Пришло время проститься. Рыжему почтальону надо было бѣжать за своей кожаной сумкой съ корреспонденціей. Молодые люди еще разъ крѣпко пожали другъ другу руки, поглядѣли другъ другу въ глаза и почему-то внезапно поцѣловались.
— Чудесный вы человѣчина,—сказалъ растроганный Цвѣтъ.—Отъ души желаю вамъ стать какъ можно скорѣе почтмейстеромъ, а тамъ и жениться на красивой, богатой и любезной особѣ.
Почтальонъ махнулъ рукой съ видомъ веселаго отчаянія.
— Эхъ, гдѣ ужъ намъ, дуракамъ, чай пить. Первое ваше пожеланіе, если и сбудется, то развѣ лѣтъ черезъ пять. Да и то надо чтобы слетѣлъ или умеръ кто-нибудь изъ начальниковъ въ округѣ, ну а я зла никому не желаю. А второе—увы мнѣ чадо мое!—также для меня невѣроятно, какъ сдѣлаться китайскимъ богдыханомъ. Вамъ то я, дорогой господинъ Цвѣтъ, конечно, признаюсь съ полнымъ довѣріемъ. Есть тутъ одна… въ Стародубѣ… звать Клавдушкой… Поразила она меня въ самое сердце. На Рождествѣ я танцовалъ съ ней и даже успѣлъ объясниться. Но—куда! Отецъ лѣсопромышленникъ, богатѣющій человѣкъ. Однѣми деньгами даетъ за Клавдушкой приданаго три тысячи, не считая того, что вещами. Что я ей за партія? Однако, мое объясненіе приняла благосклонно. Сказала: «потерпите, можетъ быть и удастся повліять на папашу. Подождите—сказала—я васъ извѣщу«. Но вотъ и апрѣль кончается… Понятное дѣло, забыла. Дѣвичья память коротка. Эхъ, завей горе веревочкой. Однако, пожелаю счастливаго пути… Всего вамъ наилучшаго… Бѣгу, бѣгу.
Иванъ Степановичъ вошелъ въ вагонъ. Окно въ купэ было закрыто. Опуская его, Цвѣтъ замѣтилъ, какъ разъ напротивъ себя, въ открытомъ окнѣ стоявшаго встрѣчнаго поѣзда, въ трехъ шагахъ разстоянія, очаровательную женскую фигуру. Темный фонъ сзади нея мягко и рельефно, какъ на картинкѣ выдѣлялъ нарядную весеннюю бѣлую шляпку, съ розовыми цвѣтами, свѣтло-сѣрое шелковое пальто, розовое цвѣтущее нѣжное прелестное лицо и огромный букетъ свѣжей, едва распустившейся, только этимъ утромъ сорванной сирени, который женщина держала обѣими руками.
«Какъ хороша!—подумалъ Цвѣтъ, не сводя съ нея восторженныхъ глазъ.—Сколько нѣжности, чистоты, ума, доброты, изящества. Нигдѣ въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ подобной ей! Есть много красавицъ, но она единственная, ни на кого не похожая, неповторяемая. Ахъ, она улыбается!«.
Правда. Она улыбалась, но только чуть-чуть, одними глазами, и въ этой тонкой улыбкѣ было и невинное кокетство, и ласка, и радость своему здоровью, и весеннему дню, и молодое проказливое веселье. Она погрузила носъ, губы и подбородокъ въ гроздья цвѣтовъ, время отъ времени, будто мимоходомъ, соединяла свои темные, живые глаза съ восхищенными глазами Ивана Степановича.
