Зазорно и постыдно для молодого человека самому сватать девушку: дело отца предложить молодому человеку, чтобы он женился на его дочери. При этом у них в обычае говорить такие слова: «Так как у меня есть дочь, то я желал бы, чтобы ты был мне зятем». На это молодой человек говорит: «Если ты меня просишь в зятья, и тебе так угодно, то я пойду к моим родителям и доложу им об этом». Потом, если родители и родственники будут согласны, то они сходятся вместе и толкуют о том, что отец даст дочери в приданое. Потом, порешив о приданом, назначают день свадьбы. Тем временем жениха не пускают в жилище невесты, и если он станет просить, чтобы по крайней мере ему можно было увидать её, то родители обыкновенно отвечают: «Узнай, какова она, от других, которые её знают». Доступ даётся ему не прежде, как уже свадебный договор скреплён страхом огромного штрафа, так что жених не может отказаться без большой пени, если бы и хотел. В приданое большею частью даются лошади, одежды, копья, скот, рабы и тому подобное. Приглашённые на свадьбу редко дарят деньги, но посылают невесте подарки, которые жених тщательно замечает и откладывает. После свадьбы жених вынимает их по порядку и снова осматривает; те из них, которые ему нравятся и кажутся годными к употреблению, он посылает на рынок и приказывает ценовщикам оценить их по одиночке, а все остальные отсылает каждому особенно с благодарностью. За те, которые он удержал, в продолжении года он отплачивает деньгами по оценке или какою нибудь другою вещью равного достоинства. Если же кто-нибудь ценит свой подарок выше, тогда жених немедленно прибегает к присяжным ценовщикам и принуждаем хозяина вещи приняв их оценку. Также, если жених не отблагодарил кого в течении года или не возвратил подарка, — то он обязан удовлетворить того вдвойне. Наконец, если он не позаботился дать чей нибудь подарок для оценки присяжным, то принуждён сделать вознаграждение по воле и присуждению того, кто дал этот подарок. Этот самый обычай соблюдает народ при подарках всякого рода.
Они заключают брак не ближе четвёртой степени родства или свойства. Считают за ересь родным братьям жениться на родных сёстрах. Никто также не смеет жениться на сестре свояка. Также весьма строго наблюдают, чтобы не соединились браком те, которые вошли между собою в духовное родство по крещению. Допускают ещё, чтобы кто-нибудь женился на второй жене и сделался двоеженцем, но едва признают это законным браком. Жениться на третьей не позволяют без важной причины. Брать четвёртую жену не допускают никого и считают это делом не христианским. Развод допускают и дают разводную грамоту (libellum repudij); однако тщательно это скрывают, зная, что это противно религии и установлениям. Несколько прежде мы сказали, что сам князь развёлся с своею супругою Соломониею за её бесплодие, заключил её в монастырь и вступил в брак с Еленою, дочерью князя Василия Глинского. Несколько лет тому назад бежал из Литвы в Московию некто князь Василий Бельский. Когда его друзья долго удерживали у себя его молодую супругу, на ко горой он недавно женился (ибо они думали, что он опять воротится из любви и тоски по молодой жене), — Бельские отдал дело об отсутствии супруги на решение митрополита, и митрополит, посоветовавшись, сказал ему: «Так как не твоя вина, а скорее вина жены и родственников, что тебе нельзя жить с нею, — то я делаю тебе послабление закона и отрешаю тебя от неё». Вскоре после этого, Бельский женился на другой жене, происходившей из рода князей рязанских; от неё он имел также детей, которых мы ныне видим в большой силе у князя.
Они называют прелюбодеянием только связь с женою другого. Любовь супругов по большей части холодна, преимущественно у благородных и знатных, потому что они женятся на девушках, которых никогда прежде не видали, а потом, занятые службой князя, принуждены оставлять их, оскверняя себя гнусным распутством на стороне.
Положение женщин самое жалкое. Ибо они ни одну женщину не считают честною, если она не живёт заключившись дома, и если её не стерегут так, что она никогда не показывается в публику. Они почитают, говорю я. мало целомудренною ту женщину, которую видят чужие и посторонние. Заключённые дома, женщины занимаются только пряжей. Все домашние работы делаются руками рабов. Что задушено руками женщины, — курица или какое нибудь другое животное, — тем они гнушаются, как нечистым. У беднейших жёны исправляют домашние работы и стряпают. Впрочем, желая в отсутствии мужей и рабов зарезать курицу, они выходят за ворота, держа курицу или другое животное и нож, и упрашивают проходящих мужчин, чтобы они убили сами.
