Въ густомъ лѣсу стоялъ замокъ Гогенрегель, окруженный рвами и бойницами. Тамъ жилъ старый графъ, старая графиня и ихъ молодой сынъ Ульрихъ. Жили они просто, какъ живали отцы и дѣды. Въ молодости старый графъ не разъ ходилъ на войну съ своимъ королемъ и дома усмирялъ взбунтовавшихся бродягъ и разбойниковъ. Теперь онъ занимался только охотой, а графиня Матильда блюла хозяйство или вышивала ризы и пелены для сосѣдней церкви. Ульрихъ былъ ихъ послѣднимъ сыномъ. Молодому графу было всего 10 лѣтъ. Сестеръ у него не было, а старшіе два брата почили въ бояхъ. Ульриха воспитывали въ добрыхъ старинныхъ правилахъ и онъ росъ юношей храбрымъ, благочестивымъ и послушнымъ. Всего больше онъ любилъ, возвратясь съ охоты, сѣсть на маленькую скамейку у ногъ матери и слушать, какъ та поетъ подъ арфу старыя пѣсни о рыцаряхъ, королевскихъ дочеряхъ, феяхъ и Дѣвѣ Маріи. У Ульриха были длинные золотистые кудри, голубые глаза и маленькій розовый ротъ, но если лицомъ онъ и былъ похожъ на дѣвушку, то духъ у него былъ мужественный и воинственный.
Когда ему минуло 17 лѣтъ, онъ сказалъ отцу, что ему неприлично сидѣть все время за печкой и что онъ хочетъ, какъ отцы и дѣды, пойти по бѣлому свѣту искать счастья, показать свою удаль и прославить рыцарское званіе. Отцу было жалко оставаться вдвоемъ съ графиней Матильдой въ старомъ замкѣ, но онъ, какъ добрый рыцарь, понималъ Ульриха и сталъ снаряжать его въ путь. Когда уже осѣдланные кони ржали на дворѣ, а люди, которые должны были ѣхать съ Ульрихомъ, сидѣли уже въ сѣдлахъ, старый графъ подозвалъ сына и сказалъ ему:
— Сынъ мой, ты отлично знаешь всѣ рыцарскія правила, но въ пути бываютъ такіе случаи, когда нѣтъ времени вспоминать всѣ предписанія. Помни только главное: освобождай угнетенныхъ, не воруй, не лги и не допускай неправеднаго суда. Остальное все придетъ само собою. Теперь прощай. Богъ вѣсть, увидимся-ли мы въ этомъ мірѣ. Мое благословеніе тебѣ сопутствуетъ. Я увѣренъ, что ты не уронишь высокаго званія рыцаря и славнаго имени Гогенрегель.
Ульрихъ поцѣловалъ руку матери и отца, вложилъ ногу въ стремя и выѣхалъ изъ родительскаго двора. Въѣхавъ на пригорокъ, откуда видно было крыльцо замка и бѣлый платокъ, которымъ махала графиня Матильда, онъ долго смотрѣлъ туда и рукою слалъ поцѣлуи, межъ-тѣмъ какъ золотистые волосы его раздувались отъ вѣтра. Такъ Ульрихъ уѣхалъ изъ родительскаго дома.
Долгое время они ѣхали безъ всякихъ приключеній, такъ-что молодой графъ могъ подумать, что они отправляются на охоту. Шумѣли деревья, по болотамъ цвѣли незабудки, пѣли птицы, изрѣдка пробѣгали серны — больше ничего. Подъ вечеръ шестого дня они услышали громкіе стоны, и, подъѣхавъ къ мѣсту, откуда они раздавались, увидѣли человѣка, привязаннаго къ дереву. Онъ былъ совсѣмъ голый съ смуглымъ тѣломъ и всклокоченной черной бородою. Прежде всего графъ Ульрихъ разсѣкъ мечомъ веревки, связывавшія незнакомца, затѣмъ сталъ разспрашивать, какимъ образомъ тотъ очутился въ такомъ странномъ положеніи. Увидя, что съ нимъ говорятъ пріѣзжіе, мужчина съ бородой разсказалъ, что его привязали къ дереву его же братья изъ боязни, что онъ донесетъ отцу, какъ они сговаривались отравить послѣдняго, чтобы получить наслѣдство. Подѣлившись съ незнакомцемъ одеждой и накормивъ его, Ульрихъ и его спутники отправились дальше, благодаря Небо за начало рыцарскихъ подвиговъ.