Но вотъ поѣздъ Цвѣта медленно поплылъ вправо. Однако, черезъ секунду стало ясно, что это только миражъ, столь обычный на желѣзныхъ дорогахъ: шелъ поѣздъ красавицы, а его поѣздъ еще не двигался. «Хоть бы одинъ цвѣтокъ мнѣ?«—Мысленно воскликнулъ Цвѣтъ. И тотчасъ же прекрасная женщина съ необыкновенной быстротой и съ поразительной ловкостью бросила прямо въ открытое окно Цвѣта букетъ. Онъ умудрился поймать его и еще поспѣлъ, высунувшись въ окно, нѣсколько разъ картинно прижать его къ губамъ. Но красавица разсмѣявшись такъ весело, что ея зубы засверкали въ блескѣ весенняго полудня, наклонила голову въ знакъ прощанія и быстро скрылась въ окнѣ. А тамъ ея вагонъ запестрѣлъ, помутнѣлъ, слился въ линіи другихъ вагоновъ и исчезъ.
Тронулся и вагонъ Цвѣта. Въ ту же секунду загремѣла отодвигаемая дверь. Въ купэ ворвался все тотъ же почтальонъ, Василій Васильевичъ. Шапка у него слѣзла совсѣмъ на затылокъ, рыжія кудри горѣли пожаромъ, лицо было красно и сіяло блаженствомъ. Въ сильномъ возбужденіи принялся онъ тискать руки Ивана Степановича.
— Дорогой мой… если бы вы знали… Что? Поѣздъ идетъ? Э, наплевать на корреспондентовъ. Попили моего пота… Подождутъ одинъ день… Провожу васъ до первой станціи… Такой день никогда не повторится… Если бы вы знали!.. Да, нѣтъ, вы воистину магъ, волшебникъ, чародѣй и прорицатель. Вы точно какъ въ старыхъ сказкахъ какой то чудесный добрый колдунъ…
— Милый Василій Васильевичъ, пожалуйста, выскажитесь толкомъ. Ничего не понимаю.
— Да какъ же! Послушайте только! Прощаясь, вы мнѣ говорили: желаю вамъ сдѣлаться начальникомъ почтоваго отдѣленія. Такъ? Помните?
— Помню.
— И дальше. Желаю вамъ успѣха у одной прекрасной барышни, которая, и такъ далѣе… Вѣрно?
— Ну, да.
— И вотъ, представьте себѣ… какъ по щучьему велѣнію!… Принимаю мѣшокъ, а онъ ужъ старый и трухлый и вдругъ расползся. Цѣлая гора писемъ вылѣзла наружу. Я ихъ подбираю. И вдругъ вижу сразу два, и оба мнѣ. Поглядите, поглядите только.
Онъ совалъ въ руки Цвѣта два конверта. Одинъ казенный, большой, сѣрый, другой маленькій фіолетовый съ милыми каракулями. Цвѣтъ замѣтилъ деликатно:
— Можетъ быть въ этихъ письмахъ что-нибудь такое… что мнѣ неудобно знать?…
— Вамъ? Вамъ? Вамъ все дозволено! Вы мой благодѣтель. Смотрите! Читайте!
Цвѣтъ прочиталъ. Первый пакетъ—былъ отъ округа. Въ немъ разъѣздной почтальонъ Василій Васильевичъ Модестовъ, дѣйствительно, назначался и. д. начальника почт.-тел. отдѣленія въ мѣстечко Сабурово, въ замѣстители тяжело заболѣвшаго почтмейстера. А въ фіолетовомъ письмѣ, на зеленой бумагѣ, съ двумя цѣлующимися налѣпными голубыми голубками на первой страницѣ въ лѣвомъ верхнемъ углу, было старательно выведено полудѣтскимъ катящимся внизъ почеркомъ пять строкъ безъ обращенія, продиктованныхъ безхитростной надеждой и наивнымъ ободреніемъ, а, кстати, съ тридцатью грамматическими ошибками.
— И прекрасно,—сказалъ ласково Цвѣтъ, возвращая письма.—Сердечно радъ за васъ.
— И я безмѣрно счастливъ!—ликовалъ почтальонъ.—Эхъ, теперь бы на радостяхъ дернуть какого-нибудь кагорцу. Угостилъ бы я охотно милаго друга-пріятеля на послѣднюю пятерку. Господинъ волшебникъ, какъ бы намъ соорудить?
