Остановимся прежде всего на цифрах обозреваемых в этой главе преступлений. Маленькая только необходимая оговорка. Под «нарушениями общественного порядка» мы разумеем здесь те лишь мелкие преступления против спокойствия, благочиния и разных административных правил, которые ведаются наружной городской полицией и большею частью дальше мирового судьи не идут. Сюда входят: буйства, ссоры и драки, сопротивление чинам полиции и их оскорбление, нарушение правил санитарных, питейных, внешнего благочиния, паспортных, адресного стола и адресного сбора и т. д.
За данное десятилетие (1868—1877 гг.) в Петербурге, в среднем годовом расчёте, имело место следующее число случаев:
| Проступков против общественной тишины и благочиния | 3.402 | ||||
| Сопротивления законным требованиям полиции | 831 | ||||
| Оскорбления полицейских чинов | 513 | ||||
| Несоблюдения | правил | санитарных | 992 | ||
| » | » | паспортных | 3.649 | ||
| » | » | адресного | сбора | 782 | |
| » | » | » | стола | 644 | |
| Всего | 10.898 | случаев | |||
Как ни значительна на первый взгляд выведенная цифра нарушений общественной тишины и спокойствия, но она, без сомнения, и в десятой доле не обнимает всех совершаемых в столице её обывателями публичных непристойностей, буйств, дебоширств и скандалов, огромнейшая часть которых либо сходит безнаказанно, либо улаживается приватным порядком, либо, наконец, помимо ведома полиции, разбирается мировым судом по частным жалобам потерпевших[1].
У нас, особенно в низших слоях очень мало уважается до сих пор личность человеческая и её достоинство, вследствие чего её оскорбление словом и действием — явление самое заурядное и у домашнего очага, и в публичных собраниях и на улице. Сделайте прогулку по людным, бойким частям города — с утра до ночи там жестокая площадная ругань, какой не изобретал ни один язык на земном шаре, кроме русского, висит в воздухе и ходит в нём ходенем. Ссоры, драки и дебоширства разнообразят повседневно мирные отношения обывателей всех почти классов, и культурных и некультурных,—преимущественно же последних. Конечно, самый оживленный обмен оскорблений, тычков и членовредительств происходит в веселое праздничное время под влиянием винных паров.
Классифицировать этого рода деяния очень трудно, нам остается только разгруппировать имеющийся у нас обширный материал по внешним отличительным признакам и привести только наиболее характеристические случаи бесчинства, произвола, насилия и нарушения общественной тишины.
Таким образом, мы рассмотрим деяния этого рода: а) уличные, б) в публичных заведениях, и в) в частных жилищах.
Уличные драки, дебоширства и бесчинства совершаются чаще всего простолюдинами в праздничное время и — иногда принимают размеры огромных побоищ. Были случаи, что сталкивались из-за какого-нибудь вздора целые, противоборствующие между собою, рабочие артели, большею частью заводские и фабричные, причем бывали не только раненые, но и убитые. Случаи более серьезных беспорядков со стороны рабочих, возбужденных недовольством на хозяев и на свое положение, все на перечете. Мы разумеем, так называемые, «стачки», которые у нас бывают редко и разрешаются, обыкновенно, мирным образом. Впрочем, этого порядка явлений мы здесь, вообще, не касаемся.
Публика наша, как известно, — одна из самых смирных, терпеливых и безропотных, однакож, и она изредка проявляет довольно шумно и энергично протест слишком уж бесцеремонному с нею обращению. За обозреваемый период это бывало с нею несколько раз в тех случаях, когда не удовлетворяли, почему-либо, её законных требований, напр., не исполняли в увеселительных заведениях обещанных зрелищ, отказывали в средствах передвижения и пр. Особенно памятен и характеристичен был беспорядок, учиненный в 1877 г. на царскосельской железной дороге публикой, возвращавшейся ночью с «музыки» в Павловске. Вследствие нераспорядительности железнодорожной администрации, масса публики не могла уехать, когда хотела, её продержали на платформе более часу, везли в неосвещенных вагонах и упорным пренебрежением её жалоб раздражили до того, что она перебила стекла на станциях и в вагонах, попортила в последних мебель, шумела, бранила громогласно директоров дороги, поколотила нескольких кондукторов.
Вообще же нужно сказать, что бесчинства скопом бывают у нас редко, но зато бывают между ними оригинальные, отчасти невинные, искусственно отождествляемые с «беспорядком» излишней, не по разуму, ревностью полиции. Так, напр., в первое время, по введении городской полиции в петербургских пригородах, в мировом суде возбуждено было несколько преследований местных обывателей за то, что они очень шумно и людно справляют свадьбы. Обыкновенно, невесту провожает в баню и из бани целый бабий хоровод, конечно, навеселе. К хороводу примыкают прохожие; толпа растет и улица делается ареной народной сатурналии. Таков стародавний обычай, немножко дикий, конечно, но ничего противообщественного в себе не заключающий. Полиция принялась ревностно его искоренять и, случаюсь, загоняла в участки для составления протоколов целые свадебные процессии, не исключая женихов и невест.
К таким же мнимым беспорядкам, ставшим объектом уголовного кодекса, благодаря придирчивости полиции, следует отнести имеющиеся в нашем материале случаи взыскания, напр., за пение песен на улице, за устройство плясок под гармонику и проч. Раз полиция обвинила трех студенток медицинской академии за пение песен на улице, в компании с другими молодыми людьми. Дело это разбиралось несколько раз и наделало много шуму. Шум был из пустяка. Оказалось, что обвиняемые пели «чинно и тихо», и тотчас же по приглашению околоточного надзирателя замолчали. Суд их оправдал.
Менее был счастлив другой меломан, приказчик винного погреба, крестьянин. На второй день Пасхи он вышел на улицу, весел и радостен, с гармоникой в руках, и стал на ней наигрывать, но в самом патетическом пункте игры подбегает городовой: — «Играть строго воспрещается!…» Прошел несколько шагов, не стерпел — заиграл, опять городовой, третий, четвертый… Малый из себя вышел и, в досаде, изломал свой инструмент на голове которого-то из встреченных стражей. На суде он наивно показал:
— Целый год, как в тюрьме, сидишь в погребе, — на праздниках насилу вырвался погулять, купил себе гармонию, да захотел её, значит, испробовать на улице, а городовой говорит — нельзя… Был я в то время «хвативши» порядком… Обидно мне стало: потому что эту самую музыку ужасно как люблю и большой охотник на гармонии поиграть.
