Тюрьма св. Павла въ Ліонѣ, въ которой я провелъ первые три мѣсяца моего заключенія, не принадлежитъ къ числу тѣхъ старыхъ, разрушающихся и сырыхъ замковъ, которыми во многихъ провинціальныхъ французскихъ городахъ все еще пользуются для помѣщенія въ нихъ арестантовъ. Это — современная тюрьма, претендующая на одно изъ первыхъ мѣстъ въ ряду департаментскихъ тюремъ. Она занимаетъ обширное пространство, окруженное двойнымъ поясомъ высокихъ стѣнъ; зданія тюрьмы помѣстительны, современной архитектуры и выглядятъ опрятно. При ея постройкѣ, очевидно, руководились современными идеями въ тюремномъ вопросѣ; причемъ были приняты также мѣры, чтобы можно было обратить ее въ фортъ, въ случаѣ бунта въ Ліонѣ. Подобно другимъ департаментскимъ тюрьмамъ, она предназначена для арестантовъ, ожидающихъ суда, а также и для тѣхъ, уже осужденныхъ, срокъ заключенія которыхъ не превышаетъ одного года. Подземная галлерея соединяетъ ее съ другой обширной тюрьмой — св. Іосифа — въ которой помещаются женщины.
Я прибылъ сюда декабрьскою ночью изъ Тонона, сопровождаемый тремя жандармами. Послѣ обычныхъ вопросовъ, я былъ помѣщенъ въ пистолю (pistole), которая предварительно была приведена въ порядокъ и протоплена для меня; въ этомъ помѣщеніи я оставался до слѣдующаго марта. За плату по шести франковъ въ мѣсяцъ и три франка служителю, всякій заключенный, попадающій въ тюрьму въ первый разъ, можетъ нанять себѣ пистолю на все время предварительнаго заключенія и такимъ образомъ избѣжать помѣщенія въ одиночной камерѣ. Пистоля нѣсколько просторнѣе, и чище обыкновенныхъ одиночекъ. Глубокое окно подъ потолкомъ даетъ достаточно свѣта; отъ одного угла камеры до другого, по ея каменному полу, можно сдѣлать 6—7 шаговъ. Въ ней имѣется кровать съ чистымъ бѣльемъ и маленькая желѣзная печка, отапливаемая коксомъ; для человѣка, занятаго какой-либо работой и привыкшаго къ одиночеству, пистоля является довольно комфортабельнымъ помѣщеніемъ, если только заключеніе не затягивается надолго.
Обыкновенныя одиночки, занимающія отдѣльное крыло тюрьмы, гораздо хуже. Онѣ построены по тому образцу, который принятъ теперь вездѣ въ Европѣ: вы входите въ широкую и высокую галлерею, по обѣимъ сторонамъ которой вы видите два или три этажа желѣзныхъ балконовъ; на всемъ протяжении этихъ балконовъ имѣются двери, ведущія въ одиночки, имѣющія 10 футовъ длины и отъ 6 до семи футовъ ширины и снабженныя, каждая, желѣзною кроватью, небольшимъ столикомъ и маленькой скамейкой, — всѣ наглухо при крѣпленные къ стѣнамъ. Въ Ліонской тюрьмѣ эти одиночки очень грязны, переполнены клопами и никогда не отапливаются, не смотря на сырость климата и на туманы, которые могутъ соперничать по густотѣ, если не по цвѣту, съ Лондонскими. Газъ никогда не зажигается и, такимъ образомъ, арестантъ обреченъ на совершенную темноту и бездѣятельность отъ пяти, а въ зимніе вечера, даже отъ четырехъ часовъ, вплоть до слѣдующаго утра. Каждый арестантъ долженъ самъ чистить свою одиночку; т.-е. онъ спускается утромъ въ тюремный дворъ, гдѣ выливаетъ и моетъ свою парашу, испареніями которой онъ дышетъ въ продолженіи цѣлаго дня. Даже тѣ простѣйшія приспособленія для избѣжанія этого неудобства, которыя мы позже нашли въ Клэрво, (гдѣ параша помѣщается въ стѣнѣ, въ сквозной дырѣ, имѣющей дверь въ корридоръ и дверь въ камеру), не были еще введены въ Ліонѣ. Конечно, арестантамъ не даютъ никакой работы во время предварительнаго заключенія, и они обыкновенно проводятъ цѣлые дни въ совершенной праздности. Развращающее вліяніе тюрьмы начинается, такимъ образомъ, тотчасъ же, какъ только аретантъ переступитъ ее порогъ.
Къ счастью, заключеніе въ ожиданіи суда не затягивается во Франціи на такой ужасающе-долгій срокъ, какъ у насъ въ Россіи. Если дѣло не сложное, его обыкновенно разсматриваютъ во время слѣдующихъ ассизовъ, засѣдающихъ каждые три мѣсяца; и дѣла, по которымъ предварительное заключеніе продолжается болѣе 10—12 мѣсяцевъ, являются исключеніемъ. Что же касается тѣхъ дѣлъ, которыя разсматриваются судами „исправительной полиціи“ (Police correctionnelle), они обыкновенно заканчиваются — всегда осужденіемъ — въ теченіи мѣсяца или даже двухъ недѣль. Немногіе арестанты, изъ числа уже осужденныхъ, также содержатся въ этихъ камерахъ, — недавно проведенъ законъ, согласно которому арестанты имѣютъ право отбывать наказаніе въ одиночномъ заключеніи, при чемъ три мѣсяца такого заключенія считаются за четыре. Впрочемъ, эта категорія заключенныхъ — очень немногочисленна, такъ какъ для каждаго отдѣльнаго случая требуется спеціальное разрѣшеніе министра.
Между высокими крыльями звѣздообразной тюрьмы находятся дворики, вымощенные асфальтомъ и одинъ изъ нихъ раздѣленъ на три узкихъ полоски для одиночныхъ заключенныхъ. Здѣсь арестанты гуляютъ, или занимаются такой работой, какая возможна на открытомъ воздухѣ. Каждое утро я видѣлъ изъ моего окна, какъ человѣкъ пятьдесятъ арестантовъ спускались во дворъ; тамъ, усѣвшись на асфальтовомъ полу, они теребили размотанные уже шелковые коконы, изъ которыхъ получаются шелковые очески. Изъ моего окна, или когда я проходилъ случайно мимо, я видѣлъ также толпы мальчугановъ, наполнявшихъ одинъ изъ дворовъ; и, несмотря на то, что съ тѣхъ поръ прошло нѣсколько лѣтъ, я до сихъ поръ не могу вспомнить объ этихъ мальчикахъ безъ чувства глубокой скорби.
Приговоры, выносимые дѣтямъ судами исправительной полиціи (замѣчу кстати, никогда не выносящими оправдательныхъ приговоровъ) отличаются большею жестокостью, чѣмъ приговоры взрослымъ. Взрослые могутъ отдѣлаться нѣсколькими мѣсяцами или нѣсколькими годами заключенія; мальчика за то же самое преступленіе непремѣнно отправятъ въ „исправительный домъ“, гдѣ онъ долженъ находиться, пока ему исполнится 18 или 21 годъ. Когда преслѣдованіе Ліонскихъ анархистовъ достигло до кульминаціоннаго пункта, 15-ти лѣтній юноша, Сирье, былъ осужденъ Ліонскимъ апелляціоннымъ судомъ къ заключенію въ тюрьмѣ, пока не достигнетъ 21 года, — за оскорбленіе полиціи въ рѣчи, произнесенной на митингѣ. Предсѣдатель этого же самаго митинга, за ту же самую вину, былъ присужденъ къ годовому тюремному заключенію и въ настоящее время онъ давно уже выпущенъ на свободу, тогда какъ Сирье предстоитъ отсидѣть еще нѣсколько лѣтъ. Подобнаго рода приговоры совсѣмъ не рѣдки въ французскомъ судопроизводствѣ.