— Что же. И я бы не прочь,—отозвался Цвѣтъ. И въ тотъ же мигъ въ дверь постучались. Появился въ синей курткѣ съ золотыми пуговицами оффиціантъ съ карточкой въ рукѣ.
— Завтракать будете?
— Вотъ что—увѣренно отвѣтилъ Цвѣтъ.—Завтракать мы, конечно, будемъ. А пока подайте-ка намъ…—Онъ задумался, но всего лишь на секунду.—Подайте намъ сюда бутылку шампанскаго и на закуску икры получше и маринованныхъ грибовъ.
— Слушаю-съ,—отвѣтилъ почтительно, съ едва лишъ уловимымъ оттѣнкомъ насмѣшки оффиціантъ и скрылся.
— Я вамъ говорилъ, что вы кудесникъ—обрадовался почтальонъ. Если вы захотите сейчасъ музыку, то будетъ и музыка. Прикажите пожалуйста. Вѣдь каждое ваше желаніе исполняется.
Цвѣтъ вдругъ поблѣднѣлъ. Сердце его сжалось отъ какого-то томительнаго тайнаго страха.
И онъ произнесъ слабымъ дрожащимъ голосомъ:
— Хорошо. Пусть будетъ музыка.
Сладкій гитарный ритурнель послышался въ коридорѣ. Два горловыхъ сиплыхъ, но очень пріятныхъ и вѣрныхъ голоса, мужской и женскій—запѣли итальянскую пѣсенку.
…O solo mio…
Модестовъ выглянулъ изъ купэ.
— Бродячіе музыканты!—доложилъ онъ.—Ну, однако, вамъ и везетъ. Прямо волшебство.
Цвѣтъ не отвѣтилъ ему. Онъ вдругъ въ какомъ-то озареніи, съ ужасомъ вспомнилъ весь нынѣшній день, съ самаго утра. Правду сказалъ почтальонъ—всякое его желаніе исполнялось почти мгновенно. Проснувшись, онъ захотѣлъ чаю—сторожъ принесъ чай. Онъ подумалъ—и то мимолетно,—что хорошо бы было развязаться съ усадьбой—получилась телеграмма отъ Тоффеля. Захотѣлъ ѣхать—Василій Васильевичъ предложилъ повозку и лошадей. Шутя сказалъ—«дарю хронометръ«—и вынулъ изъ кармана неизвѣстно чьи, дорогіе, старинные золотые часы. Влюбившись мгновенно въ красавицу изъ вагоннаго окна, захотѣлъ получить цвѣтокъ изъ ея букета—и получилъ такъ мило и неожиданно весь букетъ, съ воздушнымъ поцѣлуемъ и обольстительной улыбкой въ придачу. Случайно, изъ простой любезности посулилъ Василію Васильевичу повышеніе по службѣ и желанную свадьбу, и судьба уже потворствуетъ его капризу. И сейчасъ, въ вагонѣ два пустяшныхъ случая подъ рядъ… Что-то нехорошее заключено въ этой послушной торопливости случая… И главное,—самое главное и самое тяжелое—то, что всѣ эти явленія такъ неизбѣжно, столь легко и такъ просто зависятъ отъ какой-то новой стороны въ душѣ самого Цвѣта, что въ нихъ даже нѣтъ ничего удивительнаго.
Цвѣтъ сразу заскучалъ, омрачнѣлъ и какъ бы ожесточѣлъ сердцемъ. Теплое шампанское съ икрой показалось ему противнымъ. А въ вагонѣ-ресторанѣ ему неожиданно надоѣлъ рыжій почтальонъ: показался вдругъ черезчуръ размякшимъ, болтливымъ, приторнымъ и фамильярнымъ. Въ этотъ моментъ они ѣли рыбу. Василій Васильевичъ, пронзивъ ножомъ добрый кусокъ судачьяго филея, уже подносилъ его къ открытому рту, когда Цвѣтъ лѣниво подумалъ про себя:
«А убрался бы ты куда-нибудь къ чорту.«
Модестовъ, быстро лязгнувъ зубами, закрылъ ротъ, положилъ ножъ съ рыбой на тарелку, позеленѣлъ въ лицѣ, покорно всталъ, сказалъ—«извините, я на секунду« и вышелъ изъ вагона. И уже больше совсѣмъ не возвращался. Заснулъ ли онъ гдѣ-нибудь въ служебномъ отдѣленіи, или сорвался съ поѣзда—этого Цвѣтъ никогда не узналъ. Да, по правдѣ сказать, никогда и не заинтересовался этимъ.