За оскорбление полицейского чина судья приговорил любителя гармонии к тюрьме.
Таких случаев много; они показывают, что пониманию простолюдина недоступно — почему нельзя играть на улице?
Из обыденных уличных приключений скандалезного свойства едва ли не чаще всего встречаются столкновения и драки, из-за нескромных, наглых обращений к женщинам со стороны уличных ловеласов. Здесь уже фигурируют в ответственных ролях почти исключительно люди более или менее культурные и очень редко простолюдины. К стыду петербуржцев, женщина одна, без провожатого, не может почти сделать шагу по улице, особенно вечером, в бойких, людных местностях, чтобы не сделаться предметом нахального преследования и оскорбительных предложений со стороны встречных и поперечных развратников. Нередко даже и провожатые, мужчины, не спасают её от таких неприятных приключений.
Однажды, в начале 70-х гг., вечером возвращалась домой из собрания в педагогическом обществе, целая компания молодых педагогов — две дамы и трое мужчин. Дамы шли впереди и — вдруг, на них налетают какие-то прилично одетые сорванцы, начинают, без дальнейших околичностей, обнимать и целовать. Кавалеры, конечно, вступились и вышла безобразная потасовка. В пылу боя одна из пострадавших педагогичек насела на сбитого с ног оскорбителя своего и оттаскала его за волосы. Явилась полиция, составлен был протокол и — судебная хроника обогатилась весьма скандалезным процессом. В лице обвинявшихся ловеласов оказались молодые, закучивающие чиновники.
В другом аналогичном случае неосторожный любитель клубники был наказан более оригинально, без посредства полиции и суда. Встретив на Невском двух дам, он без церемонии предложил им ехать с ним в баню. Дамы позвали на выручку сопровождавших их сзади мужей. Один из них схватил франта за шиворот и стал звать городового, но франт стал умолять о пощаде, говоря, что он — чиновник и предпочитает лучше быть побитым, чем скомпрометированным по службе. Негодующий муж принял условие, позвал «ваньку» и договорил его за двугривенный плюнуть в физиономию франта, что и было исполнено к общему удовольствию всех участников этой сцены.
Иногда молодые культурные сластолюбцы в эротическом экстазе доходят и до таких, напр., покушений. Однажды из театра, после спектакля, возвращались в казенной карете две молоденькие балерины, и — вдруг, на их экипаж, как на большой дороге, напала шайка поклонников, с явным намерением полюбезничать с ними. Только благодаря мужеству кучера и вовремя подоспевшей полиции, покушение это не увенчалось успехом.
Рыцарское заступничество за оскорбляемых на улице женщин обходится иногда дорого. Волокиты, большею частью хмельные и в состоянии неистовства, оказывают энергический кулачный отпор рыцарям — случается, мужьям и родственникам, сопровождающим дам, подвергшихся преследованию. Хотя рыцарство в нравах не особенно у нас процветает, но попадаются мужчины, которые считают своим долгом вступиться за женщину, хотя бы и незнакомую им, при виде её оскорбления. Как-то один мещанин, увидев, что двое наглецов назойливо пристают на улице к даме, невзирая на её просьбы оставить её, обратился к ним с увещанием, но, в ответ, получил жестокий удар по лицу, после чего ловеласы бросились бежать. Мещанин пустился за ними, нагнал на лестнице дома, в который они скрылись, где один из них выстрелил в него из револьвера и ранил в ногу… Вышло целое уголовное дело о покушении на убийство.
Нередки случаи, что уличные Дон-Жуаны, встречая отпор своим исканиям со стороны преследуемых ими женщин, наносят им оскорбления и побои. Вот несколько примеров из множества фактов в этом роде.
Один юный телеграфист, встретив вечером у Знаменья почтенную даму, начал к ней «приставать» и, когда она пригрозила ему городовым, бросился на неё с кулаками, сбил с ног, отколотил и прокусил ей палец. Встречает в пассаже девицу некий приличного вида господин, шепчет ей на ухо соблазнительное предложение, получает отказ и — в отместку хлопает её по физиономии кулаком. Некто, провизор, встретился на Аничковом мосту с двумя женщинами, из которых у одной потребовал предъявить какой-то билет, а как она не исполнила этого требования, то ударил её коленом, а, при дальнейшем следовании, ударил вначале по уху, а затем кулаком, по глазу, так что она подняла страшный крик, на который стала собираться публика. Явилась полиция, а дальше — известная процедура. Идут по Невскому двое молодых людей — непременно «прилично одетых», встречают молодую незнакомую им даму, заступают ей дорогу, приглашают идти с собой. На отказ — один говорит другому: — «расправься с нею своим судом!», — и воздух оглашается звонкими оплеухами по нежным щечкам. Визг, слезы, публика, полиция, протокол!
Кроме Невского проспекта — обычной арены для уличного куртизантства, оно процветает также в скверах и садах, наиболее посещаемых публикой. Особенно дурную славу приобрел в этом отношении сквер около памятника Екатерины II, где в описываемое время оказывались возможными такие, напр., сцены.
Один молодой дворянин, придя в этот сквер, подсел к почтенной матери семейства, скромно сидевшей на скамейке в ожидании своей дочери, и стал делать ей неприличные предложения, приглашая к себе; далее, не обращая внимания на просьбы оставить её в покое, дворянин её обнял и положил свою голову ей на плечо; когда же она сопротивлялась, то нанес ей удар и тянул за тальму.[2] По просьбе дамы, околоточный надзиратель пригласил наглеца в участок, по дороге куда тот сквернословил, ударил потерпевшую ногою и несколько раз плевал ей в лицо.
Если этого сорта культурные дикари, в трезвом уме и твердой памяти, позволяют себе такое возмутительное насилие над порядочными женщинами, не дающими никакого повода третировать их en canaille, то, под пьяную руку, с камелиями, чем-нибудь им не угодившими, они обращаются уже просто зверски. Берем на выдержку две следующие сценки.
