В общей картине хищничества, обман, мошенничество и злонамеренная растрата чужего имущества представляют уже высшую ступень, с точки зрения воровской индустрии. Для обработки этих дел нужен ум более утонченный, более способный к комбинированию идей и к изобретательности, чем тот, каким может обходиться простой грабитель и карманник. Зато здесь самые дела и их герои представляются уже нам в гораздо большем разнообразии, широте и блеске. «Дела» попадаются грандиозные, миллионные, герои обманов, растрат и мошенничеств — всё больше люди культурные в известной степени, нередко даже с высшим образованием, с блестящим общественным положением, первого сорта интеллигенты, представители сливок общества.
Как бы там ни было, но обман и мошенничество — бесспорно продукты цивилизации, и давно замечено, что они тем утонченнее, сложнее и изысканнее, чем цивилизованнее самое общество. Оно и вполне естественно. Где высока цивилизация, там и средства для охраны частного и общественного достояния доведены до высшего совершенства; следовательно, чтобы успешно бороться с ними, мошеннику необходимо стоять на одном с ними уровне в своей технике, постоянно изощряться в изобретении новых, столь же усовершенствованных способов обмана и надувательства. С другой стороны, сама цивилизация открывает бесчестным людям почву для их операций, подстрекает и дает им в руки множество усовершенствованных орудий для беззаконного хищничества. Цивилизация, в этом отношении, что солнце, которое одинаково оживотворяет своими благодетельными лучами и помойную яму и девственную ниву, дает жизнь и пшенице и чертополоху, греет и благородную тварь и пресмыкающегося гада.
Но каким образом в ряды расточителей, плутов и мошенников попадают нередко, как на это обращено внимание литературой, люди развитые, образованные, получившие гуманитарное воспитание и предназначенные служить проводниками добра и истины? К сожалению, в последнее время не осталось, кажется, ни одного класса, ни одной профессии и сферы, даже самых высоких и привилегированных, из которых не выделялись бы явные, клейменые обманщики, мошенники, мздоимцы и расточители казенного, общественного и частного достояния. Чиновники всяких рангов, включительно до самых крупных, родовые аристократы, «излюбленные» граждане — общественные деятели, представители юстиции, педагоги, купцы, даже патентованные ученые, профессора и литераторы, даже государственные мужи… Все, все имели случай, и не раз, видеть своих представителей на скамье подсудимых или, по крайней мере, в списке «падших ангелов» и низверженных олимпийцев, с которыми юстиция расправляется келейным образом, во избежание соблазнительного скандала!
Нового и специально принадлежащего именно нашему времени в печальном явлении этом, конечно, ничего нет. Как физические, так и нравственные уроды рождаются во всякие времена, и ни в какую эпоху в них не бывает недостатка; но несомненно также, что в иной момент их является больше, в иной — меньше, смотря по тому, в какой степени условия, благоприятные для развития здоровой жизни, преобладают над неблагоприятными, разрушительными. С этой точки зрения, может быть, наше время и следует признать одним из тех критических, мрачных моментов, когда злокачественные соки общественного организма разыгрываются и, забрав силу, разрешаются порождением уродливых нравственных аномалий, в количестве несколько большем и в качестве более остром, сравнительно с цветущими эпохами общественной жизни.
Такими патологическими моментами характеризуются обыкновенно застой и регресс в жизни общества. Принижение и косность мысли, упадок или мертвенность высших идеалов, сужение и исчезновение широких духовных задач и интересов, разброд и реакция, — всё это создает ту глухую, затхлую атмосферу, в которой замирают и чахнут здоровые, благородные инстинкты, и выгуливаются и разнуздываются дурные, эгоистические и чужеядные. В коротких словах сказать: когда падает спрос на гражданскую честность и понижается самый её уровень — в обществе парализуется естественным порядком и стремление отвечать этому спросу. Те самые с покладистой совестью индивидуумы, которые в иное, более взыскательное на этот счет время, не посмели бы переступать требований строгой общественной морали, в боязни недремлющего общественного суда, теперь, когда и эта мораль, и этот суд парализованы, беззастенчиво выпускают свои хищнические клыки и когти, и алчно накидываются на добычу… На опустелом горизонте общественной жизни выступает, в аппетитных контурах, жирный, необъятный пирог наживы и всяческого чревоугодия: — вне его ничего нет ни привлекательного, ни обязательного, ни призывного, и вот всё хищное, эгоистическое и жадное к материальному благу разнузданной оравой выбегает из своих нор на авансцену, и — глазу зрителя представляется одна, почти сплошная картина какого-то чудовищного, отвратительного кормления спущенного с цепей зверья!
Так или иначе, но несомненно, что в наши дни нравоописателю, а также прокурорскому надзору приходится очень часто, при обозрении и обсуждении явлений общественной нравственности, встречать в рядах её криминальных нарушителей — людей, принадлежащих и по социальному положению, и по степени образования к самым избранным слоям общества, причем грехопадение их менее всего является результатом нужды и бедности, признаваемых обыкновенно классическим побуждением для преступных деяний. Как на особенно разительные в этом отношении факты можем указать на достопамятные интендантские и банковские процессы, на процесс «черной банды», на громкое и знаменитое дело, так называемых, «червонных валетов». В деле этом было 48 человек подсудимых и между ними — 36 из привилегированных сословий, в том числе несколько лиц с довольно громкими именами. Вообще, можно сказать почти утвердительно, что, в большинстве, героями сколько-нибудь крупных выдающихся мошенничеств и обманов являются представители привилегированных, культурных классов.
Классифицировать все, практикуемые в Петербурге, роды и виды мошенничества, обмана и растраты очень трудно уже по той причине, что и в этой области, как во всякой другой, есть свои «быстрые умом Невтоны», которые постоянно изобретают новые способы и ходы для более легкого и верного надувательства. Но есть, впрочем, несколько весьма упроченных, окончательно сформировавшихся и распространенных видов плутовства, которые вошли в рутину и поддаются кое-какому обобщению.
Предупреждаем, что мы здесь, как и прежде, не будем касаться тех форм рассматриваемой язвы, которые являются под маской законности, вошли в обычай и безнаказанно практикуются, напр., в нашей промышленности и торговле. Как известно, наша торговля, в значительной доле, вертится на традиционном завете: «не надуешь — не продашь», составляющем один из перлов «народной мудрости». В Петербурге есть целые рынки, куда покупатель отправляется с таким же пугливым предубеждением, как если б шел в разбойничий притон, полагая, что его там непременно постараются «по-коммерчески», среди белого дня, обмануть и обобрать. Предубеждение, к сожалению, не безосновательное, потому что действительно торговый обман и торговое мошенничество — в нравах большинства наших коммерсантов и даже не считаются ими пороком: напротив, хорошенько «окласть» покупателя, по характерному рыночному выражению, «слупить» с него лишнее и надуть на качестве, мере и весе товара, считается в этой невежественной среде завидным мастерством, молодечеством, плодом коммерческого таланта, ума и деловитости. С этим освоилась и публика, вследствие чего в судебной практике нашей очень редко встречаются дела о торговом мошенничестве и торговом обмане, которых и мы коснемся здесь лишь настолько, насколько они делаются достоянием криминальной хроники.
