В густом лесу стоял замок Гогенрегель, окружённый рвами и бойницами. Там жил старый граф, старая графиня и их молодой сын Ульрих. Жили они просто, как живали отцы и деды. В молодости старый граф не раз ходил на войну с своим королём и дома усмирял взбунтовавшихся бродяг и разбойников. Теперь он занимался только охотой, а графиня Матильда блюла хозяйство или вышивала ризы и пелены для соседней церкви. Ульрих был их последним сыном. Молодому графу было всего 10 лет. Сестёр у него не было, а старшие два брата почили в боях. Ульриха воспитывали в добрых старинных правилах и он рос юношей храбрым, благочестивым и послушным. Всего больше он любил, возвратясь с охоты, сесть на маленькую скамейку у ног матери и слушать, как та поёт под арфу старые песни о рыцарях, королевских дочерях, феях и Деве Марии. У Ульриха были длинные золотистые кудри, голубые глаза и маленький розовый рот, но если лицом он и был похож на девушку, то дух у него был мужественный и воинственный.
Когда ему минуло 17 лет, он сказал отцу, что ему неприлично сидеть всё время за печкой и что он хочет, как отцы и деды, пойти по белому свету искать счастья, показать свою удаль и прославить рыцарское звание. Отцу было жалко оставаться вдвоём с графиней Матильдой в старом замке, но он, как добрый рыцарь, понимал Ульриха и стал снаряжать его в путь. Когда уже осёдланные кони ржали на дворе, а люди, которые должны были ехать с Ульрихом, сидели уже в сёдлах, старый граф подозвал сына и сказал ему:
— Сын мой, ты отлично знаешь все рыцарские правила, но в пути бывают такие случаи, когда нет времени вспоминать все предписания. Помни только главное: освобождай угнетённых, не воруй, не лги и не допускай неправедного суда. Остальное всё придёт само собою. Теперь прощай. Бог весть, увидимся ли мы в этом мире. Моё благословение тебе сопутствует. Я уверен, что ты не уронишь высокого звания рыцаря и славного имени Гогенрегель.
Ульрих поцеловал руку матери и отца, вложил ногу в стремя и выехал из родительского двора. Въехав на пригорок, откуда видно было крыльцо замка и белый платок, которым махала графиня Матильда, он долго смотрел туда и рукою слал поцелуи, меж тем как золотистые волосы его раздувались от ветра. Так Ульрих уехал из родительского дома.
Долгое время они ехали без всяких приключений, так что молодой граф мог подумать, что они отправляются на охоту. Шумели деревья, по болотам цвели незабудки, пели птицы, изредка пробегали серны — больше ничего. Под вечер шестого дня они услышали громкие стоны, и, подъехав к месту, откуда они раздавались, увидели человека, привязанного к дереву. Он был совсем голый со смуглым телом и всклокоченной чёрной бородою. Прежде всего граф Ульрих рассёк мечом верёвки, связывавшие незнакомца, затем стал расспрашивать, каким образом тот очутился в таком странном положении. Увидя, что с ним говорят приезжие, мужчина с бородой рассказал, что его привязали к дереву его же братья из боязни, что он донесёт отцу, как они сговаривались отравить последнего, чтобы получить наследство. Поделившись с незнакомцем одеждой и накормив его, Ульрих и его спутники отправились дальше, благодаря Небо за начало рыцарских подвигов.