В один прекрасный вечер двое, так называемых, «порядочных» молодых людей, одетых по последней моде, подъехали в открытой коляске, запряженной четверкою лошадей, к загородному ресторану «Дорот». Одновременно с ними к ресторану подкатила другая коляска, в которой эффектно полулежала элегантная «международная дама», француженка. Молодые люди пригласили её провести с ними вечер. Она согласилась. Начался кутеж, после которого компания отправилась назад вместе в одной коляске. Француженка дорогой почему-то раздумала дальше ехать с кавалерами своими и просила их отпустить её у подъезда её дома. Коляска остановилась; дама выскочила из коляски; оба кавалера за нею, начали силою тащить в коляску, а, когда она оказала сопротивление, стали бить её и терзать с таким остервенением, что несчастную едва смогли освободить из их рук сбежавшиеся дворники и городовые.
Другая сцена, в которой та же страдательная роль выпала на долю француженки той же зазорной профессии. Дело было на рождественских праздниках… Но пусть о нём расскажет сама потерпевшая.
— Я, — показывала она на суде чрез переводчика, — была знакома с отцом и сыном N, и они оба ко мне ездили на квартиру порознь. С отцом я иногда ездила в «Озерки» и в «Ливадию». На второй день праздника приезжает ко мне сын, Иван N, и предлагает мне ехать с ним на тройке кататься. Я согласилась. Только поехали мы, как, вдруг, слышим — катит другая тройка позади нас и кто-то кричит нам: «стой, не то убью!». Смотрю — это старик N скачет. Я говорю Ивану: «надо скорее ехать, не то он подымет скандал на улице». В это время старик нагнал нас, схватил из саней у себя бутылку с шампанским и бросил мне прямо в голову… На повороте сани наши опрокинулись и мы выпали в снег. Старик выскочил из саней и начал меня с Иваном колотить, разбил мне лицо в кровь, вышиб зуб, оттаскал за волосы и — ужасно, как варварски обошелся…
Расправа эта имела своим источником ревность отца к сыну… Любопытная картина нравов! Добавим, что герои её — именитые, богатые купцы.
Перед нами целый ряд фактов другой категории, свидетельствующих, что в людской толпе существуют индивидуумы, которые красноречиво оправдывают собою мнение, что в человеке сидит зверь. Разница только та, что в индивидуумах добронравных и благовоспитанных зверь или убит, или сидит на цепи, тогда как в беспорядочных и разнузданных он дико проявляется при первом поводе, а то и без всякого повода.
Такими проявлениями зверя можно считать обозреваемые здесь факты бесчинств, насилий и дебоширств совершенно беспричинных, а просто так — из какой-то своеобразной удали, ради шалости и игры, сродни кошачьей.
На случаях беспричинной бранчивости, публичного сквернословия и, вообще, «оскорблений на словах», по судебному термину, мы не будем и останавливаться. Они до того многочисленны, заурядны и общеизвестны, что здесь достаточно только обозначить заголовок этой нравственной язвы. Обратимся к бесчинным действиям из самодурства.
Находятся бездельники, которые для своей забавы пугают мирных обывателей, наносят им вред и неприятность разными игривыми выходками, напр., бешеной ездою на рысаках, подбрасыванием петард под колеса экипажей, бросанием камней в окна, опрыскиванием серною кислотою дорогих костюмов на дамах, окачиванием прохожих помоями и т. д. Раз судили двух юных прусских подданных за то, что они, гуляя по скверу, прыгали, как в чехарде, через бегавших по скверу детей и бодали головами по-бараньи женщин. В другой раз судилась целая компания наборщиков, во время иллюминации пачкавших, ради потехи, платье прохожих типографской краской. Сказать к слову, особенно падки и изобретательны на этого рода шалости рыночные «молодцы» в часы досуга, которого у них всегда так много. Прогулка по рыночным рядам для личностей невзрачных, слабых, плохо одетых, в особенности для женщин, в весьма нередких случаях рискованна. Среди праздных «молодцов» всегда найдутся шутники, которые не упустят оказии так или иначе позабавиться над беззащитными ближними.
Другие шалуны более задорного нрава ни с того ни с сего придираются к встречным незнакомым им лицам, ругают их, а то и колотят за здорово живешь. Переезжают через Неву в лодке мирные обыватели, один из них везет с собою свой новенький портрет, писанный масляными красками, и показывает его своим знакомым. Те хвалят. Вдруг, сидевший тут же совершенно сторонний «прилично одетый господин» изрекает:
— Гадость!
— То есть, как это гадость? Что гадость? — спрашивает портретовладелец.
— Да всё гадость: и портрет твой гадость, и сам ты гадость! — поясняет незнакомец.
Слово за слово, пассажиры разругались, а когда лодка подъехала уже к берегу и сидевшие в ней вышли на пристань, незнакомец, придя в азарт, размахнулся своим дождевым зонтиком и проткнул насквозь портрет. Конечно, дело дошло до пространной тяжбы об оскорблении, о потерях и убытках.
Идут по переулку двое гостинодворских приказчиков, встречают смирного прохожего, один из них размахивается и хлопает незнакомца по уху.
— Что вы с ума сошли? — озадачился прохожий.
— А вот тебе с ума сошли! — отвечает молодец и тузит несчастного без пощады, за что про что — так вопрос этот и остался неразъясненным.
Другой, вот, любитель кулачной гимнастики, назвавшийся на суде «репортером», в подобной же шалости (он поколотил на улице без всякой причины торговку яиц) оправдывался, по крайней мере, «обманом зрения».
Поссорились на улице двое приятелей, откуда ни возьмись — выскакивает бравый, воинственного вида мужчина и, не говоря ни слова, начинает чистить зубы обоим. Протокол. Суд. Бравый мужчина оказывается отставным офицером и дает такое оправдание:
— Я, г. судья, сидел дома и играл на рояле, окно было отворено; вдруг слышу шум, драку, а как я, г. судья, прежде служил в военной службе и потому не могу удержаться, чтобы не прекратить беспорядок, то выскочил из-за рояля, хватил одного — раз, хватил другого — два! и больше с моей стороны ничего не было.
