Чинкъ достаточно подросъ, чтобы вообразить себя замѣчательной собакой; и онъ действительно былъ замѣчателенъ, но далеко не въ томъ смыслѣ, въ какомъ самъ себѣ это представлялъ. Онъ не былъ ни свирѣпъ, ни страшенъ, ни силенъ, ни быстроногъ, а представлялъ собою самую неугомонную, добродушную и глуповатую собачонку, которая когда-либо рвала въ клочья хозяйскіе сапоги. Его хозяинъ Билль Обрей, былъ старый горецъ, поселившійся подъ вершиной Гарнетъ, въ Іеллостоунскомъ паркѣ. Это былъ тихій уголокъ, въ сторонѣ отъ мѣстностей, посѣщаемыхъ туристами, и стоянка Билля до нашего появленія была бы очень пустыннымъ мѣстомъ, если бы не присутствіе товарища—неугомонной косматой собачки.
Чинкъ не могъ оставаться спокойнымъ и пяти минутъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ готовъ былъ исполнить всякое приказаніе, исключая одного: посидѣть смирно. Онъ всегда старался выкинуть какую-нибудь нелѣпую и невозможную штуку; а если и пробовалъ исполнить возможное, то обыкновенно портилъ свои лучшія начинанія пріемами, которыми брался за дѣло. Однажды онъ провелъ цѣлое утро, стараясь взобраться на высокую, прямую сосну, въ вѣтвяхъ которой притаилась дразнившая его бѣлка.
Завѣтной мечтой его жизни въ теченіе нѣсколькихъ недѣль было стремление поймать одного изъ тѣхъ тарабагановъ, похожихъ на вкопанные деревянные колышки, которыми кишѣла лужайка около стоянки. Эти маленькія животныя имѣютъ обыкновеніе сидѣть, выпрямившись на заднихъ лапкахъ, съ прижатыми къ тѣлу передними, такъ что на извѣстномъ разстояніи они кажутся воткнутыми въ землю колышками. Часто по вечерамъ, когда мы выводили лошадей, чтобы привязать ихъ на ночь, мы направлялись къ тарабагану, принимая его за «приколъ», и замѣчали свою ошибку только тогда, когда тарабаганъ съ вызывающимъ пискомъ исчезалъ подъ землей.
Съ перваго же дня своего появленія въ долинѣ Чинкъ твердо рѣшилъ поймать одного изъ тарабагановъ. Конечно, онъ принялся за это по обыкновенію своеобразнымъ способомъ, т.-е., начавъ дѣло не съ того конца. Ея хозяинъ объяснялъ эту черту его характера тѣмъ, что она была въ крови у собаки. Итакъ, Чинкъ начиналъ свою стойку за четверть мили отъ тарабагана. Начиналъ онъ съ того, что ползъ на животѣ около ста ярдовъ отъ кочки до кочки; когда же нервное напряженіе становилось слишкомъ сильно и возбужденіе не позволяло ему дольше ползти, онъ вскакивалъ на ноги и напрямикъ устремлялся на тарабагана, который ожидалъ его у своей норы, вполнѣ понимая происходящее. Минуту спустя послѣ этого открытаго наступленія волненіе Чинка брало верхъ надъ всякой осмотрительностью. Онъ бросался бѣжать, и какъ разъ въ ту минуту, когда ему надлежало сдѣлать самую искусную стойку, онъ съ лаемъ и прыжками направлялся къ неподвижно, какъ воткнутый въ землю деревянный колъ, сидящему тарабагану, который въ последнюю минуту съ насмѣшливымъ пискомъ уходилъ въ землю, бросая задними лапками въ жадную раскрытую пасть Чинка цѣлую кучу песка.