Я мало знакомъ съ французскими исправительными заведеніями и колоніями для малолѣтнихъ преступниковъ и мнѣ приходилось слышать о нихъ самые противорѣчивые отзывы. Такъ, нѣкоторые говорили мнѣ, что дѣтей тамъ обучаютъ земледѣлію и, въ общемъ, обращаются съ ними довольно сносно, особенно, съ тѣхъ поръ какъ были сдѣланы нѣкоторыя реформы; но съ другой стороны, мнѣ приходилось слышать, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ исправительной колоніи въ окрестностяхъ Клэрво, лицо, которому дѣти были сданы въ аренду государствомъ, заставляло ихъ работать черезъ силу[1], и вообще обращалось съ ними очень плохо. Во всякомъ случаѣ, мнѣ пришлось видѣть въ Ліонской тюрьмѣ изрядное количество мальчиковъ, — въ большинствѣ случаевъ „неисправимыхъ“ и бѣглецовъ изъ исправительныхъ колоній, и деморализація, развивавшаяся среди этихъ дѣтей, была поистинѣ ужасна. Подъ игомъ грубыхъ надзирателей, оставленные безъ всякаго морализующаго вліянія, они становятся впослѣдствіи постоянными обитателями тюремъ и, достигнувъ старости, неизмѣнно кончаютъ свои дни въ какой-нибудь центральной тюрьмѣ, или же въ Новой Каледоніи. По единогласному свидѣтельству надзирателей и священника тюрьмы св. Павла, эти дѣти постоянно предаются извѣстному пороку — въ спальняхъ, въ церкви, въ дворикахъ. Видя поражающее количество преступленій противъ нравственности, разбираемыхъ ежегодно во французскихъ судахъ, нужно помнить, поэтому, что само государство содержитъ въ Ліонѣ, да и въ другихъ тюрьмахъ, спеціальные разсадники этого рода преступленій. Вслѣдствіе этого, я серьезно совѣтую тѣмъ, кто занимается выработкой плановъ для законнаго истребленія рецидивистовъ въ Новой Гвинеѣ, прежде всего нанять на недѣлю-другую пистолю въ Ліонѣ и тамъ пересмотрѣть заново свои нелѣпые планы[2]. Они убѣдятся тогда, что нельзя начинать реформу человѣческаго характера, когда онъ уже сформировался, и что дѣйствительная причина рецидивизма лежитъ въ извращеніяхъ, разсадникомъ которыхъ являются тюрьмы, въ родѣ Ліонской. Съ моей же личной точки зрѣнія, — запирать сотни мальчиковъ въ такіе очаги нравственной заразы, значитъ — совершать преступленіе гораздо большее, чѣмъ какое бы то ни было изъ совершенныхъ этими несчастными дѣтьми.
Вообще, тюрьмы не учатъ людей честности и тюрьма св. Павла не представляетъ исключенія изъ общаго правила. Уроки честности, даваемые сверху, какъ увидятъ читатели, мало чѣмъ отличаются отъ тѣхъ понятій честности, которыя господствуютъ внизу, въ арестантской массѣ. Во французскихъ тюрьмахъ практикуется двѣ разныя системы снабженія арестантовъ пищей, одеждой и прочимъ. Въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ государство само является въ роли подрядчика, снабжающаго пищей, одеждой и тѣми вещами, которыя арестантъ можетъ пріобрѣтать на собственныя деньги въ тюремной лавочкѣ (хлѣбъ, сыръ, мясо; вино и табакъ для подслѣдстбенныхъ; ножички, гребешки, щетки, фуфайки, бумагу и т. д.). Въ такомъ случаѣ государство само удерживаетъ извѣстную часть (отъ 3/10 до 9/10) изъ заработка арестанта, получаемаго имъ за работу въ тюрьмѣ, исполняемую по заказу государства или для частнаго подрядчика. Три-десятыхъ этой заработной платы удерживается казной, если арестантъ находится въ предварительномъ заключеніи; пять-десятыхъ — если онъ осужденъ въ первый разъ, а 6/10, 7/10, 8/10 и 9/10, — если онъ подвергался уже тюремному заключению дважды, трижды и т. д.; но одна десятая заработной платы всегда оставляется для заключеннаго, сколько бы разъ онъ уже ни отбывалъ наказаніе. Въ другихъ тюрьмахъ снабженіе арестантовъ предоставляется частному предпринимателю, который обязанъ доставлять все, согласно правиламъ. Подрядчикъ, въ этомъ случаѣ, получаетъ вышеупомянутыя доли заработной платы и, кромѣ того, государство платитъ ему нѣсколько сантимовъ въ день за каждаго арестанта. Что же касается до тѣхъ заключенныхъ, которые работаютъ на частныхъ заказчиковъ съ воли (особенно искуссные сапожники, портные и писцы), то они обязаны платить тюремному подрядчику извѣстное „выкупное“, большею частью одинъ франкъ (сорокъ копѣекъ) въ день, — и такимъ образомъ освобождаются отъ обязательной тюремной работы[3].
Тюрьма св. Павла придерживается второй изъ указанныхъ системъ: въ ней все доставляется тюремнымъ подрядчикомъ, причемъ всѣ доставляемые продукты бываютъ наихудшаго качества. Подрядчикъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ грабитъ арестантовъ. Конечно, пища не такъ плоха, какъ она бываетъ въ русскихъ тюрьмахъ, но все же — въ достаточной степени скверна, въ особенности по сравненію съ той, которую даютъ въ Клэрво. Хлѣбъ — очень низкаго качества, а супъ и каша (ratin) изъ варенаго риса или бобовъ часто бываютъ отвратительны. Въ тюремной лавочкѣ все дорого и скверно; въ то время какъ администрація тюрьмы въ Клэрво давала намъ за 30 сантимовъ (12 копѣекъ) кусокъ хорошего бифштекса съ картофелемъ, въ Ліонской тюрьмѣ мы платили вдвое за ломоть очень сквернаго варенаго мяса, и такъ во всемъ.
Я не могу судить по моимъ личнымъ наблюденіямъ, какъ оплачиваются въ Ліонской тюрьмѣ работы; но разсказанное мною выше не внушаетъ особеннаго довѣрія къ честности всего предпріятія. Что же касается одежды, то она очень плоха и гораздо хуже по качеству той, какую я видѣлъ въ Клэрво, хотя и тамъ она достаточно плоха. Совершая ежедневную прогулку въ одномъ изъ дворовъ Ліонской тюрьмы, мнѣ часто приходилось видѣть, какъ только-что осужденные отправлялись смѣнять свою собственную одежду на арестантскую, доставляемую подрядчикомъ. Это были въ большинствѣ случаевъ рабочіе, бѣдно, но все же прилично одѣтые, какъ вообще одѣваются даже бѣднѣйшіе французскіе рабочіе. Но когда они облекались въ тюремный костюмъ: коричневую куртку, покрытую разноцвѣтными заплатами и такіе же заплатанные штаны, на шесть дюймовъ не доходящіе до громадныхъ деревянныхъ сабо, — арестанты испытывали чувство глубокаго замѣшательства въ этомъ смѣшномъ и позорномъ одѣяніи. Такимъ образомъ, первымъ шагомъ заключеннаго въ тюрьмѣ является облаченіе въ одежду, которая сама по себѣ служитъ клеймомъ униженія.
Мнѣ не пришлось ближе ознакомиться съ отношеніями между тюремной администраціей и уголовными въ Ліонскихъ тюрьмахъ. Но и того, что я видѣлъ, было совершенно достаточно, чтобы убѣдиться, что тюремные надзиратели — въ большинствѣ случаевъ старые полицейскіе сержанты — сохранили всѣ характерныя особенности прежней наполеоновской полиціи, всегда отличавшейся грубой жестокостью. Что же касается высшей тюремной администраціи, то она проникнута тѣмъ лицемѣріемъ, которое характеризуетъ правящіе классы Ліона. Приведу одинъ образчикъ. Директоръ тюрьмы многократно давалъ мнѣ формальное обѣщаніе не конфисковать моихъ писемъ, не увѣдомивъ меня каждый разъ о фактѣ конфискации. Это было все, чего я добивался въ этомъ отношеніи. Но несмотря на эти обѣщанія, нѣсколько моихъ писемъ было конфисковано, при чемъ меня не сочли нужнымъ увѣдомить объ этомъ, и моя жена, которая была въ это время больна, очень безпокоилась, не получая никакихъ извѣстій отъ меня. Одно изъ моихъ писемъ, украденныхъ такимъ манеромъ, было даже передано прокурору Фабригетъ, который читалъ его въ засѣданіи апелляціоннаго суда.