Благодаря значительно повысившемуся в последнее время в Петербурге санитарному надзору, столичный суд деятельно преследует и карает коммерсантов, допускающих обман, мошенничество и фальсификацию в продаже съестных продуктов. Преступления этого рода образуют одну из наиболее обширных групп в рассматриваемой нами отрасли петербургского беззакония. Преступления эти, впрочем, весьма однообразны с технической стороны: продажа заведомо порченных и гнилых продуктов всякого рода, разные вредные подмеси к тем или другим снедям, подделки их и проч. К счастью, практикуемые в этих случаях механика и химия доморощенного, самодельного изобретения — слишком еще грубы и примитивны у нас, благодаря «простоте» русского торгаша, чтобы могли обмануть сколько-нибудь опытный глаз.
Есть, однако, некоторые виды обмана в съестной торговле, которые трудно поддаются изобличению. Например, только очень недавно санитарная полиция приняла меры к пресечению одного, искони и широко практиковавшегося обмана в нашей мясной торговле, который для потребителей оставался почти неуловимым. Это — искусственное надувание клетчатки в тушах битых телят, баранов и пр., для того, чтобы их тощим телесам придать вид откормленной сытости и ожирения. Равным образом, потребителям очень трудно открывать обман в тех случаях, когда им предлагается, вместо зарезанной, дохлая убоина. Между тем, есть основания думать, что в Петербурге такая злокачественная убоина сбывается постоянно и не в малых размерах, особенно в тех нередких случаях, когда где-нибудь поблизости свирепствует скотский падеж. Однажды, в 1876 г., один из членов петербургской санитарной комиссии накрыл в Удельной станции, по пути в столицу, огромный обоз в пятьдесят возов, с телятиной, которая, по осмотре, оказалась на две трети дохлой. Произведенное по этому поводу расследование повело к интересному открытию, что наша добрая соседка Финляндия давно уже ведет правильно организованный сбыт дохлых телят на петербургские рынки, преимущественно же в таинственные колбасные заведения. «Как только у финляндца, — по показанию сведущих людей, — околеет теленок, так он сейчас зарывает его в снег или кладет в ледник и хранит» до прихода скупщика — специалиста по этой части и, по обыкновению, бойкого, оборотливого русачка. Не останавливаясь на мелких, обыденных фактах этого рода обмана, упомянем еще о наделавшем в свое время большого шуму открытии тайной утилизации собачьего мяса для начинки колбас. «Честный» немец Геймерле, занимаясь по профессии истреблением бродячих собак, устроил для них бойню и сбывал их мясо в колбасные заведения, на потребу любителей сосисок. Промысел был организован широко и основательно, но процветанию его положила предел санитарная полиция.
Нельзя также не упомянуть о распространенной в Петербурге, разнообразной фальсификации «благородных напитков», т. е., виноградных вин. Не говоря уже об усвоенных коммерцией и не считающихся предосудительными подделках и превращениях напитков, в погребах даже самых громких, патентованных фирм, в Петербурге нередки факты положительно вредной фальсификации виноградных вин и грубого обмана в их названиях (марках), в цене и в обозначении фирм. Известны процессы, возбужденные пользующимися популярностью виноторговцами против мошенников, подделывавших их ярлыки и печати, точка в точку, и продававших под этими ярлыками самодельную дрянь. Такие процессы возбуждали, между прочим, братья Елисеевы, а однажды знаменитая французская фирма Редерер нарочно присылала своего поверенного преследовать чрезвычайно распространившуюся у нас подделку шампанского вина этой фирмы. Это фальшивое шампанское, продававшееся потребителями за настоящее, приобрело даже особое название — «картофельного» и, быть может, в самом деле выделывалось остроумными виноделами из картофельного сока. В описываемый нами период процветал еще следующий, очень характеристический по этой части обман, плохо рекомендующий, признаться, и самих потребителей, становившихся жертвою этого обмана: какие-то темные промышленники распространяли в городе молву, что у них имеется будто бы краденое придворное дорогое вино, которое можно «заказать» по такому-то адресу и получить якобы весьма дешево, но под секретом. На эту удочку очень многие попадались и, смакуя доставшееся таким нечистым путем какое-нибудь «картофельное» шампанское, наивно воображали, что пьют вино от императорского стола.
Весьма распространилась также и приняла широкие размеры в последнее время фабрикация фальшивого, вредного для здоровья чая, подделываемого грубыми способами из спитого чая и разной травы, преимущественно же из чернобыльника. Этот, так называемый, «капорский» или «Иван-чай» — продукт нашей самобытной изобретательности — фабрикуется главным образом в Петербурге и отсюда распространяется по всей России в значительном количестве, судя по частым фактам обнаружения этого злоупотребления в размерах иногда ужасающих. Бывали случаи, что полиция за один раз конфисковала сотни пудов этого самодельного зелья.
В Петербурге, как во всяком большом городе, очень много разного рода искателей работы, службы, денег, сбыта своей собственности, выгодного помещения своих капиталов и проч. Людей таких множество, и вот к их услугам и на их спрос городская предприимчивость создала и развила в обширных размерах особую профессию — комиссионерство, заключающееся в маклерском посредничестве, в устройстве сделок между всякого рода требованиями и предложениями. Петербургские комиссионеры, говоря вообще, не пользуются особенно лестной славой, быть может, отчасти потому, что под их маской и званием часто подвизаются заведомые надувалы и мошенники. Случаи обмана и плутовства, под видом и посредством комиссионерства, составляют одну из наиболее обширных групп данной категории преступлений. Даже настоящие, так называемые, комиссионерские конторы, не имеющие в виду заведомого обмана, тем не менее служат для него отличной почвой и способствуют его процветанию, независимо от воли и желания своих агентов. Всего чаще платится здесь недостаточный трудовой люд, жадно отыскивающий работы и службы, чем и пользуются любители чужой собственности.
Наиболее частый и банальный, но, к удивлению, всегда почти оказывающийся успешным, способ обмана по этой части заключается в выманивании денег у искателей занятий, под видом ли залогов, или в форме комиссионного гонорара, либо взятки. В газетах нередко можно читать заманчивые объявления в таком смысле, что некто, желая получить выгодное место, предлагает за доставление онаго такое-то вознаграждение. Если такой откровенный подкуп сделался даже достоянием печатной гласности, то нечего и говорить, что за её пределами, в обыденной жизни, он составляет самое заурядное явление. Что делать? — Русский человек так уже воспитан, что считает немыслимым добиться чего бы то ни было без взятки и подкупа! Вот этих-то сговорчивых простаков и ловят мнимые комиссионеры и сомнительные патроны, якобы располагающие желанными местами.
Встречается «нечаянно» один пришлый простодушный мужичок с каким-то оборотливым столичным выжигой, с мещанским обличьем.
— Так и так, — рассказывает мужичок, — места ищу, да найти никак не удается…
Выжига навостривает уши, говорит, что место найти можно, но за это нужно заплатить. Мужичок не прочь и заплатить: деньги у него есть. Слово за слово, уговорились, что мужичок получит место на конно-железной дороге чрез её агента, с которым выжига берется его свести. Свидание состоялось в трактирчике: товарищ мнимого комиссионера с успехом разыграл роль велемощного агента, раздавателя хороших «местов». «Обошли» мужичка кругом! По «приказанию» сводчика, дал он фальшивому агенту взятку, сто рублей, а тот снабдил его адресом и «приказал» ждать извещения об определении его на службу. Ждет мужичок день, другой, третий, — желанное извещение не приходит. Сомнение его взяло: пошел он справляться в конножелезную контору, где и убедился вполне, что стал жертвой подлейшего обмана.
