Несчастная», «Поэт, материалист и гражданин», «Моя участь», «Да здравствует святой труд» и др.). Наконец, третьи затрагивают тяжёлую долю армян в Турции и Персии или содержат воспоминания о славном прошлом родины («Султан-притеснитель», «Молитва пленного армянина», «Ликуйте, я видел»…, «Песнь умирающего патриота», — начало которой навеяно добролюбовским «Милый друг, я умираю», — «Тигран II», «Долина скорби»). В новейшее время, после значительного перерыва, Шах-Азиз написал ещё несколько стихотворений, среди которых найдутся такие идейные вещи, как «Дух-скиталец».
Из других армянских поэтов старшего поколения, живших и действовавших в пределах России, следует упомянуть Георга Додохьяна (Додохяна), автора весьма популярного стихотворения «Ласточка», отражающего один из самых распространенных мотивов армянской поэзии, как народной, так и искусственной, — тоску по родине, положенного на музыку и давно перешедшего в народ.
В конце 80-ых и в 90-ых годах минувшего века выступило на сцену новое поколение поэтов, к которому принадлежат Ованнес Ованнисьян (Иоаннес Иоаннисян), Леон Мануэльян (Левон Мануэльян), Александр Цатуриан (Александр Цатурян), Леренц (псевд.), Ованнес Туманьян (Ованес Туманян), Аветис Исаакьян (Аветик Исаакян) и нек. др. Творчество некоторых из этих поэтов носит следы влияния Шах-Азиза и Патканяна (у первого они заимствовали, однако, преимущественно внешние приемы, особенности слога, некоторые мотивы любовной лирики; как автор байронической поэмы, Шах-Азиз не нашёл последователей и подражателей) и с другой стороны — Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Надсона и др. Видное место занимает в нём элемент гражданской скорби, чередующийся с чисто лирическим, субъективным. Все молодые поэты отозвались, в той или другой форме, на страдания турецких армян, то оплакивая тяжёлую участь последних, то призывая к возрождению и борьбе (отметим, в виде образца, прочувствованные стихотворения Ованнисьяна «Умолкли навсегда времён былых народы», «Весна», «Смерть воина»). Довольно часто попадаются у них стихотворения, посвящённые прошлому Армении, передающие грустные думы поэта, который блуждает среди обломков прошлого величия, грустит на развалинах древних городов, посещает те места, где происходили когда-то славные, достопамятные события. Почти у всех найдутся патетические обращения, в духе Надсона, к мощному поэту-пророку, который должен сказать армянскому народу новое слово и вдохнуть в него жизнь своими песнями (напр. «Могучие песни» Цатуриана).
У каждого поэта нового поколения всегда есть, конечно, и что-нибудь своеобразное, только ему одному свойственное; так, напр., Леренц, поэт-демократ и мыслитель, иногда затрагивает в своём творчестве философские вопросы, излагает в одном случае, в стихотворной форме, теорию Дарвина, рассматривает положение турецких армян, прежде всего, — с экономической точки зрения; в стихотворениях Туманьяна («Ахтамар», «Лампада Григория Просветителя» и др.) нередко отражаются хорошо ему знакомые народные предания, легенды, поверья, обряды, песни, описывается закавказская природа, причём слог поэта иногда очень близко подходит к народной речи; творчество Исаакьяна также носит подчас следы влияния безыскусственного творчества, а в других случаях получает окраску в духе западно-европейских символистов и вообще — сторонников новых течений в сфере литературы и искусства («Зима», «Туман распростёр свои крылья» и мн. др.).