Не доезжая до ближайшего города, они заметили много людей в одиночку, по двое и целыми партиями, шедших в одном с ними направлении. Чем ближе они подъезжали к городу, тем толпа всё увеличивалась, а когда они въехали в улицы, то едва могли двигаться вперёд от массы народа, спешившего на городскую площадь. Все лавки и частные квартиры были заперты и в окнах виднелись только няньки с грудными детьми, да больные, которые, будучи оставлены дома, смотрели на улицу. Хотя обедня ещё не отошла, но церкви были пусты, даже нищих не было, а певчие поминутно вертели головами, чтобы хотя одним глазом увидеть в открытую дверь, что делается на площади. На площади происходил суд. Перед судьёй стояли седой старик в богатых одеждах и молодая женщина в чёрном. У старика выражение лица было спокойное и недоброе, а молодая женщина была очень бледна, красива и всё время плакала и крестилась. Они судились о каких-то землях, которые старик за долги хотел оттягать от дамы, а у той они были последние. Но, вероятно, за этим делом крылась другая какая-нибудь более важная вражда, потому что иначе нельзя было себе объяснить общего волнения по поводу столь обычного дела. Старик предъявлял расписки и документы, а дама, подняв глаза к небу и заливаясь слезами, уверяла, что она ничего не подписывала, и что это не иначе, как колдовство. Судья был, по-видимому, человек чёрствый, потому что он верил больше словам, написанным на бумаге, нежели слезам и клятвам бедной женщины. Он так и решил дело в пользу старика. Тогда Ульрих со своими людьми подъехал к судейскому месту и сказал, положив руку на рукоять своего меча:
Это дело тёмное, господин судья, а потому я предлагаю прибегнуть к Божьему суду. Пусть со стороны истца явится противник и я хоть сейчас же готов сразиться с ним в защиту обижаемой дамы…
Все с удивлением смотрели на Ульриха, потому что он никому не был известен, а дама в чёрном сказала ему:
— Спаси тебя Бог, добрый юноша. Ты, конечно, ангел, которого Господь послал в мою защиту. Я уверена, что ты сумеешь постоять за правду и награжу тебя, как могу и как ты хочешь.
Ульрих поцеловал у неё руку и ответил:
— Я тоже уверен, что Господь, который читает в сердцах людей, покажет, на чьей стороне правда, а мне достаточной наградой будет сознание, что я сделал доброе дело и предотвратил зло.
На следующее утро был поединок. Со стороны старика вышел его внук, совсем ещё мальчик, которого Ульрих без труда победил, и молодая дама, которую звали Эдитой, не только получила обратно свои земли, но ей была дана даже часть земель старика, в виде вознаграждения за неправильный иск, Ульриха несколько удивило, что его победа не была встречена восторженными криками собравшегося народа, а, наоборот, все в глубоком молчании расступились, чтобы дать ему проехать обратно. И когда они ехали из города, то люди, которых они обгоняли, говорили, показывая на него:
— Вот тот неизвестный рыцарь, который сражался за Эдиту.
Один из крестьян, узнав, что их путь лежит мимо его деревни, довольно дальней, просил завести туда мешок, указав притом, в какой избе его оставить. Ульрих согласился, а крестьянин взял с него обещание, что он не будет смотреть, что находится в этом мешке. Граф согласился и поехал дальше. Они ехали сильною рысью, потому что уже темнело, а к тому же в городе они забыли запастись провизией, так что у них не было ни корки хлеба, ни глотка вина. Было уже совсем темно, как вдруг лошадь Ульриха остановилась и, захрапев, не хотела идти дальше. Ульрих спешился и, наклонившись, ощупал человека, который лежал поперёк дороги и тихонько стонал. Ульрих насилу добился ответа, из которого узнал, что на этого человека по пути в город напали разбойники, изранив, ограбили и бросили здесь на дороге. Он уже второй день лежит не евши и ждёт, когда смерть придёт взять его, или какой-нибудь добрый прохожий ему поможет.
— Глоток вина и небольшой кусок хлеба восстановили сразу бы мои силы, — так говорил больной. Но, так как у Ульриха не было ни того, ни другого, то он послал одного из своих верховых, чтобы тот достал в ближайшей деревне еду и вино, а кстати бы завёз и крестьянский мешок, который им был поручен. Верховой поскакал в глухую ночь, а умирающий всё стонал и метался. Наконец, под утро он умер, когда верховой вернулся с хлебом и вином. Умершего привязали к седлу, а вернувшийся человек сказал:
— А знаете ли вы, граф, что в том мешке, который я отвозил, был как раз бочонок с вином и пять свежих хлебов? Если бы мы посмотрели раньше, человек мог бы не умереть.
— Но этого мы не знали, а если бы и знали, то не могли бы взять, потому что это было не наше и, взяв его, мы бы совершили кражу у человека, доверившего нам своё добро.
Приехавши в деревню, они отдали покойника его родственникам, которых скоро нашли и узнали, что все окрестности в страхе от ужасного разбойника, который грабит и убивает всех встречных, угоняет скот и поджигает хутора.