Во всякой тюремной системѣ имѣется одна особенность, на которую давно слѣдовало бы обратить вниманіе, но которую обыкновенно совершенно упускаютъ изъ вида. Руководящей идеей нашей карательной системы несомнѣнно является желаніе наказать человѣка, признаннаго „преступникомъ“; между тѣмъ, въ дѣйствительности наказаніе нѣсколькими годами тюремнаго заключенія обрушивается всей тяжестью не столько на „преступника“, сколько на людей совершенно невинныхъ, т.-е. на его жену и дѣтей. Какъ ни тяжелы условія тюремной жизни, человѣкъ такъ устроенъ, что онъ въ концѣ концовъ приспособляется къ нимъ, и разъ онъ не въ силахъ измѣнить ихъ, относится къ нимъ, какъ къ неизбѣжному злу. Но есть люди — жена и дѣти заключенныхъ, — которые никогда не могутъ примириться съ лишеніемъ того, кто былъ ихъ единственной поддержкой въ жизни. Судьи и всякаго рода законники, которые съ такимъ легкимъ сердцемъ присуждаютъ людей къ двумъ, тремъ, пяти годамъ заключенія — задумывались ли они когда-нибудь надъ судьбою жены приговореннаго? Знаютъ ли они, какъ мала пропорція женщинъ, которыя смогли бы зарабатывать болѣе 3-хъ или 4-хъ рублей въ недѣлю? И знаютъ ли они, что жить съ семьей на такой заработокъ, значитъ терпѣть суровую нищету, со всѣми ея ужасными послѣдствіями? Задумывались ли они надъ тѣми нравственными страданіями, которыя они причиняютъ женѣ арестанта: презрѣніе сосѣдей и знакомыхъ, страданія самой жены, которая естественно преувеличиваетъ въ своемъ воображеніи тягости тюремной жизни мужа, которой приходится думать не только о сегодняшнемъ днѣ, но и заглядывать постоянно въ безрадостное будущее?.. Кто измѣрилъ всѣ эти страданія и кто сосчиталъ слезы, пролитыя женами арестантовъ?
Если бы было обращено хотя бы малѣйшее вниманіе на страданія родственниковъ арестанта, то, вѣроятно, составители плановъ новѣйшихъ тюремъ устроили бы пріемныя помѣщенія какъ-нибудь иначе. Они поняли бы, что единственнымъ утѣшеніемъ жены арестанта является возможность увидѣть изрѣдка своего мужа и они не стали бы причинять ей новое и совершенно безполезное страданіе своими ухищреніями. При постройкѣ этихъ пріемныхъ залъ, все, кажется, принято во вниманіе, за исключеніемъ чувствъ жены, которой разрѣшаютъ разъ въ недѣлю взглянуть на мужа и перекинуться съ нимъ нѣсколькими словами.
Вообразите себѣ круглый сводчатый залъ, скудно освѣщенный сверху. Войдя въ него, въ пріемные часы, вы почувствуете себя буквально оглушеннымъ. Шумъ голосовъ нѣсколькихъ сотенъ людей, говорящихъ, или точнѣе кричащихъ одновременно, подымается со всѣхъ сторонъ зала, ударяясь о сводъ, который отбрасываетъ эти звуки назадъ, и они смѣшиваются съ пронзительными свистками надзирателей, скрежетомъ замковъ и звономъ ключей, образуя, въ общемъ, адскій шумъ. Ваши глаза должны сначала привыкнуть къ полумраку, прежде чѣмъ вы различите, что голоса принадлежатъ шести различнымъ группамъ женщинъ, мужчинъ и дѣтей, одновременно кричащихъ во все горло, стараясь быть услышанными тѣми, къ кому они обращаются. За этими группами вы съ трудомъ различаете вдоль стѣнъ шесть другихъ группъ человѣческихъ лицъ, которыя едва можно разсмотрѣть вслѣдствіе заграждающей ихъ проволочной сѣтки и желѣзной рѣшетки. Сначала вы не можете понять, что такое, въ сущности, происходитъ. Дѣло въ томъ, что для свиданія съ родными арестантъ вводится, вмѣстѣ съ четырмя другими товарищами по заключенію, въ маленькую темную конурку, загражденную спереди желѣзной рѣшеткой и густой проволочной сѣткой. Его родственники вводятся въ другое, подобное же помѣщеніе, также огражденное желѣзной рѣшеткой и отдѣленное отъ помѣщенія, находящагося напротивъ проходомъ около трехъ футовъ ширины, въ которомъ дежуритъ надзиратель. Такимъ образомъ, въ каждомъ помѣщеніи находятся одновременно 5 арестантовъ, а въ противоположное втискиваются около 15 мужчинъ, женщинъ и дѣтей, — ихъ родственники. Свиданія продолжаются не болѣе 15—20 минутъ; всѣ говорятъ одновременно, всѣ спѣшатъ сказать, что нужно, и среди этого шума голосовъ, изъ которыхъ каждый звучитъ все громче и громче, приходится кричать изо всѣхъ силъ, если хочешь, чтобы тебя услыхали. Послѣ нѣсколькихъ минутъ подобнаго упражненія, и я и моя жена теряли голосъ, и мы были вынуждены просто глядѣть другъ на друга безмолвно, причемъ я взлѣзалъ по рѣшеткѣ, поближе къ маленькому окошечку, освѣщавшему конуру сзади, чтобы жена моя могла по крайней мѣрѣ увидать мой профиль, слабо рисовавшійся на сѣромъ фонѣ окошечка. Уходя изъ пріемнаго покоя, она обыкновенно говорила, что подобное свиданіе является лишь мученіемъ.
Я долженъ бы былъ сказать нѣсколько словъ о „Дворцѣ Справедливости“ (Palais de Justice) въ Ліонѣ, гдѣ насъ держали десять дней во время суда надъ нами. Но при этомъ пришлось бы коснуться такихъ отвратительныхъ подробностей, что я предпочитаю перейти къ другому предмету. Достаточно упомянуть, что комнаты, въ которыхъ арестованные ожидаютъ своей очереди явиться предъ судебнымъ слѣдователемъ, бываютъ покрыты лужами всякихъ скверныхъ жидкостей, и что въ Ліонскомъ „Дворцѣ“ есть нѣсколько темныхъ камеръ, имѣющихъ поперемѣнно двоякое назначеніе: иногда онѣ служатъ ватерклозетомъ, а вслѣдъ затѣмъ, послѣ самой непритязательной очистки, въ нихъ снова помѣщаютъ арестованныхъ. Никогда въ моей жизни я не видалъ ничего столь грязнаго, какъ этотъ „Дворецъ“, который навсегда останется въ моихъ воспоминаніяхъ, какъ дворецъ всевозможной грязи. Съ чувствомъ истиннаго облегченія вернулся я изъ него въ мою пистолю, гдѣ и прожилъ еще два мѣсяца, покуда мои товарищи ходили въ апелляціонный судъ. Послѣдній, какъ и слѣдовало ожидать, подтвердилъ приговоры, произнесенные по указкѣ правительства судомъ исправительной полиціи, и нѣсколько дней спустя, т.-е. 17 марта 1883 года, ночью, съ большой таинственностью, и съ комическимъ по своей величинѣ кортежемъ полиціи, мы были отправлены на желѣзнодорожную станцію. Здѣсь насъ закупорили въ одиночные вагоны для отправки въ Maison Centrale въ Клэрво.
Приходится только удивляться, какъ всѣ усовершенствованія тюремной системы, несомнѣнно придуманныя съ цѣлью уменьшить какое-либо существующее зло, въ свою очередь, сами создаютъ новое зло и являются источникомъ новыхъ мученій для арестантовъ. Такимъ размышленіямъ я предавался, когда меня заперли въ конурѣ одиночнаго вагона, медленно катившегося по направленію въ Клэрво. Чтобы сдѣлать такой вагонъ, берутъ обыкновенный, и въ немъ строятъ изъ легкихъ перегородокъ два ряда шкафиковъ, съ проходомъ по серединѣ. Я говорю „два ряда шкафиковъ“, потому что иначе нельзя назвать эти чуланы, въ которыхъ человѣкъ долженъ сидѣть на узкой скамейкѣ, касаясь своими колѣнями двери, а своими локтями — боковыхъ стѣнъ. Не нужно быть особенно толстымъ человѣкомъ, чтобы найти затруднительнымъ какое-либо движеніе въ этомъ тѣсномъ пространствѣ, а дышать въ немъ положительно нечѣмъ. Хотя въ дверяхъ и прорѣзаны небольшія оконца, задѣланныя желѣзной решеткой, но для того, чтобы заключенные не могли видѣть другъ друга имѣется маленькое орудіе пытки въ видѣ заслонки, которую сторожа и закрываютъ, какъ только они заперли кого-нибудь въ чуланѣ. Другимъ инструментомъ мучительства служитъ желѣзная печь, помещающаяся въ проходѣ между шкафиками, особенно когда сторожа ее топятъ во всю, чтобы варить на ней свой обѣдъ. Мои товарищи по заключенію — почти всѣ рабочіе большого города, привычные къ недостатку свѣжаго воздуха въ тесныхъ мастерскихъ, еще кое-какъ могли терпѣть; но двое изъ насъ избѣжали обморока, лишь благодаря разрѣшенію выйти изъ нашихъ шкафовъ и стоять въ проходѣ. Къ счастью, наше путешествіе продолжалось всего пятнадцать часовъ; но нѣкоторымъ изъ моихъ русскихъ друзей, изгнаннымъ изъ Франціи, пришлось провести болѣе 48 часовъ въ одиночномъ вагонѣ во время путешествія изъ Парижа до Швейцарской границы, такъ какъ вагоны отцѣпляли на цѣлую ночь на нѣкоторыхъ станціяхъ, когда надзирателямъ надо было посѣтить Маконскую и другія попутныя тюрьмы.
