«молодцовъ» всегда найдутся шутники, которые не упустятъ оказіи такъ или иначе позабавиться надъ беззащитными ближними.
Другіе шалуны болѣе задорнаго нрава ни съ того ни съ сего придираются къ встрѣчнымъ незнакомымъ имъ лицамъ, ругаютъ ихъ, а то и колотятъ за здорово живешь. Переѣзжаютъ черезъ Неву въ лодкѣ мирные обыватели, одинъ изъ нихъ везетъ съ собою свой новенькій портретъ, писанный масляными красками, и показываетъ его своимъ знакомымъ. Тѣ хвалятъ. Вдругъ, сидѣвшій тутъ-же совершенно сторонній «прилично одѣтый господинъ» изрекаетъ:
— Гадость!
— То есть, какъ это гадость? Что гадость?—спрашиваетъ портретовладѣлецъ.
— Да все гадость: и портретъ твой гадость, и самъ ты гадость!—поясняетъ незнакомецъ.
Слово за слово, пассажиры разругались, а когда лодка подъѣхала уже къ берегу и сидѣвшіе въ ней вышли на пристань, незнакомецъ, придя въ азартъ, размахнулся своимъ дождевымъ зонтикомъ и проткнулъ насквозь портретъ. Конечно, дѣло дошло до пространной тяжбы объ оскорбленіи, о потеряхъ и убыткахъ.
Идутъ по переулку двое гостиннодворскихъ приказчиковъ, встрѣчаютъ смирнаго прохожаго, одинъ изъ нихъ размахивается и хлопаетъ незнакомца по уху.
— Что вы съ ума сошли?—озадачился прохожій.
— А вотъ тебѣ съ ума сошли!—отвѣчаетъ молодецъ и тузитъ несчастнаго безъ пощады, за что про что—такъ вопросъ этотъ и остался неразъясненнымъ.
Другой, вотъ, любитель кулачной гимнастики, назвавшійся на судѣ «репортеромъ», въ подобной-же шалости (онъ поколотилъ на улицѣ безъ всякой причины торговку яицъ) оправдывался, по-крайней мѣрѣ, «обманомъ зрѣнія».
Поссорились на улицѣ двое пріятелей, откуда ни возмись—выскакиваетъ бравый, воинственнаго вида мужчина и, не говоря ни слова, начинетъ чистить зубы обоимъ. Протоколъ. Судъ. Бравый мужчина оказывается отставнымъ офицеромъ и даетъ такое оправданіе:
— Я, г. судья, сидѣлъ дома и игралъ на роялѣ, окно было отворено; вдругъ слышу шумъ, драку, а какъ я, г. судья, прежде
«молодцов» всегда найдутся шутники, которые не упустят оказии так или иначе позабавиться над беззащитными ближними.
Другие шалуны более задорного нрава ни с того ни с сего придираются к встречным незнакомым им лицам, ругают их, а то и колотят за здорово живешь. Переезжают через Неву в лодке мирные обыватели, один из них везет с собою свой новенький портрет, писанный масляными красками, и показывает его своим знакомым. Те хвалят. Вдруг, сидевший тут же совершенно сторонний «прилично одетый господин» изрекает:
— Гадость!
— То есть, как это гадость? Что гадость? — спрашивает портретовладелец.
— Да всё гадость: и портрет твой гадость, и сам ты гадость! — поясняет незнакомец.
Слово за слово, пассажиры разругались, а когда лодка подъехала уже к берегу и сидевшие в ней вышли на пристань, незнакомец, придя в азарт, размахнулся своим дождевым зонтиком и проткнул насквозь портрет. Конечно, дело дошло до пространной тяжбы об оскорблении, о потерях и убытках.
Идут по переулку двое гостинодворских приказчиков, встречают смирного прохожего, один из них размахивается и хлопает незнакомца по уху.
— Что вы с ума сошли? — озадачился прохожий.
— А вот тебе с ума сошли! — отвечает молодец и тузит несчастного без пощады, за что про что — так вопрос этот и остался неразъясненным.
Другой, вот, любитель кулачной гимнастики, назвавшийся на суде «репортером», в подобной же шалости (он поколотил на улице без всякой причины торговку яиц) оправдывался, по крайней мере, «обманом зрения».
Поссорились на улице двое приятелей, откуда ни возьмись — выскакивает бравый, воинственного вида мужчина и, не говоря ни слова, начинает чистить зубы обоим. Протокол. Суд. Бравый мужчина оказывается отставным офицером и дает такое оправдание:
— Я, г. судья, сидел дома и играл на рояле, окно было отворено; вдруг слышу шум, драку, а как я, г. судья, прежде
