служилъ въ военной службѣ и потому не могу удержаться, чтобы не прекратить безпорядокъ, то выскочилъ изъ за рояля, хватилъ одного—разъ, хватилъ другаго—два! и больше съ моей стороны ничего не было.
Все-же резонъ… Живъ, значитъ, щедринскій поручикъ Рознатовскій!
Гуляетъ въ Юсуповомъ саду мать съ маленькой дочкой, подбѣгаетъ къ нимъ собачка, дѣвочка погладила ее.
— А ви мой собакъ красть, я вамъ задамъ!—налетаетъ хозяинъ собачки, сѣдовласый, почтеннаго вида, нѣмецъ и отвѣшиваетъ ребенку такую пощечину, отъ которой тотъ падаетъ пластомъ, заливаясь кровью.
— Позвольте закурить!—вѣжливо обращается на улицѣ любитель папиросокъ къ двумъ курящимъ прохожимъ. Бацъ! бацъ!—отвѣчаютъ ему тѣ затрещинами безъ дальнѣйшихъ околичностей.
Дѣйствіе на марсовомъ полѣ во время народнаго гулянья; къ силомѣру подошолъ чиновникъ и спросилъ хозяина: «Сколько стоитъ ударить силомѣръ по башкѣ?»—«Двѣ копѣйки»,—сказалъ хозяинъ.»—«А тебя по рылу?»—«Пять копѣекъ».—Чиновникъ выкинулъ деньги и, широко замахнувшись, ударилъ разъ по башкѣ силомѣра и другой по лицу его хозяина.
Сцена эта имѣетъ характерную подробность. Когда хозяинъ силомѣра обидѣлся и обратился съ жалобой къ полиціи, то, по словамъ репортера, «публика, слышавшая условіе ударовъ, вступилась за чиновника, и онъ отправился гулять далѣе съ миромъ.» Таково пониманіе справедливости у кое-какой публики.
Вообще, публика наша относится чаще всето апатично, пассивно къ сценамъ насилія и безправія, ограничиваясь однимъ празднымъ, ротозѣеватымъ любопытствомъ, даже—въ лицѣ грубыхъ, неразвитыхъ индивидуумовъ—съ художественнымъ удовольствіемъ, какъ къ сценическому зрѣлищу. Черта эта краснорѣчиво сказалась, между прочимъ, въ слѣдующей вопіющей сценѣ, имѣвшей мѣсто лѣтомъ на вокзалѣ одной желѣзной дороги. Нужно замѣтить, что на вокзалѣ этомъ находится открытая цвѣточная лавка, въ которой и розыгралась описываемая сцена въ моментъ прихода поѣзда, на глазахъ многочисленной публики.
«За прилавкомъ стоитъ человѣкъ и вяжетъ большой букетъ
служил в военной службе и потому не могу удержаться, чтобы не прекратить беспорядок, то выскочил из-за рояля, хватил одного — раз, хватил другого — два! и больше с моей стороны ничего не было.
Всё же резон… Жив, значит, щедринский поручик Рознатовский!
Гуляет в Юсуповом саду мать с маленькой дочкой, подбегает к ним собачка, девочка погладила её.
— А ви мой собак красть, я вам задам! — налетает хозяин собачки, седовласый, почтенного вида, немец и отвешивает ребенку такую пощечину, от которой тот падает пластом, заливаясь кровью.
— Позвольте закурить! — вежливо обращается на улице любитель папиросок к двум курящим прохожим. Бац! бац! — отвечают ему те затрещинами без дальнейших околичностей.
Действие на марсовом поле во время народного гулянья; к силомеру подошел чиновник и спросил хозяина: «Сколько стоит ударить силомер по башке?» — «Две копейки», — сказал хозяин.» — «А тебя по рылу?» — «Пять копеек». — Чиновник выкинул деньги и, широко замахнувшись, ударил раз по башке силомера и другой по лицу его хозяина.
Сцена эта имеет характерную подробность. Когда хозяин силомера обиделся и обратился с жалобой к полиции, то, по словам репортера, «публика, слышавшая условие ударов, вступилась за чиновника, и он отправился гулять далее с миром». Таково понимание справедливости у кое-какой публики.
Вообще, публика наша относится чаще всего апатично, пассивно к сценам насилия и бесправия, ограничиваясь одним праздным, ротозееватым любопытством, даже — в лице грубых, неразвитых индивидуумов — с художественным удовольствием, как к сценическому зрелищу. Черта эта красноречиво сказалась, между прочим, в следующей вопиющей сцене, имевшей место летом на вокзале одной железной дороги. Нужно заметить, что на вокзале этом находится открытая цветочная лавка, в которой и разыгралась описываемая сцена в момент прихода поезда, на глазах многочисленной публики.
«За прилавком стоит человек и вяжет большой букет