Наиболѣе непріятнымъ, однако, является то обстоятельство, что арестанты предоставлены вполнѣ благоусмотрѣнію двухъ надзирателей; если надзиратели пожелаютъ, они могутъ надѣть наручни арестантамъ, уже запертымъ въ шкафы и они часто дѣлаютъ это безъ всякой разумной причины; мало того, они могутъ сковать ноги арестанта при помощи цѣпей, прикрѣпленныхъ къ полу шкафовъ. Все зависитъ отъ хорошего или сквернаго настроенія надзирателей и отъ глубины ихъ психологическихъ выводовъ. Въ общемъ, 15 часовъ, которые мнѣ пришлось провести въ одиночномъ вагонѣ, являются однимъ изъ наихудшихъ воспоминаній, какъ моихъ лично, такъ и моихъ товарищей, и мы всѣ были рады очутиться, наконецъ, въ одиночныхъ камерахъ тюрьмы Клэрво.
Центральная тюрьма въ Клэрво стоитъ на мѣстѣ, гдѣ когда-то возвышалось Сенъ-Бернадское аббатство. Великій монахъ двѣнадцатаго вѣка, котораго статуя, высѣченная изъ камня, до сихъ поръ виднѣется на одномъ изъ окрестныхъ холмовъ, съ руками, простертыми по направленію къ тюрьмѣ, хорошо выбралъ мѣсто для монастыря; онъ стоялъ въ прекрасной маленькой долинѣ, снабженной превосходной ключевой водой, при выходѣ долины на равнину, орошаемую рѣкою Aube. Громадные лѣса до сихъ поръ покрываютъ низкіе склоны холмовъ, изъ которыхъ добываютъ хорошій строевой камень. Нѣсколько известковыхъ печей и кузнечныхъ заводовъ разбросаны вокругъ, и желѣзная дорога изъ Парижа въ Бельфоръ проходитъ теперь въ двухъ верстахъ отъ тюрьмы.
Во время великой революціи аббатство было конфисковано государствомъ, и его обширныя и солидныя зданія были обращены, въ первые годы девятнадцатаго вѣка, въ Депо для нищихъ. Позднѣе они получили другое назначеніе и, наконецъ, теперь бывшее аббатство превращено въ „Домъ заключенія и исправленія“ („Maison de Détention et de Correction“), вмѣщающій около 1400, а иногда даже 2000 арестантовъ. Это — одна изъ самыхъ большихъ тюремъ во Франціи. Ея внѣшняя ограда (mur d’enceinte), громадная каменная постройка около 20 футовъ высоты, тянется на пять верстъ. Внутри ея помещаются не только тюремныя зданія и дома, занятые администраціей, но также и казармы для солдатъ, огороды и даже хлѣбныя поля. Зданія, собственно тюрьмы, съ ея многочисленными мастерскими занимаютъ квадратъ въ 1200 футъ по каждой сторонѣ и окружены другой, еще болѣе высокой, двойной стѣной (mur de roude), внутри которой стоятъ караульные часовые.
Высокія трубы, изъ которыхъ днемъ и ночью вылетаютъ клубы дыма, ритмическій шумъ машинъ, который слышится до поздней ночи, придаютъ тюрьмѣ видъ маленькаго мануфактурнаго городка. И дѣйствительно, за тюремными стѣнами находится больше мастерскихъ, чѣмъ во многихъ маленькихъ городахъ. Такъ, въ тюрьмѣ имѣется громадная мастерская для изготовленія желѣзныхъ кроватей и желѣзной мебели, освѣщаемая электричествомъ, и въ которой работаетъ болѣе 400 человѣкъ; имѣются мастерскія для выдѣлки бархата, суконъ и холста; для выдѣлки картинныхъ рамъ, зеркалъ, и деревянныхъ метровъ; для граненія стекла и выдѣлки всякаго рода дамскихъ бездѣлушекъ изъ перламутра; каменотесный дворъ, паровая мельница и множество мелкихъ мастерскихъ; вся одежда арестантовъ выдѣлывается ими самими. Механизмы приводятся въ движеніе четырьмя могучими паровыми машинами и турбиной. Громадный огородъ и хлѣбное поле, а также маленькіе огороды, даваемые каждому надзирателю и служащимъ тюрьмы, находятся внутри ея стѣнъ и обрабатываются заключенными.
Не видавши самому, трудно вообразить, какая масса подготовленій и расходовъ необходимы для помѣщенія и занятія работой 1400 арестантовъ. Несомнѣнно, что государство никогда бы не рѣшилось на такіе огромные расходы, если бы не нашло готовыхъ зданій въ старыхъ аббатствахъ, въ Клэрво, Сенъ-Мишелѣ и другихъ мѣстахъ. Но все же едва ли ему удалось бы организовать такую обширную систему продуктивнаго труда, если бы оно не привлекло частныхъ подрядчиковъ, сдавая имъ арестантскій трудъ по очень низкой цѣнѣ, въ ущербъ свободной частной промышленности. И при всемъ томъ текущіе расходы государства по содержанію Клэрвской и другихъ тюремъ этого рода — должны быть очень высоки. Многочисленная и дорогая администрація (70 надзирателей, которые получаютъ пищу и квартиру, съ жалованьемъ отъ 450 до 560 руб. въ годъ; кромѣ того, при тюрьмѣ всегда находится рота солдатъ), которая должна ложиться тяжелымъ бременемъ на тюремный бюджетъ, не говоря уже о расходахъ на центральную администрацію, по перевозкѣ арестантовъ, на госпитали и т. д. Очевидно, что упомянутый выше вычетъ извѣстной доли изъ заработка арестантовъ, который, въ общемъ, не превышаетъ копѣекъ тридцати въ день на человѣка, едва ли покрываетъ всѣ эти громадные расходы.
Не касаясь политическихъ, которыхъ изрѣдка посылаютъ въ Клэрво, здѣсь имѣются двѣ различныя категоріи заключенныхъ. Большинство состоитъ изъ уголовныхъ, осужденныхъ болѣе, чѣмъ на одинъ годъ тюремнаго заключенія, но безъ каторжныхъ работъ (присужденные къ послѣднимъ посылаются въ Новую Каледонію); но кромѣ уголовныхъ, въ Клэрво обыкновенно содержится нѣсколько десятковъ солдатъ, такъ наз. détentionnaires, осужденныхъ военными судами. Эти арестанты — печальный продуктъ нашей системы военщины. Солдатъ, оскорбившій унтеръ-офицера или офицера, присуждается обыкновенно къ смертной казни. Но если будетъ доказано, что онъ былъ вызванъ на это оскорбленіе, какъ это бываетъ въ большинствѣ случаевъ, смертную казнь замѣняютъ двадцати-лѣтнимъ тюремнымъ заключеніемъ, и его посылаютъ въ Клэрво. Я не знаю, какъ это случается, но имѣются такіе détentionnaires, которымъ приходится отсиживать двойные и тройные сроки наказанія, вѣроятно за оскорбленія, нанесенныя начальству уже во время нахожденія ихъ въ тюрьмѣ. Во время нашего пребыванія въ Клэрво, много говорили объ одномъ такомъ арестантѣ, которому было около сорока лѣтъ отъ роду, и которому, въ общемъ, приходилось отсидѣть еще 65 лѣтъ; ему нужно было дожить до ста слишкомъ лѣтъ, чтобы отбыть весь срокъ наказанія. Въ день національнаго праздника, 14-го іюля, ему было сбавлено сразу 25 лѣтъ наказанія, по декрету президента республики; но все же ему оставалось еще около сорока лѣтъ заключенія. Это можетъ показаться невѣроятнымъ, но это — фактъ.
Всякому понятна нелѣпость подобныхъ приговоровъ, и поэтому военные-заключенные избавлены отъ тѣхъ суровостей, которымъ подвергаются прочіе заключенные. Они свободны отъ обязательнаго труда и работаютъ въ мастерскихъ только въ томъ случаѣ, если сами желаютъ этого. Имъ даютъ лучшую, по сравненію съ другими арестантами, сѣрую одежду и позволяютъ покупать вино изъ тюремнаго склада. Тѣ изъ нихъ, кто не ходитъ на работы, занимаютъ отдѣльное помѣщеніе и проводятъ цѣлые годы въ совершенной бездѣятельности. Легко можно себѣ представить, чѣмъ могутъ заниматься человѣкъ тридцать солдатъ, проведшихъ нѣсколько лѣтъ въ казармахъ и запертыхъ теперь лѣтъ на двадцать въ тюрьму, гдѣ они не заняты никакимъ умственнымъ или физическимъ трудомъ. Ихъ помѣщеніе пользуется, поэтому, такой репутаціей, что тюремное начальство было бы радо, если бы его постигла „небесная кара“, въ родѣ той, которая уничтожила библейскіе города.
Что же касается уголовныхъ, то они подчинены системѣ принудительной работы и абсолютнаго молчанія. Послѣднее, впрочемъ, настолько не свойственно человѣческой природѣ, что отъ него пришлось болѣе или менѣе отказаться. Совершенно предупредить разговоры заключенныхъ между собою, во время работъ въ мастерскихъ, — фактически невозможно. А если бы администрація пожелала не допускать разговоровъ во время отдыха отъ работъ, или болтовни въ спальняхъ, ей пришлось бы устроить штаты надзирателей и прибѣгнуть къ самымъ суровымъ наказаніямъ. Поэтому, во время нашего пребыванія въ Клэрво, система абсолютнаго молчанія приходила въ упадокъ, и въ настоящее время арестантамъ, сколько мнѣ извѣстно, запрещаются лишь громкіе разговоры и ссоры.
Рано утромъ — въ пять часовъ лѣтомъ и въ шесть зимою — раздается звонъ колокола. Заключенные должны немедленно подняться съ постелей, свернуть свои тюфяки и сойти внизъ во дворъ, гдѣ они выстраиваются рядами, разбиваясь на отряды по мастерскимъ, съ надзирателемъ во главѣ каждаго отряда. По приказанію надзирателя, они маршируютъ гуськомъ, медленными шагами, по направленію къ мастерскимъ; надзиратель громко выкрикиваетъ: „разъ, два! разъ, два!“ и топотъ тяжелыхъ, деревянныхъ башмаковъ мѣрно звучитъ въ согласіи съ командой. Нѣсколько минутъ спустя раздаются свистки паровыхъ машинъ, и въ мастерскихъ начинается работа. Въ девять часовъ (лѣтомъ — въ половинѣ девятаго) работа пріостанавливается на часъ, и заключенные маршируютъ въ столовыя. Здѣсь они усаживаются на скамейки, расположенныя такъ, чтобы арестанты могли видѣть лишь спины сидящихъ впереди, и получаютъ завтракъ. Въ десять часовъ они возвращаются въ мастерскія и работаютъ до двѣнадцати часовъ, когда дается десятиминутный отдыхъ; потомъ опять работаютъ до половины третьяго, когда всѣ арестанты, моложе 35 лѣтъ и не получившіе никакого образованія, посылаются на одинъ часъ въ школу.
Въ четыре часа заключенные получаютъ обѣдъ; онъ занимаетъ полчаса, послѣ чего начинается прогулка по двору. Арестантовъ опять выстраиваютъ гуськомъ и они медленно маршируютъ кругомъ двора, подъ неизмѣнный крикъ надзирателя: „разъ, два!“ Эти прогулки называютъ на тюремномъ языкѣ: „faire la gucue de saucissons“. Въ 5 часовъ опять начинается работа и продолжается до 8 часовъ вечера лѣтомъ, и до наступленія ночи въ другія времена года.
Какъ только машины останавливаютъ — обыкновенно въ шесть часовъ вечера, и даже раньше, отъ сентября до марта, — арестантовъ запираютъ въ спальни. Имъ приходится тогда лежать въ кроватяхъ отъ половины седьмого вечеромъ до шести часовъ утра и я думаю, что эти часы насильственнаго отдыха являются для арестанта наиболѣе тяжелымъ временемъ. Правда, имъ позволяется читать въ кроватяхъ до двухъ часовъ, но этимъ позволеніемъ могутъ пользоваться лишь тѣ, которыхъ кровати стоятъ вблизи газовыхъ рожковъ. Въ девять часовъ вечера свѣтъ уменьшается. Въ теченіе ночи каждая спальня остается подъ наблюденіемъ privôts, назначаемыхъ изъ числа самихъ арестантовъ и получающихъ тѣмъ больше красныхъ нашивокъ на рукава куртокъ, чѣмъ усерднѣе они шпіонятъ и доносятъ на своихъ товарищей.
По воскресеньямъ работа прекращается. Арестанты проводятъ весь день во дворахъ тюрьмы, если позволяетъ погода, или въ мастерскихъ, гдѣ они могутъ читать и разговаривать — только не громко, — или въ школьныхъ комнатахъ, гдѣ они пишутъ письма. Оркестръ, составленный изъ тридцати человѣкъ, играетъ во дворѣ и на полчаса выходитъ изъ-за тюремной ограды въ cour d’honneur, т.-е. дворъ, занятый зданіями администраціи; въ это же время пожарная команда производитъ ученіе. Въ 6 часовъ всѣ должны быть въ кровати.
Помимо заключенныхъ, занятыхъ работами въ мастерскихъ, имѣется еще такъ наз. вольная бригада, т.-е. арестанты, производящіе различныя работы за стѣнами самой тюрьмы, но все же внутри главнаго огражденія; они занимаются починками, малярной работой, пилкой дровъ и т. д. Они же обрабатываютъ огороды тюрьмы и надзирателей, получая за это плату, не превышающую франка въ день. Нѣкоторыхъ изъ нихъ посылаютъ также въ лѣсъ для рубки дровъ, или же на очистку канала и тому подобныя работы. Въ этихъ случаяхъ не опасаются побѣговъ, такъ какъ во внѣшнюю бригаду назначаютъ только тѣхъ, кому остается пробыть въ Клэрво всего одинъ или два мѣсяца.
Такова обычная жизнь тюрьмы, тянущаяся годами, безъ малѣйшаго измѣненія и дѣйствующая удручающе на заключенныхъ, именно своей монотоностью и отсутствіемъ новыхъ впечатлѣній; жизнь, которую человѣкъ можетъ выносить цѣлые годы, но которая, если у него нѣтъ другой цѣли, кромѣ самого процесса жизни, превращаетъ его въ покорную машину, лишенную своей воли; жизнь, которая заканчивается притупленіемъ лучшихъ качествъ человѣческой природы и развитіемъ наихудшихъ ея сторонъ; жизнь, которая, если она продлится долгіе годы, дѣлаетъ бывшаго заключеннаго совершенно неспособнымъ къ сожительству въ обществѣ вольныхъ людей.
Что же касается насъ, политическихъ, то мы были подчинены спеціальнымъ правиламъ: мы были поставлены въ положеніе арестантовъ, находящихся въ предварительномъ заключеніи, и съ тѣхъ поръ этотъ порядокъ примѣнялся къ попадавшимъ въ Клерво анархистамъ изъ процесса тридцати, Герцогу Орлеанскому и соціалистамъ, приговореннымъ за противувоенную пропаганду. Мы ходили въ собственной одеждѣ; насъ не принуждали бриться, и намъ разрѣшено было курить. Намъ было отведено три помѣстительныхъ залы и одна отдѣльная комната, поменьше, для меня; въ наше распоряженіе былъ также предоставленъ маленькій садикъ, саженъ въ двадцать длины и сажени четыре ширины, въ которомъ мы занимались огородничествомъ на узкой полоскѣ земли вдоль стѣны и, на собственномъ опытѣ, могли убѣдиться въ благодѣяніяхъ усиленной обработки почвы. Если бы я перечислилъ все количество овощей, которыя мы выращивали изъ года въ годъ, въ нашемъ огородѣ, занимавшемъ менѣе 60-ти квадратныхъ аршинъ, меня, вѣроятно, упрекнули бы въ преувеличеніи.
