Каждый вечер, ровно в восемь часов, громкий звон колокольчика в гостинице «Золотой Лев» в Гронпере, созывал всех соседних жителей к общему ужину. Стол был приготовлен на верху, в маленькой зале, освещенной каминными лампами, так как газовое освещение не было еще в ходу в Гронпере. К этой трапезе собирались не только гости дома и члены семейства хозяина, но и некоторые жители деревни, которым нравилось распоряжение, за ежемесячную известную плату, получать у хозяина готовый стол, предпочитая его более дорогому, менее вкусному и к тому еще одинокому ужину дома.
Вследствие этого, когда раздавался звон колокола, несколько дюжин обывателей, по большей части молодые люди, занимающиеся торговлею полотнами, поспешно выходя из своих квартир, направлялись к «Золотом Льву» и каждый садился за свой прибор, где находил свою свернутую салфетку. Почетное место занимала мадам Фосс, являвшаяся всегда аккуратно три минуты спустя после звонка. По правую её сторону стояло кресло хозяина — кроме него никогда никем не занимаемое, так как нередко случалось, что Фосс, задержанный делами, не являлся к столу. За отсутствием Георга, он сам взялся за торговлю лесом, что, как он сам зачастую выражался, было для него страшною тягостью. Подле его кресла и по левую сторону мадам Фосс, обыкновенно оставлялось несколько мест, для специальных друзей хозяйки, а на другом конце стола, к окну, назначались места приезжающим путешественникам. Там салфетки были несвернутые, а лежали всегда свежие и гладкие. Тарелочки с редискою, печеньем и сухими плодами, несколько уже раз сделали круговую и деревенское вино, в бутылках с длинными горлышками, на половину были уже осушены, когда доходили до отделения, занимаемого чужестранцами, потому что опыт доказал, что путешественники в это время охотнее пили чай и вино, более крепкого свойства, чем то, которым хозяин безвозмездно угощал своих гостей. Если же случалось, что они довольствовались обыкновенным вином, то хозяева ничего не имели против этого. Михаил Фосс не отказывался от барыша, но также высоко ценил принятые на его родине обычаи.
Однажды вечером в Сентябре, приблизительно двенадцать месяцев после отъезда Георга, мадам Фосс заняла свое место и обычные посетители, уже несколько минут ожидавшие её появления у двери, последовали её примеру. Немного погодя явились мосье Гонден, духовное лицо, с другим молодым пастором, его другом. Каждое воскресенье пастор обедал в отеле, как друг дома, за ужин же платил наравне с прочими гостями. Мне кажется, что по будням он не пользовался Формальным обедом, как это по настоящему случалось и у Фоссовых. В полдень, в комнатку между кухнею и приемною, ставилось на стол что попало; ведь это же не могло назваться обедом. Но по воскресным дням столь накрывался на верху в столовой заде и подавался суп, несколько соусов, жаркое — всё как следует. Все блюда были хорошо приготовлены и служили доказательством что в «Золотом льве» имели понятие как должен составляться хороший стол. В остальные дни недели главною трапезою был ужин.
Вслед за господином Гондоном вошли две незамужние дамы из Эпиналя, проживающие в Гронпере ради перемены воздуха; когда все уселись, оставалось еще два свободных места, но вскоре явилась английская чета, путешествующая гю стране, так что комплект гостей был полный. Молодой пятнадцатилетний парень, известный в Гронпере прислужником, указал всем места и Мария Бромар, сама накрывшая и убравшая стол, стояла в конце комнаты, у другого стола перед мискою дымящегося супа.
Интересно было видеть, как глаза её блуждали вокруг, выжидая момента, когда можно было начать разливку супа и считая число гостей, чтобы судить, хватит ли на них приготовленных блюд. От её наблюдательных взоров не ускользнуло, что Едмунд Грейссе сел за стол с грязными руками и что старшая из двух дам, нашла хлеб слишком черствым, каковую беду она собиралась поправить немедленно после разливки супа.
Мы сделали давеча мамок, что легко было бы найти в Гронпере место для другого дома, куда Георг женившись ног поместить свою молодую жену; но мы не сказали, как чувствительно было бы в Гронпере отсутствие её умного, заботливого глаза.
Когда каждому был налит суп, в комнату вошел Михаил, в сопровождении молодого человека, было очевидно что последнего ожидали. Когда он уселся на стул подле мадам Фосс, она ласково приветствовала его, и Михаил, в свою очередь, запил свое кресло. Мария налила еще две тарелки супу, поставила одну из них на стол, с тем чтобы прислужник ее отнес, сама же взяла другую, хотя ей вовсе не трудно было бы взять обе за раз и поставила ее перед дядей.