Не доѣзжая до ближайшаго города, они замѣтили много людей въ-одиночку, по-двое и цѣлыми партіями, шедшихъ въ одномъ съ ними направленіи. Чѣмъ ближе они подъѣзжали къ городу, тѣмъ толпа все увеличивалась, а когда они въѣхали въ улицы, то едва могли двигаться впередъ отъ массы народа, спѣшившаго на городскую площадь. Всѣ лавки и частныя квартиры были заперты и въ окнахъ виднѣлись только няньки съ грудными дѣтьми, да больные, которые, будучи оставлены дома, смотрѣли на улицу. Хотя обѣдня еще не отошла, но церкви были пусты, даже нищихъ не было, а пѣвчіе поминутно вертѣли головами, чтобы хотя однимъ глазомъ увидѣть въ открытую дверь, что дѣлается на площади. На площади происходилъ судъ. Передъ судьей стояли сѣдой старикъ въ богатыхъ одеждахъ и молодая женщина въ черномъ. У старика выраженіе лица было спокойное и недоброе, а молодая женщина была очень блѣдна, красива и все время плакала и крестилась. Они судились о какихъ-то земляхъ, которыя старикъ за долги хотѣлъ оттягать отъ дамы, а у той онѣ были послѣднія. Но, вѣроятно, за этимъ дѣломъ крылась другая какая-нибудь болѣе важная вражда, потому что иначе нельзя было себѣ объяснить общаго волненія по поводу столь обычнаго дѣла. Старикъ предъявлялъ расписки и документы, а дама, поднявъ глаза къ небу и заливаясь слезами, увѣряла, что она ничего не подписывала, и что это не иначе, какъ колдовство. Судья былъ, повидимому, человѣкъ черствый, потому что онъ вѣрилъ больше словамъ, написаннымъ на бумагѣ, нежели слезамъ и клятвамъ бѣдной женщины. Онъ такъ и рѣшилъ дѣло въ пользу старика. Тогда Ульрихъ со своими людьми подъѣхалъ къ судейскому мѣсту и сказалъ, положивъ руку на рукоять своего меча:
Это дѣло темное, господинъ судья, а потому я предлагаю прибѣгнуть къ Божьему суду. Пусть со стороны истца явится противникъ и я хоть сейчасъ же готовъ сразиться съ нимъ въ защиту обижаемой дамы…
Всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на Ульриха, потому что онъ никому не былъ извѣстенъ, а дама въ черномъ сказала ему:
— Спаси тебя Богъ, добрый юноша. Ты, конечно, ангелъ, котораго Господь послалъ въ мою защиту. Я увѣрена, что ты съумѣешь постоять за правду и награжу тебя, какъ могу и какъ ты хочешь.
Ульрихъ поцѣловалъ у нея руку и отвѣтилъ:
— Я тоже увѣренъ, что Господь, Который читаетъ въ сердцахъ людей, покажетъ, на чьей сторонѣ правда, а мнѣ достаточной наградой будетъ сознаніе, что я сдѣлалъ доброе дѣло и предотвратилъ зло.
На слѣдующее утро былъ поединокъ. Со стороны старика вышелъ его внукъ, совсѣмъ еще мальчикъ, котораго Ульрихъ безъ труда побѣдилъ, и молодая дама, которую звали Эдитой, не только получила обратно свои земли, но ей была дана даже часть земель старика, въ видѣ вознагражденія за неправильный искъ, Ульриха нѣсколько удивило, что его побѣда не была встрѣчена восторженными криками собравшагося народа, а, наоборотъ, всѣ въ глубокомъ молчаніи разступились, чтобы дать ему проѣхать обратно. И когда они ѣхали изъ города, то люди, которыхъ они обгоняли, говорили, показывая на него:
— Вотъ тотъ неизвѣстный рыцарь, который сражался за Эдиту.
