Первенец (Андерсен; Ганзен)/1899 (ВТ)
См. также одноимённые страницы.| Первенец комедия в 1-м действии |
Оригинал: датский. — Перевод опубл.: 1899. Источник:  Г. Х. Андерсен. Собрание сочинений Андерсена в четырёх томах. Том третий. Издание второе — С.-Петербург: Акцион. Общ. «Издатель», 1899, С.400—416 |
Иесперсен — поэт.
Г-жа Иесперсен — его жена.
Христина — его сестра.
Доктор Вендель.
Дама.
Канатчик.
Барон Банке.
Миндель — рантье.
Николина Мунк.
Швеффель — её жених.
Момсен — редактор.
Герцман — художник.
Сёренсен — композитор.
Христина (пробегая список гостей). Однако, тридцать пять персон! Тесненько будет за обедом, а делать нечего, приходится звать всех, иначе обидятся! Да, пир на весь мир!.. А завтрак можно считать генеральной репетицией. Маленькие же вечерние репетиции тянутся вот уже почти два месяца, с того самого дня, как брат начал знакомить друзей с своей пьесой. Да, не дешево обходится честь быть поэтом! Столько расходов!.. То есть, если хочешь прославиться, а не довольствуешься собственным сознанием своего таланта! Боюсь только, чтобы тут не повторилась сказочная история о крестильном пире у портного: гости съели в конце концов и самого ребенка! Пожалуй, и у нас весь заработок пройдет между рук! Ну да пусть, — наш первенец всё-таки произвел фурор! Вчера его показали добрым людям, а сегодня будем принимать поздравления! Право, у нас точно и в самом деле родился ребенок! Только и папаша и мамаша его — одно лицо!.. Фу! Что это мне всё такие нехорошие мысли в голову лезут! А еще сестра! У меня почему-то с ума не идет комедия Гольберга[1] и как-то жутко становится… Но, конечно, наш-то первенец — родное детище моего брата, и притом лучшее! Наконец-то на него снизошло истинное вдохновение!.. Звонят!.. Начинаются поздравления! (Идет и отворяет дверь в переднюю, откуда появляется доктор Вендель).
Вендель. Извините, мне сказали, что здесь живет господин Иесперсен. Нельзя ли мне видеть его?
Христина. Но, Боже мой!.. Неужели..? Вы так похожи..?
Вендель (кланяется). Доктор Вендель.
Христина. Доктор Вендель! Да, ведь, вы умерли!
Вендель. Должно быть, не совсем. — А вы..? Вы Христина, если осмелюсь назвать вас так бесцеремонно. Так вы меня узнали?
Христина. О Господи! Вы живы! Вот чудеса! Вендель! Доктор Вендель! А все говорили, что вы умерли там, в Америке! Все были так уверены!.. И сколько лет прошло с тех пор!.. Но я ужасно рада, что вы воскресли и явились с того света к своим старым друзьям!.. Ведь, вы и в самом деле из другого света!
Вендель. И там мне повезло. Бедному кандидату хирургии удалось сделать себе карьеру. — И вот кого первую суждено мне было встретить в вашем доме, в первом, который я поспешил посетить! Вы замужем? Невеста?
Христина. Или вдова? Нет, нет, и нет!.. Но я, право, всё еще не верю своим глазам!.. Не верю, что это вы, вы сами стоите передо мною!..
Вендель. Я сам, только немножко пополневший, немножко поседевший, а душою всё тот же! Да и вы ничуть не изменились. Такая же, как были! Христина. Не совсем. Обзавелась зубною болью, колотьями в боку, добродушием и другими почтенными слабостями, какими люди обзаводятся с годами. — Но вы должны рассказать мне о «том свете», то есть о вашем житье-бытье там, — до описаний природы, я, если помните, не охотница.
Вендель. Жизнь моя целый роман, как и жизнь каждого человека, если вдуматься в нее хорошенько!.. Вы знаете, каково было у меня на душе, когда я уезжал из Дании..?
Христина. Да, вы отличались в те времена уменьем отравлять себе жизнь. — Вы уехали в Гамбург, оттуда в Америку, а через два года до нас дошло достоверное известие о вашей смерти.
Вендель. Если рассказывать всё по порядку — и конца не будет. Поэтому расскажу всё в нескольких словах. Мне не повезло в Нью-Иорке, и я отправился в Бразилию. Корабль наш разбился, а я в числе немногих счастливцев спасся. В Бразилии счастье, наконец, улыбнулось мне: там мне удалось устроиться, приобрести практику и… и… Ну, словом, теперь я вдовец.
Христина. Что? Вы женились там?