Это повторялось изо дня въ день съ поразительнымъ однообразіемъ, но Чинкъ не сдавался. Ему казалось, что настойчивость должна восторжествовать, и онъ не ошибся. Ибо однажды послѣ необыкновенно искусной стойки надъ особенно красивымъ тарабаганомъ, выполнивъ во всей полнотѣ свою нелѣпую тактику съ исключительнымъ бурнымъ натискомъ, онъ действительно схватилъ свою жертву; но на этотъ разъ она оказалась деревяннымъ коломъ. Всякому, кто любопытствуетъ узнать, что чувствуетъ собака, когда она сваляла дурака, стоило бы въ тотъ день взглянуть на Чинка, въ то время какъ онъ съ глупымъ видомъ робко крался позади палатки, боясь быть замѣченнымъ.
Но неудача не долго угнетала Чинка. Онъ обладалъ известной дозой ирландскаго упорства, которое помогало ему переносить превратности судьбы, и ничто не могло поколебать его жизнерадостности. Во все, за что онъ ни принимался, онъ вносилъ избытокъ энергіи и минимальную дозу благоразумія, счастливый уже тѣмъ, что онъ на ногахъ и чѣмъ-нибудь занятъ. Онъ не пропускалъ ни телѣги, ни человека, ни лошади, ни пасущагося теленка, чтобы не погнаться за ними; и если изъ караульни случайно забредала кошка, онъ считалъ своей священной обязанностью по отношенію къ солдатамъ, кошкѣ и себѣ самому гнать ее домой во всю мочь. Онъ по двадцати разъ въ день кидался за старой шляпой, которую Билль держалъ специально для того, чтобы бросать ее въ осиное гнѣздо съ приказаніемъ: «подай сюда!» На горькіе опыты потребовалось много времени. Чинкъ постепенно узнавалъ, что на свѣтѣ существуютъ длинные кнуты, что телѣги сопровождаютъ большія, свирѣпыя собаки; что у лошадей на ногахъ имѣются зубы; что у телятъ есть родственники съ дубинами на головѣ; что тяжелая на подъемъ кошка можетъ превратиться въ хорька, и что осы—не бабочки. Да, времени потребовалось много, но результаты сказались. Чинкъ началъ проявлять крупицу—едва замѣтную, но все же несомненную крупицу—собачьяго здраваго смысла.
Говоря иносказательно, всѣ промахи Чинка какъ бы составляли неотесанные и безо всякой симметріи расположенные камни арки, у которой не хватало своднаго камня. Этимъ-то камнемъ, увѣнчавшимъ зданіе, т.-е. закалившимъ его характеръ и выработавшимъ въ немъ стойкость и выдержку, было его состязаніе съ крупнымъ койотомъ (луговой волкъ). Этотъ койотъ жилъ поблизости нашего лагеря и несомненно, какъ и всѣ прочія животныя, сознавалъ, что возбраняется стрѣлять, ставить западни, охотиться или какимъ бы то ни было другимъ способомъ тревожить дикихъ звѣрей въ паркѣ, а въ особенности въ этой местности, примыкающей къ караульнѣ, гдѣ солдаты всегда стояли на часахъ. Увѣренный въ безопасности, койотъ каждую ночь бродилъ вокругъ лагеря въ поискахъ объѣдковъ. Сперва я въ пескѣ находилъ только его слѣды, какъ будто онъ кружился возлѣ лагеря, не решаясь къ нему подойти. Затѣмъ намъ удалось несколько разъ подслушать его вечернюю чарующую пѣснь послѣ заката солнца или незадолго до его восхода; и, наконецъ, я началъ ежедневно находить его слѣды въ пыли около ведра съ отбросами, когда выходилъ утромъ, чтобы угадать по слѣдамъ, какіе звѣри гостили у насъ ночью. Набравшись смѣлости, онъ сталъ иногда бродить около лагеря и днемъ. Сначала робко, затѣмъ съ постепенно возрастающей уверенностью, довольный предоставленными ему льготами, онъ сталъ появляться не только каждую ночь, но вертѣлся тутъ почти цѣлый день, подкрадываясь, чтобы стащить что-нибудь съѣдобное; или усаживался на виду на какомъ-нибудь пригоркѣ на приличномъ разстояніи.