Мы рассказали случай, один из многих, для характеристики этой весьма распространенной формы мошенничества, практикуемой главным образом над наивными и доверчивыми сынами деревни, являющимися в Петербург на заработки. С более цивилизованными и изощренными опытом искателями занятий, та же форма мошенничества несколько усложняется, и самые хищники здесь — уже артисты высшей школы, оперирующие главным образом около залогов своих клиентов.
В Петербурге очень многие частные службы обусловлены внесением залогов от поступающих на них. Сплошь и рядом в газетных объявлениях публикуется, что такие-то бухгалтеры, конторщики, управители домов, продавцы-приказчики и проч. ищут мест и предлагают за себя в такой-то сумме залоги. Рядом, тут же, идут объявления, вызывающие желающих получить места, но не иначе, как с представлением залогов. Эти-то залоги, скопленные, по большей части, из трудовых грошей, вводят в великое заблуждение петербургских аферистов и «червонных валетов»! Операция обделывается очень просто и иногда en masse, в обширных размерах. Не раз были изобличаемы серьезные попытки систематически организовать этот дневной грабеж на коммерческих началах, при участии целой мошеннической компании.
Лет пять тому назад, такая компания, имевшая во главе нескольких блистательных джентльменов, занимавших великолепные жилища и обладавших тайной внушать к себе полное доверие, начисто обобрала множество бедного люда по такому рецепту. Она заманивала в свои чертоги, чрез комиссионеров и по газетным объявлениям, искателей службы с залогами; огорошивала их престижем капитала и деловитости, являя собою какое-то фантастическое коммерческое учреждение — «Муниципальный подрядчик», с миллионными фондами и обширными планами, с громкими металлическими титулами на дверях, с печатными бланками фирмы на английской бумаге, словом, со всей бутафорской обстановкой большого серьезного предприятия, рассчитанной на обман зрения. Искатели службы благоговейно входили в этот благоустроенный разбойничий притон, умилялись ласковым приемом и тароватыми обещаниями, и, осчастливленные принятием на службу «Муниципального подрядчика» (уж одно это замысловатое название кому не вскружило бы голову!), вытаскивали из карманов трепетными руками свои кровные залоги и доверчиво вручали их предприимчивым джентльменам. Конечно, долго проделывать «Муниципальный подрядчик» не мог свою миссию: обобрав сколько можно было залогодателей, он в одно прекрасное утро бесследно исчез со всеми своими учредителями, агентами и комиссионерами… Правду сказать, по существу, немногим разнится от действий описанного «Муниципального подрядчика» и финансовая деятельность иного полномочного акционерного банка, управляемого по рыковской системе.
На нехитрой операции с залогами служащих основываются иногда и настоящие коммерческие фирмы и предприятия, на которых, в конце концов, оправдывается пословица, что не добром добытое достояние в прок нейдет. Таким образом, один аферист с пустым карманом, на залоги принятых им на службу кассиров и конторщиков, сделался основателем банкирской конторы, что дало ему счастливую возможность, по некотором времени, объявить себя банкротом на двести с чем-то тысяч. Такой великолепный оборот будет почище, пожалуй, и компанейской карманной выгрузки «Муниципального подрядчика»!
Мы останавливаемся только на крупных, характеристических фактах, а потому не приводим массы случаев однородного и мелкого выуживания залогов вышеописанным способом. Перейдем к другому, хотя не особенно часто практикуемому, но весьма интересному виду обмана, опять-таки, в большинстве случаев, при посредстве неизбежных комиссионеров. В число разнообразных функций петербургского комиссионерства входит также и сватовство, — устройство счастливых браков. Таким-то способом некий комиссионер взялся найти для одного молодого карьериста-чиновника выгодную партию и вскоре свел его с какой-то интересной вдовушкой, выдаваемой за богатую полтавскую помещицу. Роман с первого же шагу пошел как по маслу, под благословением и руководством комисионера. Для убеждения молодого человека в подлинности богатства вдовушки, ему показывались счеты по имению, письма управляющего и т. под. «документы». Убежденный и влюбленный карьерист делает предложение, получает согласие и горит нетерпением сочетаться поскорее законным браком. Невеста готова отвечать его страстным желаниям, но — вот горе: управляющий её имением медлит почему-то высылкой доходов, а без денег как же изготовиться к свадьбе? Пылкий жених спешит устранить это препятствие, одолжив невесте несколько сот рублей, что, по замыслу автора этого романа, и «требовалось доказать». Не далее, как на другой день, и невеста, оказавшаяся, по справке, бродячей феей Невского проспекта, и сват-комиссионер улетучились с горизонта очарованного молодого человека. В других случаях подобного обмана, обирание женихов, охочих до богатых невест, производится всякими способами до тех пор, пока они не потеряют наконец терпения; тогда невеста надует губки, свадьба оттягивается со дня на день, а потом и окончательно расстраивается под каким-нибудь благовидным предлогом. Таких комедий было разыграно немало за описываемый нами период, причем роли богатых невест исполняли иногда замужние женщины, случалось, жены самих комиссионеров-сватов.
В описанных случаях, жертвами являлись женихи, но бывает и так, что платятся за свою матримониальную пассию и невесты. Некий ослепительный барон свел знакомство, при посредстве комиссионера, с одной хорошенькой и состоятельной дамой, искавшей приличной партии. Стороны сошлись очень близко и вскоре, в результате этого сближения, в шкатулке дамы очутился вексель барона, в 10 т. руб., данный «в обеспечение обещания жениться» по востребованию. Несмотря, однако, на это «обеспечение», барон стал охладевать, и в один прекрасный вечер, объявив даме, что он женится на другой, просил возвратить ему вексель. Вексель был возвращен, да еще, по наущению барона, с бланком дамы, в исполнение якобы нотариальных правил, для удостоверения, что деньги по нём уплачены… Каков же, можете судить, был сюрприз для легковерной и несведущей в вексельном праве дамы, когда, спустя немного, с неё формальным образом последовало взыскание 10 т. по фатальному векселю!?
Встречаются негодяи, которые не только оберут и опозорят доверившуюся им женщину, но еще и нагло насмеются над ней. В хронике мирового суда находим такую сцену, не единственную в своем роде. Пред лицо судьи выходят: смущенная в слезах, истица — молоденькая горничная в интересном положении и — ответчик — «генеральский человек», т. е., лакей, франт с наглой миной неуязвимого сердцееда. Прикинувшись влюбленным женихом, он соблазнил бедняжку, выманил у неё все сбережения, что-то около ста рублей, а потом, когда она стала требовать исполнения обещания жениться, объявил, что он женат, и отказался возвратить деньги. Он отказывается возвратить их и теперь на суде, под тем предлогом, что его жертва «сама-де баловала», вешалась на шею и дарила деньги ему «за любовь»… Для вящей защиты этого ливрейного Альфонса, выскакивает «из публики» его жена и начинает убеждать судью в невиновности её мужа.
— В него уже их штук восемь влюблялось, — с гордостью хвастает она, — и у всех он деньги забирал… Отчего же не брать, коли сами одолжают? Ништо им, дурам!
Удивительная рацея эта до того ошеломила судью, что он только и нашелся крикнуть во всё горло: «Вон!»
Обращаемся к мошенническому маклерству по кредитной части, нередко являющемуся широко организованной системой, утилизируемой целою шайкой ловких мошенников. Комиссионеры, участвующие в этой организации, играют роль ищеек и посредников. Они отыскивают, — по газетным объявлениям и чрез знакомых, — состоятельных людей, желающих на время призанять деньжонок под те или другие обеспечения. Годятся для их обработки и такие господа, которые, прогорая, нуждаются в деньгах до зарезу, очень сговорчивы и готовы на всякие условия, лишь бы добыть как-нибудь копейку. Это — всего чаще кутящие и разоряющиеся представители блестящей «золотой молодежи», которая вообще доставляет из своей среды наибольший контингент жертв для ростовщиков, дисконтёров и комиссионеров, орудующих займами.