Всё же резон… Жив, значит, щедринский поручик Рознатовский!
Гуляет в Юсуповом саду мать с маленькой дочкой, подбегает к ним собачка, девочка погладила её.
— А ви мой собак красть, я вам задам! — налетает хозяин собачки, седовласый, почтенного вида, немец и отвешивает ребенку такую пощечину, от которой тот падает пластом, заливаясь кровью.
— Позвольте закурить! — вежливо обращается на улице любитель папиросок к двум курящим прохожим. Бац! бац! — отвечают ему те затрещинами без дальнейших околичностей.
Действие на марсовом поле во время народного гулянья; к силомеру подошел чиновник и спросил хозяина: «Сколько стоит ударить силомер по башке?» — «Две копейки», — сказал хозяин.» — «А тебя по рылу?» — «Пять копеек». — Чиновник выкинул деньги и, широко замахнувшись, ударил раз по башке силомера и другой по лицу его хозяина.
Сцена эта имеет характерную подробность. Когда хозяин силомера обиделся и обратился с жалобой к полиции, то, по словам репортера, «публика, слышавшая условие ударов, вступилась за чиновника, и он отправился гулять далее с миром». Таково понимание справедливости у кое-какой публики.
Вообще, публика наша относится чаще всего апатично, пассивно к сценам насилия и бесправия, ограничиваясь одним праздным, ротозееватым любопытством, даже — в лице грубых, неразвитых индивидуумов — с художественным удовольствием, как к сценическому зрелищу. Черта эта красноречиво сказалась, между прочим, в следующей вопиющей сцене, имевшей место летом на вокзале одной железной дороги. Нужно заметить, что на вокзале этом находится открытая цветочная лавка, в которой и разыгралась описываемая сцена в момент прихода поезда, на глазах многочисленной публики.
«За прилавком стоит человек и вяжет большой букет бледных роз, — так описывал это приключение очевидец. Возле него стоит блестящий офицер. Человек, вяжущий букет, что-то такое бормочет. Это бормотанье, вероятно, скверно действует на офицера, потому что он, от времени до времени, вскрикивает зычным голосом и затем могучею дланью, со всего размаха, закатывает увесистую пощечину работающему. Последний, после каждой пощечины, отмахивается, отряхивается и, замолкая на время, продолжает вязанье букета. Как и подобает, каждая новая пощечина производит притягательное действие на любопытную публику. Образовывается немедленно компактная группа. — «Прошу вас, господа, прошу вас!» — обращается в такие минуты офицер к публике с жестом, выражающим предложение не останавливаться здесь далее. Послушная публика повинуется этим приглашениям и нехотя расходится. Одни группы сменяются другими, а загадочная сцена всё продолжается. Блюстители порядка прохаживаются мирно на благородном расстоянии, шагах в двадцати, искоса лишь следя за «происшествием».
«Что такое?» — изумляюсь и подхожу.
Оказалось, что офицер — жених, ему осталось всего сорок минут до венца; за несколько дней перед этим он заказал цветочнику букет для невесты, а тот забыл исполнить своевременно заказ и — теперь расплачивался своими ланитами за неаккуратность.
В 1875 г. возбужден был целый ряд исков против двух богатых молодых людей с громкими фамилиями, принадлежавших к jeunesse dorée,[3] одного кандидата университета, другого — гвардейского корнета. Иски все были однородные. Молодые люди, связанные дружбой и собутыльничеством, катались по городу в коляске, задевали прохожих, нападали на них, дрались и буйствовали — всё из шаловливой удали. Едут они, напр., летней ночью через троицкий мост и, встретив двух чиновников, кричат им: «Мазурики идут пешком!» — «Молчать!» — отвечает один из чиновников. Коляска останавливается, молодые денди выскакивают и бросаются — один с палкой, другой с обнаженной саблей — расправляться с дерзкими прохожими. В другой раз они на таком же основании побили какого-то встречного немчика, а когда он их нагнал и стал звать в участок, они прикинулись испуганными, пригласили немчика к себе в коляску, увезли в александровский парк и там, повторив побои, выбросили несчастного и ускакали. Остальные безобразия были в том же роде.
Последний факт далеко не единственный в хронике увеселительных похождений культурной «золотой молодежи». Известно, напр., что в описываемое время вспрыски новых мундирчиков окончившими курс юными питомцами Марса часто ознаменовывались всякими дебоширствами и шалостями, нарушавшими тишину и порядок… Отцы говорили: — молодежь веселится!
Грубость, произвол и наклонность к кулачной расправе отличают у нас даже и блюстителей, призванных охранять благочиние, порядок и личную безопасность обывателей. Памятны многократные внушения высшей столичной полицейской власти низшим чинам полиции правил вежливого обращения с жителями. Фактов, изобличающих наших полисменов и дворников в невежливом обращении, множество. Хорошо известно, напр., что побои — самая обыденная приправа почти каждого «задержания» и помещения в кутузку низшего класса обывателей, находящихся в подпитии, шумных и беспокойных.
Правда, и чинам полиции нередко приходится быть жертвами оскорблений, как словом, так и действием. Материал наш до роскоши изобилует этими прискорбными проявлениями буйства против власти. Всего обыкновеннее случаи оскорбления чинов полиции, при исполнении ими обязанностей в пресечении и усмирении пьяного бесчинства. Затем, нередко полицейские чины оскорбляются особами, очень высоко о себе мнящими. Некий полковник учиняет на улице скандал и, на приглашение городового идти в участок, кричит: «Да, как ты смеешь? Да знаешь ли с кем ты говоришь? Руки по швам!… Смирно!», и наделяет оторопевшего полицианта пощечинами. Подобного рода случаев бесчисленное множество. Иногда изобличаются в оскорблении полиции и представительницы прекрасного пола, воображающие себя важными персонами. Однажды судилась в окружном суде вдова камердинера высокопоставленного лица по обвинению чуть не в разгроме жандармской команды на вокзале николаевской железной дороги. Барыня буйствовала, бранила жандармов скверными словами, грозила «выгнать их со службы в 24 часа», ехать с жалобами к министрам, к шефу жандармов. На увещание сопровождавшего её кавалера, возразила громко: — «Да, ведь, мы в России, — с этими полицейскими крючками всё можно сделать!»