Вендель. Да. Теперь-то я могу позволить себе высказаться, — пятнадцать лет, ведь, прошло с тех пор, я стал благоразумнее!.. Когда-то я мечтал встретить с вашей стороны взаимность. Но вы меня не любили, а ваш отец еще меньше! Ну я и уехал скитаться по белу свету. В Бразилии я познакомился с одной дамой, немного старше меня… Она была прекрасная, умная и богатая женщина… горячо полюбила меня… Я полюбил ее, как сестру, мы женились и счастливо прожили одиннадцать лет, счастливо не только в смысле внешнего благополучия, но и семейного счастья. Два года тому назад она умерла!.. Теперь я богат, независим… соскучился о друзьях юности, о старом Копенгагене, и — вот я опять здесь!
Христина. Что это, сказка?
Вендель. Да, одна из действительных сказок жизни, которые бывают зачастую куда сложнее и удивительнее сказок, созданных воображением поэта.
Христина. Вы найдете здесь много перемен. Мы сильно двинулись вперед!
Вендель. О, на родине всё превосходно, чудесно! От всего веет такой свежестью, новизной и в то же время такой милой сердцу стариной. Право, я, кажется, раз сто остановился по дороге, идя к вам, чтобы посмотреть то на то, то на другое, мимо чего другие проходили вполне равнодушно. Я дивился даже нашим высоким, остроконечным крышам, — я, ведь, совсем отвык от них! А уж как у меня чесались руки, при виде наших старомодных ручек колокольчиков! Так бы вот и зазвонил у первых дверей! У водокачалки же я таки и не вытерпел, подбежал и с таким наслаждением качнул раза два! Все так и воззрились на меня!
Христина. Я думаю!
Вендель. Я дал на гостинцы первому мальчишке, который обругал при мне другого по-нашему, по-копенгагенски! — Да, да! Вам-то, конечно, не понять, что за радость увидать старомодные ручки колокольчиков, водокачалку или услышать уличную брань! А вот поезжайте-ка в Бразилию, поживите там лет пятнадцать, да вернитесь назад на родину — живо поймете! — Однако, я слышал, ваш брат, а мой старый друг, стал теперь знаменитостью?
Христина. Сейчас вы увидите его!
Вендель. Хозяин отеля рассказал мне и о славе моего друга, и о его женитьбе…
Христина. Ну это-то уж старая история. Брат лет десять, как женат.
Вендель. Узнал я тоже, что вы теперь живете у брата, что отец ваш давно умер…
Христина. Да, многое изменилось! Многое!… Брата сейчас нет дома, но он скоро должен вернуться, — сегодня у нас день торжественных поздравлений, и мы ждем много визитов. Вчера его пьеса, его драматический первенец, как я ее зову, шла в первый раз. Теперь мы ждем, что скажут газеты. Вы еще не знаете наших газет!
Вендель. Как же, знаю одну — «Мефистофеля». Мне его вчера показали и отрекомендовали.
Христина. Это самая забавная газета! То есть забавна она, пока тебя самого не задели в ней, — тогда она, конечно, отвратительна! Господам совестно читать ее, и потому ее выписывают одни лакеи да кучера, ну, а зачитывают-то сами господа!
Дама (входит из передней). Извините! Г-н Иесперсен дома?
Христина. Вы желаете видеть его?
Дама. Да! Надо вам сказать, что он мой писатель, т. е. в моем вкусе! Он пишет так умно, а я вообще враг всякой банальности. Извините, что я так сразу перехожу на литературную почву, но, ведь, я в доме писателя, и вы, вероятно, уже привыкли к подобным разговорам! Вы, конечно, сама госпожа Иесперсен? О, Боже!.. Быть женой такого поэта!
Христина. Нет, он мой брат.
Дама. Мать? Не может быть! Разве он так молод?
Христина. Я говорю — он мой брат!
Дама. Ах, брат! Понимаю! Видите ли, я иногда плохо слышу одним ухом, а то вообще у меня слух превосходный! Но я так много болтаю! А мне собственно нужно бы поговорить с самим поэтом! У меня, видите ли, умерла тетка; злые люди поссорили ее со всеми нами, родными, чтобы завладеть её именьем… И это им удалось! Они получили всё до ниточки! Ну а я всегда слыла за женщину с сердцем и хочу это доказать. Вот я и думаю попросить вашего братца написать мне небольшое посвящение усопшей, оплакать ее в стихах… А я бы напечатала их в газете… Положим, она не отказала мне ни гроша, но всё-таки она мне тетка!..
Христина. А мой брат вашу тетку знал?
Дама. Вот как! Знал?
Христина. Я спрашиваю — знал ли он ее? Ведь, если он не знал её, то ему очень трудно посвятить её памяти стихотворение… Разве самое банальное. По-моему, вряд ли он возьмется за это.
Дама. О, я готова помочь ему кое-какими указаниями. Вот например: эти злые люди, которые поссорили ее с нами, муж и жена; жена никуда не годится, а муж… (шепотом), говорят, он пьет и имеет связи на стороне!.. Ах, я так плакала, так плакала о бедной тете! Особенно, когда она умерла! — Ну вот, пусть ваш брат свяжет всё это вместе, как хочет, и напишет стихотворение!
Христина. Не зайдете ли вы в другой раз, — завтра утром, например, чтобы с ним самим переговорить?