В истории постепенного развития поэзии турецких армян сыграла известную роль влиявшая на некоторых константинопольских поэтов литературно-научная и просветительная община мхитаристов, основанная в начале XVIII века на острове св. Лазаря, в преддверии Венеции, даровитым выходцем из Малой Азии, Мхитаром Севастийским[1]. Некоторые члены этой армяно-католической общины, содействуя, согласно её основным задачам и уставу, своими трудами разработке армянской истории, географии, археологии, истории литературы, усиленно занимаясь переводами западно-европейских сочинений по различным отраслям знания, в то же время обогатили родную словесность многочисленными стихотворными произведениями, которые не получили более широкого распространения, главным образом, потому, что почти все они были написаны на древне-армянском классическом языке, мало понятном современным читателям. Некоторые поэты, выставленные мхитаристами, занимались преимущественно стихотворными переводами, — так, ими были переведены лучшие создания античных литератур: «Илиада», «Одиссея», «Энеида» и т. д. Другие выступили с оригинальными стихотворениями и поэмами; к числу их принадлежал, между прочим, скончавшийся в 1901 году Гевонд Алишан, наряду с ценными трудами по армянской истории и археологии написавший более 300 стихотворных произведений, носящих, преимущественно, гуманную, мягкую, часто — элегическую окраску, проникнутых любовью к людям и природе, религиозным чувством, патриотическою скорбью, местами красивых по форме, хотя и не свободных от влияния «ложно-классических» образцов. Любовь к родине и грустные думы при виде её бесправного и униженного положения — боевые мотивы у Алишана отсутствуют — отразились, между прочим, в таких стихотворениях и поэмах его, как «Армянский край», «Армянский гений», «Храздан», «Тебя, армянская страна, я оплакиваю», «Масисские горы» (беседа между Большим и Малым Араратом о судьбе Армении), «Аварайрский соловей» (прославляется смерть за родину национального героя Вардана Мамиконьяна, погибшего на Аварайрских полях 2-го июня 451 года, в решительном бою с персами). Другой мхитарист, Арсен Багратуни, автор обширной поэмы «Гайк», хотел дать образец армянского национального эпоса, взяв сюжет из мифического периода армянской истории.
Членом общины был сначала и Хорен Нар-Бей (Галфаян; 1831—1892), впоследствии выступивший из ордена и перешедший на сторону армянской национальной церкви, живший в Константинополе, действовавший там на общественном и политическом поприще, писавший стихотворения и пьесы (одно из наиболее популярных его стихотворений — «Первые ростки»), лично знакомый с Виктором Гюго и Ламартином, переводчик «Гармонических песней» последнего на армянский язык. Конгрегация мхитаристов в общем содействовала до известной степени подготовлению истинно новой поэзии турецких армян, вполне современной по духу, красивой и выразительной по языку, повлияв, в лице своих отдельных представителей, на некоторых константинопольских поэтов последующей эпохи (напр., на Гекимьяна и Бешикташляна). Она утратила в этом отношении своё прежнее значение только с той поры, когда во всех областях армянской жизни выступили на первый план светские деятели, одушевлённые желанием служить народу.
Из турецко-армянских поэтов старшего поколения самыми выдающимися были Мкртич Бешикташлян и Петрос Туриан (Дуриан). Их блестящая, хотя и непродолжительная (особенно у Туриана) литературная деятельность невольно отодвинула на второй план и как бы затмила творчество и славу некоторых других константинопольских поэтов, в своем роде также заслуживающих внимания, напр., Сер. Гекимьяна (Серапиона Гекимяна), автора нескольких прекрасных стихотворений («Красота», «Как волны грозные»), который пробовал свои силы и как драматург (любопытно, что он писал, между прочим, и трагедии на итальянском языке) и оказал бесспорное влияние на некоторых писателей его времени. Мкртич Бешикташлян (Мкртич Пешикташлян), получивший подобно Гекимьяну образование в обители мхитаристов и многим обязанный влиянию Алишана, игравший впоследствии видную роль в общественной и умственной жизни константинопольских армян, участвовавший в различных просветительных и патриотических обществах, содействовавший развитию армянской сцены и сам писавший для неё, пользовавшийся большим уважением и любовью своих сограждан-армян и скончавшийся в 1868 году, был искренним, воодушевлённым лириком, с гуманными влечениями, идеалистическим взглядом на жизнь, любовью к родине и неподдельным поэтическим чувством. Являясь в известных отношениях последователем иностранных поэтов, вроде Мюссе и Гейне, он всё же сумел сохранить свою индивидуальность и быть вполне субъективным писателем. Его творчество по большей части носит мягкий, изящный характер, язык его очень красив и образен. Иные его стихотворения отражают горячую, восторженную любовь, причем иногда отличаются задумчивым, грустным колоритом, так как поэт часто говорит о разбитой или безнадёжной любви, навсегда утраченном счастье («Вы не туда неситесь, песни», «К ней», «Слёзы девушки», «Когда б я стал, хотя ни миг»,(!) «К Гоарик», «Прости мне, дева…» и др.). Бешикташлян нередко воспевает в своих стихах природу, особенно природу Армении, готовый вступать в беседу, точно с одушевлёнными существами, с цветами, звёздами, журчащим ручьём.