— А Урманд разве не получит супу? спросил он, ласково пожимая руку племянницы.
— Петр сейчас подаст ему его, — ответила она.
— Не сядет ли мадемуазель Мария подле нас? спросил молодой человек.
— Если вы ее к тому принудите, то будете искусснее меня, — возразил Михаил. — Мария никогда не садится за стол и никогда ничего не ест и не пьет!
Она стояла за стулом дяди, положив обе руки к нему на плечи, что зачастую делала во время того как ужин был в полном ходу и изменяла свое положение только чтобы подать ему что-либо иди помочь там, где прислуга не могла поспеть. Теперь, в ответ на возражение дяди, он молча, но ласково потрепала его за уши.
— Садись подле нас, Мария, сделай это хоть из любви ко мне, обратилась к ней мадам Фосс.
— Нет, оставь меня милая тетя, это так глупо сидеть за столом ничего не кушая, а я уже раньше наелась. После этих слов она ушла на другой конец стола, где стала хлопотать подле обоих чужестранцев.
По окончании ужина, Михаил Фосс и молодой человек, по имени Адриян Урманд, зажгли сигары и сели на скамью перед дверью.
— Говорили ли вы с нею так — спросил Михаил.
— Говорил ли? намеками, да.
— Но не спрашивали — вы знаете о ком я говорю — не спрашивали, предана ли она вам?
— Спрашивал, по крайней мере, в том смысле, но никогда не получал ответа. Когда же я, однажды, прямо спросил ее, то она просто на просто ушла от меня. Да, тянуть ее в разговор, дело не легкое.
— Это и достоинство в женщине, если она не находит удовольствие в разговорах подобного рода. Ведь болтает же она, гуляя со мной, по воскресеньям, после обеда! Во имя Св. Якова, часто щебечет она но два часа кряду, когда я от усталости во время карабканья по горам, теряю дыхание и не в состоянии произнести ни одного слова.
— Я охотно верю, что она умеет занять разговором.
— Да, это ум она умеет; что же касается до хозяйства, то она управляет им так как ни одна девушка в целой стране; спросите хоть её тетку.
— Мне известно как высоко ценится она ею; мадам Фосс говорила мне, как чувствительна была бы разлука с нею, как ей так и вам.
Михаил Фосс с минуту молчал; начинало темнеть, потому никто не заметил, как он отер слезу, выкатившуюся из его глаз.
— Могу вам сказать, Урманд, — начал он снова, — что сердце мое надрывается при мысли лишиться Марии, ведь вы сами видите, как она хлопочет вокруг меня и как старается угадывать мои мысли! Но как бы ни болело мое сердце и как бы ни страдал дом от её отсутствия, то далека от меня мысль насильно оставить у себя эту милую девушку. Если вы друг друга любите, то я ничего не имею против вашего союза и я буду рад, когда вы сойдетесь в мыслях! Мария, пришедши ко мне, ничего не имела, но ее поведение, за всё это время было самое безукоризненное и примерное, почему я и позабочусь, чтобы она не покинула мой дом с пустыми руками.
Адриян Урманд был странствующий торговец полотнами из Базеля и как достоверно было известно, имел выгодную часть в хорошем торговом доме. Он быль хотя и немного тщедушный, но красивый молодой человек и если в его наружности что-либо могло не понравиться, так то были его руки, унизанные кольцами и множество драгоценных вещей выставляемых на показ на рубашке и жилетке. По крайней мере это находили достойным порицания, некоторые молодые люди, в Гронпере, где не столько любили украшаться золотыми погремушками, как в Базеле. Но Адриян отлично знал свое дело и имел состоянии и во всех отношениях осуществлял идеал, избранный Михаилом Фоссом в будущие супруги Марии; он не задумываясь отдал бы за него племянницу, если б они могли только придаваться друг к другу.
В любви Урманда не было ни малейшего сомнения, он ни на минуту не задумался.
— Я посмотрю не выслушает ли она меня сегодня, сказал Урманд, помолчав несколько времени.
— Не попытаться ли мне или её тетки? предложил Михаил.
Но Адриян Урманд придерживался того мнения, что наслаждение любви состоит именно в том, чтобы самому преследовать её запутанные нити. Потому он поблагодарил за предложение и отказался от него, но крайней мере на время.