Дама. Подарить? О, конечно, я не прошу его подарить мне свое стихотворение! Я заплачу. Само собой разумеется. Ведь, он этим живет! Но такому человеку нельзя же прямо предложить денег, так я позволю себе вручить ему билет на розыгрыш чепчика. Я устраиваю лоттерею, и билет стоит далер. А если ваш брат выиграет чепчик, — он из батиста с чудесной вышивкой — то это будет уже целых восемь далеров! — Итак, завтра, часов…?
Христина. …в девять, или попозже!
Дама. Я бы предпочла не выставлять под стихотворением полного своего имени, а только начальную букву и пять точек. Довольно и этого, — догадаются, что это я написала! До свидания! (кланяется и уходит).
Вендель. Недурна! И много к вам ходит таких? Она в моем вкусе: я люблю оригиналов. — А правду верно говорит поговорка, что оригиналы сами стучатся в дверь поэта! Этой барыне непременно надо услужить стихотворением, непременно! Хоть бы мне самому пришлось тряхнуть стариной!.. Да, я давно уже раззнакомился с музой.
Христина. А это грех, — у вас, по-моему, был талант. Но вы всегда чересчур скромничали. (Входит Г-жа Иесперсен.) А вот и жена моего брата (невестке). Иоганна! Знаешь, кто это? Подумай! Это друг Филиппа, доктор Вендель, которого мы считали умершим! Он вернулся вчера из Бразилии.
Г-жа Иесперсен. Мы видимся с вами в первый раз, но я так много слышала о вас!… Как обрадуется мой муж!.. Вы, вероятно, слышали уже об успехе его новой пьесы? Теперь только и разговоров, что о ней.
Вендель. Слышал, слышал и с радостью готовлюсь разделить общий восторг. Дело идет о…?
Г-жа Иесперсен. …о «Любви»! Старая и вечно новая тема! Муж так и назвал эту вещь «Любовь». Знаете, слушая ее, я много раз говорила самой себе: что за муж у тебя! как он всё это прочувствовал и сумел выразить! Но газеты, конечно, опять будут бранить его, — они всегда бранят его, когда он выступает в качестве поэта и, напротив, хвалят, как критика.
Христина. По их мнению он умеет читать и понимать чужие произведения, а сам писать не смыслит!
Г-жа Иесперсен. Христина!.. Эту вещь, однако, все хвалят и говорят, что поэтическое дарование моего мужа, которое, до сих пор отрицали, выказалось, наконец, в полном блеске! Впрочем, вы сами убедитесь в этом! — Знаете что, доктор? Вы — друг мужа… наш друг… Останьтесь у нас, позавтракайте, — стол уже накрыт — а после завтрака я проведу вас в кабинет мужа… Там есть качалка и вообще довольно уютно… Рукопись на столе, прочтите сколько успеете. Муж будет тронут: умерший друг — жив, вчера только из Америки и — уже знает его новую вещь!… Вы, верно, смеетесь надо мной?
Вендель. Смеюсь? Да ваше предложение чудесно! Только от завтрака я откажусь.
Христина. Опять не могу не вспомнить комедию Гольберга! И вас сейчас поведут за ширмы любоваться новорожденным!
Г-жа Иесперсен. Христина!… Да, впрочем, вы, ведь, старинные знакомые! Она всё такая же!
Христина. Не бойся! Доктор, наверное, придет в восторг от нашего детища — он от всего здесь приходит в восторг, даже от уличных мальчишек и водокачалки!
Г-жа Иесперсен. Вполне вам сочувствую! Да, Христина смеется, а я… тоже нахожу всё чудесным в нашей милой маленькой Дании! Ну, видели ли вы во время ваших странствий что-нибудь лучше нашего букового леса?
Канатчик. Позвольте узнать, не тут ли живет писатель?
Г-жа Иесперсен. Да, это мой муж.
Канатчик. Мне бы надо узнать, не купит ли он комедию?
Христина. Что такое?
Канатчик. Не купит ли он у меня комедию?
Христина. Книгу что ли вы хотите продать?
Канатчик. Нет, это я сам написал! Не я один, то есть… а жена с барышней, жиличкой нашей, помогали. Нам бы хотелось продать ее, ну я и подумал, что вернее всего будет пойти к таким людям, которые знают дорожку в театр… Что ж, и на моей комедии можно заработать денежки!
Г-жа Иесперсен. Как это вам пришло в голову?
Христина. Кто вас послал сюда?
Канатчик. А машинист один знакомый. Понятно, он велел мне идти к самому, а не к барыням. — Пусть бы ваш муж купил мою комедию, а потом, глядишь, и сам бы заработал на ней!
Вендель. Как называется ваша пьеса?
Канатчик (вынимает рукопись). «Ух»! Надо бы было назвать ее «Тьфу», но жене и барышне это не понравилось, я и назвал: «Ух». И мы не выдумали тут ни капли, это всё истинная правда! Это мы про одно наше знакомое семейство написали… Только имена переменили, — зачем, думаю, зря подымать людей на смех! А презабавная штука!