Бывают и очень оригинальные оскорбления стражей благочиния при исполнении ими служебных обязанностей. Раз одна ревельская уроженка, красавица лет 20-ти, призванная по какому-то делу в участок, молча подошла сзади к сидевшему у стола за бумагами околоточному надзирателю, нежно обняла его за шею и поцеловала в щеку. Новый Иосиф прекрасный, в лице полицианта, сделал красавице замечание о неуместности её любезностей и перешел в другую комнату. Девица не унялась: — снова подкралась к околоточному и еще с большею пылкостью напечатлела на его ланитах плохо адресованный поцелуй. Тогда целомудренный страж составил протокол и — ревельская уроженка попала под суд за «оскорбление полиции действием»…
Должно сказать, что многие дела по оскорблению чинов полиции возбуждаются из-за пустяков, вследствие чрезмерной претенциозности, обидчивости и заносчивого самомнения самих полициантов. Бывает еще, что судебное преследование за оскорбление возбуждается полицейскими чинами и в таких случаях, когда они сами кругом виноваты в происшедшем беспорядке, сами и бесчинствовали и рукам волю давали, но желают очиститься и предупредить встречную жалобу. Мировым судьям часто приходится оставлять полицейские иски этой категории без последствий, за бездоказательностью.
Что касается группы данных проступков, совершаемых в публичных заведениях, то наибольшая их часть приходится на питейные дома, трактиры, кафе-шантаны, танцклассы, клубы и, вообще, на такие места, где, при большом стечении гостей, происходит оживленное потребление крепких напитков.
Все эти заведения отождествляют собою понятие кабака, который в свою очередь служит в нашем языке синонимом разнузданности, дебоширства и всякого бесчинства. Когда говорят: «кабацкое веселье», «кабацкая публика», «кабацкие нравы» и т. д., — в представлении вашем, без комментариев, рисуются вполне определенные черты и стороны общественного поведения.
Строго говоря, разница между кабаком, в прямом смысле, и каким-нибудь клубом и вообще привилегированным публичным заведением, в данном отношении, вовсе не существенная. Бесчинствуют и в кабаках, бесчинствуют и в веселых чертогах для «чистой» публики. Разница только в положениях героев бесчинств: в кабаках подвизаются темные, неразвитые простолюдины, в привилегированных чертогах — люди культурные и просвещенные в большей или меньшей степени. Это покажут нам сейчас факты, взятые навыдержку.
Один князь, с громким именем и большим состоянием, как-то сделал известный цирк Чинизелли постоянным поприщем для своих пьяных шалостей и безумств. Во время представлений, он производил беспорядки, приставал к публике, громко смеялся, бросал на арену свою шляпу, а когда просили его оставить цирк, то кричал и ругался, почему и заключена была о его непотребном поведении целая серия полицейских протоколов.
Однажды полиция привлекла к суду элегантную парочку, кавалера и даму, которые, выходя из приказчичьего клуба, не досчитались какой-то вещи и учинили ошеломляющий скандал, ворвались в залу в верхнем платье, в намерении найти дежурного старшину, и, найдя, стали ругать его, плеваться и кричать:
— Это воровской клуб! Это не общество, а бараны! Если не будет сделано распоряжение отыскать вещь, мы будем жаловаться градоначальнику!
Пришлось вывести их mit Trompetten,[4] при содействии воинской силы…
В том же клубе два члена в веселом настроении остановились у дверей в гостиную и каждой мимо проходившей даме отпускали сальности и, вообще, забавлялись громогласным сквернословием, пока их не вывели.
В купеческом клубе на маскараде, какой-то Отелло, заподозрив в одной маске, прогуливавшейся с кавалером, свою жену, бросился с ругательствами на романическую парочку и, с криком: «Как ты смеешь интриговать мою жену!», ударил кавалера по лицу, а с дамы сорвал маску… Оказалось, однако же, что дама совсем не его жена.
Летом, в лесном клубе, на семейно-танцевальном вечере один, хорошо угостившийся, дворянин, танцуя, упал вместе со своей дамой и возбудил тем громкий хохот близ сидевших молодых людей. Дворянин оскорбился их хохотом, подошел к ним с вопросом: «что вы хохочете?», и когда они в ответ расхохотались снова — он дал каждому из них по щелчку в нос. О последствиях умалчиваем.
Из массы клубских ссор и взаимных оскорблений особенно выдвинулось и наделало шуму разбиравшееся на суде в 1877 г. столкновение в бывшем художественном клубе между одним известным писателем-драматургом и адвокатом. Адвокат, после длинного ряда насмешек и злоязычных выходок со стороны писателя, нанес последнему удар по щеке такой, что тот разрыдался, как ребенок. На суде, между прочим, один из свидетелей, старшина клуба, удостоверил тот прискорбный факт, что «случаи оскорбления действием и раньше бывали в клубе художников, — личные же ссоры между членами комитета и посетителями частенько-таки бывали…» Нужно помнить, что названный клуб, по своему составу, считался ультра-интеллигентным.
Разумеется, самые свирепые и бесчинные столкновения между представителями привилегированных классов происходят в трактирах, ресторанах и публичных домах. Есть по этой части особые удальцы-скандалисты, которые, по выражению одного из них, «любят позвонить и потешить свое сердце» дебошами и драками в названных заведениях. Среди них встречаются, к удивлению, и чины судебного ведомства. Раз в газетах был изобличен один судебный пристав в том, что, придя в гостиницу на Невском проспекте, пьяным, и, потребовав вина, начал кричать, ругаться, приставать к публике и, наконец, ударил кулаком одного из посетителей по лицу, а затем встал перед обиженным посреди комнаты на колени и упрашивал ударить его обратно. На все просьбы прислуги гостиницы оставить безобразить и идти домой, судебный пристав не унимался, так что буфетчик вынужден был позвать дворника и городового, которые и отвели его в участок.