Насъ не заставляли работать, но мои товарищи — всѣ рабочіе, оставившіе дома семьи безъ всякихъ средствъ, очень рады были всякой ручной работѣ. Они пробовали шить дамскіе корсеты, для одного подрядчика въ Клэрво, но вскорѣ бросили эту работу, видя, что, за вычетомъ 3/10 изъ ихъ заработка въ пользу казны, они не смогутъ зарабатывать болѣе десяти-двѣнадцати копѣекъ въ день. Вслѣдъ за тѣмъ они принялись за работы изъ перламутра, хотя онѣ оплачивались немногимъ лучше предыдущей, но заказы были случайные, и ихъ обыкновенно хватало всего на нѣсколько дней — въ недѣлю. Перепроизводство вызвало затишье въ этомъ ремеслѣ, а другими работами нельзя было заниматься въ нашихъ камерахъ, такъ какъ какое-либо сношеніе съ уголовными было строго запрещено.
Такимъ образомъ, главными занятіями моихъ товарищей было чтеніе и изученіе иностранныхъ языковъ. Рабочіе могутъ учиться лишь тогда, когда они попадаютъ въ тюрьму, и мои товарищи учились очень серьезно. Изученіе языковъ сопровождалось большимъ успѣхомъ, и я съ радостью убѣдился въ Клэрво на практическомъ примѣрѣ, въ справедливости моего утвержденія, основаннаго ранѣе на теоретическихъ выводахъ, — а именно, что русскіе вовсе не являются единственнымъ народомъ, который съ легкостью можетъ научиться иностраннымъ языкамъ. Мои французскіе товарищи съ большой легкостью изучали англійскій, нѣмецкій, итальянскій и испанскій языки; нѣкоторые изъ нихъ успѣли овладѣть во время двухлѣтняго заключенія въ Клэрво двумя иностранными языками. Переплетничество было нашимъ любимымъ занятіемъ. Въ началѣ мы употребляли инструменты, сдѣланные нами самими изъ кусковъ желѣза и дерева, а вмѣсто прессовъ пользовались тяжелыми камнями и маленькими столярными зажимами. Когда же, въ концѣ второго года заключенія, мы позволили наконецъ завести настоящіе инструменты, всѣ товарищи научились переплету съ той легкостью, съ какой вообще интеллигентные рабочіе обучаются новому ремеслу, и большинство изъ насъ достигло совершенства въ этомъ искусствѣ.
Въ нашихъ помѣщеніяхъ всегда находился спеціальный надзиратель и, какъ только мы выходили во дворъ, онъ неизмѣнно усаживался на ступеняхъ у двери. Ночью насъ запирали по меньшей мѣрѣ на шесть или семь замковъ, и все же каждые два часа являлась къ намъ кучка надзирателей и они подходили къ каждой кровати, освѣщая спящаго фонаремъ въ лицо, дабы убѣдиться, что никто изъ насъ не исчезъ. Самый строгій, никогда не ослабляемый надзоръ, возможный лишь потому, что всѣ надзиратели стоятъ другъ за друга, практикуется надъ заключенными, какъ только они выходятъ изъ спаленъ. Въ теченіе двухъ лѣтъ я встрѣчалъ мою жену въ маленькой комнаткѣ, въ стѣнахъ тюрьмы, возлѣ караулки, и, захвативъ съ собой какого-либо изъ болѣвшихъ товарищей, мы выходили втроемъ на прогулку въ уединенный маленькій садикъ директора или въ большой огородъ; и никогда, въ теченіи этихъ двухъ лѣтъ, надзиратель, сопровождавшій насъ въ этихъ прогулкахъ, не упустилъ меня изъ виду, хотя бы только на пять минутъ. Такъ смотрѣли за всѣми въ этой громадной тюрьмѣ.
Газеты не допускались въ наше помѣщеніе, за исключеніемъ научныхъ періодическихъ изданій и иллюстрированныхъ еженедѣльниковъ. Лишь на второй годъ нашего заключенія, намъ разрѣшили получать безцвѣтный „Petit Journal“ и правительственную газету, издававшуюся въ Ліонѣ. Соціалистическая литература, конечно, не допускалась, и я не могъ получить даже одну изъ книгъ, написанныхъ мною самимъ. Что же касается литературныхъ работъ, то всѣ рукописи, которыя я посылалъ изъ тюрьмы, подвергались строжайшему контролю. Статьи, посвященныя соціальнымъ вопросамъ, и въ особенности касавшіяся русскихъ дѣлъ, не выпускались за тюремныя стѣны. Уголовнымъ преступникамъ разрѣшается писать письма разъ въ мѣсяцъ и то лишь къ ближайшимъ роднымъ, но намъ разрѣшалось корреспондировать съ нашими друзьями, сколько намъ было угодно, однако, всѣ письма, какъ посылаемыя такъ и получаемыя, подвергались самой придирчивой цензурѣ, что вызывало постоянныя столкновенія съ тюремной администраціей.
Пища, по моему мнѣнію, давалась въ недостаточномъ количествѣ. Дневной раціонъ состоялъ главнымъ образомъ изъ хлѣба, котораго выдавалось по 850 граммовъ (1¾ фунта) въ день на человѣка. Хлѣбъ — сѣраго цвѣта (изъ ржи и пшеницы), очень хорошаго качества, и если арестантъ жалуется, что обычной порціи для него недостаточно, ему прибавляютъ одинъ или два такихъ хлѣба въ недѣлю. Завтракъ состоитъ изъ супа, свареннаго изъ небольшого количества овощей, воды и американскаго свинаго сала, при чемъ послѣднее нерѣдко бываетъ не свѣжимъ и прогорьклымъ. На обѣдъ дается тотъ же супъ съ прибавленіемъ тарелки (2 унцовъ) вареной фасоли, риса, чечевицы или картофеля. Дважды въ недѣлю дается мясной супъ; въ этихъ случаяхъ бульонъ дается на завтракъ, а во время обѣда, вмѣсто супа, арестанты получаютъ 2 унца варенаго мяса. Вслѣдствіе такой скудной діеты, арестанты принуждены прикупать себѣ пищу въ тюремной лавочкѣ, гдѣ они могутъ получать за очень сходную цѣну (отъ 3-хъ до 8 копѣекъ) небольшія порціи сыра, сосисокъ, свинаго мяса, требухи, а также молока, фигъ, варенья, а лѣтомъ и фруктовъ. Эта дополнительная пища является прямо необходимой для поддержанія силъ; но многіе изъ арестантовъ, въ особенности люди пожилые, зарабатываютъ такъ мало, что, послѣ отчисленія извѣстнаго процента заработка въ казну, они не могутъ тратить даже пяти копѣекъ въ день на покупки въ лавочкѣ. Я прямо удивляюсь, какъ они ухитряются существовать.
Въ Клэрво арестанты заняты двумя родами работъ. Нѣкоторые изъ нихъ работаютъ для казны, занимаясь выдѣлкой холста, сукна и одежды для арестантовъ, или же служатъ въ самой тюрьмѣ, въ качествѣ столяровъ, маляровъ, бухгалтеровъ, госпитальныхъ служителей и т. п. Всѣ они зарабатываютъ отъ 30 к. до 40 копѣекъ въ день. Но большинство работаетъ для частныхъ предпринимателей, въ вышеупомянутыхъ мастерскихъ. Ихъ заработная плата, опредѣляемая Коммерческою Палатою въ Троа (Troyes), подвержена значительнымъ колебаніямъ и въ общемъ очень низка, особенно въ тѣхъ ремеслахъ, гдѣ невозможно установить опредѣленную скалу заработной платы, вслѣдствіе большого разнообразія вырабатываемыхъ образчиковъ и большого раздѣленія труда. Очень многіе зарабатываютъ всего (отъ 25 до 30 копѣекъ) въ день; только при выдѣлкѣ желѣзныхъ кроватей заработокъ доходитъ до 80 копѣекъ, а иногда даже болѣе. Я высчиталъ, что средній заработокъ 125 арестантовъ, занятыхъ въ различныхъ ремеслахъ, не превышаетъ 44-хъ копѣекъ въ день. Но эта цифра все-таки выше средней, такъ какъ значительное количество арестантовъ зарабатываютъ не болѣе 28-и и даже 20-и копѣекъ въ день, особенно въ мастерскихъ для выдѣлки носковъ, куда дряхлыхъ стариковъ посылаютъ умирать отъ чахотки, быстро развивающейся отъ пыли.