Христина. Это небольшая вещица, кажется. Больше получаса не займет…
Канатчик. Получаса? Нет, сударыня, и на целый вечер хватит! Я, ведь, читал ее два воскресенья кряду, и оба раза весь вечер ушел! Понятно, что между прочим мы тут и выпили, и закусили, и потолковали о том, о сем!
Г-жа Иесперсен. Муж мой вряд ли купит у вас комедию.
Христина. Он сам их пишет!
Г-жа Иесперсен. Вообще не водится покупать чужих комедий! Если же вы непременно хотите видеть мужа, то можете застать его завтра около 9—11 часов утра.
Канатчик. Только вы пожалуйста скажите ему обо мне. Я канатчик, только вот всё еще не могу завести своей собственной мастерской. А комедия моя хоть тем хороша, что в ней всё правда!
Г-жа Иесперсен. Так около 9—11 утра (отворяет ему дверь).
Канатчик. А если он купит ее у меня, так пусть отпечатает на красной афишке, — оно виднее будет! (уходит).
Г-жа Иесперсен. Вот оригинал! Но пусть себе придет завтра! Он может пригодится мужу. — А теперь, господин доктор, позвольте проводить вас в кабинет… (останавливается при виде входящего барона).
Барон. Мой нижайший поклон и поздравления по поводу первой пьесы вашего мужа! Она бесподобна! Он замечательный лирик!
Г-жа Иесперсен. Merci! — Позвольте вас познакомить с другом юности моего мужа. Доктор Вендель из Бразилии — барон Банке.
Барон. Очень рад познакомиться! — А вы видели эту прелестную вещь: «Любовь»? Есть английский роман того же названия «Love», но то, конечно, совсем в другом роде. Господин Иесперсен дал нам вещь в чисто Шиллеровском вкусе, à la «Kabale und Liebe». Эта великолепная процессия там… и звездное небо!.. Magnifique! Такой лиризм… такая поэзия! Весь corps diplomatique пойдет на эту пьесу. Я уже рассказывал о ней. Только бы принца играли получше. Право, эти господа, как будто никогда не видали настоящих придворных!
Христина. Мало видеть, — надо понять и схватить тип!
Барон. Разумеется!
Вендель. Насколько я могу заключить из всего слышанного мною, новая пьеса является драгоценным вкладом в нашу литературу?
Барон. В нашу литературу! Ах! Стыдно сказать, но у нас нет литературы! Мы, высшие классы, читаем только по-английски и по-французски; по-датски — никогда! Не за что взяться! У нас есть кое-какие рассказики, стишки, но разве это литература? Наша литература — нуль! Да, я имею мужество высказать это. — Но вот теперь положено начало!.. Любовь — упорядочила хаос, «Любовь» положила начало созданию нашей литературы. Эта пьеса превосходна, superbe! Совершенно à la Corneille, à la Victor Hugo!
Вендель. Я совсем не знаком с новейшей датской литературой, — так же, как и с иностранной, впрочем. Во время моего долголетнего пребывания в Бразилии, приходилось искать поэзию не в книгах, а в самой природе.
Барон. Должно быть, в высшей степени поэтическая страна, живописная! Я читал о ней одно превосходное сочинение…
Вендель. Природа там изумительно величава и богата. Но я принадлежу к детям нашего века, — не довольствуюсь одной природой, скучаю о культуре, а она — в Европе!
Барон. Культура! Наша культура выражается свободою и развязностью слова, низвержением высших классов общества, подведением всего под один общий уровень! Вы еще не знали этого? Скоро узнаете! У нас впереди всего журналисты, и всё, что во времена Louis XIV стояло по правую руку трона, должно теперь лежать в грязи! Они только и кричат о дворянстве и против дворянства, а последний мещанинишка в наше время не уступит в гордости любому дворянину! Чернь ныне во всём подражает знати, но об этом молчат!
Вендель (тихо Христине). Он тоже придет завтра около 9—11 часов утра?
Барон. Да стоит говорить вообще! — Вы не узнаете Дании! Теперь на первом плане — чернь! Счастлив, кто родился сыном сапожника! Народ судит и рядит, у народа завелись свои симпатии!.. И всё это зло от газет! — Не стоит, впрочем, и горячиться!.. Господин доктор, сударыня, charmante mademoiselle, честь имею…
Г-жа Иесперсен. Куда же вы спешите? Стол накрыт, — сделаете честь нашему скромному завтраку.
Барон. Помилуйте, у вас всегда такой изысканный стол! — Отдавая честь завтраку, я отдам честь хозяйке! (идет в столовую).
Г-жа Иесперсен (Венделю). А вы так и не хотите?
Вендель. Если позволите, я лучше поспешу насладиться поэтическим произведением, прославившим моего друга!
Г-жа Иесперсен (провожая его до кабинета). Кабинет не велик, но довольно уютен (уходит в столовую).