Некоторые из увеселительных заведений в столице составили себе известность преимущественных вертепов всяких оргий, скандалов и безобразий. Особенно прочной в этом отношении славой пользуется, так называемый, танц-класс Марцинкевича, или, по уличной кличке, «Марцинки», где, как не без остроумия показал на суде один из буйных гостей этого заведения, «тишины нарушить нельзя, ибо её там и не бывает, а постоянный шум и беспорядки и всякий делает, что ему вздумается…» Сам хозяин «Марцинков» и их прислуга, как было засвидетельствовано на суде, принимали деятельное участие в местных беспорядках и потасовках. Сказать к слову, трактирная прислуга, вообще, отличается наклонностью к самоуправству и буйству особенно в тех случаях, когда опьяневший гость окажется чем-нибудь неугоден ей. Были многочисленные случаи, что трактирная прислуга беспощадно колачивала, «спускала с лестниц» и обирала таких гостей.
Известно, что танц-классы и кафе-шантаны представляют собою увеселительные притоны не только для пьянства, но и для разврата. Посетительницы их — сплошь проститутки, ищущие здесь приятных романических встреч и тароватых поклонников. Они же принимают деятельное участие и в бесчинствах, происходящих в этих заведениях. Между этими милыми, но погибшими «завсегдательницами» танц-классов встречаются отчаянные забияки. Для наглядного знакомства с ними приводим одну сцену из множества других, таких же.
Дело происходило в заведении «Орфеум». Три посетительницы-приятельницы, две против одной, поссорились из-за обладания одним интересным кавалером. Ссора затихла, но, спустя немного, когда две из них прогуливались в зале, третья подскочила к ним и, широко размахнувшись, дала одной из приятельниц пощечину, сказав: «вот тебе цветок!» Та ответила на удар ударом и все три женщины вцепились в волоса друг другу, совершая потасовку, которая кончилась приглашением подравшихся в контору «Орфеума» и составлением там полицейского протокола.
Должно заметить вообще, что представительницы прекрасного пола, в особенности проститутки, не уступают грубому полу в проявлении буйных, строптивых наклонностей. Практика столичнаго мирового суда очень богата делами по нарушению тишины и порядка женщинами.
В описываемое нами время особенно отличались нахальством и задорностью ночные сильфиды Невского проспекта. Многие из них сами без церемонии «приставали» к прохожим мужчинам и часто, на отказ от соблазнительного предложения, разрешались бранью и насилием. Идет по Невскому скромный семейный чиновник. К нему привязывается встречная девица с предложением «проводить» её. Он уклоняется и — в ответ получает несколько ударов зонтиком, сопровождаемых площадной бранью.
Подгулявший молодой человек поздно ночью стучится в запертую дверь ресторана, но ему не отпирают.
— Что, тебя, бедненького, не впустили? — с участием спрашивают его мимо проходящие две дамы.
— Разве я вам дал повод говорить мне «ты?» — возражает молодой человек.
— Как ты смеешь стоять перед нами в шляпе? Мы — великобританские подданные и можем за это объявить русским войну! — и после этого неожиданного ultimatum’а, великобританки сбили с молодого человека шляпу, нанесли ему удары по лицу, ругали всех русских свиньями и «вели себя хуже извозчиков», по показанию свидетелей. Дорогой в участок они продолжали дебош и нанесли оскорбления городовому.
Выходят ночью из трактира Палкина двое мужчин и — делаются предметом нападения целой толпы развязных вакханок Невского; они окружили их и стали тащить с собою, с криком и смехом. Те начали отбиваться, красавицы не отстают и, видя безуспешность своей тактики, начинают бить несговорчивых кавалеров. Такими скандалезными сценами всю ночь напролет разнообразилась, бывало, шумная жизнь Невского проспекта.
А вот еще пример, не единственный в своем роде, женского ухарства скандалезного свойства, под влиянием винных паров. Как-то, на масленице каталась по улицам кавалькада всадников, среди которых привлек внимание прохожих и полиции юный, отчаянный наездник, мчавшийся на своей лошади в карьер и выделывавший в это время различные эволюции, которые сопровождались с его стороны громким гиканьем. В одном месте наездник хотел перепрыгнуть через барьер, но неудачно — упал и был задержан полицией. В участке, в лице лихого наездника оказалась девица, французская подданная, сомнительного поведения.
«Буйство» и непристойную страстность в гневе, в порывах обиды и ревности часто обнаруживают и женщины, как говорится, порядочные.
Проезжают по одной улице Песков мужчина и дама вместе. Вдруг на их экипаж кидается какая-то женщина и кричит благим матом: «Караул! держите мужа! Вот он, разбойник, вот тиран, разъезжает с девками, а жену заставляет бегать за ним». На ужасный крик сбегаются городовые и дворники и останавливают экипаж. Оказывается в нём сидят вовсе незнакомые бесновавшейся женщине кавалер и дама. Можно представить изумление с той и с другой стороны!
Другой аналогичный случай. Идут по Невскому две приличные, хорошего общества дамы. За ними в некотором расстоянии следует офицер, вовсе им незнакомый. Вдруг проезжавшая мимо на извозчике барыня, соскочив с саней, набежала на офицера и, крикнув: «ты что за другими ухаживаешь!», схватила его за борт пальто и ударила, а потом бросилась к дамам и осыпала их бранью и позорными кличками. При составлении протокола по этому случаю выяснилось, что буйная барыня, будучи «знакомой» с офицером, вообразила, что он «ухаживает» за уличными прелестницами и воспылала ревностью.
Задор и сварливость в характере некоторых женщин. Как-то на суде одна служанка, обвинявшаяся в нанесении оскорбления действием околоточному, пришедшему взыскивать с неё адресный штраф, причем, выхватила из его рук бумаги, разорвала и сожгла в печке, с апломбом показала в свое оправдание:
— Я, г. судья, всех мужчин бью и дома и на улице! Нрав у меня такой…
Другая, такого же буйного темперамента, молодая женщина, отличившись драчливостью и будучи привлечена к суду, разразилась цинической бранью на своих обвинителей, а, когда судья сделал ей внушение, показала ему язык.
