такъ просто зависятъ отъ какой-то новой стороны въ душѣ самого Цвѣта, что въ нихъ даже нѣтъ ничего удивительнаго.
Цвѣтъ сразу заскучалъ, омрачнѣлъ и какъ бы ожесточѣлъ сердцемъ. Теплое шампанское съ икрой показалось ему противнымъ. А въ вагонѣ-ресторанѣ ему неожиданно надоѣлъ рыжій почтальонъ: показался вдругъ черезчуръ размякшимъ, болтливымъ, приторнымъ и фамильярнымъ. Въ этотъ моментъ они ѣли рыбу. Василій Васильевичъ, пронзивъ ножомъ добрый кусокъ судачьяго филея, уже подносилъ его къ открытому рту, когда Цвѣтъ лѣниво подумалъ про себя:
«А убрался бы ты куда-нибудь къ чорту.«
Модестовъ, быстро лязгнувъ зубами, закрылъ ротъ, положилъ ножъ съ рыбой на тарелку, позеленѣлъ въ лицѣ, покорно всталъ, сказалъ—«извините, я на секунду« и вышелъ изъ вагона. И уже больше совсѣмъ не возвращался. Заснулъ ли онъ гдѣ-нибудь въ служебномъ отдѣленіи, или сорвался съ поѣзда—этого Цвѣтъ никогда не узналъ. Да, по правдѣ сказать, никогда и не заинтересовался этимъ.
Вернувшись послѣ завтрака къ себѣ въ вагонъ онъ еще нѣсколько разъ пробовалъ провѣрить свою новую исключительную таинственную способность повелѣвать случаемъ. Однажды ему показалось, что поѣздъ слишкомъ медленно тащится на подъемъ. «А, ну-ка, пошибче!» приказалъ Цвѣтъ. Вѣроятно, какъ разъ въ этотъ моментъ, поѣздъ уже преодолѣлъ гору, но вышло такъ, что, будто подчиняясь повелѣнію, онъ сразу застучалъ колесами, засуетился, и поддалъ ходу. «И еще! И еще! А ну-ка еще!«—продолжалъ погонять его Цвѣтъ. Вскорѣ телеграфные столбы замелькали въ окнѣ со скоростью сначала трехъ, потомъ двухъ, потомъ полутора секундъ, вагоны какъ пьяные зашатались съ бока на бокъ и казалось стремились перескочить съ разбѣга другъ черезъ друга точно въ чехардѣ; задребезжали стекла, завизжали стяжки, загрохотали буфера. Въ коридорѣ и въ сосѣднихъ купэ послышались тревожные голоса мужчинъ и крики женщинъ.
Самъ Цвѣтъ перепугался. «Нѣтъ ужъ это слишкомъ:—подумалъ онъ.—Такъ легко и голову сломать. Потише пожалуйста.
«Слу-ша-ю-у-у!«—загудѣлъ въ отвѣтъ ему длинно и успокоительно паровозъ, и поѣздъ отдуваясь, какъ разбѣжавшійся великанъ, сталъ умѣрять ходъ.