Патриотизм, горячая любовь к родине и своим приниженным, обездоленным братьям также играет большую роль в его поэзии, иногда получая более воинственный, боевой характер (напр., в стихотворении «Зейтунский армянин» и вообще в цикле пламенных стихотворений, вызванных отчаянно-смелым восстанием зейтунских горцев-армян в 1862 году), иногда выражаясь в форме воспоминаний о прошлом Армении («Армянские герои», «Поход Арташеса I», «Песнь на смерть царя Хосрова Великого» и др.), иногда, наконец, нося задушевную, трогательную, нежную окраску (популярное стихотворение «Весна», проникнутое тоской по родине). Весьма характерны те вещи, в которых Бешикташлян, всегда бывший проповедником миролюбия и братства, стремившийся, напр., смягчить и облагородить призывом ко взаимному пониманию и доверию временно обострившиеся взаимные отношения армяно-григориан и армяно-католиков, выражает гуманные, дышащие любовью к людям мысли, — напр., песня «Мы — братья», положенная на музыку и пользующаяся большою популярностью всюду, где живут армяне (две строки из неё высечены на надгробном памятнике поэта).
Весьма коротка и не богата событиями была жизнь Петроса Туриана (Петроса Дуряна) (1851—72), даровитого юноши, родившегося в семье мастерового, с раннего детства узнавшего, что такое — нужда и лишения, принуждённого браться за самые неподходящие, неинтересные занятия, чтобы добыть какие-нибудь гроши, часто сидевшего зимою в нетопленой комнате, потому что не на что было купить дров, тем не менее посвящавшего все досуги поэзии, восхищавшегося Виктором Гюго, пробовавшего писать и для театра, рано заболевшего чахоткою и умершего в такую пору, когда другие только начинают свою литературную деятельность. В лице Туриана армянская литература лишилась талантливого, субъективного и самобытного поэта-пессимиста, из которого могло ещё многое выйти. Небольшой томик его стихотворных произведений заключает в себе несколько патриотических вещей, — «Горе армянина», «Мечта», «Песнь о Вардане», — а также немало стихотворений, воспевающих любовь, которая наравне с смертью владела мыслями юного поэта и временно заставляла его иногда предаваться несбыточным мечтам на краю могилы. Но всего характернее те вещи, в которых отражается мрачное, беспросветное миросозерцание Туриана, имеющего много общих черт с Надсоном: «Моя скорбь», «Мучение», «Говорят мне», «Моя смерть», «Озеро», «Я не о том скорблю…» В подобных стихотворениях поэт говорит о своей близкой смерти, иногда высказывает пламенную жажду жизни, любви, счастья, иногда, наоборот, как будто примиряется с грозящею ему участью, но задаёт себе вопрос, сохранится ли о нём память в народе, или никто не посетит его одинокую могилу, — и всегда мучится сознанием, что ему удалось слишком мало сделать для своей страны…
В новейшее время заявила о себе новая плеяда турецко-армянских поэтов, среди которых есть немало весьма талантливых людей. У некоторых из них нетрудно заметить следы влияния Бешикташляна и Туриана, сказывающегося и во внешней форме, и в отдельных мотивах их поэзии. Наряду с этим константинопольские поэты наших дней многим обязаны воздействию французской поэзии новейшего периода, положившей свой отпечаток на многие их стихотворения, явно написанные в духе западно-европейского символизма, которому они старались подражать, и нередко весьма красивые и своеобразные по языку. Здесь следует упомянуть имена Аршака Чобаньяна (Аршака Чобаняна), Хазикьяна (переводчика Данта, Коппэ и др.), Малезьяна (Вагана Малезяна), г-жи Сибиль (Сипил), Вахрама Свачьяна и др. Чобаньян, редактор парижского армянского журнала «Анахит», — около которого группируются молодые турецко-армянские писатели, — эмигрировавший за границу константинопольский литератор, многое сделавший для сближения соплеменников с западно-европейскою культурою и словесностью и, с другой стороны, знакомивший французскую публику с армянскою народною поэзией, изящной литературой, новейшим фазисом армянского вопроса, в то же время является автором разнообразных, красивых и оригинальных по форме стихотворений (напр. «Сказка», «Небо скрылось в тумане от нас»), причём иные его вещи, вроде «Колыбельной песни для нашей матери Армении», носят идейную, тенденциозную окраску.
В общем, армянская поэзия XIX века, особенно её восточная ветвь, является самым ярким отражением армянской народной души. На неё положили свой отпечаток те бесконечные невзгоды и страдания, которые в разное время обрушивались на этот народ, столь жестоко испытанный судьбою. Подобно тому, как мотивы армянских народных песен проникнуты неподдельною, хватающею за душу скорбью и тоскою, которая является отголоском многовековых мук, искусственная армянская поэзия, развившаяся в XIX столетии, также носит в значительной степени безотрадную, сумрачную окраску, под влиянием новейшего фазиса трагической истории того многострадального края, который ассирийцы, парфяне, римляне, персы, арабы, византийские греки, монголы, турки, русские столько раз завоёвывали, опустошали, вырывали друг у друга или делили между собою. Когда же в народе стали пробуждаться порывы к новой жизни, к свободе, единству и просвещению, поэзия и в этом случае сыграла видную роль, воодушевляя тех, кто боролся, поддерживая и ободряя слабых и колеблющихся, показывая в туманной дали будущего светлый идеал, к которому нужно было стремиться.
Наряду с этим, хотя внешние обстоятельства и не благоприятствовали развитию поэзии, не связанной непосредственно с участью народа, с борьбою за новую жизнь, с идеалами молодого поколения, в области армянской литературы явились и отдельные представители чистой лирики, субъективного творчества, мечтательной, восторженной или затронутой мировою скорбью поэзии, которая иногда отличается красотою и прелестью формы или невольно подкупает нас своим искренним, задушевным колоритом. В интересах беспристрастия и желательной полноты общей картины, в настоящем сборнике представлены все главнейшие оттенки и мотивы новой армянской поэзии, как чисто идейной, боевой, национальной, обличительной, так и чисто художественной, субъективной, полной настроения, иногда приближающейся к народному творчеству, иногда навеянной западными образцами.
Пусть же эта книга, в которой приняли участие современные русские поэты, любезно отозвавшиеся на приглашение редакции, поможет нашей читающей публике ознакомиться с душою армянского народа, с его идеалами и запросами, заставит его отнестись с сочувствием к тому краю, который столько перенёс и выстрадал на протяжении веков и в наши дни так часто обагряется кровью! Хорошо поняв и оценив друг друга, отбросив последние остатки взаимного недоверия и предубеждения, сознав, что всё это искусственно поддерживалось и разжигалось и не имеет реального основания, представители двух народов, исторически связанных между собою, могут объединиться на почве общих идеалов и подать друг другу руки для совместной работы, для совместной борьбы.