Конечно, можно указать на разныя причины въ объясненіе такой низкой заработной платы; такъ, напримѣръ, необходимо принять во вниманіе низкое качество тюремной работы, колебаніе рыночныхъ цѣнъ и т. п. Но не должно забывать и того обстоятельства, что подрядчики, наживающіе крупныя состоянія на арестантскомъ трудѣ, вовсе не рѣдкость; и поэтому арестанты, въ свою очередь, правы, утверждая, что ихъ грабятъ, платя имъ всего нѣсколько копѣекъ за 12-ти часовый трудъ. Подобная плата тѣмъ болѣе не достаточна, что половина ея, а иногда и больше половины, отбирается казной, въ то время какъ пища, даваемая той же казной арестантамъ, выдается въ черезчуръ малыхъ количествахъ, въ особенности если принять во вниманіе, что арестантамъ приходится тяжело работать.
Если арестантъ, прежде чѣмъ онъ попалъ въ центральную тюрьму, былъ уже разъ осужденъ, а это случается очень часто, и если его заработокъ равенъ 40 копѣйкамъ въ день, то казна отбираетъ шесть-десятыхъ, т.-е. 24 копѣйки, а остальныя 16 копѣекъ дѣлятся на двѣ равныя части, изъ которыхъ одна отчисляется въ резервный фондъ арестанта и выдается ему въ день его освобожденія, другая же, т.-е. 8 копѣекъ, записывается на его текущій счетъ и можетъ быть расходуема на покупки въ тюремной лавочкѣ. Но, очевидно, что рабочій не можетъ жить и работать, тратя лишь 8 копѣекъ на добавочную пищу. Вслѣдствіе этого введена система „наградъ“, которыя колеблются между рублемъ и тремя въ мѣсяцъ, и эти награды цѣликомъ заносятся на текущій счетъ арестанта. Система наградъ очевидно скоро привела къ различнаго рода злоупотребленіямъ. Возьмемъ, для примѣра, опытнаго рабочаго, который подвергнутъ осужденію въ третій разъ, и изъ заработка котораго казна удерживаетъ семь-десятыхъ. Предположимъ далѣе, что его задѣльная плата доходитъ въ теченіе мѣсяца до 20-ти рублей. Государство беретъ изъ этого заработка 14 рублей, и такимъ образомъ, на его текущій счетъ можетъ быть выписано только 3 рубля. Въ виду этого арестантъ предлагаетъ подрядчику оцѣнить его работу лишь въ 10 рублей, но зато выписать ему 5 руб. „наградныхъ“. Подрядчикъ принимаетъ это предложеніе, и казнѣ изъ заработка арестанта достается всего 7 рублей; подрядчикъ вмѣсто 20 р. платитъ за работу лишь 15 руб., а арестантъ, помимо 1 р. 50 к., записанныхъ на его текущей счетъ, получаетъ туда-же еще 5 рублей наградныхъ; такъ что приходъ на его текущій счетъ доходитъ до 6 р. 50 к., вмѣсто трехъ. Такимъ образомъ всѣ удовлетворены и если казна теряетъ на этой операціи 7 рублей, — ma foi, tant pis! Тѣмъ хуже для нея!
Дѣла заключенныхъ обстоятъ еще хуже, если принять во вниманіе великаго соблазнителя рода человѣческаго — табакъ. Куреніе строго воспрещается въ тюрьмѣ, и курильщики наказываются штрафами отъ 20 копѣекъ до 2-хъ рублей, — всякій разъ, когда ихъ поймаютъ на мѣстѣ преступленія. Но, не смотря на это, почти всѣ въ тюрьмѣ курятъ или жуютъ табакъ. Табакъ является мѣновой цѣнностью и притомъ столь высокой, что одна папироска, т.-е. нѣсколько затяжекъ, оцѣнивается въ 8 копѣекъ, а за пакетъ табаку, стоющій въ вольной продажѣ 20 копѣекъ, платятъ 2 рубля и даже болѣе, если случается недохватка. Этотъ драгоцѣнный продуктъ имѣетъ такую высокую цѣнность въ тюрьмѣ, что каждую щепотку табаку сначала жуютъ, потомъ высушиваютъ и курятъ и, наконецъ, употребляютъ самый пепелъ въ видѣ нюхательнаго табаку. Понятно, что находятся подрядчики работъ, знающіе, какъ эксплоатировать эту человѣческую слабость и платящіе за половину работъ табакомъ по вышеуказаннымъ цѣнамъ; находятся и среди надзирателей люди, небрезгующіе этой прибыльной торговлей. Вообще, запрещеніе курить — является источникомъ столь многихъ золъ, что французская тюремная администрація, вѣроятно, вскорѣ послѣдуетъ примѣру нѣмецкой и разрѣшитъ продажу табаку въ тюремныхъ лавочкахъ. Такая мѣра несомнѣнно поведетъ и къ уменьшенію числа курильщиковъ среди арестантовъ.Мы прибыли въ Клэрво въ довольно благопріятный моментъ. Вся старая тюремная администрація была недавно уволена, и обращеніе съ арестантами приняло менѣе жестокій характеръ. За годъ или за два до нашего прибытія, одинъ заключенный былъ убитъ въ одиночной камерѣ. Надзиратели убили его ключами. Согласно оффиціальному отчету, арестантъ самъ покончилъ съ собой, повѣсившись; но тюремный докторъ отказался подписать этотъ отчетъ и подалъ отдѣльное заявленіе, въ которомъ указалъ, что, по его мнѣнію, арестантъ былъ убитъ. Это обстоятельство повело къ радикальной реформѣ въ дѣлѣ обращенія съ арестантами и я съ удовольствіемъ отмѣчаю, что въ Клэрво отношенія между заключенными и надзирателями были несравненно лучше, чѣмъ въ Ліонѣ. Меньше было грубости и больше проявленій человѣчности, чѣмъ я ожидалъ встрѣтить это, не смотря на то, что сама по себѣ система очень скверна и неминуемо влечетъ за собой самые гибельные результаты.
Конечно, сравнительно благопріятный вѣтеръ, вѣявшій въ то время надъ Клэрво, можетъ очень быстро измѣниться къ худшему. Малѣйшій признакъ бунта можетъ вызвать крутой поворотъ, тѣмъ болѣе, что имѣется не мало надзирателей и тюремныхъ инспекторовъ, вздыхающихъ по „старой системѣ“, которая до сихъ поръ остается въ ходу въ другихъ французскихъ тюрьмахъ. Такъ напримѣръ, когда мы были уже въ Клэрво, былъ присланъ туда арестантъ изъ Пуасси, центральной тюрьмы, находящейся вблизи Парижа. Онъ находилъ приговоръ суда не справедливымъ и по цѣлымъ днямъ громко кричалъ въ своей одиночкѣ. Собственно говоря, у него были всѣ признаки начинающагося безумія. Но тюремное начальство въ Пуасси, чтобы заставить его замолчать, не нашло ничего лучшаго, какъ ставить у дверей его камеры пожарную машину и окачивать его водой; затѣмъ его оставляли, совершенно мокраго, въ его одиночкѣ, не смотря на зимній холодъ. Нужно было вмѣшательство прессы, чтобы директоръ тюрьмы въ Пуасси, виновный въ этомъ варварствѣ, былъ смѣщенъ. Многочисленные бунты, возникавшіе въ 1883—1885 годахъ, почти во всѣхъ французскихъ тюрьмахъ, показываютъ, впрочемъ, что „старая система“ до сихъ поръ въ полномъ ходу.