Доставать деньги в долг — задача трудная, поэтому, для нуждающегося в них, комиссионер, явившийся с предложением своих услуг, — дорогой гость, благодетель. По весьма понятным побуждениям, человек в подобном затруднительном положении, ища спасения, становится очень доверчивым, до ослепления. На этом-то психическом состоянии жертвы и вертится главным образом мошенническая её обработка. Комиссионер приносит радостную весть, что он может достать деньги на таких-то условиях, которые, конечно, охотно принимаются. С этого начинается комедия, мастерски, по обыкновению, разыгрываемая всей шайкой. Роли в ней распределены таким образом: одни действующие лица изображают комиссионеров, другие — капиталистов, третьи — их управителей и поверенных, четвертые — поручителей и бланконадписателей… Для каждой роли — сообразная декоративная и бутафорская обстановка. Мнимый капиталист или капиталистка — личности полированные, с великосветской выправкой, с апломбом барства и аристократизма — являются хозяевами богатых, роскошно убранных жилищ, в престиже завидного капитала. Поверенные их — скромные, строгого вида дельцы, проницательные и осторожные Улиссы неподкупной честности — по внешности, заслуженные чиновники или вообще люди благородные, из категории тех примерных служак, что вечно ходят пешком в стоптанных калошах и носят потертые шинельки с собачьими воротниками, да вдруг, смотришь, и благоприобретут на имя жены домик тысяч в триста. Попавшая в переделку жертва, видя себя в обществе таких почтенных людей, окончательно утрачивает чувство самосохранения, до тех пор, пока её не обчистят.
Обчистка производится различными способами, смотря по обстоятельствам. Вот главные из этих способов, как указывает классификация находящихся у нас материалов: комиссионер, познакомив жертву с капиталистом для наглядного удостоверения в его существовании, передает её с рук на руки поверенному сего последнего. Мнимый поверенный начинает ломаться, выказывая недоверие, и неощутительно дает понять клиенту, что он готов согласить своего доверителя-капиталиста на заем денег под условием взятки. Взятка, конечно, дается; в то же время комиссионер получает свой гонорар и затем немедленно занавес падает: вся шайка проваливается как бы сквозь землю, и несчастный мечтатель только тут убеждается, что его бессовестно одурачили. По этому способу было, между прочим, обобрано, и на довольно значительные суммы, несколько заезжих помещиков, искавших денег под вторые закладные на свои оскудевшие имения. Бывают тут и варианты.
Как-то раз один алчный до наживы домовладелец поручил комиссионеру обманным образом продать свой участок земли на Петербургской стороне вдвое против его стоимости, при посредстве подкупа архитектора. Комиссионер вскоре нашел искомого покупателя, вполне доверившегося архитектору и, с его слов, согласившегося дать требуемую сумму. Сделка была заключена, с условием, что архитектор получит взятку в 3 т. руб., каковую домовладелец с удовольствием выплатил, когда запродажа была совершена и покупатель внес задаток в тысячу руб. Одновременно и комиссионер получил свой гонорар, а через несколько дней домовладелец с грустью убедился, что он имел дело с шайкой мошенников, очень ловко сыгравших роли комиссионера, архитектора и ротозея-покупателя, и дружно обработавших свою жертву. Иногда в мошенничестве этого сорта действует один лишь комиссионер и ограничивается только тем, что сорвет с доверчивого клиента малую толику, в счет якобы комиссионного гонорара, и скроется.
Другой из описываемых способов, весьма часто повторявшийся в последнее время, состоит в заключении фиктивных займов по векселям. Вам, напр., нужны деньги, но у вас нет ни кредита, ни обеспечения. Является комиссионер и берется устроить вам кредит в том или другом банке. Происходит та же комедия, с тою же обстановкой и с теми же ролями. Вы пишете вексель, на котором мнимый капиталист согласен поставить свой поручительский бланк; но в решительный момент комедии он заявляет, что поручительство его стоит столько-то на наличные деньги. Вы вносите требуемый гонорар, а заем, о котором вы мечтали, само собой разумеется, остается несбывшейся мечтой, под тем или другим предлогом. Последний способ пускался в ход главным образом против людей, сильно задолжавших, и дела которых висят, как говорится, на волоске. Комиссионеры шайки сами наводили справки в банках о такого сорта кандидатах в банкроты, нуждающихся в кредите для оправдания своих просроченных векселей, и сами являлись к ним, в виде спасителей, с предложением своих услуг. Третий способ заключается в фабрикации подложных векселей руками самих жертв мошеннической эксплуатации, вследствие чего они делаются прямыми участниками преступления. Способ этот практикуется преимущественно с запутавшимися светскими людьми — сынками богатых и знатных родителей, доведенными осадой кредиторов до того положения, в котором они, по выражению одного из них, готовы, ради временного избавления от нужды, подмахнуть даже смертный приговор себе.
Описываемый, поистине, адский способ носит все признаки грабежа, основан на наглом шантаже и заключается в следующем. Замотавшегося представителя jeunesse dorée,[1] в его лихорадочных поисках за деньгами, встречают особые, хорошо изучившие данную среду, комиссионеры, которые сводят его с так называемыми дисконтерами — самым алчным и грабительским видом ростовщика. Есть особые дисконтеры, которые исключительно оперируют около разоряющейся светской молодежи, при посредстве комиссионеров, состоящих с ними в компании, а еще чаще находящихся у них в кабале.
Дело в том, что в роль комиссионеров этого сорта нередко попадают, более или менее вынужденно, уже окончательно разорившиеся, захудалые и оскандализованные представители той же гулящей светской молодежи. Обыкновенно дисконтер, имея в своей шкатулке денежные обязательства этих прогоревших фатов, держит их в постоянном страхе взыскания, подчиняет их своей воле и заставляет на себя работать в роли комиссионеров-сводней, к чему они бывают наиболее способны по своим старым связям с золотой молодежью, по уменью обращаться с нею и по компетентности своих сведений о материальном и общественном положении каждого из её представителей. Когда сводничество сделано, дисконтер, сам ли, или чрез своего factotum’а напрямик объявляет жертве, что он согласен дать деньги, но не иначе, как под вексель с бланками на нём — или родителей должника, а не то какого-нибудь знатного состоятельного лица. Разумеется, в большинстве случаев такое требование оказывается невыполнимым, что заранее известно и самому дисконтеру. Тогда, более или менее деликатно, векселедателю дается понять, что сделка может состояться, если он собственноручно совершит на векселе маленький подлог: либо напишет его от имени отца, матери или стороннего лица, либо подмахнет их бланки на нём. Молодые кутилы, готовые из-за денег подписывать хотя бы смертные себе приговоры, легко дают уговорить себя на такое нехитрое «сочинительство», в том расчёте, что родители, напр., не захотят же обличать их в подлоге и сажать на скамью подсудимых. На этом же шантажническом расчете основывают свою операцию и дисконтеры, тем более, что фальшивый вексель в их руках является страшным орудием против самого векселедателя и дает возможность всячески его жать, опутывать и эксплуатировать, под ежеминутным страхом изобличения в подлоге. Нечего и говорить, что в подобных сделках дисконтеры обусловливают себе огромную, чисто грабительскую выгоду. Векселя пишутся обыкновенно на сумму в несколько раз, даже в несколько десятков раз, свыше действительно данной в заем суммы. Затем, когда срок векселя истекает и должник оказывается неисправным, с него берут, за отсрочку, в такую же нередко сумму, другие, уже совершенно безденежные векселя.