Одинъ изъ крестьянъ, узнавъ, что ихъ путь лежитъ мимо его деревни, довольно дальней, просилъ завести туда мѣшокъ, указавъ притомъ, въ какой избѣ его оставить. Ульрихъ согласился, а крестьянинъ взялъ съ него обѣщаніе, что онъ не будетъ смотрѣть, что находится въ этомъ мѣшкѣ. Графъ согласился и поѣхалъ дальше. Они ѣхали сильною рысью, потому что уже темнѣло, а къ тому же въ городѣ они забыли запастись провизіей, такъ что у нихъ не было ни корки хлѣба, ни глотка вина. Было уже совсѣмъ темно, какъ вдругъ лошадь Ульриха остановилась и, захрапѣвъ, не хотѣла итти дальше. Ульрихъ спѣшился и, наклонившись, ощупалъ человѣка, который лежалъ поперекъ дороги и тихонько стоналъ. Ульрихъ насилу добился отвѣта, изъ котораго узналъ, что на этого человѣка по пути въ городъ напали разбойники, изранивъ, ограбили и бросили здѣсь на дорогѣ. Онъ уже второй день лежитъ не ѣвши и ждетъ, когда смерть придетъ взять его, или какой-нибудь добрый прохожій ему поможетъ.
— Глотокъ вина и небольшой кусокъ хлѣба возстановили сразу-бы мои силы, — такъ говорилъ больной. Но, такъ какъ у Ульриха не было ни того, ни другого, то онъ послалъ одного изъ своихъ верховыхъ, чтобы тотъ досталъ въ ближайшей деревнѣ ѣду и вино, а кстати бы завезъ и крестьянскій мѣшокъ, который имъ былъ порученъ. Верховой поскакалъ въ глухую ночь, а умирающій все стоналъ и метался. Наконецъ, подъ утро онъ умеръ, когда верховой вернулся съ хлѣбомъ и виномъ. Умершаго привязали къ сѣдлу, а вернувшійся человѣкъ сказалъ:
— А знаете-ли вы, графъ, что въ томъ мѣшкѣ, который я отвозилъ, былъ какъ разъ боченокъ съ виномъ и пять свѣжихъ хлѣбовъ? Если-бы мы посмотрѣли раньше, человѣкъ могъ-бы не умереть.
— Но этого мы не знали, а если-бы и знали, то не могли-бы взять, потому что это было не наше и, взявъ его, мы бы совершили кражу у человѣка, довѣрившаго намъ свое добро.
Пріѣхавши въ деревню, они отдали покойника его родственникамъ, которыхъ скоро нашли и узнали, что всѣ окрестности въ страхѣ отъ ужаснаго разбойника, который грабитъ и убиваетъ всѣхъ встрѣчныхъ, угоняетъ скотъ и поджигаетъ хутора.
— Мы его разъ изловили и привязали къ дереву, не захотѣли кровь проливать. А жалко, что не убили, потому что какой-то негодяй его освободилъ и онъ теперь еще болѣе свирѣпствуетъ.
— А каковъ онъ былъ съ виду? — спросилъ молодой графъ.
— Высокій мужикъ, борода черная, тѣло темное.
Ульрихъ промолчалъ, а крестьяне ему дальше разсказываютъ:
— Теперь у насъ еще другая забота. Не знаемъ, какъ и быть. У насъ былъ очень хорошій господинъ: добрый и справедливый, а теперь, мы слышали, былъ въ городѣ судъ и присудили насъ дамѣ Эдитѣ, а эта Эдита — не дама, а просто, простите, чертовка. Она пятерыхъ мужей отравила, ростовщица и мошенница, да къ тому-же и колдовствомъ занимается. Мы думали, что ее судья совсѣмъ засудитъ и радовались этому, но явился какой-то рыцарь, за Эдиту заступился и вышло все наоборотъ. Да и то сказать: рыцарь былъ пріѣзжій, а госпожа Эдита извѣстная комедіантка, напустила на себя кротости, расплакалась, — онъ и повѣрилъ, а намъ теперь за его довѣрчивость придется своими боками расплачиваться. Прямо хоть живымъ въ гробъ ложись.