Однажды утромъ, когда онъ усѣлся на валу, въ какихъ-нибудь пятидесяти ярдахъ, кто-то изъ насъ, будучи въ шутливомъ настроеніи, воскликнулъ:—Чинкъ, видишь ты этого койота, который издали скалитъ на тебя зубы? Пойди-ка, прогони его.
Чинкъ всегда слушался приказаній, и вотъ, сгорая желаніемъ отличиться, онъ помчался за койотомъ, который легко отъ него ускакалъ, и тутъ началась гонка на четверть мили; но она показалась пустякомъ, когда койотъ обратился противъ своего преслѣдователя.
Чинкъ сразу сообразилъ, что попалъ въ плохую переделку и напрягъ всѣ мускулы, чтобы добежать до лагеря. Но койотъ оказался быстрѣе и скоро догналъ врага, кусая его то въ одинъ, то въ другой бокъ съ видимымъ наслажденіемъ и какъ бы желая излить на него весь имѣвшійся въ его распоряженіи запасъ издѣвательствъ.
Чинкъ тявкалъ, вылъ и мчался изо всей мочи, но его мучитель не далъ ему передохнуть, пока не пригналъ въ лагерь; долженъ сознаться, что мы, пожалуй, присоединились къ веселію койота, и щенокъ не нашелъ въ насъ должнаго сочувствія за исполненіе, съ ущербомъ для себя, даннаго приказа.
Такого опыта, даже и въ меньшемъ размере, было достаточно, чтобы охладить пылъ Чинка. Съ тѣхъ поръ онъ рѣшилъ оставить койота въ покоѣ.
Но не такъ думалъ койотъ. Онъ изобрѣлъ новую и крайне веселую забаву. Онъ ежедневно появлялся вблизи лагеря, прекрасно зная, что никто не осмѣлится его подстрѣлить. Действительно, всѣ ружейные замки были запечатаны мѣстной администрацией, и солдаты бдительно охраняли законъ. Съ этихъ поръ койотъ выжидалъ удобнаго случая, чтобы подразнить Чинка. Собачонка убѣдилась, что стоило ей отойти одной на сто ярдовъ отъ лагеря, какъ койотъ не преминетъ последовать за ней, будетъ кусать и гнать ее, пока не водворитъ обратно въ палатку хозяина.
Такъ продолжалось изо дня въ день, пока жизнь Чинка не превратилась въ пытку. Онъ не дерзалъ отходить одинъ на пятьдесятъ ярдовъ отъ палатки; даже когда онъ сопровождалъ насъ въ поѣздкахъ верхомъ, этотъ злой и безстыдный койотъ не выпускалъ его изъ виду, слѣдуя за нами сбоку или сзади, ища случая насолить бѣдному Чинку и отравить ему прогулку, самъ все время держась отъ насъ на почтительномъ разстояніи и отступая еще дальше, если мы останавливались, чтобы набрать камней.
Въ одинъ прекрасный день Обрей перенесъ свою палатку на цѣлую милю вверхъ по рѣкѣ, и мы съ тѣхъ поръ рѣже стали видѣть койота по той простой причинѣ, что онъ, какъ и всѣ не встрѣчающія сопротивленія забіяки, съ каждымъ днемъ становился все свирѣпѣе и наглѣе, такъ что жизнь бѣднаго Чинка стала сплошнымъ терзаніемъ, надъ которымъ его хозяинъ только посмеивался.
Перенося свою палатку, Обрей сослался на то, что ему нуженъ лучшій кормъ для лошади. Но вскорѣ выяснилось, что онъ искалъ одиночества, чтобы насладиться бутылкой виски, которую ему удалось откуда-то добыть. Но одна бутылка служила только началомъ дальнѣйшаго искушенія. На слѣдующій день онъ сѣлъ на лошадь, сказавъ Чинку: «сторожи палатку», и ускакалъ въ горы, направляясь въ ближайшій кабачокъ. А Чинкъ смиренно свернулся на мѣшкѣ.