Таким образом, у одного блестящего гвардейского офицера одна дисконтерша за неплатеж по подложному векселю на 6.000 руб., из которых ему досталось несколько сот рублей, взяла еще два безденежных и также подложных векселя в 20.000 рублей. Другой, в конец замотавшийся, бывший штабс-капитан гвардии, оказавшийся несостоятельным должником на сумму в 960,000 рублей, чистосердечно признался на суде, что на самом деле он взял у своих кредиторов-дисконтеров не более 10,000 руб. Известен нам также один почтенный, с громким именем генерал, который, избавляя своего юного сына, кавалергардского корнета, от сетей дисконтеров, платил им, по собственному его показанию на суде, от десяти до пятнадцати процентов номинальной суммы за сыновние векселя, и дисконтеры считали себя вполне удовлетворенными.
Указанная нами здесь криминальная форма кредита вошла в систему и, как свидетельствует судебная хроника, находит себе благодарную почву в рядах столичных проматывающихся бонвиванов, хотя и не всегда успешно. Один поседелый в грабительской лихве дисконтер, имевший дело с светской молодежью, прямо и откровенно признавался своим клиентам, что «в наше время, когда»… им не стоит давать деньги под настоящие векселя, хотя бы двойные или тройные, а можно давать разве под одни фальшивые, писанные ими же под руку «papa», «maman», «дяденек» и «тетенек» или же «добрых знакомых» с ответственным именем. Этот беспардонный мошенник и лихоимец должен был, вероятно, впоследствии убедиться, что в наше время, когда у именитых, но пооскудевших «папенек» денежка узнала счет и когда родовая амбиция и родственные узы значительно поослабли, фальшивые векселя начинающих карьеру «сынков» тоже не всегда стоят чего-нибудь, несмотря на всю их шантажническую злокозненность, угрожающую чести фамилии. Перед нами лежит целая куча процессов о подложных векселях описанной фабрикации, возбужденных вследствие несбывшихся ожиданий дисконтеров и их вольных или невольных сообщников-жертв, рассчитывавших на сговорчивость родителей и друзей последних, ради избежания скандала и позора для фамилии и сословия.
И какие всё громкие имена, какие элегантные, блестящие фигуры проходят перед нашими глазами! Вот князь из потомков Рюрика, с славнымъ именем, — автор целой серии подложных векселей, жертва дурного воспитания, легкомыслия и порока, за что и вынужден был, по лишении своего титула и всех прав, отправиться путешествовать в места отдаленные. Вот прекрасная 26-тилетняя графиня, «в минуту жизни трудную», за сто рублей подмахивает вексель в тысячу от имени своего друга-капиталиста, под диктовку еврея-комиссионера, работающего на хищного дисконтера. Вот спившийся с кругу и опустившийся светский лев, сын знатного и богатого родителя, направо и налево раздает с пьяных глаз окружающим его хищникам векселя, с подложными бланками родителя, не зная им счета и часто не получая за них ни копейки. Далее выступает целое «сообщество» молодых гвардейских офицеров самых аристократических полков, добывавших деньги на поддержание своего блистательного престижа, на «француженок» и рысаков, на карты и кутежи, посредством товарищеской, на взаимной поруке основанной, подделке на своих векселях подписей родственников и приятелей, и оправдывавшихся потом на суде тем, что они, «служа в полках, где офицеры — люди богатые и ведут роскошную жизнь, вынуждены были вести такую же жизнь и, не имея для того средств, делать долги, сходиться с ростовщиками и подчиняться их жидовским требованиям»… Вот почти мальчик, 18-ти летний лицеист — сын богача-банкира, вследствие «бесхарактерности и рассеянной жизни» успевший так замотаться, что родитель вынужден был «пропечатать» о нём в газетах в том смысле, что отказывается платить его долги. Между тем, у юноши была зазноба — очаровательная, пользовавшаяся в свое время громкой известностью, камелия «Катя Чижик». «Катя» давала бал; для её юного поклонника, как он рассказывал потом на суде, «быть или не быть на этом бале было вопросом жизни или смерти». Для благополучного разрешения этого рокового вопроса нужны были деньги, а для приобретения их — ничего не оставалось, как обратиться к комиссионеру, составившему себе лестную репутацию, что он «запутывает молодых людей». И точно: комиссионер свез пылкого молодого человека к дисконтеру, где в один сеанс совершилось «запутывание» по всей форме. Юноша дал вексель от имени отца в 8 т. за 700 руб., а потом, когда истек срок, еще другой «маленький» в 2 т. руб., также подложный, и совсем уже безденежный, в виде награды за отсрочку в десять дней… Таким образом, «вопрос жизни или смерти» разрешился удачно: наш несовершеннолетний Гамлетик попал на бал к «Кате», где расшвырял и прокутил почти всю ссуду, а вслед затем, чуть не прямо с бала, отправился на скамью подсудимых, так как родители «не захотели верить, чтобы их сын мог составлять подложные векселя».
Всё это — в большей или меньшей степени заслуживающие снисхождения молодые повесы, дошедшие до преступления вследствие легкомыслия, «бесхарактерности и рассеянной жизни», но попадаются в этой блестящей, с виду, среде и самостоятельные, травленые мошенники, фабрикующие всякого рода подложные документы, не обращаясь за уроками к дисконтерам, а еще иногда, и этих профессоров научая уму-разуму. Мы говорим о крупных, вполне сформировавшихся «червонных валетах» хорошего тона, видного общественного положения и благородного, нередко аристократического происхождения. Немало таких прошло перед нашими глазами за обозреваемый период и многие из них неизгладимо запечатлели свои славные имена в летописях нашего суда!
Вот наиболее видные из них и, по размеру хищений, произведенных с помощью подлогов, наиболее незабвенные: — братья Мясниковы, представители откупщицкой и золотопромышленной аристократии, обвинявшиеся в подлоге духовного завещания и иных, сопряженных с этим рискованным актом, преступных деяниях; бывший блестящий присяжный поверенный, светский щеголь и талантливый делец Бильбасов, судившийся за целую серию подлогов и мошенничеств; семейство Зарудных и известный, хотя и не с очень лестной стороны, «литератор» и издатель Илья Арсеньев, многократно заседавшие на скамье подсудимых по взаимным обвинениям, подкрепленным целой серией исков со стороны обманутых ими простаков; генеральша Хомутова и её интимный factotum[2] Боргезани, обманом выманившие, якобы на хранение, у одной простодушной россиянки несколько десятков тысяч рублей; князь Долгоруков, граф Апраксин, князь Вяземский, графиня Менгден, баронесса Розен (пресловутая игуменья — мать Митрофания) и иные представители родовой знати, изобличенные и осужденные за разнообразные деяния, называемые обманом, подлогом и мошенничеством; знаменитые в своем роде самозванцы — шушинский мещанин, «именовавшийся князем Гокчайским», и кантонист Линев, присвоивший себе разные громкие титулы, звания, мундиры и ордена: первый — «восточный человек», армянин; второй — еврей, выкрест, сумевший из принятия православия сделать весьма прибыльный гешефт и втереться в милость к одной видной и знатной барыне, — оба достойные соперники по массе произведенных ими остроумных надувательств и плутней (Линев, напр., даже с полицейских чинов брал дань, мастерски улавливая их в свои мошеннические сети); прелестная юная вдовушка Седкова и нотариус Лысенков с компанией, дружно сфабриковавшие подложное духовное завещание умершего мужа Седковой, для чего находчивая вдовушка выдавала уже бездыханный труп милого супруга за живого человека и прикладывала ему ко лбу компрессы; шустрый еврейчик Ковнер, «талантливый» сотрудник «Голоса», необыкновенно талантливо подделавший ордер учетно-ссудного банка на 168 т. руб. и преблагополучно стянувший эту сумму при посредстве родственника; очаровательная светская сирена Гулак-Артемовская, обыгравшая в дурачки своего нежного поклонника на десятки тысяч, а потом, по мере разраставшегося в ней хищнического аппетита, расширившая свои финансовые операции фабрикацией фальшивых векселей и иных «ценных» документов; юный прапорщик Панин, аристократического рода и воспитания, смастеривший, с помощью целой свиты мошенников, духовное завещание от имени вдовы тайного советника Жадовской, на сумму в 1.700,000 руб.