— Мы его раз изловили и привязали к дереву, не захотели кровь проливать. А жалко, что не убили, потому что какой-то негодяй его освободил и он теперь ещё более свирепствует.
— А каков он был с виду? — спросил молодой граф.
— Высокий мужик, борода чёрная, тело тёмное.
Ульрих промолчал, а крестьяне ему дальше рассказывают:
— Теперь у нас ещё другая забота. Не знаем, как и быть. У нас был очень хороший господин: добрый и справедливый, а теперь, мы слышали, был в городе суд и присудили нас даме Эдите, а эта Эдита — не дама, а просто, простите, чертовка. Она пятерых мужей отравила, ростовщица и мошенница, да к тому же и колдовством занимается. Мы думали, что её судья совсем засудит и радовались этому, но явился какой-то рыцарь, за Эдиту заступился и вышло всё наоборот. Да и то сказать: рыцарь был приезжий, а госпожа Эдита известная комедиантка, напустила на себя кротости, расплакалась, — он и поверил, а нам теперь за его доверчивость придётся своими боками расплачиваться. Прямо хоть живым в гроб ложись.
Тягостно было Ульриху это слышать. Он был юноша добрый и совестливый и знал, что правила, по которым он поступал, были правила хорошие и честные, — отчего же всё выходило, будто на смех? Да на смех было бы ещё ничего, а то от его поступков происходило настоящее зло и он не только не поправлял, а портил всё, куда ни вмешивался. Все эти мысли очень расстроили графа и он пошёл на берег реки, чтоб его обдуло ветерком. Река была очень узенькая и быстрая, — вроде водопада, — так что постоянно урчала между камней. Высокие берега были покрыты лесом, вдали кричала кукушка. Граф всё думал о рыцарских правилах, слушая ропот волн, и незаметно для себя заснул. Он почувствовал, что кто-то трогает его за руку, открыл глаза и заметил, что всё лицо его мокро от слёз, а перед собою увидел крестьянского парня. Парень ему говорит:
— Не надо, господин, вечером спать над рекою, а то тебя русалки за ноги в воду утащат. Да о чём ты плачешь? Или тебе во сне что приснилось? Или о мамаше вспомнил?
Граф ему отвечает:
— Пусть бы уж меня лучше русалки утащили: всё равно никакого прока нет. — И всё парню рассказал, как было дело. Парень выслушал и говорит:
— Действительно, дело плохо, но ты тут не виноват. Я пастух, человек простой, у меня какие правила? Если куртка продралась, нужно отдать зашить. Если обед готов — нужно бабу похвалить, а не готов — ту же бабу побить надо; которая корова бодливая — надо рога спилить. У меня никаких правил нет. Иногда как будто совсем одно и то же дело, а поступаешь по-разному, потому что смотришь на человека, а не на себя; скажу к примеру: два человека просят у тебя денег, одному дашь, другому нет, потому что знаешь, на что им нужно, — ты о них думаешь, а если бы ты о себе думал, тебе не нужно было бы и знать, зачем им деньги, — сделал доброе дело и слава Богу! Правила твои — хорошие правила, да они, как готовый сапог, не на всякую ногу влезут.
Правила, мол, у меня хорошие, я их исполняю свято, а что из этого выйдет, это — уже не моё дело. Так могут бессердечные лентяи говорить, а ты, по виду, человек совестливый и беспокойный. Ведь правила созданы для человека, а не человек для правил.
У меня правил нет, а сидит в сердце, уж не знаю кто, ангел ли, дух ли какой, который мне говорит, как в данную минуту, в данном деле, с данным человеком я поступать должен.
— Ты внимательно слушай твоего ангела и, если ангел с правилами заспорит, то как бы они ни были хороши, все правила выброси. А то, что ты до сих пор сделал, об этом не печалься; если можешь, поправь, и вперёд не делай, а жалеть о том, чего не вернуть, это — только время терять, а его у нас очень мало.
Когда Ульрих очнулся, никакого пастуха не было, а только шумела река, да вдали кричала кукушка. И он не знал, пастух ли с ним говорил, ангел ли беседовал, был ли это — рокот реки, или просто во сне всё приснилось.