Весьма редко пускают их в церковь и ещё реже в общество друзей, разве только они очень стары и уже нет места никакому подозрению. Однако в известные дни, посвящённые веселью, они позволяют жёнам и дочерям сходиться для забавы на приятных лугах: там, сидя на каком-то колесе, на подобие колеса Фортуны, они то поднимаются вверх, то опускаются вниз; или по другому, вешают верёвку, садятся на неё, их подталкивают, и они качаются взад и вперёд; или наконец забавляются некоторыми известными песнями, ударяя в ладоши, а плясок вовсе не водят никаких. В Московии есть один немец, кузнец, по имени Йордан, который женился на русской. Поживши несколько времени с мужем, жена однажды сказала ему ласково: «Почему ты, дражайший супруг, не любишь меня?» Муж отвечал: «Напротив того, очень я люблю тебя.» — «Я ещё не имею, сказала она знаков твоей любви». Муж спрашивал, каких знаков хочет она? Жена ему отвечала: «Ты никогда меня не бил.» — «По правде, побои не казались мне знаками любви, сказал муж; но однако и с этой стороны я буду исправен.» И таким образом, не много спустя он её жестоко побил и признавался мне, что после этого жена стала любить его гораздо больше. Это он повторял потом очень часто и наконец, в нашу бытность в Москве сломил ей шею и колени.
Все они признают себя холопами т. е. рабами князя. Знатные также имеют рабов, большею частью купленных или пленных; свободные, которых они держат на своей службе, не вольны отходить во всякое время. Если кто-нибудь отойдёт против воли своего господина, то никто его не берёг. Если господин худо обращается с хорошим и полезным слугой, то приобретает дурную славу между другими и после того не может приискать себе других слуг.
Этот народ имеет более наклонности к рабству, чем к свободе, — ибо весьма многие, умирая, отпускают на волю нескольких рабов, которые однако тотчас же за деньги продаются в рабство другим господам. Если отец продаст сына, как это в обычае, и сын каким нибудь образом наконец сделается свободным, то отец, по праву отцовской власти, опять во второй раз может продать его. После же четвёртой продажи, он не имеет больше права над сыном. Казнить смертью рабов и других может только один князь.
Через год или через два князь делает набор по областям и переписывает боярских детей, чтобы знать их число, и сколько каждый имеет лошадей и служителей. Потом каждому определяет жалованье, как было выше сказано. Военную службу несут те, которые могут это по своему состоянию. Редко даётся им покой, ибо князь воюет то с литовцами, то с ливонцами, то с шведами, то с казанскими татарами, — или если не ведёт никакой войны, то обыкновенно каждый год ставить двадцать тысяч человек на страже в местах около Дона и Оки, для предупреждения впадений и грабежей перекопских татар. Обыкновенно каждый год он вызывает их по очереди из их областей в Москву для исполнения всех должностей. В военное же время они не служат погодно и по очереди, но принуждены идти на войну все и каждый, как те, которые на жаловании, так и те, которые ожидают милости князя.
Лошади у них небольшие, холощёные, без подков и с самой лёгкой уздой. Сёдла прилажены таким образом, чтобы можно было без труда оборачиваться на все стороны и натягивать лук. Они сидят на лошадях до того согнув ноги, что не могут вынести удара дротиком или копьём немного посильнее. Весьма немногие употребляют шпоры, а большая часть — плётку, которая всегда висит на мизинце правой руки, чтобы её можно было сейчас схватить и употребить в дело, когда понадобится; если дойдёт дело до оружия, то её выпускают из руки, и она висит по прежнему.
Обыкновенное оружие — лук, стрелы, топор и палка в роде булавы, называемая но русски кистенём (Kesteni), а по-польски — Bassalik. Саблю употребляют богатейшие и благороднейшие. Длинные кинжалы, висящие на подобие ножей, бывают так запрятаны в ножны, что едва можно прикоснуться к верхней части рукоятки и схватить её в случае нужды. Равным образом употребляют длинный повод у узды, на конце разрезанный, и привязывают его на палец левой руки, для того, чтобы можно было брать лук и, оставив узду, употреблять его в дело. Хотя в одно и тоже время они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть, однако искусно и без всякого затруднения управляются с ними.