Христина (одна). Вот уж ни думала, ни гадала-то! Вендель жив, вернулся и… первым долгом явился к нам! — По крайней мере так он сам сказал. — Вдовец и старая дева! Как время-то бежит! — А, звонят!
Христина. А, господин Миндель! Господи, что за жилет на вас! Вы всегда просто сияете!
Миндель. Украшаешь лучшее, что имеешь, а сердце — мое лучшее достояние! — Поэт наш дома? Нет? А уважаемая — да, ведь, нельзя сказать «поэтесса»! Вот единственный случай, когда жена не разделяет титула мужа!
Христина. Брат, вероятно, скоро вернется. А пока неугодно ли закусить? В столовой — завтрак и… барон Банке!
Миндель. Завтрак манит, барон пугает! Он — осел! Опять заведет свои поэтические, эстетические разговоры, а я сыт по горло еще со вчерашнего! Мы обедали вместе у его превосходительства, советника Лампе.
Христина. Ах, там, где — вы говорите — подают к обеду только жареных сверчков да тараканьи ножки!
Миндель. Да, стол у них прескверный! Я понять не могу, что у них за манера стряпать, — и вкус и запах, всё есть, а чем больше ешь, тем как будто меньше съел!
Христина. Зато — разговоры, музыка, поэзия!
Миндель. Да, они собирают у себя артистов всякого сорта и угощают ими гостей вместо настоящей еды: то читает свои стихи какой-нибудь поэт, то является художник с своей папкой… Брр! Постоянно изображать из себя знатока — слуга покорный!
Христина. Но у нас, ведь, почти то же!.. Вам приходится слушать стихи моего брата!
Миндель. О, это дело другое! У вас и кухня в прекрасной гармонии с искусством, и можно отдохнуть в разговоре с такой… приятной собеседницей! — Ах, я совсем измучился на этой неделе, — всюду обеды, обеды!
Христина. Значит, вчерашний пост у советника был кстати! Расскажите же, где вы были еще, — вы мастер смешить.
Миндель. Сейчас! Дайте только вспомнить… В понедельник… в понедельник…
Г-жа Иесперсен (выходит из столовой и здоровается с Минделем).
Христина. Господин Миндель занимает меня, прохаживаясь насчет своих добрых знакомых!
Миндель. Зачем быть такой злой! Да, да, у вас уж от природы такой язычок, что ой-ой!
Христина. Ну, с природой ничего не поделаешь!
Миндель. Понедельник, это был день объедения. Я обедал у почтенного коммерсанта Мунк. Как едят эти люди! Иначе бы, впрочем, никто к ним и не заглянул. Сам он — человек невозможный, а жена — гусыня! А знаете? Дочка-то просватана! И теперь водит своего нареченного на показ!
Г-жа Иесперсен. Просватана? За кого же?
Миндель. За секретаря Швеффель. Совсем мальчишка, да еще глупый мальчишка!
Г-жа Иесперсен. Он, ведь, гораздо ниже её ростом!
Миндель. От земли не видно! Тем удобнее таскать его за собою! Погодите, они еще и к вам явятся сегодня. Вот так парочка! Пивная бочка под руку с помадной баночкой!
Христина. Поговаривали, что и вы были не прочь от этой пивной бочки.
Миндель. Я? Никогда! Хоть бы она битком была набита червонцами! — Так значит это было в понедельник. Во вторник я обедал у графа Швальбе. Он — добряк, как говорят, чтобы не сказать «нуль». Жена держит его под башмаком.
Христина. А что, она, правда, так умна, как говорят?
Миндель. Она — дрянь! Да, я называю вещи своими именами. И груба вдобавок! Страшно груба! Но грубость в шелковом платье, в аристократической сфере — это, ведь, так пикантно! Все боятся графини, ухаживают за ней, а она всех третирует, старая ведьма! — В среду я был у капитана Свингдорфа. Он нынче стал либералом, — ему, ведь, пришлось выйти в отставку не по доброй воле! Вообще, за столом сидели одни либералы; поэтому пили за торжество скандинавской идеи. Как времена переменчивы! Каких-нибудь семь лет тому назад уличные мальчишки свистали вслед шведским санкам, а нынче распевают шведские национальные песни!.. Была там тоже пасторша Броман — эта ходячая проповедь морали. Только и знает нападать на людскую испорченность, а её собственные сынки хуже всех! Отчаянные шалопаи и дон-Жуаны!
Г-жа Иесперсен. Дрянные мальчишки! Я слышала об их подвигах! Наша домашняя швея…
Миндель. Ах, и она!
Г-жа Иесперсен. Бог с вами! Нет! Она честная девушка, но она рассказывала мне!..
Миндель. Я тоже мог бы рассказать вам о них скандалезнейшую историю, но ее неудобно рассказывать дамам. Я расскажу ее вашему мужу, а уж он пусть вам!
Г-жа Иесперсен. Неужели я, по вашему, заставляю своего мужа пересказывать мне скандалезные истории!
