говорили объ одномъ такомъ арестантѣ, которому было около сорока лѣтъ отъ роду, и которому, въ общемъ, приходилось отсидѣть еще 65 лѣтъ; ему нужно было дожить до ста слишкомъ лѣтъ, чтобы отбыть весь срокъ наказанія. Въ день національнаго праздника, 14-го іюля, ему было сбавлено сразу 25 лѣтъ наказанія, по декрету президента республики; но все же ему оставалось еще около сорока лѣтъ заключенія. Это можетъ показаться невѣроятнымъ, но это — фактъ.
Всякому понятна нелѣпость подобныхъ приговоровъ, и поэтому военные-заключенные избавлены отъ тѣхъ суровостей, которымъ подвергаются прочіе заключенные. Они свободны отъ обязательнаго труда и работаютъ въ мастерскихъ только въ томъ случаѣ, если сами желаютъ этого. Имъ даютъ лучшую, по сравненію съ другими арестантами, сѣрую одежду и позволяютъ покупать вино изъ тюремнаго склада. Тѣ изъ нихъ, кто не ходитъ на работы, занимаютъ отдѣльное помѣщеніе и проводятъ цѣлые годы въ совершенной бездѣятельности. Легко можно себѣ представить, чѣмъ могутъ заниматься человѣкъ тридцать солдатъ, проведшихъ нѣсколько лѣтъ въ казармахъ и запертыхъ теперь лѣтъ на двадцать въ тюрьму, гдѣ они не заняты никакимъ умственнымъ или физическимъ трудомъ. Ихъ помѣщеніе пользуется, поэтому, такой репутаціей, что тюремное начальство было бы радо, если бы его постигла „небесная кара“, въ родѣ той, которая уничтожила библейскіе города.
Что же касается уголовныхъ, то они подчинены системѣ принудительной работы и абсолютнаго молчанія. Послѣднее, впрочемъ, настолько не свойственно человѣческой природѣ, что отъ него пришлось болѣе или менѣе отказаться. Совершенно предупредить разговоры заключенныхъ между собою, во время работъ въ мастерскихъ, — фактически невозможно. А если бы администрація пожелала не допускать разговоровъ во время отдыха отъ работъ, или болтовни въ спальняхъ, ей пришлось бы устроить штаты надзирателей и прибѣгнуть къ самымъ суровымъ наказаніямъ. Поэтому, во время нашего пребыванія въ Клэрво, система абсолютнаго молчанія при-
говорили об одном таком арестанте, которому было около сорока лет от роду, и которому, в общем, приходилось отсидеть еще 65 лет; ему нужно было дожить до ста слишком лет, чтобы отбыть весь срок наказания. В день национального праздника, 14-го июля, ему было сбавлено сразу 25 лет наказания, по декрету президента республики; но всё же ему оставалось еще около сорока лет заключения. Это может показаться невероятным, но это — факт.
Всякому понятна нелепость подобных приговоров, и поэтому военные заключенные избавлены от тех суровостей, которым подвергаются прочие заключенные. Они свободны от обязательного труда и работают в мастерских только в том случае, если сами желают этого. Им дают лучшую, по сравнению с другими арестантами, серую одежду и позволяют покупать вино из тюремного склада. Те из них, кто не ходит на работы, занимают отдельное помещение и проводят целые годы в совершенной бездеятельности. Легко можно себе представить, чем могут заниматься человек тридцать солдат, проведших несколько лет в казармах и запертых теперь лет на двадцать в тюрьму, где они не заняты никаким умственным или физическим трудом. Их помещение пользуется, поэтому, такой репутацией, что тюремное начальство было бы радо, если бы его постигла «небесная кара», вроде той, которая уничтожила библейские города.
Что же касается уголовных, то они подчинены системе принудительной работы и абсолютного молчания. Последнее, впрочем, настолько не свойственно человеческой природе, что от него пришлось более или менее отказаться. Совершенно предупредить разговоры заключенных между собою, во время работ в мастерских, — фактически невозможно. А если бы администрация пожелала не допускать разговоров во время отдыха от работ, или болтовни в спальнях, ей пришлось бы устроить штаты надзирателей и прибегнуть к самым суровым наказаниям. Поэтому, во время нашего пребывания в Клэрво, система абсолютного молчания при-