Мы здесь упомянули только о наиболее памятных, притом однородных делах и их героях, блистательное общество которых значительно пополняется производителями растрат государственных и общественных капиталов. Деятели последней категории являются, так сказать, «премьерами» на театре хищения, и по своему видному общественному положению и по размеру совершенных ими «присвоений» и растрат. Впрочем, тут встречаются преступники всех положений, ведомств, профессий и всякого масштаба — от мелких расточителей до миллионных хапуг, как бы задавшихся мыслью, оправдать свидетельство поэта-сатирика, что нашему времени довлеют —
|
Кражи, так уж кражи чуть не миллиардами! |
Ограничимся беглым обзором растрат казенного и общественного достояния, — и то наиболее характеристических и крупных.
Как известно, посягательство на казенный и общественный рубль искони было в наших нравах, а в последнее время сделалось как бы эпидемической болезнью века. Несмотря на многочисленность всяких коллегий и на массу всяких средств, предназначенных охранять помянутый рубль, — ничто, кажется, менее не обеспечено у нас от хищения и ничто, на самом деле, так безгранично не расхищается. Объясняется это, между прочим, тем, что очень часто хищники находят прямых или косвенных пособников в среде самих коллегий.
Было обращено внимание на то, что в известных случаях огромных краж — деньги большею частью куда-то бесследно исчезали и сами воры оставались без гроша. Секрет тут заключался вот в чём. Безусловно выполнить воровство одному невозможно; следовательно, часть денег идет тем презренным пиявкам, которые помогают главному герою кражи облегчать чужие сундуки; часть идет пряхлебателям, которые вьются около капиталиста, не спрашивая откуда у него деньги; остальное идет на пиры, банкеты, картежную игру, да на милых, но погибших созданий.
Так именно растратили украденные миллионы, напр., Бритнев, Юханцев и др.
В самом деле, мыслимо ли было бы Юханцеву совершить свою колоссальную растрату, если бы он не встречал поблажки, частью преднамеренной, частью происходившей от халатности и «простоты» (которая, по пословице, хуже воровства) охранителей общественного достояния? — Ведь, он на виду у всего города, с кичливостью и помпой, совершал безумные траты в то время, как было известно, что у него, кроме жалованья, нет состояния! Напомним один эпизод из гомерических деяний этого знаменитейшего и рельефнейшего представителя обозреваемой нами здесь группы хищников.
В 1874 г. в Петербург приехала известная, скандалезной славы, всесветная авантюристка баронесса Каула — элегантная в то время красавица с рыжими волосами. Она обратила на себя сразу общее внимание и её благосклонности стали искать все петербургские галантерейные львы, а в их числе и Юханцев. Он тогда блистал, как краса и гордость «золотой молодежи», ослепляя своим камер-юнкерским мундиромъ и сарданапальскими пиршествами, на счет средств «общества взаимного поземельного кредита».
Юханцев, падкий до женщин, познакомился с баронессою Каула, которая, узнав о тратах бывшего камер-юнкера, недолго думая, сделала с него почин пенкоснимательства и начала свою карьеру первоклассной петербургской кокотки. Связь Юханцева с баронессою продолжалась около года. Все завидовали Юханцеву. В течение этого короткого времени баронесса-куртизанка обошлась Юханцеву...... то бишь — «обществу вз. поз. кр.» в триста тысяч рублей! В сущности пустяки в сравнении с 2½ миллионами!
Юханцев, влюбившись по уши в ловкую авантюристку, сразу окружил её княжеской роскошью. В одном «английском магазине» было куплено для неё бриллиантов на 120,000 рублей. Любовница нынешнего красноярского ссыльного тратила по пяти и более тысяч рублей в месяц. Юханцев, имев хорошие связи, привлекал в гостиную своей дорогой дамы сердца влиятельных особ высшего общества, между которыми были также и некоторые седовласые титулованные директоры «общества вз. кредита» Все эти сановные сластолюбцы были очарованы радушием хозяина, прельщены его роскошным гостеприимством, таяли и млели перед красотою баронессы Каула, завидовали подчиненному им кассиру и — неужели ни одному из них не закралось в голову сомнение об источниках сего последнего?
Но в особенности рельефно проступило потворство правлений в совершившихся за обозреваемый период расхищениях «С.-петербургского общества взаимного кредита», кронштадтского городского банка, петербургского городского кредитного общества и пр. Как известно, в этих случаях правления попали под суд.
Во всех этих и иных аналогичных случаях растрата совершалась по одному и тому же в основных чертах способу. Кассир, пользуясь доверием, ротозееватостью и ленью директоров, начинал помаленьку таскать находящиеся в его распоряжении деньги и ценные бумаги. Во всяком деле труден первый шаг. Так и здесь: искусившись хищением раз, согрешивший кассир с каждым днем приобретал всё большую развязность и решительность. Растрата росла, а наконец совершающий её терял в ней счет и неощутительно доходил до миллионов по мере того, как видел, что возврата нет и заполнить урон в кассе он уже не может. О чём же задумываться? — «Семь бед — один ответ!»
Само собою разумеется, что растраты этого рода непременно сопровождались подлогами и обманами, в видах сокрытия преступления возможно подолее. Для этой же цели, хищники-кассиры накладывали руки на такие капиталы, которые в кассе лежат либо на хранении, либо составляют её фонды и запасы, следовательно, редко спрашиваются и поверяются. Всего лакомее в этом случае вклады, какими и пользовались преимущественно Юханцев, Бритнев, Ниппа и др. Вклады и фонды таяли от прикосновения их проворных рук неощутительно на поверхностный взгляд доверчивых контролеров и ревизоров. Пачки и пакеты с ценными бумагами сохраняли внешний вид неприкосновенности, что достигалось довольно незамысловатой механикой: — заменой ценностей простой бумагой, взломом печатей и их восстановлением, после опустошения пакетов, отрезыванием купонов, и т. д. Пускались в ход также фальшивые ордеры для получения денег из запасов обкрадываемого учреждения, хранившихся в государственном банке. Кассовая отчетность составлялась обманным образом, изображала всё в благополучном состоянии и блистала достоверными цифрами, маскировавшими мерзость запустения… И этот бухгалтерский мираж иногда по целым годам ослеплял правления и ревизоров!