Тягостно было Ульриху это слышать. Онъ былъ юноша добрый и совѣстливый и зналъ, что правила, по которымъ онъ поступалъ, были правила хорошія и честныя, — отчего же все выходило, будто на смѣхъ? Да на смѣхъ было-бы еще ничего, а то отъ его поступковъ происходило настоящее зло и онъ не только не поправлялъ, а портилъ все, куда ни вмѣшивался. Всѣ эти мысли очень разстроили графа и онъ пошелъ на берегъ рѣки, чтобъ его обдуло вѣтеркомъ. Рѣка была очень узенькая и быстрая, — вродѣ водопада, — такъ что постоянно урчала между камней. Высокіе берега были покрыты лѣсомъ, вдали кричала кукушка. Графъ все думалъ о рыцарскихъ правилахъ, слушая ропотъ волнъ, и незамѣтно для себя заснулъ. Онъ почувствовалъ, что кто-то трогаетъ его за руку, открылъ глаза и замѣтилъ, что все лицо его мокро отъ слезъ, а передъ собою увидѣлъ крестьянскаго парня. Парень ему говоритъ:
— Не надо, господинъ, вечеромъ спать надъ рѣкою, а то тебя русалки за ноги въ воду утащатъ. Да о чемъ ты плачешь? Или тебѣ во снѣ что приснилось? Или о мамашѣ вспомнилъ?
Графъ ему отвѣчаетъ:
— Пусть-бы ужъ меня лучше русалки утащили: все равно никакого прока нѣтъ. — И все парню разсказалъ, какъ было дѣло. Парень выслушалъ и говоритъ:
— Дѣйствительно, дѣло плохо, но ты тутъ не виноватъ. Я пастухъ, человѣкъ простой, у меня какія правила? Если куртка продралась, нужно отдать зашить. Если обѣдъ готовъ — нужно бабу похвалить, а не готовъ — ту же бабу побить надо; которая корова бодливая — надо рога спилить. У меня никакихъ правилъ нѣтъ. Иногда какъ-будто совсѣмъ одно и то же дѣло, а поступаешь по-разному, потому что смотришь на человѣка, а не на себя; скажу къ примѣру: два человѣка просятъ у тебя денегъ, одному дашь, другому нѣтъ, потому что знаешь, на что имъ нужно, — ты о нихъ думаешь, а если бы ты о себѣ думалъ, тебѣ не нужно было-бы и знать, зачѣмъ имъ деньги, — сдѣлалъ доброе дѣло и слава Богу! Правила твои — хорошія правила, да они, какъ готовый сапогъ, не на всякую ногу влезутъ.
Правила, молъ, у меня хорошія, я ихъ исполняю свято, а что изъ этого выйдетъ, это — уже не мое дѣло. Такъ могутъ безсердечные лѣнтяи говорить, а ты, по виду, человѣкъ совѣстливый и безпокойный. Вѣдь правила созданы для человѣка, а не человѣкъ для правилъ.
У меня правилъ нѣтъ, а сидитъ въ сердцѣ, ужъ не знаю кто, ангелъ-ли, духъ-ли какой, который мнѣ говоритъ, какъ въ данную минуту, въ данномъ дѣлѣ, съ даннымъ человѣкомъ я поступать долженъ.
— Ты внимательно слушай твоего ангела и, если ангелъ съ правилами заспоритъ, то какъ-бы они ни были хороши, всѣ правила выброси. А то, что ты до сихъ поръ сдѣлалъ, объ этомъ не печалься; если можешь, поправь, и впередъ не дѣлай, а жалѣть о томъ, чего не вернуть, это — только время терять, а его у насъ очень мало.
Когда Ульрихъ очнулся, никакого пастуха не было, а только шумѣла рѣка, да вдали кричала кукушка. И онъ не зналъ, пастухъ-ли съ нимъ говорилъ, ангелъ-ли бесѣдовалъ, былъ-ли это — рокотъ рѣки, или просто во снѣ все приснилось.
