ціи, и нѣсколько дней спустя, т.-е. 17 марта 1883 года, ночью, съ большой таинственностью, и съ комическимъ по своей величинѣ кортежемъ полиціи, мы были отправлены на желѣзнодорожную станцію. Здѣсь насъ закупорили въ одиночные вагоны для отправки въ Maison Centrale въ Клэрво.
Приходится только удивляться, какъ всѣ усовершенствованія тюремной системы, несомнѣнно придуманныя съ цѣлью уменьшить какое-либо существующее зло, въ свою очередь, сами создаютъ новое зло и являются источникомъ новыхъ мученій для арестантовъ. Такимъ размышленіямъ я предавался, когда меня заперли въ конурѣ одиночнаго вагона, медленно катившегося по направленію въ Клэрво. Чтобы сдѣлать такой вагонъ, берутъ обыкновенный, и въ немъ строятъ изъ легкихъ перегородокъ два ряда шкафиковъ, съ проходомъ по серединѣ. Я говорю „два ряда шкафиковъ“, потому что иначе нельзя назвать эти чуланы, въ которыхъ человѣкъ долженъ сидѣть на узкой скамейкѣ, касаясь своими колѣнями двери, а своими локтями — боковыхъ стѣнъ. Не нужно быть особенно толстымъ человѣкомъ, чтобы найти затруднительнымъ какое-либо движеніе въ этомъ тѣсномъ пространствѣ, а дышать въ немъ положительно нечѣмъ. Хотя въ дверяхъ и прорѣзаны небольшія оконца, задѣланныя желѣзной решеткой, но для того, чтобы заключенные не могли видѣть другъ друга имѣется маленькое орудіе пытки въ видѣ заслонки, которую сторожа и закрываютъ, какъ только они заперли кого-нибудь въ чуланѣ. Другимъ инструментомъ мучительства служитъ желѣзная печь, помещающаяся въ проходѣ между шкафиками, особенно когда сторожа ее топятъ во всю, чтобы варить на ней свой обѣдъ. Мои товарищи по заключенію — почти всѣ рабочіе большого города, привычные къ недостатку свѣжаго воздуха въ тесныхъ мастерскихъ, еще кое-какъ могли терпѣть; но двое изъ насъ избѣжали обморока, лишь благодаря разрѣшенію выйти изъ нашихъ шкафовъ и стоять въ проходѣ. Къ счастью, наше путешествіе продолжалось всего пятнадцать часовъ; но нѣкоторымъ изъ моихъ русскихъ друзей, изгнаннымъ изъ Франціи,
ции, и несколько дней спустя, т. е. 17 марта 1883 года, ночью, с большой таинственностью, и с комическим по своей величине кортежем полиции, мы были отправлены на железнодорожную станцию. Здесь нас закупорили в одиночные вагоны для отправки в Maison Centrale в Клэрво.
Приходится только удивляться, как все усовершенствования тюремной системы, несомненно придуманные с целью уменьшить какое-либо существующее зло, в свою очередь, сами создают новое зло и являются источником новых мучений для арестантов. Таким размышлениям я предавался, когда меня заперли в конуре одиночного вагона, медленно катившегося по направлению в Клэрво. Чтобы сделать такой вагон, берут обыкновенный, и в нём строят из легких перегородок два ряда шкафиков, с проходом по середине. Я говорю «два ряда шкафиков», потому что иначе нельзя назвать эти чуланы, в которых человек должен сидеть на узкой скамейке, касаясь своими коленями двери, а своими локтями — боковых стен. Не нужно быть особенно толстым человеком, чтобы найти затруднительным какое-либо движение в этом тесном пространстве, а дышать в нём положительно нечем. Хотя в дверях и прорезаны небольшие оконца, заделанные железной решеткой, но для того, чтобы заключенные не могли видеть друг друга имеется маленькое орудие пытки в виде заслонки, которую сторожа и закрывают, как только они заперли кого-нибудь в чулане. Другим инструментом мучительства служит железная печь, помещающаяся в проходе между шкафиками, особенно когда сторожа её топят вовсю, чтобы варить на ней свой обед. Мои товарищи по заключению — почти все рабочие большого города, привычные к недостатку свежего воздуха в тесных мастерских, еще кое-как могли терпеть; но двое из нас избежали обморока, лишь благодаря разрешению выйти из наших шкафов и стоять в проходе. К счастью, наше путешествие продолжалось всего пятнадцать часов; но некоторым из моих русских друзей, изгнанным из Франции,