Миндель. Но эта история бесподобна! Чисто в Копенгагенском вкусе.
Николина. Позвольте представить вам моего нареченного! Ах, и вы здесь, господин Миндель!
Миндель. Мне везет сегодня! Куда ни пойду — встречу вас с женихом! А, ведь, вы знаете, как я ценю и уважаю вас и господина секретаря — моего друга, моего лучшего друга!
Г-жа Иесперсен. Поздравляю тебя, Николина! И вас, господин Швеффель!
Христина. Так значит вы решились пройти жизненный путь рука об руку!
Николина. Я немножко выше его, но это не беда!
Христина. Конечно; лишь бы он достал до сердца!
Николина. О, он еще выше! Посмотрите! — Стань-ка ко мне спиной, Адольф! Вот так! Да не конфузься! Я тут, как своя, и ты должен держаться так же!
Миндель. Сударыня! Вы не прямо стоите, приседаете!
Николина. Станьте прямее — я вам дам на чай! Да и всё равно кто выше, — муж или жена, лишь бы вообще они были пара, — вот, как мы! Сегодня мы только и делаем, что бегаем с визитами. Показываемся всем! И уж в шести местах побывали! Сегодня я показываю его, а вчера он возил меня к своим. Ах, первый визит в семью жениха — это ужасная вещь! Но он стал теперь такой остроумный, везде что-нибудь забавное скажет! Право!
Швеффель. О!
Николина. Ну, вот, он опять, что-нибудь придумал, — я уж вижу! Ах ты!.. Кстати, позвольте вас поздравить с успехом новой пьесы! «Любовь!» В одном заглавии сколько поэзии!
Христина. Особенно для влюбленных!
Николина. Мы тоже были вчера в театре. Никогда еще я так не наслаждалась! А он всё время смешил меня до упаду! Такой уж он!.. Ах, как ваш муж понимает любовь! Я непременно спишу всю эту чудную вещь в свой альбом, — у меня там уж много прелестных вещей списано! — Адольф, посмеши нас чем-нибудь, — ты столько рассказывал вчера у советницы! — Он умеет представлять её походку!
Швеффель. О!
Николина. Ну, какой ты сегодня скучный! — Мы собираемся заказать живописцу наш портрет, — Адольф хочет, чтобы нас обоих написали вместе. Что ж, я не прочь, — ведь, уж мы теперь обручены. Но я никогда не выйду хорошо: у меня такое подвижное лицо, и художник наверное схватит самое гадкое выражение!
Швеффель. О!
Николина. Я говорю! — Да, я уже начинаю забирать его в руки! Теперь мы собираемся пройтись по набережной, — пусть уж поскорее все увидят нас вместе, тогда конец всем церемониям! А он чудесно держит под руку!
Г-жа Иесперсен. Ну, не спешите так! Господин Швеффель, может быть, закусит у нас?.. И ты тоже?.. Кофе выпьете?.. (Минделю). И вы не откажитесь! Муж скоро вернется и будет так рад увидеть вас всех!
Николина. Некогда нам, вот что… (Швеффелю). Да, ведь, ты голоден?
Швеффель. О!
Николина. Голоден, голоден! Сам говорил!..
Миндель. Позвольте, я ваш камер-юнкер и отворяю двери! (отворяет дверь в столовую).
Г-жа Иесперсен. Пойдем, дорогая Николина! И сними шляпу (все, кроме Христины, уходят).
Христина (одна). Вот визитов-то! А мой доктор возится теперь с нашим новорожденным. — Однако, надо позаботиться о кофе! (уходит в столовую).
Редактор. Да, Иесперсен, ты никогда еще так не писал! Я долго и горячо заступался за тебя, когда другие обижали тебя, — теперь могу и не стараться так. Теперь ты сам доказал им, что у тебя есть талант! Раньше, признаюсь, и я что-то не замечал его… Но теперь ты велик! Такая поэзия!
Иесперсен. Момсен!
Редактор. Я говорю правду! Ты гений! Теперь ты можешь даже спокойно умереть хоть сейчас! И я буду гордиться тем, что знал тебя!
Иесперсен. Ты, кажется, взял с собой корректуру рецензии?
Редактор (вынимает рецензию). Вот! Я составил ее по твоему наброску и упомянул о всех местах, на которые ты указал. Нельзя было только привести все стихи целиком — это заняло бы слишком много места.
Иесперсен. Надеюсь, всё-таки, что ты привел те — о зарождении любви?
Редактор. Еще бы! Это, ведь, лучше всего. И о невинности девушки — тоже. Мои дамы совсем без ума от них. Жена сказала даже: «не понимаю, как может мужчина так войти в положение женщины»! — Так вот рецензия! (читает вслух): «Несмотря на ускоренную, почти лихорадочную пульсацию нашей политической и общественной жизни, не остаются забытыми и изящные искусства, особенно поэзия. Но приветствуя иной раз какое-нибудь выдающееся, по силе и красоте, поэтическое произведение талантливого писателя, мы не можем всё-таки не вздохнуть втайне и не подумать о том, что́ бы мог сделать такой талант, если бы посвятил свои силы на служение общественным и политическим интересам страны. Одним из таких талантов является наш известный поэт Иесперсен, и о его-то последнем прекрасном поэтическом произведении мы и поведем сейчас речь».