— Не мешало бы, однако, прибавил он, чтобы мадам Фосс замолвила обо мне доброе словечко, после того, как я передам мадемуазель Марии, то что лежит у меня на сердце.
— Хорошо, так оставимте это так, возразил Михаил. После этого разговора они молча продолжали курить свои сигары.
Целый вечер Андриян Урманд тщетно старался поймать Марию где-нибудь наедине. Мария, очень хороши знавшая о намерении своего обожателя, твердо решились воспрепятствовать ему в том и сумела так устроить, что он ни на минуту не находил ее одну. Когда Адриян входил в маленькую приемную комнату, где была занята Мария, то случалось, что Петр всегда был подле неё и она удерживала его при себе, пока Адриян снова не уходил. Когда же надеялся найти ее после оконченных работ, в гостиной, где Мария имела обыкновение оставаться еще с полчаса, перед тем чем подняться с теткою и детьми на верх, он снова увидел себя обманутым в своих надеждах. Ее уже не было там и ни к чему не повело, что Михаил тик старательно избегал встречи с ними.
Урманд, однако, твердо решился поставить на своем. Имея намерение через два дня вернуться в Базель, он желал перед отъездом покончить с делами своего сердца или, по крайней мере, подвинуться хоть на шаг вперед. На следующее утро ему предстояли различные торговые сделки с поселянами и их женами, у которых забирал полотна; быстро покончив с этими делами, Урманд поспешил в гостиницу. Ему было известно, что между шестью и восемью часами, Мария никем и ничем не позволит прервать своя великие заготовления к ужину; но в четыре часа, полагал он, ее верно можно будет застать спокойно сидящею за каким-нибудь женским рукодельем. Действительно, явившись к четырем часам, он нашел ее не с иголкою в руках, а что было еще лучше, совершенно праздною. У открытого окна, облокотившись на подоконник, стоила она неподвижно и смотрела в сад, погруженная в глубокие думы. «Не были ли её мысли заняты им?» мелькнуло в голове Адрияна.
— Я покончил с своими продавцами и намерен завтра вернуться в Базель, сказал он, когда Мария заслышала шаги, обернулась и очутилась лицом к лицу.
— Надеюсь вы успешно закупили ваш товар, господин Урманд?
— Ах, что до этого, то в нынешние времена нельзя сделать выгодной покупки. Прежде еще можно было иметь какой-либо барыш, теперь же всякая деревенская баба в Эльзасе знает столько же, если еще не лучше меня, в какой цене стоит полотно в Верне и Париже и того мнения, что здесь в Гронпере может получить столько же.
— Да, труд ваш не легкий и по всей справедливости должен же быть также вознагражден. К тому же всё так вздорожало!
— Мой труд и будет вознагражден — конечно как же делать закупки без барыша? Здешние жители воображают, что я приезжаю сюда ради их удовольствия. Он вдруг запнулся, вспомнив в эту минуту, что пришел не с намерением рассказывать Марии, как идут его дела, а что цель свою ему надлежит преследовать в совершенно другом направлении. Затруднение состояли теперь в том, как перейти на тот предмет.
— Но я всё-таки думаю, что вы не без барыша закупили свой товар, заговорила Мария Бромар, удивленная его внезапным молчанием; но жизнь бедных, также не мало стоит. С усилием старалась она поддержать разговор на тему о продавцах и покупателях.
— Мне необходимо поговорить с вами о другом предмете, Мария, возразил Урманд, прямо переходя на задуманную речь.
— О другом? прошептала Мария, угадывая что наступил неизбежный момент.
— Да — о другом! Я думаю, что вы уже догадались о чём я хочу говорить с вами и полагаю, для вас не будет новостью услышать, что я вас люблю, Мария, не правда ли? Вам уже известно мнение о вас!
— Нет оно мне неизвестно, возразила Мария, не имея однако намерения вызвать его этими словами на признание, а сказав их, потому что они первые пришли ей в голову.
— Вся моя душа занята мыслью, что если вы согласитесь быть моей женой, я буду счастливейшим человеком в мире; ну, вот вам мое признание! Каждый знает, как вы добры, умны и прекрасны, но не думаю, чтобы кто-либо мог любить вас горячее меня! Мария, можете ли вы сказать, что отвечаете мне? вашему дяде был бы приятен наш союз и вашей тети также! Он стоял совсем близко к ней и хотел обвить ее своими руками.
— Оставьте это, господин Урманд, ответила Мария, ускользая из его объятий.
— Но это не ответ. В состоянии ли вы любить меня, Мария?
— Нет, едва слышно, прошептала она.