Некоторые из знатных употребляют латы, кольчугу, искусно сделанную будто из чешуи, и поручи; весьма немногие имеют шлем, заострённый кверху и с украшенной верхушкой.
Некоторые имеют одежду, подбитую хлопчатой бумагой, для защиты от ударов. Употребляют также пики.
Они никогда не употребляли в сражении ни пехоты, ни пушек; ибо всё, что они ни делают, — делают внезапно и быстро, — нападают ли на неприятеля, преследуют ли его, или бегут: таким образом за ними не может следовать ни пехота, ни артиллерия.
Когда перекопский царь возвёл на казанское царство своего племянника, и на возвратном пути стоял лагерем в тридцати тысячах шагов от Москвы, — то нынешний князь Василий, на следующий год после этого, расположился станом около реки Оки и в первый раз тогда употребил в дело пехоту и пушки, может быть для того, чтобы показать своё могущество, или смыть пятно, полученное в предыдущий год во время постыдного бегства, когда, как говорят, он прятался несколько дней под стогом сена, — или наконец для того, чтобы дать отпор царю, который, по его предположению, снова собирался напасть на его владения. В нашу бытность он действительно имел около 1500 человек пехоты из литовцев и других иностранцев, стёкшихся из разных мест.
При первом натиске они очень смело нападают на неприятеля; но напор их непродолжителен, как будто они хотят сказать: «Бегите, или мы побежим сами».
Они редко берут города с бою или сильным штурмованьем, но обыкновенно доводят до сдачи продолжительною осадой, голодом или изменой. Хотя Василий осаждал Смоленск и громил его пушками, которые частью привёз с собою из Москвы, частью отлил вовремя осады, — однако ж ничего не сделал. Осаждал он и Казань с большою ратью и также с пушками, которые доставил туда по реке, — но и тогда ничего не сделал; крепость была зажжена, совершенно сгорела и снова была выстроена вполне, — а его воины тем временем не смели даже взобраться на обнажённый холм и занять его.
Ныне князь имеет пушечных литейщиков из немцев и итальянцев, которые, кроме пищалей, льют пушки, также ядра и пули (ferreos globulos), такого же рода, какие употребляют и наши государи; однако они не умеют и не могут пользоваться ими в сражении, потому что всё полагают в быстроте.
Считаю лишним говорить, что они не знают различия пушек или, правильнее сказать, их употребления. Не знают, говорю я, когда должно употреблять большие пушки, которыми разрушают стены, или малые, которыми разрывают ряды и останавливают натиск неприятелей. Это часто бывает, и особенно случилось в то время, когда носился слух, что татары вот-вот осадят Москву. Ибо, растерявшись, наместник, приказал поставить большую пушку перед воротами крепости, — при смехе немецкого бомбардира, — потому что едва в три дни можно было бы привести её туда, и к тому же, выстрелив один раз, она разрушила бы свод и ворота.
У людей большое несходство и различие в образе войны, как и в других делах. Ибо московит, как только ударится в бегство, то уже не помышляет о другом средстве к спасению, кроме того, который бегство может ему доставить; когда враг догонит его или схватит, — он уже не защищается и не просит пощады.
Татарин же, сброшенный с лошади, оставшись без всякого оружия, даже тяжело раненный обыкновенно защищается до последнего издыхания руками, ногами, зубами и чем только может.
Турок, видя себя лишённым всякой помощи и надежды спастись, бросает оружие, умоляет о помиловании, складывает руки для вязанья и протягивает их победителю, надеясь сохранить жизнь своим пленом.
Для стана выбирают весьма пространное место, где знатные люди раскидывают шатры: другие же вбивают в землю арку из кустарника, покрывают её епанчами и прячут там сёдла, луки и тому подобное, и сами укрываются под ней от дождя. Лошадей пускают на подножный корм, и по этой причине палатки их так удалены друг от друга. Они не укрепляют лагеря ни вагенбургом, ни рвом, ни другими преградами, если только место от природы не защищено или лесами, или рекою и болотами.