Вернувшись послѣ завтрака къ себѣ въ вагонъ онъ еще нѣсколько разъ пробовалъ провѣрить свою новую исключительную таинственную способность повелѣвать случаемъ. Однажды ему показалось, что поѣздъ слишкомъ медленно тащится на подъемъ. «А, ну-ка, пошибче!» приказалъ Цвѣтъ. Вѣроятно, какъ разъ въ этотъ моментъ, поѣздъ уже преодолѣлъ гору, но вышло такъ, что, будто подчиняясь повелѣнію, онъ сразу застучалъ колесами, засуетился, и поддалъ ходу. «И еще! И еще! А ну-ка еще!«—продолжалъ погонять его Цвѣтъ. Вскорѣ телеграфные столбы замелькали въ окнѣ со скоростью сначала трехъ, потомъ двухъ, потомъ полутора секундъ, вагоны какъ пьяные зашатались съ бока на бокъ и казалось стремились перескочить съ разбѣга другъ черезъ друга точно въ чехардѣ; задребезжали стекла, завизжали стяжки, загрохотали буфера. Въ коридорѣ и въ сосѣднихъ купэ послышались тревожные голоса мужчинъ и крики женщинъ.
Самъ Цвѣтъ перепугался. «Нѣтъ ужъ это слишкомъ:—подумалъ онъ.—Такъ легко и голову сломать. Потише пожалуйста.
«Слу-ша-ю-у-у!«—загудѣлъ въ отвѣтъ ему длинно и успокоительно паровозъ, и поѣздъ отдуваясь, какъ разбѣжавшійся великанъ, сталъ умѣрять ходъ.
»Вотъ такъ,—похвалилъ Цвѣтъ,—это мнѣ больше нравится«.
Немного времени спустя, проводникъ, пришедшій убрать въ купэ, объяснилъ причину, по которой поѣздъ показалъ такую бѣшеную прыть. У паровоза, перевалившаго черезъ подъемъ, что-то испортилось въ воздушномъ тормазѣ и одновременно случилось какое-то несчастье не то съ сифономъ, не то съ регуляторомъ. (Цвѣтъ не понялъ хорошенько). Кондукторы изъ-за вѣтра не услышали сигнала «тормозить«. А тутъ начинался какъ разъ крутой и длинный уклонъ. Поѣздъ и покатился на всѣхъ парахъ внизъ, развивая скорость до предѣльной, до ста двадцати верстъ, и былъ не въ силахъ ее уменьшить до слѣдующаго подъема. Только тамъ поѣздная прислуга спохватилась и затормозила…
«Какъ все просто«,—подумалъ Цвѣтъ… Но въ этой мысли была печальная покорность.
Въ другой разъ поѣздъ проѣзжалъ совсѣмъ близко мимо строящейся церкви. На куполѣ ея колокольни, около самаго креста, копошился, дѣлая какую-то работу, человѣкъ, казавшійся снизу чернымъ, маленькимъ червякомъ. «А что если упадетъ?«—мелькнуло въ головѣ у Цвѣта, и онъ почувствовалъ противный холодъ подъ ложечкой. И тогда же онъ ясно увидѣлъ, что человѣкъ внезапно потерялъ опору и начинаетъ безпомощно скользить внизъ по выгнутому блестящему боку купола, судорожно цѣпляясь за гладкій металлъ. Еще моментъ—и онъ сорвется.