У одного мирового судьи производился как-то бесконечный ряд тяжб по взаимным обидам между акушеркой — матерью семейства и её соседкой, по квартирам, прусской подданной. Соседки из-за чего-то не поладили и между ними началась неустанная бабья война. Акушерка, при содействии няньки своих детей и сих последних, преследовала прусскую подданную всякими способами, под тем предлогом, что она — «женщина сомнительного поведения». Сидит, напр., сия последняя в своей квартире у открытого окна, перед окнами прогуливается нянька акушерки и адресует ей мимические знаки оскорбительного значения. Немка требует удалиться от её окна — ей грозят кулаком. Выходит акушерка, делает обидную гримасу в сторону соседки и замечает:
— Неужели нам смеет кто запретить гулять и смотреть? на то есть глаза! — и с этими словами нагибается и принимает, как показали свидетели, «в высшей степени неприличную позу».
В эту войну были втянуты и невинные дети акушерки, которые своими дерзостями довели прусскую подданную до того, что она как-то, вне себя, выскочила из своей квартиры, разбранила их и отколотила.
Некоторые дамы своей сварливостью и строптивостью составили себе даже своеобразную славу. Такою славой в описываемое время пользовалась г-жа Мессарош, интеллигентная дама, которая, имея множество гражданских тяжб, судилась многократно за оскорбления словами и действием разных должностных лиц при отправлении ими обязанностей — мировых судей, прокуроров, судебных и полицейских приставов, и т. д. Неугомонность этой своего рода психопатки заставила власти даже сомневаться — в здравом ли она уме?
Впрочем, эта черта раздражительной придирчивости, бранчливости и кляузничества — общая не только женщинам, но и мужчинам беспокойного темперамента, и составляла своего рода знамение описываемого времени. Мировой суд был загроможден массою вздорных процессов, возбужденных мелочными ссорами из-за выеденного яйца, взаимными ябедами, обидами и оскорблениями обывателей всяких классов — преимущественно же культурных невысокого, впрочем, полета.
Здесь переходим к категории рассматриваемых явлений в сфере домашней, частной жизни. Берем наиболее рельефные факты или их обобщения.
В судебной полицейской хронике записано множество случаев ссор, драк и буйств, иногда с нанесением их участникам тяжких увечий, а, случалось, и смерти, во время домашних празднеств и пиршеств под пьяную, конечно, руку. Конечно, случаи эти всего чаще происходили в низшей, полуобразованной среде, но бывали нередко и в интеллигентной.
Раз на улице, близ Таврического сада, был найден мертвый изувеченный, в растерзанном виде, человек. Полицейским следствием было дознано, что это — жертва именинного радушия одного, жившего по соседству, отставного унтер-офицера. Гость с хозяином о чём-то заспорил, ссора перешла в драку, в которой приняли участие сыновья хозяина; несчастный был до полусмерти избит и выброшен из дому на улицу, где и отдал Богу душу.
Как-то поздно ночью явился в участок весь в крови, с разбитой головой, молодой человек с жалобой на побои и насилия, причиненные ему артистами балетной труппы. По справке оказалось, что молодой человек был в гостях у одной дамы, был сильно пьян, повздорил с хозяйкой и уже в передней, уходя, дал ей пощечину. За хозяйку заступились два, находившихся в числе гостей, артиста и — отработали его так артистически, что он еле живой вырвался.
Празднуются хозяйские именины в одном богатом купеческом доме. Человек 60 гостей. Весь вечер шло разливанное море. Сели за ужин, во время которого гости начали забавляться киданием шариков, но вскоре забава эта приняла вид какой-то канонады: посыпались в кого попало огурцы, раки, различные соленья и гарниры. Дамские платья пятнались жиром без всякого сожаления, пятнались ушибами и физиономии гостей. Начались жалобы, ссоры. Обратились к хозяину — имениннику, тот ответил:
— Эка важность! Гости веселятся — хозяинам честь.
Вдруг один гость-офицер скрутил две салфетки, швырнул их в горящую лампу и потушил огонь. Смятение приняло такие размеры, что на шум его явилась полиция и — веселые именины кончились целой серией дел у мирового судьи.
У другого именитого купца празднуются дома крестины. После обеда с обильными возлияниями, хозяин зовет акушерку — молодую девушку, и приказывает ей взять тарелку и кланяться гостям, а они станут класть ей ленты. Девушка отказалась от исполнения этого унизительного обычая, невзирая на настойчивый приказ хозяина. Купец вскочил, ударил кулаком по столу и крикнул на перепугавшуюся акушерку:
— Слышь, бабка, не перечь! Не то худо будет!
Гости начали, было, унимать хозяина, но он в диком, пьяном исступлении схватил со стола графин с водкой и, со словами: «Вот же тебе, стерва проклятая!», бросил ей в голову и чуть не убил. Бедная девушка, с рассеченной головою, упала, обливаясь кровью… Интересно оправдание на суде героя этого праздничного насилия:
— Был я, г. судья, не в себя от радости по случаю рождения сына и об ейной же пользе хлопотал (т. е., о пользе акушерки): — велел ей ходить с тарелкой по гостям. Ведь она, по крайности, красненьких пять-шесть собрала бы, если б меня послушалась, а она, фря эдакая, ломалась: «не хочу!»
И помимо семейных торжеств, где льется вино и раздражаются дурные страсти, в будничных сношениях в трезвом состоянии, ссоры и драки между людьми взаимно близкими и знакомыми, даже между родными — явление заурядное.
Раз в одной фруктовой лавке на Большой Итальянской улице раздалось три выстрела, привлекшие внимание прохожих и полиции. При появлении последней, лавка представляла вид погрома: опрокинутые тюки, битые стекла и посуда, разбросанные товары и, посредине, на полу двое мужчин — один сверху, другой снизу, в ожесточенной между собою борьбе. Разняли, осведомились — что, как и почему? Оказались родные братья; разодрались из-за шести рублей. Их требовал младший брат у старшего — хозяина лавки, но, не получив, сделал три выстрела из револьвера, разгромил лавку и напал на брата.
Хозяева компаньоны одного элегантного магазина на Б. Морской, французы, долго не ладили между собою и старались друг друга выжить. С этой целью один из них, при содействии приказчиков, устроил в жилой при магазине комнате концерт, называемый кошачьим. Компаньон вбегает, требует прекратить музыку, но встречает энергический отпор в сотоварище, который, схватив его за горло, оттрепал и чуть не задушил.
