крушеніе. Есть счастливцы, никогда не знающіе проигрыша въ карты… Они говорятъ—полоса. Такъ и я попалъ въ какую то полосу…«
У себя въ купэ, оставшись одинъ, онъ попробовалъ сознательно экзаменовать эту полосу. Ему хотѣлось пить. Онъ сказалъ вполголоса: «Пусть сейчасъ, въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, на столикѣ очутится арбузъ!«
«Это хорошо«—рѣшилъ онъ. «Значитъ нѣтъ никагоко чуда. Все объясняется просто. Попробуемъ дальше. Вотъ напротивъ меня на диванѣ лежитъ букетъ сирени. Вверхъ изъ него торчитъ раздвоенная вѣточка. Пусть она отломится и по воздуху перенесется ко мнѣ«.
Вагонъ сильно качнуло на поворотѣ. Букетъ упалъ на полъ. Когда Цвѣтъ поднялъ его, на полу осталась лежать одна вѣтка, но она была не двойная, а тройная.
«Неудовлетворительно,—насмѣшливо сказалъ Цвѣтъ.—Три съ минусомъ.—Ну, еще одинъ разъ. Хочу во-первыхъ, чтобы сію минуту зажегся свѣтъ. А во-вторыхъ, хочу во чтобы то ни стало духовъ—ландышъ«.
Въ ту же минуту вошелъ проводникъ со свѣчкой на длинномъ шестѣ. Онъ зажегъ газъ въ кругломъ стеклянномъ фонарѣ и потомъ сказалъ съ неловкой, но добродушной улыбкой.
— Вотъ, баринъ, не угодно ли вамъ… Убиралъ утромъ вагонъ и нашелъ пузырекъ. Дамы какія-то оставили. Кажется, что въ родѣ духовъ. Намъ безъ надобности. Можетъ, вамъ сгодятся?
— Дайте.
Цвѣтъ поглядѣлъ на зеленую съ золотомъ этикетку хрустальнаго флакона и прочелъ вслухъ, читая, какъ по латыни: «Мугует, Пинауд, Парис«. Осторожно вскрылъ тонкую перепонку, обтягивавшую стеклянную пробку. Понюхалъ. Очень ясно и тонко запахло ландышемъ.
«Вотъ это случай—такъ случай«—снисходительно одобрилъ Цвѣтъ судьбу, или что другое, невѣдомое.—«Но—баста, довольно, не хочу больше, надоѣло. Теперь бы какую-нибудь книжку поглупѣе, и спать, спать, спать. Спать безъ сновъ и всякой прочей ерунды. Къ чорту колдовство. Еще съ ума спятишь«.
— А нѣтъ ли у васъ, проводникъ, случайно какой-нибудь книжицы?—спросилъ онъ.
Проводникъ помялся.