«Не надо, не надо!«—громко закричалъ Цвѣтъ и въ ужасѣ закрылъ руками лицо. Но, тотчасъ же открывъ ихъ, вздохнулъ съ радостнымъ облегченіемъ. Рабочій успѣлъ за что-то зацѣпиться, и теперь видно было, какъ онъ, лежа на куполѣ, держался обѣими руками за веревку, идущую отъ основанія креста.
Поѣздъ промчался дальше, и церковь скрылась за поворотомъ. «Неужели я хотѣлъ видѣть, какъ онъ убьется?«—спросилъ самъ себя Цвѣтъ. И не могъ отвѣтить на этотъ жуткій вопросъ. Нѣтъ, конечно, онъ не желалъ смерти или увѣчья этому незнакомому бѣдняку. Но гдѣ-то въ самомъ низу души, на ужасной черной глубинѣ, подъ слоями одновременныхъ мыслей, чувствъ и желаній, ясныхъ, полуясныхъ и почти безсознательныхъ, все-таки пронеслась какая-то тѣнь, похожая на гнусное любопытство. И тогда же, впервые, Цвѣтъ со стыдомъ и страхомъ подумалъ о томъ, какое кровавое безуміе охватило бы весь міръ, если бы всѣ человѣческія желанія обладали способностью мгновенно исполняться.
На одной изъ станцій Цвѣтъ приказалъ вѣтру сдуть панаму съ головы важнаго барина, прогуливавшагося съ надменнымъ видомъ индѣйскаго пѣтуха на платформѣ, и потомъ съ равнодушнымъ вниманіемъ слѣдилъ, какъ этотъ толстякъ козломъ прыгалъ вслѣдъ за убѣгающей шляпой, между тѣмъ, какъ полы его пиджака развѣвались и заворачивались вверхъ, обнаруживая жирный задъ и подтяжки.
За обѣдомъ какой-то крупный желѣзнодорожный чинъ съ генеральскими погонами, человѣкъ желчный и властный, сталъ безобразно, на весь вагонъ, орать на прислуживавшаго ему лакея, за то, что тотъ подалъ ему солянку не изъ осетрины, а изъ севрюжины. Эта сцена произвела удручающее и тоскливое впечатлѣніе на всѣхъ. Особенно противно было то, что во время грубаго выговора генералъ не переставалъ ѣсть, мѣшая крикъ съ чавканьемъ.
«А, что бъ ты заткнулся!—досадливо подумалъ Цвѣтъ. И мгновенно начальникъ откинулся на спинку стула съ раскрытымъ ртомъ, изъ котораго вырывались хриплые стоны. Лицо его посинѣло, и вылѣзшіе глаза налились кровью. Казалось онъ вотъ-вотъ задохнется. «Ахъ нѣтъ, нѣтъ, пускай благополучно!—торопливо велѣлъ Цвѣтъ. Только что обиженный лакей быстро, ловко и звучно шлепнулъ несчастнаго по шеѣ. Онъ, какъ пьющая курица, вытянулъ шею вверхъ, глотнулъ, перевелъ духъ и обернулся вокругъ съ изумленнымъ радостнымъ видомъ. Кровь сразу отхлынула отъ его лица.