Невзирая на громоздкую сложность счетной и канцелярской процедуры учреждений, ворочающих капиталами, были случаи их обмана и обкрадывания совершенно бесхитростным способом не только «домашними», но и сторонними ворами. Так, некто Войцеховский в 1876 г. умудрился получить по подложному отношению правления поти-тифлисской железной дороги 55 т. руб. из петербургского международного коммерческого банка. Его поймали и — вот что показал он на следствии:
— Когда я, — говорил он чистосердечно, — служил в правлении поти-тифлисской железной дороги, мне нередко приходилось переписывать отношения правления в международный коммерческий банк о выдаче денег, за получением которых отправлялся обыкновенно кассир правления; мне также было известно, что правлению поти-тифлисской железной дороги был открыт банком неограниченный кредит. 14-го июня я действительно, получил 20,000 рублей, предъявив отношение, составленное от имени правления поти-тифлисской железной дороги; в этом отношении я назвал себя делопроизводителем правления дороги, Гумовским, и, получив деньги, расписался тою же фамилией.
Ранее этого, именно в марте и апреле 1876 года, Войцеховский также являлся в банк с подобными же отношениями и получил, называясь делопроизводителем правления дороги Гумовским, сначала 15,000 р., а потом 20,000 р. Все эти отношения и находившиеся на них подписи служащих в означенном правлении были составлены и сделаны им; бланки отношений и печать правления были им выкрадены ранее, чего никто не заметил. Неосторожность международного банка была в этом случае тем удивительнее, что никакого Гумовского в правлении поти-тифлисской дороги не было и, по существовавшим в нём порядкам, делопроизводитель и не мог явиться за получением денег.
Так же точно, но еще на большую сумму (с лишком двести тысяч), совершил похищение прославившийся в свое время Ковнер, увековечивший себя впоследствии душевной перепиской с Достоевским.
Не лучше, к сожалению, огражден у нас от расхищения «домашними» ворами и казенный рубль. За данный период было несколько случаев растрат в петербургских казенных казначействах разных ведомств, в государственном банке, в экспедиции заготовления государственных бумаг и т. д.
Упомянем о наиболее достопамятных в этом роде случаях. В начале 70-х г. была обнаружена растрата с лишком на 500 т. руб. в департаменте герольдии, в чём обвинялся казначей последнего. В 1876 г. судились кассиры петербургского губернского казначейства за растрату казенных денег в количестве около 200 т., посредством выдачи процентов по вымышленным выкупным свидетельствам. Около того же времена проворовался и казначей петербургского сиротского суда на 40 т. р., потому между прочим, что за его кассовыми операциями «никто не следил», как обнаружилось на суде… Всё это, впрочем, были мелочи, сравнительно с тем грандиозным казнокрадством, которое обнаружилось позднее, и то — далеко не полно, напр., в процессе о растрате в министерстве внутренних дел, в особенности же, в целом ряде позорных дел об интендантских хищениях во время последней русско-турецкой войны, но эти факты хронологически находятся уже вне нашей рамки.
Засим, мы остановимся на том, особенно процветающем ныне, виде мошенничества, который приобрел не очень давно общее название шантажа. Словечко это, взятое с французского, — новенькое у нас: лет десять не более, как они вошло в употребление, но зато так прочно акклиматизовалось; как если б водворение его на правах гражданства в русском языке совершилось уже целые столетия. И, может быть, очень немного найдется у нас взятых исчужа иностранных слов, смысл которых был бы в такой степени общедоступен и популярен, как смысл слова «шантаж». Впрочем, это вполне естественно: самое понятие, выражаемое этим словечком, давно уже было у нас усвоено, не доставало ему только надлежащего ярлыка. Подобно мольеровскому мещанину, не подозревавшему, что он говорил всю жизнь прозой, многие из наших героев точно так же, совершая издавна деяния шантажного свойства, долго не знали, что они совершают именно шантаж.
Как преступление, как одно из явлений общественной безнравственности, шантаж, разумеется, существовал у нас давно, быть может, со времен Шемяки и даже ранее. В наши дни он только усложнился, более широко развился и обогатился новыми разветвлениями, благодаря цивилизации и изобретательности человеческого гения. По тем же причинам естественного подбора, разделения труда и прогресса, он стал специализироваться по отраслям. В настоящее время процветают у нас разнообразнейшие формы шантажа. Есть шантаж подьяческий, адвокатский, полицейский, есть — литературный, артистический, коммерческий, любовный, товарищеский, и проч. Является он под разными масками и с целым арсеналом предательского оружия, направленного против гражданской чести, против доброго имени, против личной нравственной репутации, против семьи, против разных учреждений, общественных положений, связей и т. д. В большинстве случаев бороться с ним трудно, почти невозможно, не рискуя позором и скандалом. Свил он себе гнездо очень прочное и далеко распустил свою паутину, благодаря, во-первых, отличающей русских интеллигентных людей бесхарактерности и трусости, а, во-вторых, присущей им же, в большинстве, порочности и падкости к легкой, нечистой наживе, к разврату, честолюбию, шарлатанству в деле составления себе известности и славы на разных поприщах.
Можно бы сказать, что сколько существует в нравах современного общества грехов (по катехизису, одних «смертных» считается семь, но, может быть, при новой редакции, их оказалось бы несравненно больше), столько же изобретено ныне и видов шантажа, который, подобно шакалу, бродящему по следам хищного, сильного зверя, чтобы живиться плодами его свирепости и кровожадности, ходит предательской тенью за порочной и преступной волей, настигает её в моменты покушений и зазорных действий, и требует дележа добычи или куртажа за потворство и молчание… В этих случаях шантаж страшен и неотразим; но он часто бывает не менее страшен, во всеоружии облыжных обличений и обвинений клеветнического свойства. Клевета, ведь, ужасное оружие, и — петербургские шантажисты разного рода отлично знают его цену и с успехом пускают его в ход при всякой удобной оказии.
Общие качественные признаки шантажа заключаются в корыстном вымогательстве, под угрозой причинения материального или нравственного вреда лицу, сделавшемуся жертвой этого адского вида мошенничества. Невозможно уловить и сгруппировать все проявления и все оттенки практикуемого в Петербурге шантажа; попробуем наметить, по крайней мере, главнейшие и наиболее характеристические из них.
Из всех видов шантажа, без сомнения, самый древний на Руси и искони распространенный — шантаж сутяжнический, в сфере юстиции. С учреждением нового гласного суда и размножением просвещенных «прелюбодеев мысли», он только утончился и усовершенствовался. Всякий русский человек, тем более простой, боится суда пуще огня: этим, главным образом, и пользуются сутяги-шантажисты. Они измышляют иски и дела, иногда совершенно эфемерные, нелепые, которые в их руках хотя и никогда не могут быть выигранными, тем не менее оказываются нередко той благодарной наковальней, на которой рожь обухом вымолачивается. Пристает к вам этакий наглый, беспардонный сутяга, уполномоченный доверителем — таким же негодяем, как он сам, с угрозой вчинить против вас иск гражданский, а не то и уголовный. Вы видите, что иск дутый и что суд его, конечно, не признает; но кому же охота тягаться, ходить по судам, видеть свое имя в судебных отчетах, в печати, оскандализованным, если не опозоренным? И вот, чтобы избежать неприятностей, потерь и скандала, вы, скрепя сердце, откупаетесь от прилипшей к вам пиявицы. Бывают и такие адвокаты-шантажисты, которые успевают стричь обе стороны — и истца и ответчика. Адвокат ведет дело истца и в тоже время заключает тайную сделку с ответчиком, на условии: за известный куш нарочно проиграть иск, к чему адвокатская практика выработала сотни благовиднейших предлогов и способов. Нужно, впрочем, сказать, что сами адвокаты нередко делаются жертвами шантажа, подводимого их клиентами, оставшимися почему-нибудь недовольными ими. В совете присяжных поверенных немало возбуждалось дисциплинарных расследований по жалобам на адвокатов, оказывавшимся по справке злонамеренными вымыслами и клеветами.