Иесперсен. Превосходно написано!
Редактор. Хочешь сам прочесть? Дальше идет пересказ содержания и указание выдающихся мест, — словом всё, как ты сам написал.
Иесперсен. Да, ты, ведь, попросил меня!.. Но я предоставил тебе выкинуть всё, с чем бы ты оказался несогласным.
Редактор. Я и выкинул, например, то место, где ты говоришь о своих прежних произведениях и об их оригинальности.
Иесперсен. Но, дружище! Как же это можно! Ведь, там я как раз объяснил, истолковал значение всей моей поэтической деятельности! Это непременно надо восстановить!
Редактор. Ну, если надо —!
Иесперсен (пробегая рецензию). А то вообще премило и совершенно верно… Особенно вот это — о моей скромности. Но не следовало бы так подчеркивать, что это первое мое истинно-поэтическое произведение!.. Такая маленькая вещица!..
Редактор. Это — твой шедевр! Теперь только ты занял прочное положение на Парнасе! — Дальше всё слово в слово по твоему наброску.
Иесперсен. Но насчет этого — молчок! Могут, ведь, перетолковать это в дурную сторону!
Редактор. Да кто же знает и понимает произведение лучше самого автора? Кто слышит о нём больше разговоров, споров, различных суждений, чем он? И что ж, если бы даже ты написал сам и всю рецензию, что ж тут дурного? Разве великий Вальтер Скотт не писал сам критики на свои романы и не помогал этим их успеху? Я, как редактор, знаю, как пишутся и составляются большинство критических статей. Почти у всякого писателя найдутся и свои интимные друзья и свои интимные недруги. Они-то и пишут!.. Да! Чуть не забыл. Поэт Расмуссен в восторге от твоей пьесы и хочет писать о ней!
Иесперсен. Только бы он не подписывался под статьей, — его, ведь, куда как мало ценят, как критика.
Редактор. Если и не подпишется, толку мало! Выболтает! Где ему молчать!
Иесперсен. Пусть бы он лучше посвятил мне стихотворение! Разумеется, прочувствованное! А ты бы напечатал его, — конечно, если оно будет удачно! — Но я хочу еще раз пробежать рецензию, а ты пока пройди закусить!
Герцман. Привет вам! Теперь мы знаем, что такое любовь, — мы видели твою пьесу! Вот так стихи! В лайковых перчатках, а жгутся! — Позволь тебе представить сего юного льва, рожденного в Дании, а гриву отрастившего за границей, композитора Сёренсена! Он мигом положит все твои сокровеннейшие думы на четыре тромбона!
Сёренсен. Очень счастлив и рад познакомиться с высокоталантливым поэтом. Eugène Sue дал нам «Mystères de Paris» во всём их ужасе, а вы дали «Mystères d’amour» во всей их благородной прелести!
Иесперсен. Спасибо, Герцман, за такое знакомство! — Господин Сёренсен, позвольте отрекомендовать вам нашего достойного друга, редактора и издателя «Духа Времени», Момсена!
Редактор. Вы не привезли с собой чего-нибудь новенького? Или не пишете ли чего-нибудь? А то бы я кстати упомянул об этом в заметке о вашем приезде.
Герцман. У него полный чемодан! Ну говори же, — теперь, ведь, начинается твое бессмертие!.. — «Потоп» — самое крупное его произведение.
Сёренсен. Да, это большая музыкальная картина. Начинается звуками плясовых мотивов, переходящих затем, если можно так выразиться — в неприличные завывания, что выражает всеобщее растление нравов, испорченность века. Потом слышится как будто шум падающего дождя, бушеванье волн… Потом молитва Ноя… Животные идут в ковчег: львы рыкают, бараны блеют…
Герцман. На каких инструментах блеют?
Сёренсен. На фаготах! Очень натурально выходит! — Затем опять удары волн, ковчег плывет… Потом piano, pianissimo… прилетает голубь, и показывается радуга…
Редактор. Гениально! Я попрошу вас дать мне этакий маленький набросок… насчет всего этого.
Сёренсен. Охотно. — Оканчивается же всё торжественным маршем!
Герцман. Да, в этом молодце есть таки кое-что! В тебе тоже, Иесперсен! Знаешь, я начал набрасывать одну вещицу… именно на тему твоей последней пьесы. Это будет гравюра, пусть Момсен выпустит ее в свет.
Иесперсен. Что же это за вещица?
Герцман. Видишь, по середине — твои чертовски прелестные стихи «в груди моей пламя горит», кругом — рамка или венок, назови как хочешь, из терна, репейника и роз, а между цветами и листьями проглядывает «любовь» всех родов и видов, от кота на крыше до Ромео у балкона! Амур является во всех видах и одеяниях — и трубочистом, и звездоносным вельможей!