— И вам нечего более прибавить?
— Что же еще?
— Но ведь это желание ваших родных, дорогая Мария, не хотите ли вы, по крайней мере, попытаться полюбить меня?
— Я знаю что они этого желают. Для девушки не трудно заметить в подобных вещах, клонится ли людское мнение за или против них. Мне хорошо известно, что дядя желает этот брак! Как он добр — и вы без сомнения также — поверьте, я глубоко чувствую оказываемую мне честь. Вы гораздо знатнее меня.
— Не знаю чем же я знатнее? Если б вы могли читать в моем сердце, то не говорили бы так!
— Но.
— Не продолжайте Мария! Посоветуйтесь, дорогая, сначала со своим сердцем перед тем как дать ответ, сделающий меня пли самым счастливым человеком или очень несчастным.
— Я уже обдумала свое решение. Для дяди, я готова бы была идти в огонь, если б он того пожелал.
— Но он это и желает.
— Несмотря на то, я не в состоянии исполнить его волю.
— Почему же нет, Мария?
— Я хочу остаться такою, какою есть и не имею ни малейшей охоты у идти отсюда — вообще я не думаю когда-либо выйти замуж.
— Неправда, Мария, когда-нибудь вы непременно выйдете замуж.
— Уверяю вас, что нет — это очень сомнительно. Есть девушки, никогда не достигающие этой цели, а здесь я чувствую себя на своем месте.
— О я вижу, что вы говорите так, потому что не любите меня!
Я никогда не думаю любить — в таком смысле, как вы полагаете. Теперь мне надо идти, господин Урманд, внизу меня ждут.
Она ушла, а Адриян более не упоминал ей о своей любви.
— Я сам попробую поговорить с нею, — сказал Михаил Фосс, когда молодой человек снова сидя вместе с ним на скамье перед дверью и куря сигары, сообщил ему о своей неудаче.
— Это ни к чеку не поведет, — возразил Адриян. — Нельзя знать, чего незнаешь, — противоречив ему Михаил.
— Никогда не известно, что кроется в головках у этих девочек и чего они хотят. Когда вы завтра уедете, я сам примусь за нее. Она, я думаю, только еще не сообразила, что колос должен быть снят, когда он созревши. Иные ждут не дождутся, когда им наденут чепец, другие же сопротивляются, когда родители этого желают. Мне кажется понятным их сопротивление; Мария, однако не одна из худших и верно позволит себя вразумить, если я переговорю с нею!
— Адрияну Урманду ничего более не оставалось, как согласиться на предложение хозяина.
Мысль, что его заступит другое лице, была не совсем в его вкусе, но не мог же он запретить дяди высказать племяннице свое мнение. Небольшой намек позволил еще себе сделать Адриян перед тем как уйти.
— Нельзя, я думаю, предположит, чтобы она, мне предпочитала другого?
Михаил Фосс ничего не ответил и только покачал головою; таким образом Адриян мог рассчитывать, что с этой стороны ему нечего бояться.
Не смотря на свое покачиванье головой, Михаил Фосс испытывал некоторый страх при мысли что высказанное сомнение может иметь долю основания. Он однако счел за лучшее ответить немым движением головы, чем унизиться до лжи, подтвердив словами то, в чём сам еще не совсем был уверен.
Вечером того же дня, он насчет этого обстоятельства посоветовался с женою, выразив в тоже, время, свое решительное, желание, чтобы состоялось бракосочетание Марии Бромар с Адрианом Урмандом. — Лучшей партии я не знаю для неё, — заключил Михаил.
— Да, она довольно приличная, — выразила свое мнение мадам Фосс.
— Приличная! я воображаю! При капитале в тридцать тысяч Франков, он еще и превосходный делец, такой же как и его покойный батюшка!
— Только он чересчур уж щеголеват.
— Да, так что ж из этого! возразил Михаил.
— Кроме того, мне кажется, что он привязан к деньгам более чем бы следовало!
— Ну, это может быть названо скорей хорошим недостатком. Значит жена и дети у него не будут терпеть нужду.
Мадам Фосс с минусу помолчала, перед тем чем выразить против этого союза свой последний и самый важный довод: — Я не могу отказаться от мысли, что Мария всё еще не забыла Георга, — сказала она наконец.
— Если это правда, то Мария хорошо сделает, если откажется от этой дури, — вспыльчиво возразил Михаил, — потому что Георг вовсе не думает о ней. — Он ничего более не сказал, но решился весьма основательно высказать свое мнение Марии Брокер.