В последнее смутное время процвел и развился еще один вид шантажа, орудием которого является ложный донос в политической неблагонадежности. За описываемый нами период немало было процессов в мировом суде, возбужденных по жалобам жертв облыжных доносов и наушничеств, пускаемых в ход шантажистами из мести, из корыстных видов или из платонической дрянной страстишки к сплетничеству, а не то и из «патриотизма», своеобразно понятого и с такой задней мыслью, чтобы получить от отечества признательность, в виде каких-нибудь вещественных знаков, имеющих свою цену и свою приятность. Особенно памятен из этой категории шантажистов один бездельник, который, начав ухаживать за молодой, одинокой женщиной и не, добившись, как выражался Базаров, «толку» в своих любострастных исканиях, из гнусной мести донес на неё, обвиняя в политической неблагонадежности и, разумеется, причинил ей массу неприятностей.
Вообще, любовное чувство по преимуществу составляет наиболее благодарную почву для разнообразного шантажа. Шантаж здесь является, к тому ж, в самых отвратительных своих формах. На первом плане фигурирует тут гнуснейшее порождение нашего развращенного времени, которое французы назвали нарицательным именем «Альфонс». «Альфонс» в Петербурге в настоящее время — явление весьма распространенное в среде прогоревших светских шалопаев, наделенных от природы известными благодарными «статьями», высоко ценимыми разными выхоленными Мессалинами, в обладании которых имеется в изобилии презренный металл. «Альфонсы», приобрев благосклонность этих барынь, эксплуатируют их нередко, с помощью шантажа, самым беспощадным образом. Как ни порочна Мессалина этого сорта, но она хочет и имеет свои основания сохранить за собой репутацию порядочной, добродетельной женщины. Она принадлежит к строгому в своем формальном суде «свету»; затем, она — жена человека «с положением, она — мать… Всё это «Альфонс» принимает в соображение и делает своей ставкой в той романической игре, которую ведет с распутной Мессалиной. — «Извольте платить, madame, за скромность этого очаровательного молодого человека или»… У «Альфонса» целый арсенал орудий для успешного шантажа и он не стесняется грозить им открыто в случае несговорчивости своей жертвы. Он может открыть глаза рогатому супругу, при посредстве анонимного письмеца; он может опорочить бедную Мессалину во мнении её знакомых; захочет почувствительнее сразить — устроит, с помощью друзей, скандалёзнейшее обличение её на месте преступления в каком-нибудь модном ресторане с уединенными кабинетами; мало этого — он «пропечатает» о её грехопадении в газете (водятся у нас и газеты подобного сорта!) с такими ядовитыми намеками и прозрачными инициалами, что позор несчастной Мессалины сделается достоянием всего города и репутацию её станут перемывать сотни праздных, алчных до сплетни языков.
Шантаж, имеющий своим предметом эротическое чувство, нередко направляется и на мужчин, склонных к любострастию. Давно известен один классический способ уловления женихов, практикуемый обыкновенно чадолюбивыми родителями, в таком роде, что увлекшегося молодого человека накрывают в горячую минуту его «любовного пантомима» с девственной дщерью, и, под страхом судебного преследования за соблазн и «растление», понуждают вступить в законный брак. Однородный способ практикуется в порочном Петербурге и некоторыми мужьями жен-проституток. Эти прошлецы, утратившие всякое чувство нравственного стыда, нарочно и заведомо пускают своих жен в оборот и, когда им удается заманить какого-нибудь «гостя», накрывают его и, разыгрывая роль негодующих и оскорбленных в своих чувствах и правах супругов, грозят скандалом и преследованием по суду за прелюбодеяние. Вся эта комедия — шантаж, имеющий целью вытянуть от жертвы несколько рублей.
Лет семь тому назад был обнаружен, и едва ли не впервые доведен до суда, один неслыханный прежде вид шантажа, утилизированный целой шайкой недорослей, в том числе отроков по возрасту, но, по испорченности, едва ли не превосходивших тех старых развратников, которые ловились на их удочку. Почвой для этого шантажа служил «содомский» грех, до которого, как оказывается, среди петербуржцев интеллигентного класса немало есть охотников. Их-то и эксплуатировала описываемая шайка, которая, по мере развития своей деятельности, разлакомившись на ней, стала уже «сочинять» обвинения в соучастии с нею в страшном грехе неповинных лиц, вследствие чего и угодила, наконец, в полном составе на скамью подсудимых. На суде обнаружилось, что эти юные негодяи сумели очень ловко опутать нескольких чиновных лиц и, под страхом доноса, пугая их какими-то бланками сыскной полиции и выдавая себя за её агентов, вытягивали у несчастных десятки рублей; на их счет ужинали с шампанским, делали заказы в магазинах и наконец, просто обкрадывали их и грабили. У одного, напр., сняли с плеч пальто, у другого часы… Требованиям предприимчивых юношей не было границ: они преследовали свои жертвы дома, на улице, в пассаже, даже в присутственных местах, где те служили. Кончилось тем, что некоторые жертвы, невзирая на страх отвратительного скандала, потеряли наконец терпение и предали своих преследователей в руки власти.
С недавнего времени в Петербурге стали встречаться опыты еще одного вида шантажа, давно уже процветающего за границей, особенно же в Англии, как свидетельствует, между прочим, известный Макс-Орель. Какого качества и в чём заключается этот вид шантажа, читатель легко поймет из следующего факта.
Раз как-то один почтенный семейный человек ехал по Петергофской железной дороге. Назовем его литерой N. В вагоне он случайно занял место по соседству с молодой, очень хорошенькою девушкою и двумя прилично одетыми мужчинами, по-видимому незнакомыми с этою последнею. Между N и его соседкою завязался разговор о самых обыкновенных предметах. Ничего не подозревая, N рассказывал своей спутнице о заграничных летних увеселениях, как вдруг совершенно неожиданно девушка, обращаясь к нему, воскликнула: «Милостивый государь, вы меня оскорбляете, я этого не потерплю»; N в недоумении спросил: «Чем же, я решительно не понимаю!» В ответ на это героиня, обращаясь к двум, находившимся тут же мужчинам, сказала: «Вот они слышали те оскорбительные предложения, которые вы делали мне; я потребую по приезде в Петербург составления протокола. Подобных наглецов надо учить». Начались объяснения, во время которых два упомянутые джентльмена, подтверждая несуществовавшее оскорбление, советовали покончить дело миром. В результате N, понявший, что он сделался жертвою шантажистов, во избежание скандала, волею-неволею должен был поплатиться 25 рублями.
Добавим, что шантаж этот практикуется преимущественно в вагонах железных дорог во время пути.
Здесь нам впору перейти к одному из самых вредоносных и позорнейших видов современного шантажа — к шантажу литературному… Да, к великому стыду русского печатного слова и к великому смущению его честных жрецов, у нас литературный шантаж не только существует, но и процветает очень пышно: он вполне акклиматизировался, всесторонне развился и прочно свил себе гнезда во многих периодических изданиях. К сожалению, нельзя скрыть — у нас есть специально, можно сказать, шантажнические органы, шантажом повитые и вскормленные, и на шантаже соорудившие свой успех и свою популярность. Но это такое большое и серьезное явление, что мы посвятим ему далее особый этюд.