Иесперсен. Знаешь, у тебя больше таланта, чем даже ты сам думаешь.
Герцман. Ну, не скажи!
Иесперсен. Да, наша маленькая страна богата выдающимися людьми!
Редактор. Вот даже тут, в этой комнате, их целых трое!
Иесперсен. Скажи — четверо, Момсен! Ты с честью занимаешь свой пост! Да, отрадно видеть, что культура и искусство не перестают приносить такие прекрасные плоды, несмотря на плохие времена. — Вы все, конечно, закусите у нас? А затем, надеюсь, останетесь и обедать? Я приглашаю вас без дальнейших церемоний, хотя и знаю, что жене придется извиняться за блюда! Вот столовая! Я сейчас же приду! Мне только нужно просмотреть одну статью. — Пожалуйста! (отворяет дверь в столовую; редактор, художник и композитор уходят. Иесперсен один). Пойду в кабинет и прочту еще раз рецензию! (идет к дверям кабинета, но вдруг отшатывается).
Иесперсен. Господи помилуй!..
Вендель. Иесперсен! Да, ведь, это моя старая пьеса!
Иесперсен (отворачиваясь и отмахиваясь рукой). Исчезни!
Вендель. Я сразу узнал ее!
Иесперсен (по-прежнему). Да, да! Исчезни!
Вендель (обнимает его). Что же, ты принимаешь меня за привидение? (смеется). Я живехонек! Разве жена твоя не сказала тебе, что я тут?
Иесперсен. Вендель! Ты жив! Вернулся!
Вендель. И сейчас же поспешил к тебе и даже успел прочесть твое новое произведение! Жена твоя непременно хотела, чтобы я познакомился с ним, — а я давно уж знаю его! Ведь это моя старая драма, которую я написал еще в те давно минувшие дни!.. Я излил в ней всю мою любовь к твоей сестре!.. И оказывается, я недурно написал!
Иесперсен. Т-с! Ради Бога тише! — Вендель! Славный мой… дорогой! Ты жив, вернулся! Как я рад!.. Я буду с тобой откровенен! Ты любил мою сестру… мой покойный отец был против тебя… а я всегда был твоим другом! Ты был несчастлив…
Вендель. …и излил всю свою несчастную любовь в этой драме «Новый Ромео».
Иесперсен. Ты дал мне ее… Не велел никому показывать… Я сдержал слово! Она всё лежала в моем письменном столе… Ты уехал… Ты умер!.. Да, ты умер! И я прочел твое произведение… со слезами, с искренним волнением! Вендель, оно было слишком хорошо, чтобы лежать так… без пользы. Я и выпустил его в свет.
Вендель. И отлично! А так как ты дал мне слово никогда не называть моего имени, то и выставил свое.
Иесперсен. Да, Вендель, так, так! — Что ты намерен теперь делать?
Вендель. Повидаться с друзьями, пожать тебе руку и пустить в дело мои обе, когда увижу твое произведение на сцене.
Иесперсен. Вендель! Ты благородный, великодушный человек! Ты еще любишь сестру? Я сделаю всё!
Вендель. Спасибо дружище! Но тут твоя помощь излишня. Я попытаюсь сам!.. Бедному кандидату не удалось, — может быть, удастся зрелому мужчине! Моя маленькая драма порадовала тебя успехом, и отлично; я не дух, который является с того света, чтобы потребовать ее обратно! Она твоя. Я не знаю её и знать не хочу. Но я не могу не смеяться, когда вспомню о словах твоей сестры: она назвала сегодняшний день — днем торжественных поздравлений с новорожденным первенцем, и вдруг — ты не отец своего ребенка!
Иесперсен. Т-с.
Все. За здоровье автора! Ура!
Г-жа Иесперсен. Что ж ты не благодаришь, милый?
Иесперсен (спохватясь). Благодарю! Благодарю!
Редактор. Я повторю, что сейчас сказал: всё, что ты писал прежде — нуль! Это твое первое истинно талантливое произведение!
Иесперсен (бормочет). Благодарю, Момсен, благодарю!
Вендель (Христине). Чокнемся за здоровье автора?
Христина. Чокнемся!
Вендель. За успех «Любви»!
| Христина. Вендель. |
(вместе). Ура! |
Г-жа Иесперсен. Господи, что ты должен чувствовать теперь, муженек! Как должно быть приятно сознавать себя таким поэтом, как ты!
Иесперсен. Да, уж именно!
Примечания
править- ↑ «Barselstuen» (Поздравления с новорожденным). В этой пьесе Гольберг осмеивает нелепый и вредный обычай беспокоить родильницу посещениями и поздравлениями вскоре после родов. В словах Христины содержится намек на то, что в комедии Гольберга отец ребенка, по словам кумушек, оказывается не настоящим отцом ребенка. Примеч. перев.