В Бейруте, в консульстве я случайно встретил своего старого знакомого, инженера Петра Сергеича Сычёва. Кто-то внушил ему мысль проехаться в Сирию и Палестину.
— Удивительная, интересная страна! — восклицал Сычёв. — Точно я на Марс приехал. Вот рад, что вас встретил! Вы, ведь, стали совсем арабом, обжились здесь… Возьмите меня под своё покровительство. Я еду в Баальбек, хочу осмотреть чудо древнего строительства.
Пётр Сергеич был человек неглупый, образованный; в женском обществе очень вежливый и деликатный, но в мужском — пошловат и грязноват. Я был рад возможности поговорить о русской жизни и согласился проехать с Сычёвым в Баальбек, хотя бывал там раньше не однократно.
Наутро мы сидели в вагоне французской железной дороги и поднимались на Ливан. Поезд метался между апельсинными и лимонными садами, среди виноградников и красноватых скал Ливана. Чем выше мы поднимались, тем шире развёртывалось перед нашими глазами синее полотно Средиземного моря.
— Вы не поверите, какое это наслаждение путешествовать там, где тебя никто не знает и где с тебя не спрашивается никакого этикета. Точно вновь родился. Вы, поди, здесь из себя грансиньеров разыгрываете. Как же! Все вас знают. Вы — такая шишка… Ну, а мне здесь одно удовольствие. Никаких условностей, никакой этой лжи, что надоела до-смерти на родине. А что главное, — говоришь ты вслух на своём родном языке, и никто тебя не понимает. Что хочешь говори. И мыслей таить не нужно… Вот наслаждение!
Сначала мы с Петром Сергеичем сидели в купе вдвоём, но на одной станции, недалеко от Бейрута, к нам села какая-то барышня. Длинное, сдавленное с боков, лошадиное лицо, с длинными, крупными, выдающимися вперёд, как у грызуна, зубами. Глаза близорукие, выпуклые, тусклые. Стан сухой, деревянный.
Сычёв сразу признал в ней англичанку.