В конце описываемого нами периода приобрела было скандалезную, можно сказать, всероссийскую известность странная, бесконечная ссора некоего барона Клейста с некоим чиновником Маховым. Эти люди положительно не давали спокойно жить друг другу (особенно задорен был барон), в течение долгого времени нанося взаимно всякие обиды, оскорбления и побои, преследуя один другого доносами, ябедами и нескончаемыми исками в суде. Это был новый характерный вариант гоголевской ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем.
Нельзя не упомянуть также о другой достопамятной того времени ссоре и драке между известными адвокатом и писателем-уланом, из-за жены последнего. Даже адвокаты с адвокатами да еще в самом храме Фемиды, случалось, разменивались и бранью и оплеухами…
Интеллигентные, даже ученые люди оказываются иногда так же грубыми и самоуправными, как и первобытные «сыны природы». В 1875 году очень соблазнительную сенсацию произвел иск одной рижской гражданки к бывшему её доброму знакомому, профессору духовной академии, обвинившей его в том, что он, повздорив с ней из-за каких-то денег, вышел из себя, «харкнул» ей в лицо и надавал тычков.
Около того же времени другой профессор-филолог обвинялся на суде служанкой в нанесении ей оскорблений словом и делом; некий тайный советник изобличался в побоях, причиненных почтальону, и т. д.
Приносит мировому судье, при жалобе, одна вдова-чиновница клок своих волос. Она живет в «углах», не поладила с двумя соседями-мужчинами, недовольными тем, что она «колобродит», которые избили её за это до полусмерти. «Один бил столько, покуда не устал, а другой таскал за косу так, что я, показала несчастная, — через три дня только очнулась, и когда начала чесаться, то вычесала большущий клок волос».
Еще чаще и зауряднее сцены подобного насилия над женщиной в низшей простонародной среде. Ночью в знаменитом доме Вяземского прохожие услышали стоны и крики из мусорного ящика. Оказалось, что в ящике лежала живущая в этом доме финляндская уроженка. На спрос она объяснила, что её выбросил из окна третьего этажа живущий в одной с нею комнате «Степка», из мести за то, что она отказалась вступить с ним в любовную связь. Несчастная, ударившись при падении о мусорный ящик, переломила себе обе ноги и чрез несколько дней умерла.
Жалуются две женщины — одна, квартирная хозяйка, на жильца, другая на соседа по комнатам, мещанина. Будучи в возбужденном состоянии, этот субъект выскочил голый из своей комнаты, срамословил, бранил обеих женщин и нанес им побои.
Нередко бывает, впрочем, что женщины переносят побои и оскорбления от представительниц своего же пола.
Из окон квартиры в одном доме раздается страшный крик, взывающий о помощи. На крик сбегаются дворники и застают в квартире такую сцену: квартирохозяйка с помощью половой щетки заколотила под кровать жилицу и бьет её, как собаку. Высвободили несчастную; следствие и суд. И истица и ответчица оказались немки, последняя приревновала первую к «одному господину» и — по-своему расправилась с соперницей.
Между квартирохозяевами и их жильцами очень часты ссоры, только не часто — из-за романических страстей, как в вышеописанном случае. У одного, пользовавшегося известностью в столице, протодиакона снимали в квартире комнату муж и жена. На масленой жилец явился домой поздно навеселе и обеспокоил семейство и гостей о. протодиакона. И вот, по уходе гостей, хозяин с детьми ворвался в комнату жильца, когда тот с женою уже спал, схватил за шиворот и ударил об стену, а затем дети бросились на него, таскали и били, причем, о. протодиакон приговаривал: «Я тебя в тюрьме сгною, выбросьте его за окно!», и только, может быть благодаря слезам жены, с ним этого не сделали.
Жалуется судье мастеровой на своих квартирных хозяев, жену и мужа, что они, на его претензию о том, что у них плохая еда, — жестоко его избили. Жалуется одна княжна-девица зрелых лет на свою квартирную хозяйку, дряхлую старуху, за то, что та ругала её и попрекала тем, что у княжны «монах три ночи ночевал» тогда, как, по уверению последней, монаху этому было 70 лет и он, просто, — «старый знакомый её родителей». Жалуется другая девица тоже на квартирную хозяйку за то, что та, вдруг, почему-то вздумала среди ночи гнать её из квартиры и, встретив отказ, стала драться…
Весьма обыкновенны такие же острые отношения между домовладельцами и квартирантами, между «господами» и прислугой, между хозяевами-нанимателями и служащими, между заказчиками и ремесленниками.
Некоторые ссоры и драки оригинальны по своим поводам. Было несколько скандалезных случаев нанесения побоев публично подчиненными своим начальникам. Действовала тут всегда личная месть, озлобление за более или менее реальные обиды и преследования и желание испортить начальнику карьеру. Раз это сделал один канцелярист своему ближайшему начальнику в министерстве юстиции. На суде он объяснил свой поступок тем, что начальник «постоянно притеснял его, убавлял жалованье против других чиновников и, наконец, лишил его награды, которую получили сослуживцы его к Пасхе; подобные притеснения чувствительно отозвались на материальных средствах подсудимого, имеющего жену и четверых детей, а так как виновник этого был начальник, то подсудимый решился дать ему почувствовать»…
Во всех подобных случаях тот же мотив: нанесть удар не для причинения физической боли, а именно — «дать почувствовать» только унижение, позор.
Примечания
править- ↑ В практике столичного мирового суда дела этого рода составляют едва ли не половину всего числа производимых им разбирательств, как можно судить по следующим цифрам, взятым в среднем расчёте за 80-е годы. Разбиралось дел: по оскорблению полиции около 1.800, по дракам и буйствам — свыше 10.000, по оскорблениям словом, утрозам и насилиям — 8.500, по нарушению общественного порядка и безопасности 4.000 и т. д. (В эти цифры вошли и дела, возбужденные полицией).
- ↑ Тальма́ — женская длинная накидка без рукавов. [По имени фр. артиста F. Talma (1763-1826 гг.).](Большой словарь иностранных слов.- Издательство «ИДДК», 2007.) — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ фр. jeunesse dorée — золотая молодёжь. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ нем. mit Trompetten — с трубами. — Примечание редактора Викитеки.