Несмотря на свою безтолковость невполнѣ взрослой собаки, Чинкъ былъ вѣрнымъ сторожевымъ псомъ, и хозяинъ зналъ, что вполнѣ могъ ему доварить охрану своей палатки.
Вечеромъ мимо проходилъ горецъ. Когда онъ былъ на такомъ разстояніи, что голосъ его могъ быть услышать, онъ по обычаю крикнулъ:—Эй, Билль, послушай! А, Билль?
Не получивъ отвѣта, онъ подошелъ къ двери, гдѣ былъ встрѣченъ «страннаго вида существомъ съ ощетинившеюся шерстью»; и Чинкъ, такъ какъ это былъ онъ, неоднократнымъ зловѣщимъ рычаніемъ далъ ему понять, что дальше итти нельзя.
Горецъ сообразилъ, въ чемъ дѣло, и продолжалъ путь. Насталъ вечеръ, а хозяинъ не возвращался, чтобы облегчить участь Чинка, который начиналъ чувствовать сильный голодъ.
Въ палаткѣ было завернутое въ мѣшокъ свиное сало, но оно было неприкосновенно. Хозяинъ велѣлъ его «караулить», и Чинкъ предпочелъ бы умереть съ голоду, чѣмъ дотронуться до него.
Онъ отважился выйти на поляну въ надеждѣ отыскать мышь или вообще что-нибудь съѣдобное, чтобы утолить муки голода, какъ вдругъ выскочилъ несносный койотъ и пустился за нимъ въ обычную погоню, пока тотъ не спасся обратно въ палатку. Съ нимъ вдругъ произошла перемѣна. Внезапно пришедшее сознаніе долга преобразило его, приподняло его настроеніе, подобно тому какъ безпомощный пискъ котенка превращаетъ кошку въ тигрицу.
Онъ былъ только щенкомъ, во многихъ отношеніяхъ неразумнымъ, но природой въ него была заложена мощь, которая должна была развиться съ годами. Въ ту минуту, какъ койотъ собрался проникнуть въ палатку,—шутка сказать, въ хозяйскую палатку!—Чинкъ, забывъ свой личный страхъ, какъ демонъ ринулся на врага.
Животныя инстинктивно различаютъ добро и зло. Они понимаютъ разницу между нравственной отвагой и трусостью. Нравственное право было всецѣло на сторонѣ маленькой перепуганной собачки, и оба животныя, казалось, сознавали это. Койотъ отступилъ, дико рыча, и поклялся на своемъ койотскомъ нарѣчіи въ самомъ скоромъ времени разорвать собаку въ клочки. Но онъ все-таки не посмѣлъ переступить порога палатки, несмотря на то, что раньше твердо намеревался это сделать. Тутъ началась настоящая осада; ибо койотъ возвращался каждую минуту, ходилъ кругомъ палатки, презрительно взрывалъ землю задними ногами или шелъ прямо къ открытой двери, гдѣ его, лицомъ къ лицу, встрѣчалъ бѣдный маленькій Чинкъ, полуживой отъ страха, но полный отваги, какъ только замѣчалъ попытку нанести ущербъ хозяйскому добру, доверенному его охранѣ.
Все это время Чинку было нечего ѣсть. Ему удавалось разъ или два въ день прокрасться наружу, глотнуть воды изъ находящегося поблизости ручья, но настоящей пищи онъ добыть не могъ. Онъ могъ бы прорвать дыру въ мѣшкѣ и поѣсть свиного сала, но не рѣшался, такъ какъ оно было ему довѣрено; или онъ могъ улучить удобную минуту, чтобы бросить свой постъ и пробраться въ нашъ лагерь, гдѣ его, конечно, сытно бы покормили. Но нѣтъ; несчастье выработало въ немъ настоящую собачью преданность. Онъ ни за что не соглашался обмануть довѣріе хозяина. Онъ готовъ былъ, если нужно, околѣть на своемъ посту, въ то время какъ его хозяинъ предавался пьянству.