Кому нибудь может показаться удивительным, что они, как я сказал, содержать себя и своих людей такое долгое время и на такое маленькое жалованье; потому я скажу в немногих словах о их бережливости и воздержности в пище. У кого шесть, а иногда и больше, лошадей, тот употребляет только одну из них под тяжести, для ношения необходимейших вещей. Во первых, у него есть толчёное просо в мешочке, длиною в две ладони; потом фунтов восемь или десять солёного свиного мяса; также соль в мешочке, смешанная, если он богат, с перцем. Кроме того всякий носит с собою топор, трут, кастрюли или медный горшок, и если приходит куда нибудь, где нет никаких плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичины, то разводит огонь, наполняет горшок водою, в которую кладёт полную ложку проса, прибавляет соли и варит, — и господин и холопы живут, довольствуясь этой пищей. Если господин слишком голоден, то съедает всё, и таким образом иногда холопы превосходно постятся целые два или три дня. Если господин хочет отобедать получше, то к этому прибавляет маленькую частицу свинины. Я говорю это не о знатных, а о людях посредственного состояния. Вожди войска и другие военные начальники иногда приглашают к себе этих бедных людей, которые, хорошо отобедав, иногда в продолжение двух или трёх дней воздерживаются от пищи.
Но когда у них есть плоды, или чеснок, или лук, то они легко могут обойтись без всего другого. Намереваясь дать сражение, они полагаются более на многочисленность сил, с которыми могут напасть на неприятеля, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска; сражаются счастливее издали, чем вблизи, и потому преимущественно стараются обойти неприятеля и напасть на него с тылу.
У них много трубачей; когда они затрубят, по отечественному обычаю все вместе, — тогда услышишь чудные и необыкновенные созвучия. У них есть и другой род музыки, который на народном языке называется зурной (Szurna). Когда они употребляют её, то могут играть около часа без всякой остановки для вдыхания воздуха: наперёд наполняют щёки воздухом, потом, как кажется, безостановочно играют на трубе, умея весьма часто втягивать дух ноздрями.
Все они употребляют одинаковую одежду или убранство. Носят длинные кафтаны, без складок, с очень узкими рукавами, почти как у венгерцев. Узелки, которыми застёгивается грудь, у христиан на правой стороне, — у татар же, употребляющих одинаковую одежду, — на левой. Сапоги носят почти (всегда?) красные, и короче, нежели до колен, с подошвами, подбитыми железными гвоздиками. Воротники рубашек почти у всех украшены разными цветами; застёгивают их пуговками т. е. серебряными или медными позолочеными шариками, для украшения присоединяя к ним жемчуг.
Они опоясывают не живот, но бёдра, и чем больше выдаётся живот, тем ниже спускают пояс, также, как ныне это вошло в обычай у итальянцев и испанцев, а потом и у германцев.
В праздничные дни молодые люди и мальчики обыкновенно сбираются в городе на обширное и известное всем (celebris) место, чтобы всё их могли видеть и слышать. Их сзывают, подавая сигнал свистом. По этому сигналу, они немедленно сходятся и вступают в рукопашный бой. Начинают бой кулаками, и вскоре с большою яростью колотят руками и ногами без разбору лицо, шею, грудь, живот и детородные части; или споря между собою о победе, стараются каким бы то ни было образом повалить друг друга, так что часто уносят некоторых оттуда мёртвыми. Кто побеждает большее число противников, дольше остаётся на месте и мужественнее переносит удары, того хвалят пред другими, и он считается славным победителем. Этот род борьбы установлен для того, чтобы юноши привыкали сносить побои и переносить терпеливо всякие удары.
Они употребляют строгия меры против разбойников; пойманным ломают пятки, потом оставляют в покое на два или на три дня, покуда они пухнуть; после того сломанные и распухшие пятки снова растравляют. Этот род пытки употребляют для того, чтобы заставить преступников сознаться в грабежах и показать сообщников преступлений. Впрочем, если призванный к ответу будет найден достойным казни, то его вешают. Другому роду наказаний виновные подвергаются редко, если только не сделали чего нибудь чересчур жестокого.
Воровство, также человекоубийство, если только оно не было совершено для грабежа, редко наказываются смертною казнью; кто же поймал вора на деле, тот может безнаказанно убить его, однако под тем условием, что он принесёт убитого во дворец князя и расскажет, как было дело.
Даже совокупляющиеся со скотами, и те не наказываются смертною казнью.
Немногие из областных начальников имеют власть осуждать на смерть. Никто из подданных не смеет пытать кого бы то ни было. Бо́льшая часть злодеев приводится в Москву или в другие главные города. Наказывают виновных большею частью в зимнее время, потому что летом препятствуют тому воинские занятия.