Я сказалъ выше, что отношеніе между арестантами и надзирателями въ Клэрво были лучше, чѣмъ въ Ліонѣ. Много главъ можно было бы посвятить этому предмету, но я постараюсь быть по возможности краткимъ и укажу лишь на главные черты. Несомнѣнно, что долгая совместная жизнь надзирателей и самый характеръ ихъ службы развили между ними извѣстный корпоративный духъ, вслѣдствіе чего они дѣйствуютъ съ замѣчательнымъ единодушіемъ по отношенію къ заключеннымъ. Какъ только человѣка привозятъ въ Клэрво, мѣстные надзиратели сейчасъ же спрашиваютъ у привезшихъ новичка, soumis ou insoumis, т.-е. отличается-ли онъ покорностью или, напротивъ, строптивостью? Если отвѣтъ дается благопріятный, то жизнь заключеннаго можетъ быть сравнительно сносной; въ противномъ же случаѣ, ему не скоро придется разстаться съ тюрьмой и, даже когда его выпустятъ на волю, онъ обыкновенно выходитъ съ разстроеннымъ здоровьемъ и съ такой злобой противъ общества, что вскорѣ опять попадаетъ въ тюрьму, гдѣ и оканчиваетъ свои дни — если только его не сошлютъ въ Новую Каледонію.
Если арестантъ аттестуется надзирателями, какъ „непокорный“, на него сыплется градъ наказаній, снова и снова. Если онъ заговоритъ въ рядахъ, хотя бы и не громче другихъ, выговоръ будетъ сдѣланъ ему въ такой формѣ, что онъ отвѣтитъ и будетъ за это наказанъ, и каждое наказаніе будетъ настолько по своей тяжести несоотвѣтственно проступку, что онъ будетъ протестовать всякій разъ, и за это его накажутъ вдвое. — „У насъ, если кто разъ попалъ въ исправительное отдѣленіе, то, какъ только его выпустятъ оттуда, онъ черезъ нѣсколько дней опять попадетъ туда“. Такъ говорятъ надзиратели, даже наиболѣе добродушные изъ нихъ. А наказаніе исправительнымъ отдѣленіемъ — далеко не изъ легкихъ.
Людей тамъ не бьютъ; ихъ не сваливаютъ пинками на полъ. Мы черезчуръ цивилизованы для подобныхъ жестокостей. Наказаннаго человѣка просто ведутъ въ одиночное отдѣленіе и запираютъ въ одиночку. Въ ней ничего нѣтъ: ни кровати, ни скамейки. На ночь дается тюфякъ, а свою одежду арестантъ долженъ выставлять за двери одиночки. Пища состоитъ только изъ хлѣба и воды. Какъ только утромъ раздается звонъ тюремнаго колокола, арестанта выводятъ въ особый сарай, и тамъ онъ долженъ — ходить. Ничего больше! но наша утонченная цивилизація сумѣла обратить въ пытку даже это естественное движеніе. Тихимъ, мѣрнымъ шагомъ, подъ неизмѣнные крики: „un deux, un deux“, несчастные должны ходить весь день, гуськомъ, вдоль стѣнъ сарая. Они шагаютъ такимъ образомъ двадцать минутъ; затѣмъ слѣдуетъ перерывъ, во время котораго они должны просидѣть десять минутъ неподвижно, каждый на своей пронумерованной тумбѣ, послѣ чего они опять начинаютъ ходить двадцать минутъ. И такая мука продолжается весь день, покуда гудятъ машины мастерскихъ; и наказаніе длится не день, и не два; оно длится долгіе мѣсяцы, иногда годы. Оно такъ ужасно, что несчастные умоляютъ объ одномъ: „позвольте возвратиться въ мастерскія“. — „Хорошо, мы это увидимъ недѣли черезъ двѣ, или черезъ мѣсяцъ“, — таковъ обычный отвѣтъ. Но проходятъ двѣ недѣли, затѣмъ другія двѣ недѣли, а несчастный арестантъ все продолжаетъ прогуливаться по двѣнадцати и тринадцати часовъ въ день. Наконецъ онъ не выдерживаетъ и начинаетъ громко кричать въ своей камерѣ и оскорблять надзирателей. Тогда его возводятъ въ званіе „мятежника“, — званіе чрезвычайно опасное для всякаго, попавшаго въ руки надзирателей: онъ сгніетъ въ одиночкѣ и будетъ ходить долгіе годы. За непослушаніе ему удвоятъ и утроятъ срокъ заключенія въ Клерво, а если онъ бросится на надзирателя, съ намѣреніемъ его убить, то его приговорятъ къ каторгѣ, но не отправятъ въ Новую Каледонію: онъ все-таки долженъ будетъ отбыть сперва весь срокъ въ Клерво. Онъ останется въ своей одиночкѣ и будетъ попрежнему ходить вокругъ нумерованныхъ тумбъ… Въ нашу бытность въ Клерво одинъ арестантъ, крестьянинъ, не видя выхода изъ этого ужаснаго положенія, предпочелъ отравиться; онъ съѣдалъ всѣ свои изверженія и скоро умеръ въ ужасныхъ мученіяхъ.
Когда я выходилъ съ моей женой на прогулку въ саду, находящемся недалеко отъ одиночнаго отдѣленія, до насъ иногда доносились оттуда ужасные, отчаянные крики. Моя жена, услыхавъ ихъ въ первый разъ, испуганная и дрожащая, хватала меня за руку, и я разсказалъ ей, что это — крики арестанта, котораго обливали водой изъ пожарной машины въ Пуасси и котораго, вопреки закону, перевели теперь сюда въ Клэрво. Иногда по два, по три дня безъ перерыва онъ кричалъ: „Vaches, gredin, assassins“! (vaches — коровой, — на тюремномъ жаргонѣ называютъ надзирателя), или же онъ громко выкрикивалъ исторію своего осужденія, пока не падалъ въ изнеможеніи на полъ. Онъ, конечно, протестовалъ противъ заключенія въ исправительномъ отдѣленіи въ Клэрво и громко заявлялъ, что онъ убьетъ надзирателя, лишь бы не оставаться всю жизнь въ одиночной камерѣ. Затѣмъ, на два мѣсяца онъ утихъ. Тюремный инспекторъ намекнулъ ему, что, можетъ быть, послѣ 14-го іюля ему позволятъ идти въ мастерскія. Но вотъ прошелъ и національный праздникъ 14-го іюля, а несчастнаго все-таки не освободили. Тогда онъ дошелъ до отчаянія: онъ рыдалъ, ругалъ и всячески оскорблялъ надзирателей, разрушалъ деревянныя части своей камеры и, наконецъ, былъ посаженъ въ карцеръ, гдѣ ему надѣли тяжелые кандалы на руки и на ноги. Я самъ не видалъ этихъ кандаловъ, но когда онъ опять появился въ одиночномъ отдѣленіи, онъ громко выкрикивалъ, что его держали въ темномъ карцерѣ два мѣсяца въ такихъ тяжелыхъ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, что онъ не могъ двигаться. Онъ тогда былъ уже полусумасшедшій и его будутъ держать въ одиночной камерѣ, пока онъ не помѣшается окончательно… Тогда его подвергнуть всѣмъ тѣмъ мученіямъ, которыя приходится претерпѣвать сумасшедшимъ въ тюрьмахъ и въ домахъ для умалишенныхъ…
И вотъ, громадная задача, — какъ положить конецъ всѣмъ подобнымъ жестокостямъ, — стоитъ передъ нами во всей полнотѣ. Отношенія между тюремной администраціей и заключенными въ Клэрво не проникнуты той грубостью, которая характеризуетъ русскія тюрьмы.
А между тѣмъ общепринятая система тюремнаго заключенія неизбѣжно доводитъ до такихъ результатовъ. Они являются роковымъ послѣдствіемъ самой системы. Но ради чего людей подвергаютъ такимъ мученіямъ? Что достигается такими страданіями? Въ какомъ направленіи искать разрѣшенія громадной задачи, представляемой нашею системою наказаній и тюремъ? Таковы вопросы, возникающіе сами собой у каждаго добросовѣстнаго наблюдателя.
Примѣчанія
править- ↑ См. приложеніе C.
- ↑ Законъ о рецидивистахъ, проведенный министерствомъ Вальдеко-Руссо, поистинѣ ужасенъ. Смертность же въ Новой Гвинеѣ, куда ссылаютъ рецидивистовъ, такова, что каждый годъ умираетъ одна — треть ссыльныхъ. Такъ гласилъ одинъ оффиціальный отчетъ.
- ↑ Такъ какъ во Франціи народъ никогда не ломаетъ хлѣба, а всегда рѣжетъ его маленькими кусочками, то для арестантовъ заготовляютъ особые маленькіе складные ножи, тупые, съ закругленнымъ концомъ и безъ пружины, удерживающей лезвіе открытымъ.