Четыре дня и столько же ночей провелъ Чинкъ на своемъ посту, геройски охраняя палатку и хозяйское добро отъ койота, передъ которымъ онъ питалъ смертельный страхъ. Только на пятое утро къ Обрею вернулась способность понимать тотъ фактъ, что онъ находится внѣ дома и что его стоянку въ горахъ сторожитъ всего только одна маленькая собака. Онъ усталъ отъ кутежа, влѣзъ на лошадь и поѣхалъ по горамъ. Онъ былъ трезвъ, но пошатывался. На полпути его отуманенные мозги начали понемногу проясняться, и онъ вдругъ вспомнилъ, что оставилъ Чинка безъ пищи. «Надо надѣяться, что онъ не испортилъ свиного сала», подумалъ онъ и, прибавивъ ходу, доѣхалъ до выступа, откуда открывался видъ на палатку. Тамъ у самой двери, скаля другъ на друга зубы съ глухимъ рычаніемъ, стояли большой свирѣпый койотъ и бѣдный маленькій Чинкъ.
— Чортъ бы меня побралъ!—воскликнулъ Обрей.—Я совсѣмъ забылъ про этого проклятаго койота. Бѣдный Чинкъ! Какое ужасное время ему пришлось пережить. Удивительно, что онъ не изжевалъ всю палатку въ куски.
Да, онъ стоялъ, дѣлая последнюю стойку. Его ноги подкашивались отъ страха и голода, но онъ старался казаться храбрымъ и, повидимому, болѣе, чѣмъ когда-либо, готовъ былъ околѣть, защищая палатку.
Однимъ взглядомъ своихъ холодныхъ сѣрыхъ глазъ горецъ сейчасъ же понялъ, въ чемъ дѣло. Въѣхавъ на гору и увидавъ нетронутое сало, онъ убѣдился, что Чинкъ ничего не ѣлъ съ минуты его отъѣзда. Когда же щенокъ, дрожа отъ страха и слабости, подползъ къ нему и, смотря ему въ лицо, сталъ лизать его руку, какъ бы говоря: «вотъ, я исполнилъ, что мнѣ было приказано»—Обрей не выдержалъ. Слезы стояли у него въ глазахъ, пока онъ спѣшилъ накормить маленькаго героя. Затѣмъ онъ повернулся къ нему и сказалъ:—Чинкъ, вѣрный другъ, я поступилъ съ тобой подло, а ты со мной—благородно. Никогда больше не буду кутить безъ тебя; я готовъ сдѣлать для тебя все, что пожелаешь, только не знаю,—что. Разъ ты не пьешь, я очень мало могу для тебя сдѣлать, но по крайней мѣрѣ постараюсь избавить тебя отъ самой большой муки твоей жизни—насчетъ этого будь покоенъ.
Затѣмъ съ верхняго шеста онъ снялъ гордость своего сердца, бережно хранимую магазинку, и, не взвѣсивъ послѣдствій, сломалъ правительственную печать, сургучные орлы на красной тесьмѣ, и направился къ двери.
Койотъ сидѣлъ на нѣкоторомъ разстояніи съ обычной мефистофельской усмешкой; но курокъ былъ спущенъ, и царство страха для Чинка кончилось.
Что за бѣда, что появились солдаты и констатировали, что законъ парка нарушенъ, такъ какъ Обрей застрѣлилъ одного изъ животныхъ этого парка? Какое было дѣло Обрею до того, что у него отняли и уничтожили ружье, что его со всѣми его снаряженіями изгнали изъ парка съ угрозой подвергнуть тюремному заключенію, если онъ дерзнетъ вернуться? Какое ему было дѣло до всего этого?
— Такъ слѣдовало,—сказалъ старый Обрей.—Я учинилъ эту штуку, спасая вѣрнаго друга, который пристыдилъ меня своимъ благородствомъ.