— Иди, и чтобы это въ послѣдній разъ!—сказалъ онъ, еще чуть-чуть давясь, грозно, но великодушно… А то…
«Опять и опять«—подумалъ безъ удивленія Цвѣтъ. «И такъ это просто. Очевидно я попалъ въ какую-то нелѣпо-длинную серію случаевъ, которые сходятся съ моими желаніями. Я читалъ гдѣ-то, что въ Петербургѣ однажды проходилъ мимо какой-то стройки дьяконъ. Упалъ сверху кирпичъ и разбилъ ему голову. На другой день мимо того же дома въ тотъ же часъ проходилъ другой дьяконъ, и опять упалъ кирпичъ, и опять на голову. Я читалъ еще въ смѣси объ одномъ счастливомъ игрокѣ въ рулетку, который семь разъ подъ рядъ поставилъ на 0 и семь разъ выигралъ. Но, при безконечности времени и случаевъ, можетъ вытти и та очередь, что другой игрокъ выиграетъ на ноль сто, тысячу разъ кряду. Я слыхалъ про людей, которые попадали въ одинъ день дважды на желѣзнодорожныя катастрофы и еще одинъ на пароходное крушеніе. Есть счастливцы, никогда не знающіе проигрыша въ карты… Они говорятъ—полоса. Такъ и я попалъ въ какую то полосу…«
У себя въ купэ, оставшись одинъ, онъ попробовалъ сознательно экзаменовать эту полосу. Ему хотѣлось пить. Онъ сказалъ вполголоса: «Пусть сейчасъ, въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, на столикѣ очутится арбузъ!«
«Это хорошо«—рѣшилъ онъ. «Значитъ нѣтъ никакого чуда. Все объясняется просто. Попробуемъ дальше. Вотъ напротивъ меня на диванѣ лежитъ букетъ сирени. Вверхъ изъ него торчитъ раздвоенная вѣточка. Пусть она отломится и по воздуху перенесется ко мнѣ«.
Вагонъ сильно качнуло на поворотѣ. Букетъ упалъ на полъ. Когда Цвѣтъ поднялъ его, на полу осталась лежать одна вѣтка, но она была не двойная, а тройная.
«Неудовлетворительно,—насмѣшливо сказалъ Цвѣтъ.—Три съ минусомъ.—Ну, еще одинъ разъ. Хочу во-первыхъ, чтобы сію минуту зажегся свѣтъ. А во-вторыхъ, хочу во чтобы то ни стало духовъ—ландышъ«.
Въ ту же минуту вошелъ проводникъ со свѣчкой на длинномъ шестѣ. Онъ зажегъ газъ въ кругломъ стеклянномъ фонарѣ и потомъ сказалъ съ неловкой, но добродушной улыбкой.
— Вотъ, баринъ, не угодно ли вамъ… Убиралъ утромъ вагонъ и нашелъ пузырекъ. Дамы какія-то оставили. Кажется, что въ родѣ духовъ. Намъ безъ надобности. Можетъ, вамъ сгодятся?
— Дайте.
Цвѣтъ поглядѣлъ на зеленую съ золотомъ этикетку хрустальнаго флакона и прочелъ вслухъ, читая, какъ по латыни: «Мугует, Пинауд, Парис«. Осторожно вскрылъ тонкую перепонку, обтягивавшую стеклянную пробку. Понюхалъ. Очень ясно и тонко запахло ландышемъ.
«Вотъ это случай—такъ случай«—снисходительно одобрилъ Цвѣтъ судьбу, или что другое, невѣдомое.—«Но—баста, довольно, не хочу больше, надоѣло. Теперь бы какую-нибудь книжку поглупѣе, и спать, спать, спать. Спать безъ сновъ и всякой прочей ерунды. Къ чорту колдовство. Еще съ ума спятишь«.
— А нѣтъ ли у васъ, проводникъ, случайно какой-нибудь книжицы?—спросилъ онъ.
Проводникъ помялся.
— Есть, да вы, пожалуй, читать не станете. Похожденія знаменитаго мазурика Рокамболя. А то я дамъ съ удовольствіемъ.
— Тогда тащите вашего мазурика и стелите постель.
Онъ съ удовольствіемъ улегся въ свѣжія простыни, но едва только пробѣжалъ глазами первыя строки двѣнадцатой главы, одиннадцатой части, пятнадцатаго тома этого замѣчательнаго романа, какъ сонъ мягко и сладко задурманилъ ему голову. Послѣдней искрой сознанія пронеслось въ его памяти темное вагонное окно и въ немъ, подъ бѣлой шляпкой, розовое нѣжное лицо, темные, живые глаза и бѣлизна зубовъ, сверкающихъ въ лукавой и милой улыбкѣ. «Хочу завтра ее видѣть«, шепнулъ засыпающій Цвѣтъ.
